Дом на Новгородском

ШКОЛА

В 1942 году я начала учить­ся в 4-й школе. Школьное здание расположено на На­бережной. Оно не сразу стало таким, каким было в 1942 году. Южная его часть построена в 1788 году. В ней раз­мещались городская дума, магистрат, сиротский и сло­весный суд. В 1876 году здание занимала телеграфная станция и в том же году сюда переместилось трехкласс­ное Городское училище. С 1903 по 1912 годы училище существовало как четырехклассное. В 1920 году учили­ще было преобразовано в 4-ю школу II ступени. В 1906 году на углу Набережной и улицы Воскресенской было построено здание Благородного собрания. В нём про­ходили выборы должностных лиц, устраивались балы, концерты, спектакли. У отца сохранился снимок 1931-1932 годов, на котором ещё два самостоятельных здания — Городское училище и Благородное собрание. В 1936 году их соединили вставкой, а на здание Благородного собрания надстроили третий этаж. Сегодняшний вид оно обрело в начале 1950-х годов, когда перед ним был поставлен памятник Петру I.

В сентябре 2000 года здание закрыли на капитальный ремонт. Из-за ветхости в нём уже нельзя было учиться. Одновременно начались разговоры о дальнейшей его судьбе. Высказывается мнение о том, чтобы его снести и тем самым распахнуть Петровский парк на Набереж­ную, сохранив, быть может, только южную часть как памятник старины. Другое мнение — здание отремонти­ровать и разместить в нём Ломоносовскую гимназию. Как решится этот вопрос, покажет время, но с градо­строительной точки зрения школа расположена неудач­но — вблизи нет жилья и вокруг транспортные потоки. Кроме того, современное, показательное, на что претен­дует Ломоносовская гимназия, учебное заведение требу­ет больших площадей и должно в полной мере отвечать современным методам обучения и преподавания. Воз­можен ли компромисс между старым и новым в данном случае, не знаю.

Меня определили в школу на год раньше. Восемь лет мне исполнилось бы только в феврале. Причин, по ко­торым родители меня отправили в школу раньше, было несколько. Во-первых, я оставалась бы дома одна, когда брат Петя уйдёт в школу, а сестра Оля в садик. Во-вторых, предполагалось, что я, как более собранная, буду благо­творно влиять на учёбу брата. В тот год обучение мальчи­ков и девочек было совместным. В-третьих, я уже умела читать, писать и немного считать. И как результат Петя и я с одним портфелем и одним комплектом учебников оказались за одной партой. Утром мы бежали в школу самым коротким путём — проходными дворами, извест­ными Петру, причём где-то пролезали в дыры в заборах, а где-то и перелезали через забор, что меня нисколько не смущало. Портфель мы носили по очереди, и эта очередь не очень чётко соблюдалась. Каждый искал причину, что­бы не нести его из школы. Был случай, когда портфель из парты не взяли ни он, ни я и хватились только тогда, ког­да надо было делать уроки. Бежали в школу вдвоём, где с радостью обнаружили его спокойно лежащим в парте.

Городское училище и бывшее Благородное собрание. Фотография 1932 года

Детская игровая площадка на набережной возле 4-й школы. Фотографии 1930-х годов. Два здания уже соединены вставкой, но третьего этажа ещё нет

Вход в школу был в северной части здания и во всю длину фойе, справа от входа располагался гардероб. Пальто принимали и выдавали гардеробщицы. В кори­доре слева от входа был маленький спортзал. В этом же крыле на первом этаже была пионерская комната. В юж­ной части здания размещались кабинеты физики, химии, биологии. Там же было жильё директора школы и тех­нических работников. Отопление в школе было печным. Хорошо помню круглую, обитую железом чёрную печку в классе, вокруг которой мы бегали от медицинских ра­ботников, пришедших делать уколы, пока под угрозой вызвать в школу родителей не решались его сделать.

Уборкой в классах занимались уборщицы. В обязан­ности дежурного входило принести мел, вычистить до­ску и выполоскать тряпку.

Из предметов, изучаемых в первом классе, наиболее трудным было чистописание. Писали в ту пору ручками с вставными перьями, которые макали в чернильницу, вставленную в специальную вырезку на крышке парты посередине между учениками. Перья были нескольких видов и носили название «86», «рондо», «копиручёт», «ласточка». Они позволяли, регулируя нажим, делать в нужных местах толстые и тонкие линии при написании букв, как этого требовали правила чистописания. Чтобы только что написанный текст не размазывался, его про­сушивали прилагаемой к тетради промокашкой. Для чистки кончика пера имелись самодельные многослой­ные перочистки из кружочков мягкой ткани, сшитых в центре. Может быть, чистописание имело смысл для укрепления детской руки, но оно немало нам попортило крови и ничего не дало в выработке каллиграфического почерка. В старших классах мы писали как хотели. И на это уже никто не обращал внимания.

