Дом на Новгородском

НАШ БЫТ

Керосин прежде всего был топливом для керосинок, керогазов и примусов. Одну из таких конструкций имела каждая семья. Не возьмусь су­дить о преимуществах, недостатках и принципе выбора одной какой-то из них. Мы пользовались керосинками. Их было две. Керосинка просто открывалась и зажигался фитиль, другим концом опущенный в бачок с керосином. В слюдяное окошечко было видно пламя. Огонь можно было прибавить и уменьшить выдвиганием фитиля. Ста­вили керосинки на лист фанеры, положенной на плиту. Благодаря тому, что их было две, можно было сразу го­товить первое и второе блюда, но чаще керосинки ис­пользовались для подогрева еды или кипячения молока. Чтобы сварить суп, обычно топили плиту.

Другое назначение керосина — давать свет. Электриче­ство выключали часто. Было это как во время налётов, так и без них, из-за отсутствия топлива на электростан­ции, хотя работала она тогда на древесном топливе. Керосиновых ламп в хозяйстве было несколько. С маленькой ходили по всей квартире: в кухню, в кладовку, открыть входную дверь. При движении, благодаря стеклу, пламя задувало меньше, чем у свечи. Размер горелки и, соот­ветственно, фитиля определял размеры всех остальных элементов лампы. Он измерялся в линиях (одна десятая дюйма) и проставлялся на горелке. Лампы так и называ­ли: 5 линейная, 10 линейная.

Когда семья со своими работами собиралась за боль­шим столом, самую большую лампу ставили на что-то повыше посредине стола. Это была крупная кастрюля вверх дном или стопка книг.

Керосин покупали бидончиком в керосиновых лавках на Поморской или углу Выучейского и Петроградского около магазина «Рыбкооп». В кладовке керосин держали в 10-ти литровой бутыли.

Когда керосин был в дефиците, использовали лигроин, но он не давал такого ровного пламени и горел со вспыш­ками, что особенно чувствительно было в керосиновой лампе.

Керосин использовали и для выведения вшей. Во­лосы девочек обычно были длинными, заплетёнными в косички. Кто знает из-за чего, но в военную пору вши в волосах так и разводились! Наверно, сказывалось плохое питание, холод в жилищах, отсутствие мыла и невозмож­ность лишний раз вымыться. Подцепляли вшей друг у друга в школе. Однажды на уроке не могла сосредото­читься оттого, что смотрела, как ползает вошь в волосах девочки, сидящей за партой впереди.

При обработке голову сначала вычёсывали частым гребнем над чистым листом бумаги. Затем намазываликеросином и укутывали полотенцем на 15-20 минут. За­тем голову мыли. При такой обработке погибали вши и их яйца-гниды, крепко приклеенные к волосам. Снять мёртвые гниды было невозможно, и обычно их сострига­ли только при отрастании волос.

Использовали керосин и для борьбы с клопами. Кис­точкой смазывали плинтусы, все детали металлической кровати с панцирной сеткой, дерево пружинных матра­цев и места крепления пружин.

Борьба с насекомыми велась нещадная, не покладая рук, но стопроцентного успеха добиться было трудно. Об аэрозолях можно было только мечтать, увидев их на ил­люстрациях в журнале «Америка». В деревянном доме с бумажными обоями на стенах, с живучестью клопов, не боящихся даже мороза, с их массовым отложением яиц, даже с помощью керосина покончить было трудно.

«Самовар — металлический прибор для кипячения воды с топкой внутри, наполняемой углями» — такое определение этому устройству дается в толковом словаре русского языка. Рассказывая о самоваре, трудно ограни­читься этим сухим определением. Красивый, блестящий, дающий тепло самовар украшал стол, создавал уют и осо­бую атмосферу за семейным столом. Он давал возмож­ность быстро получить кипяток, когда не было керосина и электричества. То малое количество древесного угля, которое требовалось для работы самовара, удавалось за­готовить даже при дефиците дров.

Кипяток из самовара был таким крутым, что его использовали не только для заваривания чая. Можно было сварить всмятку яйцо или сварить соленую вымоченную рыбу, заливая несколько раз сменой кипятка с небольшой выдержкой. Благодаря горячим углям, самовар на столе долго оставался кипящим. В некоторых семьях и сейчас есть подобие настоящего самовара — электрический. Это говорит о том, что к самовару привыкли, он нравится, но поставить и согреть настоящий самовар в квартире без дымохода не представляется возможным. Как изменение условий среды в природе приводит к исчезновению ка­кого-то вида животных и растений, так замена печного отопления жилища паровым, водяным, электрическим привела к отказу от самовара, его исчезновению из пов­седневной жизни.

