Дом на Новгородском

В ДОМЕ НА НОВГОРОДСКОМ

В феврале 2003 года в Архан­гельском Музее изобразительных искусств открылась выставка картин «Певец Севера». Она была посвящена 100-летию со дня рождения художника Александра Васи­льевича Казакова. На выставке были представлены около 80 его работ. Не буду пересказывать содержание газетной заметки Е. Ирхи о выставке и о нём^[71]. На фотографии его доброе, милое, знакомое лицо. С отцом он работал над многими спектаклями театра, и их связывали дружеские отношения. Он бывал у нас на Новгородском. Я встречала его в театре. Несколько раз вместе с отцом и братом побы­вала у него дома. Он жил на Павлина Виноградова в двух­этажном оштукатуренном белом доме № 32. Дело в том, что кроме живописи он занимался фотографией. Вероят­но, это было ему нужно, чтобы сохранить для себя вид ма­кетов сцен спектаклей. По просьбе отца он неоднократно фотографировал нас с Петром парой в разном возрасте.

Просматривая газеты «Правда Севера» за период с 1930 по 1952 год, я невольно обращала внимание на за­метки, в которых упоминалось о его работах. В дополне­ние газетной публикации Е. Ирхи приведу в хронологи­ческом порядке ещё некоторые сведения.

24 октября 1931 года кинотеатр «Эдисон» показывает первый звуковой фильм «Одна» (с муз. Шостаковича). Кинотеатр к этому событию оформил Казаков. В 1934 году он участвовал в оформлении города к ноябрьским торжествам. «Против Дома Советов по правую и левую сторону обелиска устанавливаются конструкции, отра­жающие индустриализацию Севера, по эскизам худож­ников Казакова и Румянцева»^[72]. Рассказывая, над чем работают северные художники, в сентябре 1935 года га­зета сообщала, что Казаков по заданию Краевого музея работает над картиной «Побег заключённых политкатор­жан с Мудьюга^[73].

В феврале 1936 года по постановлению Севкрайисполкома в фойе Большого театра открывается первая краевая выставка работ северных художников. В ней участвуют художники Великого Устюга, Вологды и Архангельска: С.Г. Писахов, А.В. Казаков, В.Г. Постников, В.В. Преоб­раженский, Н.А. Фурсей и др. Казаков представил «По­бег с Мудьюга в 1919 году», «Сухонские мотивы», «Парк осенью», «Весенний пейзаж», «Портреты женщины»^[74].

В том-же 1936 году он оформляет спектакль Большого театра «Большой день», работая с режиссёром А.А. Каратовым. За годы работы театральным художником он оформил десятки спектаклей, которые отражали собы­тия, происходившие в разное время: от пьес Островского, Горького, Чехова до современных. Работать ему довелось со многими режиссёрами-постановщиками, что, конечно, ставило сложные задачи, ведь у каждого режиссёра свой подход и требования к оформлению.

Александр Васильевич Казаков

С режиссёром А.В. Андреевым Казаков разрабатывал оформление спектаклей «Любовь Яровая» (1937), «Уриэль Акоста» (1938), «Павел Греков» и «Падь серебряная» (1939), «Вынужденная посадка» (1940), «Инженер Сер­геев» (1944). С режиссером Х.М. Кожевниковым ставил «Вторые пути» (1939), «Наш корреспондент» (1943). Для режиссера К.И. Андронникова он оформлял «Сады цве­тут», «Отцы», «Фландрия», «Взаимная любовь» (1940); с Е.А. Простовым работал над «Кремлевскими куранта­ми» (1942) и «За здоровье того, кто в пути» (1943), «Гро­за» (1943).

С Теппером судьба их свела в работе над спектаклями «Обыкновенный человек» (1945), «Дорога в Нью-Йорк» (1946), «О друзьях-товарищах» (1948).

Я уже приводила отзывы на работы Казакова над оформлением спектаклей при рассказе о театральных художниках. В рецензиях всегда отмечалась его удачная работа, а иногда были даже такие слова, как «изобрета­тельно оформил».

В апреле 1937 года Выставком ВДНХ поручил состав­ление проекта оформления Северного зала архангель­ским художникам А.В. Казакову, В.Г. Постникову и В.В. Преображенскому. В зале предполагалось отделать стены деревянными панелями, потолок украсить орнаментом северных кружев, а лиственничный паркет — ненецким орнаментом. В том же году Казаков работает над кар­тиной «Рыбаки» и портретом сказительницы Марфы Крюковой^[75].