Зима 1942-43 годов была очень холодной. Уроки по­стоянно отменялись. Но первый класс мы успешно окон­чили, а со следующего года было введено раздельное обучение. Петю перевели в шестую школу, а я осталась в четвёртой, которая стала женской. Из совместного обу­чения осталось в памяти признание в любви. Когда я с девчонками шла из школы, один из парней нашего класса прокричал мне: «Тебя любит Вадька Соколов». Я, конеч­но, сказала ему «дурак», но на следующий день разгляде­ла белобрысого приятного мальчишку по имени Вадик.

Учась во втором классе, из школы мы с девчонками возвращались не спеша. Сначала катались на портфеле с пандуса у драмтеатра для затаскивания декораций, как с горки. Затем шли по Карла Либкнехта или по Павлина Виноградова и Поморской.

В школу ходили в форме, хотя иногда приходилось одеть сверху вязанку. Вместо рейтуз носили узкие брю­ки, называемые «шкарами». В них была резинка внизу штанины, и они хорошо натягивались поверх валенка. В этом случае снег не мог попасть внутрь валенка, даже если ты проваливался чуть не по пояс. Я пользовалась этим и из школы домой шла не по тротуарам, а по греб­ням сугробов, образующихся сбоку от тротуара при его чистке от снега.

Валенки были самой распространённой зимней обу­вью. Ходили в них с осени до тёплой весенней поры. Ког­да становилось сыро, на них надевали калоши. Кстати сказать, калоши — неплохое изобретение. Они надевались на валенки, ботинки, туфли. Пришедший в гости человек мог снять их в передней и остаться в своей чистой обуви. Валенки носились долго и переходили в семье от ребён­ка к ребёнку. Качество их не ухудшалось, если они про­нашивались до дыры. Их отдавали подшить. Подшивать были настоящие мастера, которые ровными стежками подшивали к валенку подошву, вырезанную из голенища другого старого валенка, и починяемый валенок стано­вился еще теплее. Недостатком валенок, пожалуй, было то, что при ходьбе они быстро «съедали» чулки, и дыры постоянно приходилось штопать. Одна моя подруга по­шутила, что всю зиму босиком проходила по снегу. Дыры были и в валенке, и на чулке.

В 1944 году в первый класс 17-й школы пошла млад­шая сестра Оля, которая была моложе меня на два года. Её нужно было отводить. Северо-Западное областное из­дательство, где работала мать, в том году размещалось в доме на углу Новгородского и Выучейского. Матери было удобнее вести Ольгу в сторону работы. В ту же семилет­нюю школу № 17 перевели и меня. Перевели почему-то не с первого сентября. Отец привёл меня в класс во вре­мя урока. Помню, как я стояла у дверей, а весь класс меня разглядывал.

Семнадцатая школа была в новом здании, вся светлая и солнечная, в сравнении с четвёртой.

Трудно представить это в современной школе, а мы на переменах водили хоровод или, взявшись за руки, шли стенкой на стенку с песней «а мы просо сеяли, сеяли», на что другая сторона наступая, грозно отвечала «а мы просо вытопчем, вытопчем». Носили мы и кукол в шко­лу. Оставались играть после уроков. Куклы были само­дельными, плоскими, рисованными на картонке. Снача­ла рисовали их сами. Я была специалистом по этому делу и по просьбам рисовала девочек и мальчиков. Каждый из играющих рисовал своей кукле одежду. Одежда склады­валась в коробку от папирос. Куклы переодевались, хо­дили друг к другу в гости. Более красивых кукол такого плана, нарисованных красками и даже с приклеенными волосами, стала приносить и продавать наша однокласс­ница. Другими нашими увлечениями были стихи в альбо­мы, игра в фантики из конфетных обёрток, бессистемное собирание марок и обмен без понимания их ценности: по принципу, есть такая или нет. К Новому году начинал­ся сбор пожеланий. Записочку с пожеланием складыва­ли наподобие фронтового треугольника и надписывали, кому от кого. Чтобы пожелание сбылось, читать следо­вало сразу с наступлением Нового года. Соревновались, кто больше соберёт.