В России самовар получил широкое распространение со второй половины XVIII века. В пору моего детства самовар имелся в каждой семье, да и не один. У нас, на­пример, было два. Один, на каждый день, маленький, литра на два — три, пузатый, никелированный. Второй — вдвое больше, цилиндрический, медный, с медалями на поверхности над краном. Его ставили при приходе го­стей. Сейчас самовар стал предметом русской старины, антиквариатом, поэтому немножко подробнее останов­люсь на его конструкции.

Устройство самовара несложно и рационально во всех деталях. Это ёмкость для воды, посредине которой труба-топка, наполняемая древесными углями. Внизу труба заканчивается поддувалом, верх трубы самовара, когда его «ставили», подсоединяли к дымоходу специ­альной коленчатой «самоварной трубой». Ёмкость для воды сверху закрывалась крышкой, одеваемой на трубу. В крышке имелись два маленьких отверстия, закрывае­мые поворотными заглушками. Их открывали для выхо­да пара при кипении воды.

Поверх крышки на трубу закипевшего самовара наде­валась конфорка, на которую ставили чайник с концен­трированной заваркой чая, разбавляемой кипятком при разливе в чашки. Имелась еще и крышечка для плотного закрывания верха трубы и этим прекращения горения (шаяния) угля в трубе. Ручки самовара были облицова­ны деревом, чтобы не обжигать руки, когда несёшь горя­чий самовар на стол. Деревянными были и ручки-кнопки на кране, на заглушках. На столе самовар устанавливали на специальный поднос около хозяйки, которая будет разливать чай.

Красоту самовару придавали красивые прорези на конфорке и поддувале, фигурные ручки и кран, тиснёные украшения на стенках ёмкости и медали, свидетельству­ющие о наградах на выставках, полученных предприятием-изготовителем.

Разогревать (ставить) самовар нужно было умеючи. Для самовара при топке печей заготавливали крупные куски углей от сгоревших поленьев. Их, красными от жара, складывали щипцами в морильницу, стоящую на высоких ножках, чтобы избежать нагревания под ней пола. Её закрывали плотной крышкой. Угли морились, гасли и остывали.

Ставить самовар начинали с наливания воды и накла­дывания холодных углей в трубу самовара на три четвер­ти её высоты. Сверху на угли вставляли пучок зажжён­ных тонких лучинок и подсоединяли самоварной трубой к дымоходу.

На лучину припасали и высушивали короткое прямос­лойное, несучковатое поленце. Лучину из него строгали непосредственно перед тем, как ставить самовар. Делали это большим ножом. Мы для этого дела долго использо­вали немецкий штык-нож, привезенный отцом из коман­дировки на фронт.

Когда лучинки прогорали, угли начинали шаять и сго­рали, их приходилось добавлять. В скором времени са­мовар был готов. Интересно, что иногда самовар «пел» на столе, издавая протяжные звуки разного тона. Трудно сказать, отчего это происходило.

Чтобы самовар сиял на столе своей медью, его регу­лярно начищали. Для грубой чистки использовали по­рошок из красного кирпича. Для его получения высу­шивали два куска кирпича и притирали их друг к другу до получения ровных поверхностей. При этом удалялись крупные крошки. Лишь затем расстилали газету и на неё собирали порошок от трения кусков кирпича. В него ма­кали скомканную мокрую тряпочку и чистили поверх­ность самовара. Некоторые хозяйки чистили просеян­ной золой, зубным порошком. Но у настоящих хозяек для чистки самоваров, медных кранов, посуды была при­готовлена «гуща». Ею намазывали поверхность, давали выдержку и смывали водой. Отъедала она все пятна до блеска, хотя выглядела страшновато. Трудно сказать, ка­кие компоненты в неё входили, да и у каждой хозяйки был свой секрет её приготовления.

Бабушка подарила самовары соседкам, когда отцу дали квартиру с центральным отоплением и газом.

Как я уже говорила, электричества не было часто и подолгу. Необходимость же гладить одежду и бельё не пропадала. В обиходе для глажения были небольшие литые металлические утюги, которые нагревали на горя­чей плите, и угольные утюги, нагреваемые, как самовар, горящими углями. Крышка утюга открывалась. Внутрь корпуса накладывали из топящейся плиты или печки красные угли. Чтобы разогреть утюг, достаточно было выйти на крыльцо и им помахать. Благодаря отверстиям на боках корпуса утюга и движению воздуха угли разго­рались и утюг разогревался.

