Детство на окраине

В школу

Соня с замиранием сердца думала о том дне, когда ей придется идти в школу. Очень страшно было идти одной. Шуры нет. Ольга пойдет на будущий год. А Лизку вообще в школу отдавать не собирались.

— А ты пойдем со мной — вот и все, — сказала ей Соня. — Моя мама нас проводит.

— А в чем мне идти-то? — ответила Лизка. — Платье вон разорванное. Чулок нету. И башмаки худые. Все дразниться будут.

«И правда, смеяться будут», — подумала Соня и больше не звала Лизку в школу.

Соня каждый день со страхом поглядывала на численник. Пока шли большие цифры. А скоро появится первое число — и она пойдет в школу.

Но прежде, оказывается, надо было записаться. Мама утром, управившись с коровами, приоделась, накинула на свои темные волосы черную косынку, надела короткий жакет на жесткой шелковой подкладке. Соне дала коричневое платье и велела обуться. Платье было ниже колен, башмаки велики, так что даже носок загибался кверху, но зато все было новое: платье топорщилось, башмаки блестели. На голову Соня надела белую пикейную панамку — мама сама ее сшила. И они отправились в школу.

Соня всю дорогу крепко держалась за мамину руку. Так было страшно в эту минуту вдруг оказаться без мамы!

Они прошли мимо дома Подтягина. Домовладелец Подтягин стоял на пороге своей лавочки в белом фартуке, из-под которого выглядывал засаленный пиджак. Всем ребятам во дворе он казался богачом. Свой дом! Своя лавка! А в лавке — целая бочка селедок, и мешки с орехами и подсолнухом, и большие жестяные банки с конфетами, и пряники, и крупа — ну что только хочешь! Но сам Подтягин будто не понимал, какой он счастливый и богатый. Ходил он понуро, одевался плохо и всегда грустно глядел на белый свет бледными голубыми, в красных веках глазами.

Мама поклонилась Подтягину, тот снял картуз и тоже поклонился.

— Мам, а почему Подтягин такой скучный? — спросила Соня. — Богатый, а скучный какой-то.

— От жадности, наверно, — негромко ответила мама. — Говорят, деньги копит, людей обсчитывает, а сам голодный сидит. Вот и скучный.

Прошли еще два-три дома. Начался сквозной забор, словно высокий палисадник. И там, за штакетником, Соня увидела веселый сад. Зеленые деревья, кустарники, цветы… Множество цветов — белых, розовых, лиловых! Они росли на грядках так густо, что ни земли, ни травы между ними не было видно. А дальше, за кустами, что-то блестело, будто огромные, мелко застекленные окна лежали на земле.

Соне вспомнились все ее бредни, когда она была совсем маленькой. Окна на земле — это, конечно, волшебное подземелье. Там, под землей, какие-то дома, а окна у них наверху… Интересно, кто же там живет?

Мама усмехнулась на это:

— И что это ты всегда придумаешь? Никакие это не окна. Это просто парники. Под этими стеклами садовники цветы выращивают.

Соне не хотелось уходить от этого забора. Но вспомнила о том, куда они с мамой идут, и снова крепко схватилась за ее руку.

Прошли еще два дома. Вот и школа. На воротах вывеска. Мама вслух прочла ее:

— Шестое Крестовское городское училище.

Соня тихо повторила ее слова и запомнила их сразу, — на всю жизнь: Шестое Крестовское городское училище.

В глубине двора стоял двухэтажный бревенчатый дом с большими окнами. Это и было Шестое Крестовское… Соня совсем прижалась к маме и мешала ей идти.

А в училище уже шли и другие девочки. Такие же маленькие, как Соня, и все они так же крепко держались за своих мам.

Соня с мамой вошли в училище, поднялись по деревянной, чисто промытой лестнице. Соня почувствовала, что здесь в школе как-то особенно пахнет. Такого запаха не было нигде, ни в одном доме. Это был какой-то свой, особенный запах — свежести, мела, бумаги или еще чего-то, запах школы. Соня сразу полюбила этот запах и тоже навсегда запомнила.

В светлой солнечной комнате, уставленной партами, сидела за столом учительница. Соня до того застеснялась, что опустила голову и не могла взглянуть учительнице в лицо. Она только видела черную юбку и руку в белоснежном рукаве, держащую перо.