Мы много читали и обменивались книжками. Удалось прочесть такие редкие тогда книги, как «Сибирочка» Чарской, «Историю «маленького» лорда Фаунтлероя» Бернета, «Серебряные коньки» Доджа. Их передавали друг другу по очереди буквально на вечер. Дома тоже было что почитать. Домашняя библиотека была боль­шой, конечно, включала Стивенсона, Фенимора Купера, Конан Дойля, Жюля Верна, чьи книги с наибольшим интересом читаются в детстве. Перечитала я и всевоз­можные сказки Писахова, Крюковой, Андерсена, братьев Гримм, Гауфа, Перро.

Потом пришла пора чтения про кругосветные и ар­ктические путешествия Крузенштерна, Головнина, книг Джека Лондона, Диккенса, Филдинга, Пушкина и Лер­монтова.

В 3-м классе нас приняли в пионеры. В школу обяза­тельно ходили в красном галстуке, концы которого за­вязывались на груди узлом или скреплялись зажимом с нарисованным костром. Пионерская работа состояла в проведении собраний и выпуске стенгазет. Кто-то из ро­дителей, умеющих рисовать, делал шапку газеты на ли­сте ватмана и разделял лист на 3-4 колонки. На первой обычно размещалась заметка классной руководительни­цы с итогами наших успехов. Для других редколлегия с трудом выколачивала заметки из нас. Газету читали. Тогда же мать выписала нам домой «Пионерскую прав­ду». Я читала в газетах не только объявления, но привык­ла читать их «от корки до корки».

Не осталось в памяти каких-то вечеров или утренни­ков. Наше общение с мальчишками было только в том, что они с палками встречали нас, выходящих из школы после второй смены на тёмную улицу, и пугали. Входная дверь, разумеется, открывалась одной половиной. Вы­шедшие первыми от страха бежали обратно в школу на­встречу другим выходящим, и в дверях образовывалась куча мала. Правда, не припомню, чтобы мальчишки хоть кого-нибудь ударили. Удовольствие им доставляли наши страх и визг.

Другим развлечением мальчишек было «не пускать на горку», которая была во дворе школы. Они загораживали вход на лестницу и рассматривали девочек. Если понра­вилась — пропускали, нет — не пускали.

17-я школа 5-й класс 1947 год, учителя: А.А. Агеева, З.Н. Зимина, В.Я. Кузнец (слева направо)

4-я школа 8-й “б” класс, учителя Г.М. Зеленина, А.А. Кочанова, А.П. Ганичева (справа налево)

Директором школы была Зинаида Николаевна Зими­на. Она преподавала историю, а её муж, вернувшийся с фронта, вёл у нас уроки военной подготовки и вместо «Смирно» произносил: «Хэр-р-на», так мы его и про­звали. Классная руководительница Анфия Антоновна Агеева была очень серьёзной и неразговорчивой дамой. Одной из моих одноклассниц запомнилось её розовое красиво облегающее трикотажное платье, а мне — её по­ходка мелкими шажками с кистями рук, приподнятыми и отставленными в стороны. Она вела у нас математику.

Мы все ещё писали ручками со вставным пером, но на партах уже не было стационарных чернильниц. Пришла мода на непроливашки. Теоретически она счи­талась непроливашкой, а практически, если сильно трях­нуть, чернила из неё прекрасно выплёскивались. Вспоми­наю, как около нашей колонки на Новгородском дрались две девчонки, ревели и резко выплескивали чернила из непроливашек друг другу в лицо и на одежду, а потом тщетно тут же на колонке пытались смыть химические фиолетовые пятна водой.

Я тоже однажды, упав на крыльце, залила чернилами белый фартук, в кармане которого лежала непроливашка.

Были у нас и уроки рукоделия, но, по-моему, без насто­ящей программы. Мы должны были приносить начатое дома рукоделие и продолжать им заниматься в классе. Те, кто действительно хотел чему-то научиться, окружа­ли стол Серафимы Николаевны плотным кольцом, и она учила. Мы же с несколькими девчонками в это время проползали под партами по всему ряду с первой до по­следней и веселились. Помню, как учительница пыталась научить всех ставить заплаты на чулках. Начать следова­ло с подравнивания краёв дыры. Я так подравняла, что штопальный гриб стал продеваться. Заплата получилась большой и грубой. Мать запретила мне впредь такой ре­монт.

Уроки географии вела Прасковья Степановна Кра­пивина. Она очень занятно произносила слово «Нью-Йорк», при этом двигая в стороны нижнюю челюсть, и мы в восторге просили ещё и ещё раз повторить. Рус­ский язык и литературу преподавала Вера Яковлевна Кузнец. Женщина крупная, дородная, с толстой чёрной косой, обёрнутой вокруг головы. Сочинений мы ещё не писали, только диктанты и изложения. Благодаря об­ширному чтению мне единственный раз встретилось сло­во, которое я не знала как написать. Это слово «воочию». Учительница при диктовке читала его как «воочью», так его я и написала.