До определённого возраста к большой стирке и глаже­нью меня не привлекали. У матери, а позже у бабушки, была договорённость на стирку крупного белья с кем-то из соседок, поскольку при смене постельного белья, а у всех членов семьи были свои спальные места, в стир­ку сразу попадали 10-12 простыней и пододеяльники.

Всё, требующее бережной стирки: вышитые ришелье занавески с окон и остеклённых дверей, дорожки, рубаш­ки и мелкое, как наволочки, полотенца, салфетки, — сти­ралось дома.

Для стирки имелось металлическое корыто. Обычно оно висело на стенке коридора за кухонной дверью.

В коммунальных квартирах я видела и деревянное ко­рыто, набранное из делянок наподобие ушата, стоящее на высоких ножках, соединённых крестовиной, с пробкой в днище для слива воды. Такое корыто обычно стацио­нарно стояло на коммунальной кухне, и пользовались им несколько хозяек. Стирали вещи на волнистой стираль­ной доске. Намыленную ткань, перебирая, тёрли об эту доску, несколько раз переворачивая от конца к концу.

Отбеливание, в случае необходимости, производили кипячением белья с мылом, персолью или кальциниро­ванной содой. Был ещё способ отбеливания на солнце. Для этого выстиранные, мокрые наволочки и полотенца раскладывали во дворе на белом снегу.

Полоскали бельё невдалеке от колонок, но крупные вещи многие предпочитали полоскать на реке. Бельё вез­ли летом на тележке, а зимой на санках в большой дву­ручной щепной корзине.

Для удобства полоскания специальные плотики с пе­рилами, как их тогда называли, «плотомойки», были установлены в нескольких местах берега реки вдоль го­рода. Мне знакома такая плотомойка у Воскресенского ковша, по правую сторону спуска к реке. Плотомойки на зиму не убирали. Полоскали с них и зимой, в проруби. Полоскали бельё рукой в перчатке без пальцев и, не вы­жимая, складывали в корзину. Вода стекала и частично замерзала, пока бельё везли домой. Нам привозили та­кую корзину к крыльцу. Мы заносили её в кухню и ста­вили наклонно в большой таз. Оттаявшее бельё синили, крахмалили и развешивали сушить на чердаке зимой и во дворе летом. Развешивать зимой тёплое мокрое бельё на чердаке — тепло рукам, а снимать голыми пальцами вы­сохшее — очень холодно.

Через неделю сухое, пахнущее воздухом бельё заноси­ли домой и сразу переглаживали. Эта работа быстро на­шла меня. Не знаю почему но бабушка требовала, чтобы простыни и скатерти и перед глажением были сложены сначала вдоль пополам, а затем попёрек. Мужские ру­башки следовало начинать гладить с манжет и рукавов, затем спинку, потом передние полочки и последним — во­ротник.

Когда в продаже появились первые стиральные маши­ны, родители сразу же её приобрели. И вот однажды мы удивили всех соседей — затеяв огромную стирку и заве­сив бельём весь большой двор! Стиркой занимались мы с мамой. Машина была с механическими валиками, и ба­бушка её побаивалась.

Стиральные порошки появились не сразу. Мы стира­ли мыльной стружкой, натирая на крупной тёрке кусок хозяйственного мыла. Потом стружка стала продаваться в коробках, и только затем появились стиральные по­рошки, в частности порошок «Новость» для стирки шер­стяных и шелковых тканей. Порошки были в дефиците и их покупка была большой удачей.

В деревянных домах, за редким исключением, не было водопровода и тем более ванн, скорее всего потому, что город не имел общей канализационной системы. Если в доме устраивалась ванна, то слив воды предполагался в выгребную яму, как у хозяев нашего дома. При частом использовании ванны яма быстро переполнялась.

Население мылось, в основном, в городских банях. У нас в отдельной квартире, имея в плите, которую топи­ли чуть не каждый день, двухвёдерный бак для разогрева воды, можно было вымыть тело по частям в тазу, закрыв­шись в кухне. Маленьких нас не водили в баню и мыли в корыте около плиты, но подросшие дети и все взрослые мылись в бане каждую неделю, в крайнем случае, раз в 10 дней. В бане мылись не спеша, без ограничения времени, воды расходовали сколько хотели и не боялись распле­скать ее по полу. Домашнее мытье в кухне в сравнении с баней — размазывание грязи. Когда, намывшись, выхо­дишь после бани на улицу, есть ощущение, что родился заново.