Весной и летом 1939 года Казаков пишет северные пейзажи, находясь в творческой командировке на Но­вой Земле. В январе 1940 года Союз художников и то­варищество «Северный художник» провели отчётную выставку. На ней были отобраны 70 картин и этюдов для показа на выставке в Москве, среди них 12 этюдов Казакова.

Искусствовед М. Сокольников, рассказывая об успехе на выставке картин архангельских художников, отметил картины «талантливого Казакова «Бухта Поморская» и «Становище Кармакулы»^[76].

В мае 1940 года он снова пишет пейзажи Новой Зем­ли, работает над портретом героя лётчика Водопьянова. В декабре, я уже говорила, театральные художники пред­ставили макеты и эскизы оформления ряда спектаклей на областную выставку архангельских художников в за­лах областного музея. Казаков был среди них и получил премию.

В 1946 году он работал над портретом Тыко Вылки, писал пейзажи в Нёноксе, Каргополе и готовил работы, посвященные освоению Арктики, к предстоящей выстав­ке художников к 30-летию Октябрьской революции.

Последнее упоминание о его участии в выставках — в марте 1950 года^[77]. На выставке картин в областном театре показана его работа «Поточная бригада в лесу».

Картины А.В. Казакова имеются в фондах Музейного объединения «Художественная культура Русского Севе­ра», и архангелогородцы имеют возможность полюбо­ваться пейзажами талантливого художника

В 1955 году издательство «Молодая гвардия» выпу­стило в свет роман Юрия Германа «Россия молодая». В октябре мои родители получили от автора книгу в двух томах с дарственной надписью: «Дорогим Анне Иванов­не и Петру Фёдоровичу Кольцовым на добрую память от архангельско-ленинградца Ю. Германа». В сопроводи­тельном письме он просил прислать рецензию на книгу, появившуюся на страницах «Правды Севера», пожелал здоровья и счастья и просил передать привет всем, кто его помнит. Что же связало его с моими родителями?

В Архангельск Юрий Павлович Герман приехал в кон­це августа 1941 года как военный корреспондент ТАСС. Он пишет очерки и репортажи о подвигах североморцев для ТАСС и Совинформбюро, заметки и фельетоны для «Северной вахты» — газеты Беломорской военной флоти­лии. Он часто и надолго выезжает на передовые позиции Карельского фронта, вылетает в Мурманск, Ваеньгу, уча­ствует в походах на боевых кораблях Северного флота. За короткое время он подружился со многими моряками, лётчиками, врачами, журналистами. Частенько бывал на пароходе у капитана Гогитидзе, который участвовал в перевозке грузов в составе караванов. Это была опас­ная и трудная служба. Юрий Павлович написал об этом пьесу. Её главный герой, капитан парохода Абашидзе, — человек беспредельно храбрый и мужественный. Про­тотипом его послужил Гогитидзе. Пьеса называлась «За тех, кто в пути». Она была поставлена на сцене област­ного драмтеатра режиссёром-постановщиком Е.А. Простовым. Оформление спектакля осуществил Казаков, музыку к спектаклю написал мой отец. Премьера спекта­кля состоялась 23 февраля 1943 года, в 25-ю годовщину Красной Армии и Военно-Морского Флота. Спектакль пользовался большим успехом у зрителей.

Юрий Павлович Герман на Северном флоте. Фотография 1942 года

В это же время Германа занимали события войны Рос­сии со шведами в начале XVIII века. Он изучал архивные материалы, прочёл книги о строительстве Новодвинской крепости, Соломбальской и Вавчугской верфях, расспра­шивал о Гостиных дворах, где находились типография и редакция газет «Правда Севера» и «Северная вахта», в помещении которых он работал, о Соломбале, Мосеевом острове, приездах Петра I в Архангельск

В октябре 1943 года Ю. Герман в кругу писателей и журналистов прочитал новую пьесу «У самого Белого моря», которая получила одобрение, но ещё несколько месяцев её дорабатывал. Свет рампы она увидела 6 ноя­бря 1944 года под названием «Белое море».

Спектакль был поставлен режиссёром А.В. Андрее­вым, его оформлением занимался Л.З. Файленбоген, танцевальные номера были поставлены балетмейстером Н.Д. Маркотой. Музыку к спектаклю опять написал отец. Роль молодого Петра I исполнил артист С.А. Лобанов, кормщика Рябова — С.Н. Плотников. В газетной крити­ческой заметке были похвалы песням отца к спектаклю «Как во городе во Архангельском» и «Как на матушке на Двине-реке». В рецензии Б. Иринина на спектакль отме­чена удачная игра Плотникова, «не в меру своих сил» — Свирского в роли воеводы, и Камской в роли Таисьи, но рецензия начинается словами «зал полон зрителей».