Мама и учительница поздоровались. Соня услышала мягкий, приветливый голос.

— Как тебя зовут, девочка?

У Сони язык прилип к зубам и голос пропал.

— Ну, что же ты? — сказала мама. — Не знаешь, как тебя зовут?

Соня продолжала молчать.

— Ну-ка, погляди на меня, — сказала учительница и приподняла за подбородок Сонину голову. — Ну-ка, взгляни!

Соня взглянула. На нее смотрели теплые темно-карие глаза; они улыбались, успокаивали, согревали. Соня сразу решила, что красивее ее учительницы никого на свете нет. Лицо у нее было белое, без румянца, на подбородке ямочка; и волосы волнистые коричневые, на прямой пробор. Особенно понравилось Соне, что у учительницы на подбородке ямочка. Она еще никогда не видела ни у кого такой ямочки!

— Значит, как же тебя зовут? — спросила учительница.

— Соня Горюнова, — тихо ответила Соня.

— Ну, вот и хорошо! — Учительница взяла перо и записала в книгу ее имя и фамилию. — А меня зовут Елена Петровна. Вот мы и познакомились!

Соня стояла смущенная и счастливая. Она познакомилась со своей учительницей!

— А у вас красивый вид отсюда! — сказала мама.

Соня испуганно поглядела на нее: что же это как она разговаривает с Еленой Петровной? Как будто с Анной Ивановной или с Паней-прачкой! Ведь это же не какой-то обыкновенный человек, ведь это же учительница!

А Елена Петровна ответила просто, будто она была обыкновенный человек:

— Да, очень красивый! Это садоводство Карташева отсюда видно… — И обратилась к Соне: — Видишь, какой хороший у нас класс!

Соня шла из школы, будто именинница.

Скоро наступило и первое сентября. Соня с вечера приготовила свою школьную сумку. Только готовить-то особенно было нечего: положила в сумку новый желтенький пенал с карандашом, и все. Но зато пенал был красивый, с цветочками на крышке, а крышка выдвигалась и задвигалась.

В этот день Соня проснулась рано, на рассвете. Мамы и отца уже не было. В комнате еще стоял сумрак. Был тот самый час, в который все вещи живут без человека, по-своему, как хотят. Это тот час, когда ночь уже прошла, а утро еще не наступило. Соня лежала, не открывая глаз, и прислушивалась. Ей все казалось, что, когда тихо и люди спят, все вещи в комнате оживают, шевелятся и перешептываются украдкой. Она слышала какие-то неясные шорохи, шепоты… Вот-вот сейчас она что-нибудь подсмотрит, подслушает!

Соня тихонько открыла глаза — и все кончилось. И стол, и стулья, и платье, брошенное на стул, и шкаф, и подушки на большой маминой кровати — все они только что шевелились, шептались, о чем-то сговаривались. Но стоило Соне открыть глаза, как сразу они умолкли и притворились неподвижными. Соня нарочно не шевелилась, чтобы их обмануть, притворялась спящей, но уже ничего не получалось: они знали, что она не спит!

Окна постепенно светлели. Соня достала из-под подушки пачку листков от календаря. Она долго собирала эти листки, у нее много их набралось. Это были ее картинки. Если днем начнешь разглядывать эти картинки, то они совсем обыкновенные и неинтересные. Какие-то дома, города, машины, мосты… Картинки черные, нераскрашенные.

Но если эти картинки рассматривать в сумраке на рассвете, то они становятся совсем другими. Рисунки будто оживают, что-то в них меняется, что-то в них происходит, движется… Соня вглядывалась в них, ей было интересно и радостно: вот-вот она что-то и подглядела! Вот она что-то и увидела!

Вдруг в сердце словно ударило: да ведь ей сегодня в школу! А там будет полно чужих девочек… Как же Соня останется одна с ними, без своих подруг? Зачем только приехали эти противные молодые Прокофьевы! Сейчас Соня пошла бы в школу с Шурой… Может, уже встать и одеться? Да нет, еще очень рано.

Она снова попробовала рассматривать свои картинки. Но сумерки уже не сливались с картинками, чудеса не проглядывали…

А вот и мама пришла из коровника, и покупатели захлопали дверьми, и Кузьмич вышел в кухню умываться…

Мама налила молока покупателям и заглянула в комнату.