Физику преподавал Валентин Николаевич Глазачев. По внешности запомнился как что-то необычное. У него ступни ног были развёрнуты во вторую балетную пози­цию. Так он и ходил. Была у нас по физике не только тео­рия, но и лабораторные работы. Валентин Николаевич научил выполнять простейшие работы: починить утюг или плитку, поставить розетку.

Уроки физкультуры проводила Лидия Александровна. Женщина симпатичная, но «спортивная», если не сказать мужиковатая, не терпящая женственности в девчонках. Особенно её раздражали две хорошенькие девочки из на­шего класса с длинными, ниже пояса распущенными во­лосами, завязанными сверху большим бантом. Придира­лась она к ним как могла.

Экзамены мы начинали сдавать с 4-го класса. Снача­ла это были диктант, русский устно, математика устно и письменно. С годами к этому добавились география, фи­зика, история и химия.

В июне 1944 года нас с Петром впервые отправили в пионерский лагерь Обкома союза рабочих леса и спла­ва, в который были даны путёвки и детям работников предприятий управления культуры. Лагерь размещал­ся в Боброво. Ехали туда долго на маленьком пароходе, часа три-четыре. Путь в лагерь от пристани шёл лугом. Первый раз увидела такое разнотравье: жёлтые, лиловые колокольчики, белые хлопушки, цветы пуговичками, ро­машка, клевер. Поселили мальчиков в здании местной школы, а девочек в большом старом двухэтажном доме. Житьё в старом северном доме дало возможность позна­комиться с его рациональным устройством, позволяю­щим хозяину зимой, в морозы, не выходить для ухода за скотом. Задняя половина дома имела помещение для скота на первом этаже и поветь с сеновалом на втором. Сено завозили на поветь на санях по пристроенному к дому наклонному звозу и сбрасывали зимой вниз, за­давая животным корм. На повети сушили бельё в плохую погоду. Нам были там устроены качели, мы в дождь игра­ли и качались.

После выборов председателя совета отряда и лаге­ря началась обычная жизнь по режиму. Подъём, уборка кроватей, зарядка, умывание, линейка с подъёмом флага, завтрак и разные занятия, после чего обед, мёртвый час, игры после полдника, ужин, линейка с опусканием флага и сон.

Мне всё нравилось. Начала заниматься в самодея­тельности. Пела частушки с группой девчонок, играла в кукольном театре. Петя привыкал трудно. Настал день, когда родители на «виллисе» целой группой приехали нас навестить. Пётр ухватился за мать и не остался в ла­гере ни за что. Так и уехал домой.

В жаркие дни нас водили купаться на Двину, но берег был глинистый, вязкий. Заходить в воду было не очень приятно, а напротив был песчаный остров, который так и манил пляжем. В отряде я была вместе с Тамарой Ситниковой, дочерью администратора филармонии Ма­рии Николаевны. Тамара была на год или на два старше меня и в нашем дуэте была заводилой. Она договорилась с мальчишками, и мы после завтрака сбежали на берег, и взяв чужую утлую лодчонку, отправились на остров. Рейд был огорожен металлическими бонами, и мы с ходу их перескочили. То ли лодка и сразу была дырявой, то ли мы продрали дно, перескакивая через боны, но вода нача­ла быстро прибывать, и мы вычерпывали её консервной банкой и чем могли: носками, платками — затыкали дыру. На острове было действительно здорово, и мы прекрасно провели время до обеда. Путь обратно в заполняемой во­дой лодке опять был неприятным, но доплыли. Могу ска­зать, что плавать я тогда не умела совершенно и, конечно, утонула бы, оказавшись в воде. На обед мы опоздали. Нас уже хватились и за самовольный уход из лагеря вечером всю компанию выставили на позорную линейку.

Мы жили отрядом в одной большой комнате. Кровать к кровати. Легли как-то спать, свет погашен, в комнате темно, и вдруг кто-то сказал: «Девчонки, расскажите что-нибудь, а то не спится». Я начала рассказывать какую-то сказку. Так повелось каждый вечер. Почти всю лагерную смену я рассказывала что-то из прочитанного, начав со сказок и до «Звёздного мальчика», «Кентервильского привидения» и «Портрета Дориана Грея» Оскара Уайль­да. Я сейчас уже и забыла об этом, но недавно мне напом­нила девчонка, которая со мной была в лагере.