Возможно, тогда же Юрий Герман начал работу над историческим романом «Россия молодая». В «Правде Севера» в мае и октябре 1954 года были опубликованы его первые главы.

Дела Германа в Архангельске не ограничились твор­чеством и непосредственными обязанностями. Вместе с другими ленинградскими литераторами, жившими в годы войны в Архангельске, он организовал восстанов­ление распавшейся писательской организации и выпуск в 1943 году Архангельским областным книжным изда­тельством альманаха «Север».

Работая над текстом пьес, он общался с матерью по вопросам литературного редактирования, связывала их и подготовка к изданию альманаха.

С моим отцом он встречался в пору работы над спек­таклями, согласуя музыкальное оформление и неод­нократно бывая у нас дома на Новгородском.

Однажды он пришёл с детьми. Дочь Марина была вы­сокой и очень тонкой, сын Алёша — низеньким и полным. Нас, детей, познакомили. Они принесли с собой мозаи­ку громадного размера, скорее всего импортную. Пока взрослые обсуждали свои дела, мы вместе складывали картинку какой-то сказки — то ли Шарля Перро, то ли Ханса Андерсена.

Мой путь из школы «в город» пролегал по Помор­ской улице. Мудрено было не встретить хоть раз в день живущего на Поморской Степана Григорьевича Писахова — достопримечательность города. Повторю извест­ное, выглядел он стариком маленького роста с крупной головой, казавшейся такой из-за копны длинных серых волос, усов, бороды и лохматых бровей. Только мне он не казался добрым. Стучал палкой, бормотал что-то себе под нос. Была чрезвычайно удивлена, когда узнала, что такой имидж он придумал себе сам смолоду. Все, наобо­рот, стараются выглядеть моложе, чем есть на самом деле. И придал он себе такой вид не без умысла. В одном из его опубликованных писем^[78] можно прочесть: «Мой вид столетнего чаще помогает при встрече с приезжими. Местные знают. По сей причине не знаю очередей и за­труднений при шествии по городу». Трудно представить его молодым и крепким, купающимся в ледяной воде на Новой Земле.

Жил он в двухэтажном деревянном доме Поморская, 27, приметным только тем, что он в нём жил. Теперь мы знаем, что до революции этот дом принадлежал его се­мье. В этом доме Писахов родился в 1879 году и умер в 1960-м, прожив 80 лет. Дом после национализации стал коммунальным. Степану Григорьевичу с сестрой Сера­фимой оставили одну большую комнату на первом этаже во весь перед дома. Я однажды в ней побывала. Зашла вместе с матерью, шедшей к нему по издательским де­лам. Они прошли к окну в правый угол, где у него стоял письменный стол, и разговаривали, а я осталась у двери и разглядывала комнату. По стенам было развешено мно­жество картин, окна, кроме одного у письменного стола, были завешены довольно плотными занавесками, и ком­ната была полутёмной, хотя зашли мы днём.

Была у нас дома подаренная Писаховым матери боль­шая щепная птица счастья. Это она висела у нас под абажу­ром лампы над общим столом, а её кружевные прорези на хвосте и крыльях давали посредине стола красивую тень.

Степан Григорьевич Писахов

Мне Писахов был известен прежде как сказочник, а потом уже как художник. Знакомство с его сказками произошло по двум первым книгам, изданным архангель­ским книжным издательством. У первой^[79] была очень красивая обложка, выполненная силуэтистом Николаем Фурсеем, но не было картинок к сказкам. Вторая была проиллюстрирована московским художником С. Рас­торгуевым. Мне чрезвычайно понравились и сказки, и рисунки к ним. Читала и перечитывала. Расторгуева Пи­сахов выбрал не только за то, «что посватался первым», а за « удачные по мысли рисунки»^[80].

В нашем семейном собрании одиннадцать вариантов переиздания сказок Писахова. Меняется качество бума­ги, качество печати, книги оформляют другие художни­ки: Ю. Данилов, В. Вежливцев, Е.А. Шукаев, С. Сюхин, М. Фёдоров, А. Флоренский, Д. Трубин. Среди них осле­пительной красочности книга, подготовленная Северо- Западным книжным издательством и отпечатанная на Калининском полиграфкомбинате. Другая, очень яркая книга, издана Ленинградским издательством «Детская литература». Но мне по-прежнему милее те первые кни­ги. В них больше подлинной северной речи. Редакторы последующих изданий старались заменить многие мест­ные словечки и их особое северное произношение на литературные. Например, «шти» на «щи», «радия» на «радио», «морожены» на «мороженые» и даже «версту» на километр. Да и рисунки Расторгуева мне кажутся са­мыми точными.