— Ты спишь? — окликнула она Соню. — Вставай. Пора.

Соня вскочила и начала торопливо одеваться. Ей уже казалось, что она непременно опоздает. И она так волновалась, что расплакалась.

— Вот те на! — удивленно сказал отец. — В школу не хочет!

— Я хочу! — поспешно возразила Соня. — Только скорей надо, мы опоздаем!

— Да что ты! — засмеялся отец. — Посмотри, сколько времени-то!

Соня посмотрела на часы с медным маятником и длинными гирями — и ничего не поняла. Она никак не могла научиться узнавать время.

— А мне-то как, бывало, в школу хотелось! — вздохнула мама. — Сколько раз просилась у тетки — не пустила.

Очень тяжелое детство было у Дарьи Никоновны. Она родилась в деревне, в большой семье. О родном доме остались смутные и мрачные воспоминания. Отец, крупный, угрюмый, чернобородый мужик, никогда не улыбался. Все в доме боялись одного его взгляда, а если постучит пальцем по столу, то и вовсе затихали, будто перед грозой. Тихой тенью ходила по избе мать. В избе полно ребят. Спали где попало — на лавках, на полу, на печке, на полатях. Кто где свернулся, там и уснул. Дарья Никоновна до сих пор помнит запах овчины на душных полатях, шорох тараканов на темном дощатом потолке… И только одно светлое лицо — мать. Красавица сероглазая, с длинной черной косой, статная, сильная, веселая. Пела так, что за три версты был ее голос слышен. Как праздник — так запела Марфа Колоскова. А как запела — так и бита была. Не любил отец, чтобы народ ею любовался. А бил он ее своими пудовыми кулаками без разбору, куда попало. И вся деревня веселилась: «Гляди-ка! Опять Никон свою Марфу бьет!»

И никому в голову не приходило вступиться за Марфу. Ведь ее муж бьет, не чужой. А муж имел право «учить» свою жену, и жена должна была терпеть. Так и в писании было сказано: «Жена да убоится мужа».

Дети росли без призору, как трава. Подрастали — уходили в люди. Ребята — в пастухи, девчонки — в работницы. Сравнялось Дашонке семь лет — ее также отправили в люди, в Москву, к тетке помогать по хозяйству. Мать в это время лежала тяжело больная. В последний раз на празднике Ильина дня отец так избил ее, что она и не встала больше. Шли они из гостей, из другой деревни, полем и лесом, — вот там он ее и бил, рвал ее длинные косы, топтал ее сапогами… Привезли оттуда Марфу замертво.

Как разрывалось у маленькой Дашонки сердце, когда она прощалась с матерью! Как она плакала, как просила не отправлять ее из дома, к сердитой тетке!.. Но кто же ее слушал? Мать только лежала и молча утирала слезы. Не могла она ни встать, ни защитить Дашу. Смерть стояла у ее изголовья.

Тетка Устинья, сухощавая, горбоносая, как молодая хищная птица, не щадила Дашонку. Тетка Устинья держала коров. И с семи лет впряглась Дашонка в тяжелую работу — чистила коровник, таскала коровам воду. Она была маленькая, худенькая, а руки от тяжелых ведер у нее стали длинные… И все, кто смотрел на нее, качали головами и говорили, что Даша останется карлицей, никогда не вырастет, тяжелые ведра так и пригнут ее к самой земле… А она все ждала, все надеялась, что мать выздоровеет и опять возьмет ее домой, в деревню.

Острой болью запомнился один зимний день. Дашонка качала на колодце воду в свои бадейки. Вдруг видит — идет от ворот по двору ее старшая сестра Дуняша, идет печальная, понурив голову. А как подняла голову, увидела Дашу, так и залилась слезами. У Даши и бадейка из рук — сразу поняла: умерла мать… Обнялись они тут же, среди двора, и обе заплакали в голос…

Дарье Никоновне вспомнилось все это сейчас. Она разливала чай, а на лице у нее лежала грустная тень. Соня сразу догадалась, о чем вспомнила мама, — она слышала мамины рассказы о ее детстве, о страшном своем дедушке, о красивой бабушке, которую дедушка «заколотил в землю»…

— Если бы мне тогда сказали: «Иди в школу», — продолжала мама, — я бы тут — их, ты! Бегом побежала бы!