Таня Кольцова

Поём частушки, первая слева — Тамара Ситникова

В лагерь на заключительный праздник приезжал кор­респондент газеты «Правда Севера», и в августовском номере газеты появилась заметка о лагере и снимок, где я в костюме, который нам из сундука дала одна из местных жительниц. Не знаю, почему корреспондент сочинил, что я сама вышила фартук^[25]. Он был старинный и вышит би­сером, очень красивый. Матери корреспондент подарил этот снимок и ещё второй, на котором мы группой поём частушки.

После этого в лагеря я ездила ещё несколько раз, и чем старше становилась, тем больше мне это нравилось. Я играла в волейбол за лагерную команду. Мы ездили в соседний лагерь на соревнования. Вечерами устраива­лись танцы. К расставанию с лагерем мальчишки дела­ли узорные палки, для чего обжигали в костре стволики маленьких сосенок и на чёрной поверхности вырезали орнаменты, которые оказывались белыми. Такие палки они делали себе и девчонкам, которым хотели их пода­рить. Ходили мы в лагере в походы на лесные озера, где пытались спать в палатке, но комаров было столько, что заснуть можно только закрывшись одеялом с головой. Многие так и не смогли уснуть и просидели всю ночь у костра. После лагеря, вернувшись в город, мы некоторое время встречались, созваниваясь по телефону. Потом дружба затихала, заменяясь школьными привязанностя­ми.

Окончив 17-ю семилетнюю школу, мы почти всем клас­сом перешли в 4-ю. Восьмых классов образовалось три: «а», «б», «в». Я попала в «б». Теперь, оказавшись снова в 4-й, я уже не была малышкой, боящейся выйти в коридор из класса, чтобы не сшибли бегущие старшеклассники. Мы теперь сами стали старшими.

Первого сентября шли пораньше «захватывать» пар­ту. Я любила сидеть на 3-4 парте на любой из трёх ко­лонок. Заранее договаривались, с кем сядем, и учителя редко нас пересаживали. Хочется сказать добрые слова в память тех, кто нас учил. Историю преподавал Алек­сандр Гаврилович Селезнёв, краевед, интересный че­ловек. Завучем и нашим учителем химии была Ирина Петровна Демчинская. Очаровательная женщина и хо­роший учитель. Молодые педагоги математичка Гали­на Максимовна Зеленина и учительница физики Нина Александровна Пыжикова мало отличались от нас по возрасту и держали дистанцию строгостью. Уроки лите­ратуры вела восторженная, влюблённая в свой предмет Надежда Викторовна, черчению учил Никифор Дми­триевич. О классном руководителе Качановой Анне Африкановне особые слова. Она была из тех людей, кто из каждой ерунды готов раздуть конфликт, причём она сразу начинала угрожать плохой характеристикой, кото­рую дадут по окончании школы и с которой никуда не примут. Она преподавала биологию, её кабинет в старом здании был сырой, тёмный, заставленный банками с во­дой, муляжами, со стенками, завешанными плакатами, и шкафами с заспиртованными земноводными. Голос у неё был какой-то особенный, тонкий, но с прорывающимися низкими нотками. Так и казалось, что она прокашляется и заговорит басом.

Урок физики ведёт Нина Александровна Пыжикова, 1950 год

Урок математики ведёт Галина Максимовна Зеленина, 1950 год

Возможно, она и знала свой предмет, но особой любви к ботанике и биологии в нас не пробудила.

Первый конфликт с классом возник, когда она спро­воцировала нас высказать причины нашего недовольства учительницей русского языка и литературы (её потом сменила Надежда Викторовна), якобы для того, чтобы помочь учительнице устранить ошибки в преподавании. Те, у кого были трудности, горячо навысказывались, а Анна Африкановна потом с трибуны общешкольного со­брания сказала, что наш класс до того докатился, что об­суждает методы преподавания и преподавателя. По пу­стяковому поводу вызывала в школу родителей. Смешно вспомнить, как однажды она потребовала, чтобы на ро­дительское собрание пришли все родители, потому что (так она и сказала) она будет поднимать свой авторитет.

Из года в год к каждому празднику и юбилею вся стра­на становилась на предпраздничную вахту и принимала повышенные обязательства. Не должна была остаться в стороне и школа. Наверно, давалась разнарядка, сколь­ко учениц от класса должны выступить на собрании и что-то пообещать. Однажды выбор Анны Африкановны пал на меня, и, скорее всего, она считала свой выбор безотказным, поскольку знала, что отец выслан на Се­вер и мне можно пригрозить и что отказ будет расценен как аполитичность. Я, конечно, отказывалась, но доводы были слабыми. Говорила, что не знаю, какие обязатель­ства и что говорить. Она мне подсказала: «Выйдешь на трибуну, скажешь, что хорошо учишься, а обещаешь ещё лучше учиться». И вот, на очередном общешкольном собрании в актовом зале из президиума объявили, после череды выступающих, и моё имя как желающей высту­пить. Я вышла и сказала буквально такие слова: «Сейчас учусь хорошо, на 4 и 5, но эту четверть обещаю закончить отличницей». Нашлись по недомыслию среди школьниц классов младше девочки, которые восприняли моё вы­ступление как личное желание выпялиться. Эля Волко­мирская со своей приятельницей Коробицыной долго меня потом донимали тем, что подкарауливали где-то в коридорах школы и издевательскими голосами шипе­ли: «Я учусь хорошо». А когда я действительно окончила четверть отличницей, одна из одноклассниц удивилась: «А я думала, что ты просто так пообещала».