Издание сказок и продажа картин, если их заказывали или покупали музеи, приносили эпизодический зарабо­ток, поэтому, оказывается, на жизнь Степан Григорьевич зарабатывал преподаванием рисования и черчения в шко­ле. О том, что он был хорошим педагогом, говорят отзывы о его работе заведующего учебной частью Вологодского строительного техникума М.Б. Чудинова, ревизовавшего работу 3-й школы^[81]: «Я восхищаюсь тем, какие творческие, глубокие мысли вкладываются в детский рисунок. В них отражается современность, действительность. Рисунки рассказывают о политических событиях».

А вот что писал о Писахове директор 3-й школы^[82]: «Не жалея ни времени, ни сил Степан Григорьевич работал с учащимися. Через кружок ИЗО школы прошло очень много таких ребят, которые не поддавались воспитанию, а потом они делались лучшими ударниками, самыми близкими друзьями школы».

Писахов отзывался о ребятах словами: «Талантливые ребята были в 3 школе, хорошие, милые^[83]».

С гордостью пишет он о своих учениках, ставших про­фессиональными художниками^[84]: «Меня радуют мои ученики... Юрий Данилов после десятилетки пошёл в академию (имеется в виду Ленинградская академия художеств). Ему сказали — не было случая, чтобы после гимназии или десятилетки без пятилетней подготовки попадали в Академию. Юрий был принят. Игорь Васи­льев работает в студии Грекова. Георгий Мосеев из Ле­нинграда написал: «Вы сделали меня большим художни­ком»

С августа 1949 года Писахов на пенсии и подрабатыва­ет уроками рисования в школе для умственно отсталых детей по 3 часа в неделю. Не нашлось более достойного применения его знаниям.

Похоронен Степан Писахов на городском кладбище на Смольном Буяне. «Почти сразу после входа — поворот направо, и мы у памятной плиты», — пишет журналист Евгений Салтыков^[85]. Надгробие могилы — скромная, но достойная плита из чёрного карельского гранита. На ней портрет нашего земляка с кистью в руке и надпись: «Сте­пан Григорьевич Писахов (1878-1960). Старейший ска­зочник и художник Севера».

Да, в нашей квартире на Новгородском появлялись писатели, художники, артисты. Мать и отец были связа­ны с ними общими работами и в результате — многолет­ней дружбой. Целая полка книг с дарственными надпи­сями и ворох писем разных лет — наследие, перешедшее ко мне.

Родители не уединялись с пришедшим гостем, а все мы, включая детей, собирались за столом у самовара, где и велись задушевные беседы. Мы, дети, помалкивали и слушали.

Разговоры взрослых между собой имели для нас об­разовательное и воспитательное значение. Может быть, далеко не всё мы понимали и далеко не всё для нас, ма­леньких, было занятным, но с каждым годом мы росли и находили в них всё больше интересного. Разговоры редко касались домашних дел, а были о литературе, о но­вых спектаклях в нашем драмтеатре и театрах Москвы и Ленинграда, откуда были приезжие гости и где бывали в командировке наши родители. Прежде всего, мы усваи­вали, что старшие думают и разговаривают о серьёзных и «умных» вещах, и это увеличивало их престиж в наших глазах. Может быть, с этого началась наше уважение к ро­дителям, которое не поколебалось и за всю жизнь, когда мы уже стали взрослыми. Мы слышали с детства имена архангельских писателей, музыкантов, художников, вра­чей и когда их встречали, то имели представление, кто они такие.

Александр Яковлевич Яшин

Мать и отец творчески и увлёченно относились к сво­ей работе, такими же были и их гости, и мы усваивали, что должно быть у тебя такое дело, которым ты будешь заниматься с увлечением и ответственностью всю жизнь. В разговоры мы не «влезали», а лишь отвечали на во­просы, когда к нам обращались. Все непонятное можно было выяснить у родителей после. Разговоры взрослых не только давали многое в смысле прямого воздействия, но и приучали к критическому отношению к делам и лю­дям, формировали собственную точку зрения.