Соня не отказывалась идти в школу, ей было интересно и хотелось снова увидеть свою учительницу Елену Петровну. Только пусть мама проводит — она боится одна.

И мама опять пошла с Соней в школу. В этот день было тепло и солнечно и во дворе школы толпилось очень много девочек, почти все в коричневых платьях. Но были и в серых коленкоровых, с черными фартуками. После Соня узнала, что это «приютские», девочки сироты, жившие в приюте на Старой Божедомке.

Мама держала Соню за руку до самой последней минуты, до тех пор, пока девочек не увели в классы.

В классе Соня стояла среди других маленьких учениц и не знала, что делать. Девочки побойчее знакомились друг с другом, разбивались на пары. Елена Петровна подозвала Соню к себе:

— А ты с кем хочешь сидеть?

Соня даже слегка покраснела от радости: Елена Петровна обратилась к ней!

— Я не знаю, — ответила она и совсем смутилась.

Елена Петровна подвела к ней хорошенькую, чисто умытую девочку с ямочками на щеках, с тугими толстыми косами, завязанными большими бантами.

— Хотите сидеть вместе?

— Хотим, — сказала девочка.

И они уселись на третью парту прямо против стола учительницы.

Девочка сейчас же нагнулась к Соне:

— Тебя как зовут?

— Соня Горюнова.

— А меня Лида Брызгалова.

Лида понравилась Соне. И фамилия ее понравилась. Только она немного побаивалась и стеснялась новой подруги.

Вспомнилась Шура — как бы хорошо им было сидеть вместе на одной парте! Но задумываться было некогда. Множество впечатлений слегка оглушило Соню. Маленькие события непрерывно текли одно за другим. То надо было ответить, какие она знает буквы, то рассмотреть новенькую тетрадку, которую положила ей на парту учительница, то научиться закрывать и открывать парту так, чтобы она не стучала…

Потом зазвенел звонок. Надо было выйти в коридор на перемену. Открылись двери всех классов, и в коридоре сразу стало тесно. Тогда Елена Петровна собрала свой первый класс, поставила девочек в круг и стала играть с ними в «кошки-мышки». Девочки бегали, смеялись, визжали… Соня тоже развеселилась. Когда их отпустят из школы, она придет домой, в свой двор, и научит ребят играть в «кошки-мышки»… Только вот как она пойдет домой одна?

Но оказалось, Лиде Брызгаловой идти в ту же сторону, что и Соне. У школьных ворот Лиду встретила девушка в платочке и белом переднике. Это Лидина мама прислала горничную встретить Лиду. И они втроем дошли до Сониных ворот.

— Смотри-ка! — сказала весело Лида. — У них на воротах кувшинчик нарисован! Зачем это?

— Это наш кувшинчик, — ответила Соня.

— Ваш? А зачем вы его повесили?

— Потому что мои папа с мамой молочники. У нас есть коровы…

— Молочники-и… — протянула Лида и выпятила нижнюю губу. — А нам тоже одна молочница носит молоко. А вы тоже носите?

— Кому мама носит, а другие сами приходят.

Соня еще раз посмотрела на коричневый кувшинчик, нарисованный на голубой дощечке. Какой он хорошенький и даже блестит, будто настоящий.

— Пойдем! — сказала Лида и потянула за руку девушку-прислугу.

Та оглянулась по сторонам — не идет ли трамвай? — и они обе побежали через дорогу.

В этот день Соня до самого вечера рассказывала всем, что было в школе, как надо играть в «кошки-мышки» и какая красивая девочка-соседка сидит с ней за одной партой. Втайне Соню неприятно удивляло, что Лида ушла не простившись. Почему? На что она обиделась? Но говорить об этом Соне ни с кем не хотелось, это было занозинкой в ее радостях первого школьного дня.

А об Елене Петровне она даже не решалась рассказывать. Учительница Елена Петровна была для нее существом высшим, которое можно только любить, безусловно слушаться и на которое можно любоваться украдкой.

Когда Елена Петровна в конце перемены взяла стул и уселась в коридоре, то Соня тихонько стояла сзади, у самой спинки ее стула. Она глядела на завитки ее волос, на белоснежную кофточку, дышала свежим запахом ее духов — и была очень счастлива!