4-я школа, 9-й Б класс. 1951 год

Александр Гаврилович Селезнёв, как краевед, знаток истории страны и Севера, был эрудированным препо­давателем. Сам рассказывал что-то интересное в допол­нение к теме и этого же ждал от нас. Он давал вызван­ной к доске рассказать то, что она заучила по учебнику, а потом спрашивал, кто может дополнить ответ, и ставил оценку за дополнение. Чтобы дополнить, нужно было дополнительно почитать. И мы читали: мифы Древней Греции, про Батыя и Чингис-хана, историю китайского фарфора и т. п. Он учил, что подготовка к уроку должна быть независимо от того, спросят тебя или нет. Меня он однажды проучил. Спросил на одном уроке, и я ответила на пятерку. Была в полной уверенности, что долго боль­ше не спросит, ведь в классе нас около 30, а он спросил и на следующем уроке. Мямлила, мямлила и получила тройку.

С помощью учительницы математики Галины Макси­мовны я узнала, что мыслю логически. Писали контроль­ную. Я долго возилась с примерами, а в решении задачи по геометрии нужно было, прежде чем прийти к подсчё­там, обосновать принятое решение, почему считаем угол или сторону такими. Я быстро написала обоснование, поскольку времени уже не оставалось, и решение, кото­рое досчитала второпях. Была недовольна своей работой и об этом сказала девчонкам. Каково же было моё удив­ление, когда Галина Максимовна, говоря об итогах про­верки контрольной, назвала обоснование лучшим! Кто хотел более углублённо заняться математикой, ходили в кружок, который организовала Галина Максимовна.

Учительница литературы Надежда Викторовна вдох­новенно читала нам на уроке описание первого бала На­таши Ростовой, и сама хорошенькой вздёрнутой верхней губкой подходила под описание жены Андрея Болкон­ского... Не её вина, что не было в программе стихов Блока и Ахматовой, не «проходили» мы Бунина и Булгакова. Нам следовало знать, что о каждом изучаемом нами про­изведении сказали литературные критики Белинский, Добролюбов, Писемский и другие. У Надежды Викто­ровны, как видно, была пятёрка в институте за знание русской критики. Она старалась передать все знания нам. Но её не интересовало, а что мы сами думаем о про­читанной книге, как мы относимся к её героям. Пред­ставляю, что было бы, если бы я сказала, что осуждаю Анну Каренину и мне симпатичнее Каренин, а это так и было. Или что я ни с какой позиции не могу оправдать Раскольникова. Каждое сочинение нужно было начинать эпиграфом опять же из высказываний классиков. Как тут не обзавестись шпаргалкой! Был у нас и литературный кружок совместно с мальчиками из шестой школы.

Интересными и полезными были уроки черчения. Мы не только познавали азы, с помощью циркуля и линейки изобретали орнаменты, а к концу обучения даже могли в аксонометрии вычертить шар с вырезанной четвертью. В институте с черчением у меня трудностей не возника­ло, и в пятёрке есть доля Никифора Дмитриевича. Высо­кий уровень обучения подчёркивает проведение именно в нашей школе в 1949 году городской выставки работ учеников средних школ по черчению.

Дети растут быстро, становятся высокими, взрослеют по виду, но по сознанию долго остаются детьми и оце­нивают свои действия как шалость. В разум на уроках химии нас приводила Ирина Петровна Демчинская. Од­нажды, придя на урок в кабинет химии, мы обнаружили на каждом столе штатив с 3 или 4 пробирками одноцвет­ной жидкости. Не раздумывая долго, некоторые из нас начали капать из одной в другую, разбалтывать и радо­ваться случайному окрашиванию. Короче говоря, к на­чалу урока у некоторых весь подготовленный материал был испорчен. Ирина Петровна закипела, но сдержанно разъяснила нам на всю жизнь, как опасно смешивать ре­активы, не зная, какая реакция может произойти. Возмо­жен разогрев, воспламенение, появление ядовитых газов и, как результат, ожоги лица и рук, порча одежды. В на­шем случае, конечно, этого не могло случиться, но труд, затраченный на подготовку к уроку, пропал даром. Ещё хорошо, что не все сделали такую глупость и не был сор­ван урок. Дело закончилось замечаниями в дневниках.