В один такой вечер в нашем доме побывал Александр Яковлевич Яшин. Разговоры были долгими. Сначала о работе, потом о житье-бытье. Он рассказывал свежие анекдоты, много смеялись, и вдруг обратил внимание на меня с только что вымытыми, распущенными длинными волосами и сказал: «Какая у вас цыганочка!» У него в ру­ках были чётки из шлифованного янтаря, которые он вре­мя от времени перебирал. Бабушка сказала: «А подарите их ей!». Он снял с руки и подарил. По размеру они как раз подошли мне на шею как бусы. На одной бусине была прорезана полосочка как пометка начала. Я носила их не снимая много лет, пока они не стали мне малы, и вернула семье Яшиных по просьбе жены Златы Константиновны, уже после его смерти, как дорогую для них память.

Яшин предлагал матери останавливаться у них, когда она приезжала в Москву, поскольку с гостиницами во все времена в Москве была проблема. И она останавли­валась, а когда это потребовалось мне, она созвонилась и дала мне адрес в Лаврушинском переулке. Так я позна­комилась с семьей Александра Яковлевича: женой Зла­той Константиновной и детьми Сашей, Наташей, Златой и Мишей. Помню, на другой день после приезда давала телеграмму домой о благополучном прибытии и напи­сала: «Доехала хорошо, остановилась у Яшиных». Сто­ящий за мной в очереди парень подглядел текст и спро­сил: «У вратаря?» Я ответила: «У поэта». Он сказал: «Ещё лучше».

Александр Яковлевич в ту пору показался мне по­хожим на портреты Максима Горького. Та же прическа, усы, трубка. Ему, видевшему живого Горького на съезде писателей в 1934 году, наверно нравилось подчёркивать это сходство. Такие яшинские портреты есть в несколь­ких газетных вырезках.

Приняли меня в доме Яшина по-семейному тепло. Отмечу только, что Александр Яковлевич в разговорах, вопросах и суждениях был очень прям и любил ставить точки над «i».

В моём собрании книг есть книги стихов и прозы Яши­на, его дневники, написанные в годы войны, книги о нём, газетные вырезки, его письма, письма его жены к матери и ко мне.

Книги, изданные в архангельском издательстве, про­ходили через руки моей матери, и ничуть не удивляет по­священие на одной из них: «Целую Ваши золотые руки, Анна Ивановна. Вы эту книгу сделали. К Вам первое мое спасибо».

Памятник-надгробье Александру Яшину работы скульптора В.А. Михалёва на Бобришном угоре в селе Никольское Вологодской области

Александр Яковлевич знал, что мои родители рады его успехам, и посылал им с посвящениями сборники сти­хов, выходивших в московских издательствах. Мать со­бирала вырезки из газет с его новыми стихами и о нём. Из писем Златы Константиновны она узнала о тяжёлой болезни Александра Яковлевича, а о смерти ей сообщил писатель Василий Белов. Мать сохранила эту телеграм­му и вырезку из газеты со словами прощания.

В 1974 году Злата Константиновна с сыном Мишей приезжала в Архангельск, вероятно, с заботами о литера­турном наследии. Мы с ней ездили на машине в Боброво к их родственнице Анне Григорьевне Поповой.

Александр Антонович с женой Эрной Георгиевной Бородиной-Морозовой вновь приехал из Ленингра­да в Архангельск осенью 1942 года и прожил здесь всю войну. Они были командированы по заданию Академии наук, Государственного Литературного музея, Союза со­ветских писателей, Дома народного творчества и отдела искусств при Архангельском облисполкоме в Нижнюю Золотицу для сбора фольклорных материалов: сказов, былин и лексикографических материалов для словаря русского языка северных областей. Морозов, кроме того, работал над книгой о Ломоносове, собирал материалы в архангельских библиотеках и областном архиве.

Она была издана в 1952 году московским издатель­ством^[86], и автор её удостоился Сталинской премии. Уже взрослой я прочла эту тысячестраничную книгу и вос­хитилась величием Ломоносова, узнав подробности о его научных трудах, а не о бытовой стороне жизни, и умени­ем Морозова привлечь и обобщить такую массу литера­турных источников для создания книги, его стремлением найти для неё что-то неизвестное собственными «архив­ными разысканиями».

Архангельским книжным издательством были изданы книги А.А. Морозова «Юность Ломоносова»^[87] и «Родина Ломоносова»^[88].

По публикации Бориса Пономарёва в «Правде Севера»^[89] знаю, что Александр Антонович окончил филолого-этнографический факультет Московского университета, увлекался химией, физикой, естествоз­нанием, с 1934 года — литературной работой. Проживая в Архангельске, он активно участвовал в культурной жизни города. Был участником областных совещаний по вопросам культуры, писал рецензии на книги и кон­церты, вступительные статьи к книгам, выпускаемым Архангельским книжным издательством. Он регулярно печатал в газете «Правда Севера» заметки о новых из­даваемых книгах, о сказительницах Севера и, конечно, о Ломоносове в разных сферах его деятельности.

Морозов бывал в Архангельске и раньше, поскольку ездил вместе с женой к сказительнице М.С. Крюковой в Золотицу в 1937 году, но я могу рассказать лишь о том, каким видела его в 40-50 годы. Оживлённый, разговор­чивый, остроумный, жестикулирующий, любезный и уважительный. К нему в полной мере подходило опре­деление «галантный мужчина». Он много знал и любил демонстрировать свои познания.

Мать была человеком умным, эрудированным, уме­ющим оценить остроту и ответить на неё, знающим из­дательское дело. Сотрудничество с Александром Анто­новичем в процессе издания его книг было аналогично работе с другими авторами, но он, как оригинальная лич­ность, делал это сотрудничество неординарным. Об этом берусь судить, прочитав теперь сохранившиеся у нее де­ловые письма.

Зная желание Александра Антоновича пространно по­говорить на посторонние темы, она сразу поставила ус­ловие: в письме, прежде всего, должно быть деловое зер­но. Об этом он сам упоминает в одном из писем.

Нередко это «деловое зерно» в своём письме он выра­жает иносказательно:

«меня продолжает беспокоить судьба злополучной бабушки. Когда она разродится? Ей, конечно, трудно по старости-то лет. Если не поздно, то, мне кажется, было бы не вредно поставить под вступительной статьёй бо­лее раннюю дату». Речь идёт о книге сказительницы М.С. Крюковой «О богатырях старопрежних и нынеш­них», выход которой из печати затянулся.

Переписка, конечно, касается сути текущей работы: готовности рукописи к изданию, вёрстки, считывания гранок и внесения поправок, иллюстраций, оформления обложек, получения гонорара. При этом всё перемежает­ся шутками и остроумными замечаниями, некоторые из которых хочется привести:

«воображаю, каковы тамошние писатели», — сказал один здешний. Я же про себя подумал, что он со своим воображением никуда не гож, мелко плавает, ибо Пунуха вообразить невозможно, да и Коничев хорош в своем жанре»

«на мои новые запросы о Вашем здоровье Коничев без­молвствует, Таисия Николаевна мне вовсе не ответила, а исключительно любезное письмо Николая Карповича меня почему-то не пленило. Да в нём он о Вас ничего не написал, а восхищался докладом Коничева в Большом театре. Вероятно, искренне»

«Попрошу Вас также передать привет Т.Н.Трескиной и сказать, что у меня выскочил ячмень почти такой же красивый, как был у неё. Вероятно, это своеобразное про­явление памяти»

«В Ленинграде в день приезда я сразу пошёл в Публич­ную библиотеку и стал читать разные книги. Везде встре­чаю знакомых женщин, которые были в меня влюблены, которые ещё в меня влюблены и которые будут в меня влюблены. Последняя категория самая многочисленная. Так что духом падать не приходится»

Александр Антонович дурачится, каждый раз по-но­вому обращаясь к матери в начале письма: «Многоязви­тельная Анна Ивановна» (вместо многоуважаемая), или «великолепная, многомудрая, несравненная и очарова­тельная Кобра Ивановна» и т.п.

Александр Антонович бывал у нас на Новгородском вместе с Эрной Георгиевной, женщиной воспитанной, тихой и немногословной, но чаще один. Он, продолжая беседу, начатую в издательстве, провожал мать до дома, оставался ужинать и иногда даже играл с нами, ребята­ми, в «типографский набор». Так мы называли игру, ког­да выбирается очень длинное слово и из букв, входящих в его состав, придумываются новые слова. Побеждает тот, у кого придумано больше слов, не встречающихся у других игроков. Александр Антонович всегда отмечал придуманное нами «интеллигентное» слово типа «ростр» или «демарш» и говорил: «А я не догадался», хотя слож­ных слов находил немало. Побеждала в игре чаще всего мать.

В первом письме из Ленинграда после возвращения в ноябре 1945 года он ищет простого человеческого сочув­ствия из-за неустроенности бытия: «Мне так недостает Вашей лукавой иронии и милого умения комментировать мелочи нашей иллюзорной жизни. Здесь дождь. Комната моя закопчена со времён блокады. Стекло кто-то выбил рогаткой» «А в ресторане кормят не очень утешительно ни для язвенника, ни для простого смертного», но, чтобы скрасить картину, добавляет, что был на открытии Эрми­тажа и в особой золотой кладовой.