Класс был довольно дружным, хотя делился на не­сколько групп. Как единое целое мы выступали лишь в конфликтных ситуациях. Как-то одна из девочек при­несла в школу музыкальное устройство из часов вроде музыкальной шкатулки. Поворачиваешь ручку, и она играет мелодию типа «во саду ли в огороде». Начали играть под партами на уроке литературы. Надежда Вик­торовна прислушалась и сказала, что где-то играет музы­ка. Мы, конечно, хором сказали, что ничего не слышим. Начали передавать устройство под партами и играть то на одной колонке, то на другой. Короче, кончилось всё тем, что к последней игрушка попала в руки нашей от­личнице, члену учкома школы. Учительница заявила, что, если мы не скажем, кто последним играл, урок пре­кращается. Мы не могли выдать, а у девочки не хватало смелости сознаться. Урок был сорван. Когда, наконец, через пару дней конфликт разрешился и она созналась, учительница многократно повторила, что не может пове­рить, чтобы такая девочка так могла поступить — играть на уроке.

Другая конфликтная ситуация связана с уходом из школы А. Г. Селезнева.

Коллектив преподавателей был, в основном, женским, а это трудные коллективы. Женщины более завистливы к чужим успехам и категоричнее в оценке взаимоотноше­ний, чем мужчины. Демчинская и Селезнев симпатизиро­вали друг другу. Оба красивые, интересные люди — чего тут удивительного. Но даже просто большее внимание к одной из женщин коллектива уже причина зависти и воз­мущения остальных. Александр Гаврилович уходит из школы. Нам, конечно, разъяснили, что дело совсем не в этом и причины ухода другие, но мы считали именно так. Мы собрали деньги, купили ему подарок на память как любимому учителю и пригласили в класс, чтобы вручить и попрощаться. А Анну Африкановну, нашу «классную», не пригласили и дверь класса закрыли на палку. Никаких особых секретов у нас не было. Мы говорили о том, как жалеем, что он уходит, а он пожелал нам учиться как сле­дует и сказал, что тоже сожалеет о расставании и только, но весь педагогический персонал прямо вылез из себя, чтобы узнать, о чём мы говорили. Старосту класса сейчас же после окончания нашей беседы вызвали в учитель­скую, долго «пытали», и она пришла оттуда вся в слезах, поскольку ничего не рассказала.

Новым историком стала Эмилия Николаевна. Она была хорошим преподавателем, и отношения с ней в дальнейшем были отличными, но на первом уроке мы встретили ее «в штыки». Спрашивает первую к доске от­вечать урок — не готовилась, вторую — та же картина, тре­тью — то же самое. Опять срыв урока, опять собрание.

К каждому празднику в школе проводился вечер. Риту­ал состоял из торжественной части (чей-то доклад о делах школы), выступления хора, концерта самодеятельности и танцев под духовой оркестр. Хор был принудительно-обязательным. Не будет хора — не будет вечера. Пели и смеялись, не зная слов. Чтобы пригласить мальчиков, мы должны были написать, кто кого зовёт, и отвечать за его поведение на вечере. О пьяных, наркоманах и курящих девочках и речи не было!

Дружили мы с ребятами из 6-й и 22-й школ. У мно­гих из нас там учились братья. Мы тоже бывали в тех школах на вечерах. Что же касается самодеятельности, то талантов хватало. Были играющие, поющие и танцую­щие. Помню Зину Леванову, сильным низким голосом поющую песню Леля из «Снегурочки» «туча со громом сговаривалась». Стала ли она певицей, не знаю. Отрывок из пьесы Островского ставили ученицы во главе с Юлей Снимщиковой, девочкой с красивой длинной каштано­вой косой.

Несмотря на отсутствие настоящего спортивного зала, школа была спортивной.

Первое, чему нас учила Зоя Ивановна Евдокимова — ходьбе на лыжах. Стадионом служила Северная Двина. Чтобы скатиться с берега как с горки, забирались без па­лок до деревянной балюстрады Набережной, разворачи­вались, держась руками, и съезжали.

В зале занимались гимнастикой и прыжками в высо­ту. Зал, переоборудованный из класса, не позволял учить нас игре в волейбол и баскетбол. Их нам заменяла игра «Мяч капитану». Капитаном выбирали самую высокую девчонку. Она стояла в кружке, начерченном на полу мелом, и ловила мяч от игроков своей команды. Азарт игры был так велик, что при отборе мяча дело доходило до драк.