После возвращения из Архангельска в Ленинград связь его с книжным издательством не обрывается. Он пишет: «Сообщаю, для сведения издательства, что отъезд мой в Ленинград отнюдь не прервал моих работ, а наобо­рот, способствует их выполнению»

Теплыми словами он вспоминает в одном письме наш дом: «Что касается меня, то я прекрасно помню деревян­ный дом на Новгородском проспекте, тёплую печку, боль­шой стол и ироничную хозяйку со всем её окружением и даже злословьем». В другом пишет: — «С удовольстви­ем вспоминаю Ваш мирный кров и гостеприимство»

Полны признательности слова о сотрудничестве: «ра­ботать рядом с Вами мне было всегда приятно и поучи­тельно. Я заметно обогащал свой редакционный опыт и издательские навыки» Или ещё в письме: «Когда речь заходит об Архангельске,... я неизменно вспоминаю Вас, Вашу наблюдательность, Ваши знания и понимание лю­дей, ситуаций и положение вещей, Вашу добрую иронию и благожелательность. Мы встречались с Вами в инте­ресные сложные годы, и я многим Вам непосредственно обязан»

Александр Антонович неоднократно подавал матери идею написать мемуары: «Вы могли бы написать превос­ходные, живые и интереснейшие воспоминания обо всем виденном...», но она, обременённая работой и домашни­ми заботами, не нашла для этого времени.

Мать рассказывала мне, что познакомилась с Констан­тином Ивановичем в 1931 году, когда только приехала в Архангельск. Их сотрудничество на литературной по­чве началось, когда он на фронте начал писать книгу «На холодном фронте»^[90], а мать уже работала в областном книжном издательстве. Сохранились три его письма из воинской части п/п № 82643 «Д». В первом от 1.01.45. он писал: — «Все дни отдаю повести. Пишу упорно. А как закончу, если так пойдёт, месяца через 3-4 приеду пере­печатывать»... Во втором письме от 17.08.45 года он сооб­щает: «Приветствую на сей раз очень и очень издалека... Жду демобилизации, тем и живу. Как поживает моя ру­копись?» Значит, уже закончил книгу и переслал руко­пись в издательство. В третьем от 3.11.45. — просит орга­низовать пересылку ему рукописи со всеми замечаниями и выводами Н.Н. Ткаченко, которая была её техническим редактором. Книга была выпущена издательством в кон­це 1947 года.

Писем и открыток от Константина Ивановича много. В них прежде всего заботы о своих издаваемых книгах: как идет вёрстка, считка корректуры, оформление книги, получение сигнального экземпляра и положенных ав­тору изданных книг, адресов рассылки на реализацию, рецензий в прессе.

Константин Иванович Коничев сентябрь 1950 год. Архангельск

В руках матери была верстка книги, контроль за печа­тью в типографии, организация художественного оформ­ления.

Отсюда такие деловые открытки: «Анна Ив.! Привет. Уверен в твоих и Семёновых силах, что Шубина^[91] офор­мите предостойно!...»

Коничев имеет в виду художника С. Григорьева

Или другая: «Скажи Семёну (ты у него в чести), чтобы он оформление к очеркам колхоза^[92] сделал умное, про­стое, строгое и быстрое, т.е. чтоб всё впритирку и к ме­сту»

«Поклон, Анна Ив.!

Жду с нетерпением «В местах отдалённых» 10 экз авт + 30 за счет гонорара»^[93].

Но в письмах он не только решает технические вопро­сы, но делится семейными заботами, обсуждает планы на будущее, присылает приветы со съезда писателей, из пу­тешествий в Грецию, Египет, Китай, Чехословакию.

О себе Константин Иванович написал в книге «Из жизни взятое»^[94]: «у меня в авторской практике та­кой порядок: сначала предварительно изучаю материал и влюбляюсь в своего героя — затем пишу. Так заведе­но». По письмам можно судить, с каким увлечением он относился к этому делу. Он пишет: «Как много интерес­ного в Верещагинских материалах! Упоён его встречами и знакомствами. Характер добр, но иногда дураковат. Знал Миклуху, дружил со Скобелевым и Макаровым. Был при смерти Тургенева и все его письма порвал. По­ругался из-за Л. Толстого со Стасовым. Уйма перипетий! Какая у него полосатая жизнь! Прочел более 1000 писем его жёнам. Я жил бы так же...»

Константин Иванович Коничев с Михаилом Александровичем Дудиным

Пишет матери об экскурсии в Эрмитаж с А.А. Моро­зовым на выставку картин французских импрессиони­стов: «Я слушал его пояснения, восторги и не возражал, а молчал, мычал, т. е. не задавал недоуменные вопросы, хотя Гогены и Сезанны мне непонятны». Что касается моего знакомства с Коничевым, то я встречала его в из­дательстве, видела у нас в доме и побывала у него дома в Ленинграде на Дворцовой набережной. Однажды мать поручила мне привезти попутно из Ленинграда от него клише рисунков к какой-то из книг. Он привёз тяжёлый сверток на вокзал к поезду, а мне не удалось вовремя поймать такси, и я прибежала на перрон за 5 минут до отправления поезда. В письме матери он написал: «Твоя Татьяна выглядит на пять с гаком», — а в разговоре по телефону сознался ей, что так переволновался, что хоте­лось задать мне трёпку.

В 1971 году мать получила несколько писем от жены Коничева Антонины Михайловны с сообщением о его тяжёлой болезни, а потом и некролог из газеты «Литера­турная Россия».

Георгий Андреевич — заслуженный деятель науки РСФСР, член Международного, Всероссийского и Все­союзного хирургических обществ, доктор медицинских наук, профессор, заведующий кафедрой общей хирургии Архангельского мединститута. Под его руководством вы­росли 5 докторов наук и 30 кандидатов. Он автор шести монографий и 150 научных работ. В основе всего этого отличный хирург и увлечённый своей работой человек. В годы войны он был главным хирургом эвакогоспиталей Архангельска, выполнил несколько тысяч операций по спасению жизней и восстановлению здоровья раненых воинов.

У меня в руках письмо к моей матери одного из них — моряка, художника Александра Александровича Мерку­лова, который пишет: «имею возможность писать своей правой рукой это письмо, помня всегда добром, теплом, некогда своего друга, ныне высокое медицинское свети­ло, хирурга и чудодея Орлова Георгия Андреевича»

Другой известный мне человек, бесконечно благо­дарный Орлову — Александр Антонович Морозов. Он в письме к моей матери вспоминает «славных хирургов, возвративших его на сей свет» — Г.А. Орлова, С. Добро­вольского и С.И. Недзвецкого».

Не знаю, где мать познакомилась с Георгием Андрее­вичем. Скорее всего, в редакции издательства. Медики писали диссертации, статьи в научные журналы, брошю­ры и рекомендации — всё это требовало литературной правки и приводило к редакторам издательства.

В сентябре 1951 года в ОГИзе вышла книга Орлова «Чинга — воспаление суставов пальцев у зверобоев. Меры профилактики и способы лечения»

Георгий Андреевич Орлов

У матери было много знакомых среди ведущих медиков Архангельска, но Георгий Андреевич долгие годы, до самой смерти, был нашим семейным врачом. Мать спрашивала у него совета во всех случаях, когда требовалась быстрая первая помощь. Он лечил нарывы на наших ребячьих животах, шеях, головах. Он зашивал глубокие порезы и «чистил» сильно загноившиеся раны на наших пальцах. Я бывала у него на приеме в поликлинике Облздравотдела, размещавшейся в деревянном оштукатуренном здании за Домом Советов, и в кабинете в больнице водников. Осмотр он всегда начинал со слов, что «мамка наверняка всё преувеличивает», но убеждался, что помощь действительно необходима.

Мать относилась к работе Орлова с большим уважением и интересом и даже однажды с его разрешения присутствовала на проводимой им операции. Правда, вспоминаю случай, когда при перестановке шкафов в издательстве она сильно занозила палец. Крупная заноза ушла очень глубоко под ноготь, и чтобы её захватить за кончик, надо было срезать чуть ли не полногтя. Георгий Андреевич проводил её домой на Новгородский, уговаривая позволить ему вырезать занозу, но она сделала всё сама.

Позже, когда заболевшей матери потребовалось обследование и лечение у ленинградских специалистов, а внучке Кате у московских, он организовал это через своих друзей.

Знаком мне сын Георгия Андреевича — Андрей. Отец был для него эталоном, к которому он стремился. Андрей и внешне был похож на отца и относительно будущей профессии сомнений у него не было. Только хирургом и, конечно, таким же, как отец. Он стал хирургом, но очень рано ушёл из жизни, вскоре за отцом.

Я с матерью была на панихиде в день похорон Георгия Андреевича. Подошла Надежда Ивановна Батыгина и начала рассказывать, каким он был в последние дни, это трудно было слушать.

В моей памяти — он уверенный в себе, энергичный, подсмеивающийся, увлечённый своей работой красивый человек.