Над школой шефствовало общество «Водник». Рабо­тали конькобежная и легкоатлетическая секции, где за­нятия проводили заслуженные мастера спорта К.А. Ко­тов и В.И. Петров. Были в школе разрядницы по лёгкой атлетике, лыжам, шахматам.

Но общим увлечением школьниц было массовое ката­ние на коньках на стадионе «Динамо».

Мы с Петей начинали учиться кататься на коньках на мосточках напротив дома на Новгородском. На той сто­роне, где была колонка. Воду носили жители всех домов. Когда шли с полными вёдрами, вода выплёскивалась на деревянные мосточки и образовывалась ледяная до­рожка. Коньки были «хаген» или «снегурочка» и привя­зывались к валенкам. Для этого одна веревочная петля крепила задник конька к щиколотке. Другая с передней части конька надевалась на носок валенка, их соединяли, закручивали палкой и палку перекидывали на наруж­ную боковую поверхность валенка. Катались от угла По­морской до Володарского. Со временем у нас появились коньки с ботинками. У Петра с «ножами» у меня с «хаге- нами». Ботинки были низенькими, и устойчивость ноги появилась не сразу.

4-я школа. Фотография 2009 года

В дни, когда объявлялось массовое катание на стадио­не «Динамо», под трибунами работала раздевалка, буфет, был прокат коньков и даже работала мастерская, где мож­но было наточить и приклепать коньки. Поле было ярко освещено висящими над ним лампами. Звучала музыка. Катались по кругу, взявшись за руку или двумя перекре­щенными руками. Начиналось катание в 6-7 вечера и заканчивалось в 11. Народу бывало очень много. Воисти­ну массовое катание. Удовольствие кататься было очень большим, особенно в тёплую погоду и даже с небольшим летящим мягким снежком. К Новому году на поле уста­навливали ёлку. Недолго покатавшись вначале, шла в раздевалку, расшнуровывала ботинки и давала ногам от­дохнуть, а потом каталась до конца. Перед окончанием катания начинали предупредительно гасить свет. Раз и два. Потом выключали и свет, и музыку. В раздевалке на­девали пальто и валенки и по всей Павлина Виноградова до Поморской шли домой пешком.

Сначала ходили на каток с подругами и, бывало, там знакомились с мальчишками, которые предлагали «по­катать», а к 10-му классу стали ходить целой компанией, в которой были и мои подруги, и Петины друзья. Конеч­но, были в ту пору и пришедшие на каток похулиганить. Например, захватывали друг друга за талию сзади и еха­ли, шагая «в ногу» целым поездом. Потом первый резко тормозил, поезд разворачивался боком, участники пада­ли и сшибали медленно катающихся по кругу. Мне так упавший подкатился сзади под колени. Я через него на­взничь упала на лёд и гак стукнулась затылком, что по­теряла сознание. Пришла в себя, открыла глаза, а надо мной целая толпа стоит. Дома, конечно, ничего не расска­зала, опасаясь запрета ходить на каток, лишиться такого удовольствия не хотелось.

Не обошлось в школе без «ЧП» в последние месяцы учебы. В одном из десятых классов обнаружилась уче­ница, ждущая ребёнка. Парень, виновник события, был «мореходчиком» и не отказывался жениться. Это гро­зило ему закрытием визы на заграничные плавания. Её немедленно исключили из школы, чтобы не подавала «дурного примера» нам, хорошим. А о ней не подумали, не дали окончить среднюю школу.

Учиться в школе было интересно. Надо только отме­тить, что многие из нас не задумывались, а кем будут после школы, какую выберут профессию. Современным ребятам приходится задумываться об этом гораздо рань­ше, чем в 10-м классе. Они ходят на дополнительные занятия в институты и другие учебные заведения, куда собираются поступать. Им нанимают репетиторов. Я, во всяком случае, совершенно над этим не задумывалась, и родители меня не нацеливали. Я даже не задумывалась над тем, что медаль давала возможность поступать без экзаменов.

Училась без особых усилий и вполне могла бы учиться лучше.

Но вот и выпускные экзамены закончены. На выпуск­ном вечере присутствует моя мать. Аттестаты вручает бессменный директор школы Вера Павловна Соловьёва. Начинаются танцы под духовой оркестр, и на первый вальс меня приглашает самый красивый десятиклассник 22-й школы Витя Ерюхин. Танцуем мы с ним и говорим о планах на ближайшее будущее. Окончена школа, окон­чилось детство. Впереди начало взрослой жизни.