Центральная часть здания Макаровской бани, вид с Набереж (фотография 2005 г.)

В центральной части города работали три бани: на Быку; Успенская, сохранившая название по дореволю­ционному названию улицы Логинова, на которой она на­ходится; Макаровская — на Набережной между улицами Володарского и Серафимовича. Макаровской она назы­валась в народе по имени её созателя Якова Макарова. Хотя Успенскую так не называли, а она тоже была по­строена им. Наша семья ходила именно в Макаровскую, поэтому она мне более знакома, чем две другие, в кото­рых я побывала по одному-два раза.

Макаровская баня открылась в декабре 1902 года^[10]. Здание было построено на прочном фундаменте из 600 просмоленных свай. В нем были асфальтовые полы и электричество, продуманы системы вентиляции и от­вода грязной воды. Весной 1920 года баня была нацио­нализирована и стала называться «Центральные бани № 1», но в народе сохранилось её название — Макаровская.

При входе в баню слева был буфет с вечно стоявшей рядом большой деревянной бочкой то ли для пива, то ли для кваса. Здесь же были касса и раздевалка верхней одежды. Прямо напротив входа — лестница на второй этаж. Справа — вход в длинный коридор и лестница вниз, в цокольный этаж, где находились прачечная и мужское помывочное отделение. В начале коридора было не­сколько отдельных номеров и слева — общее мужское отделение. В конце длинного коридора налево и направо располагались женские помывочные отделения. В этом же правом крыле с входом по лестнице с набережной на первый этаж были ещё мужское и женское отделе­ния с парилками. В левом крыле с входом с набережной на втором этаже работала парикмахерская.

Макаровская баня работала с 7 утра до 22 часов, а пе­ред праздниками до 24 часов без перерывов.

Посетители снимали пальто в раздевалке и с номерком, со своим узелком белья, мылом и мочалкой, а некоторые и со своим тазиком в авоське, занимали очередь в нача­ле длинного коридора. Скамейки для занявших очередь были по двум сторонам коридора, но очередь была еди­ной и разделялась налево и направо в конце. Сидение в очереди с постепенным передвижением было многоча­совым. Читать было невозможно из-за плохого освеще­ния, и люди предавались длинным разговорам. Бегали, падали, плакали маленькие дети. Когда, наконец, пере­двигаясь к входу в помывочное отделение, определялись со стороной, куда пойдешь, то в маленьком предбаннике ждали, пока откроется дверь и банщик властным голо­сом крикнет «зайдите одна» или «двое зайдите». В разде­валке помывочного отделения стояли пронумерованные шкафчики с дверками. Сверху на шкафчике лежал тазик для мытья. Тазик имел эллипсовидную форму, две ручки по торцам и название «шайка». В шкафчике было верхнее отделение для шапки и чистого белья и нижнее с крюч­ками для одежды. Раздевшись и сказав банщице, чтобы закрыли шкафчик на задвижку, отправлялись в моечную, большое помещение со скамейками и водоразборной ко­лонкой. Цементный пол имел уклон для стекания воды от скамеек и отверстие с решёткой, через которое вода уходила. Если решетка засорялась волосами, бумагами, кусками лыковых мочалок и начинала накапливаться грязная вода, то всегда находилась женщина, которая помнила, где сливное отверстие, и не брезговала встать в воду на колено, пошарить по решётке рукой и собрать грязь, после чего вода с шумом уходила. У водоразбор­ной колонки крупные краны горячей и холодной воды с деревянными ручками были со всех четырёх сторон.

Войдя в моечную, глазами искали свободное место на скамейках. У меня низкий голос, и мне нравилось спрашивать басом у какой-нибудь тёти, намылившей го­лову и закрывшей глаза: «У вас рядом свободно?» Тётя пугалась, ей казалось, что зашёл мужчина. Бывало, ко­нечно, и правда, приходил слесарь, если ломался кран. Определившись с местом, намыливали скамейку прине­сённой из дома тряпкой и ошпаривали кипятком. Шайку тоже надо было вымыть и ошпарить. После всех приго­товлений начиналось мытьё. Напоследок несколько раз окатывались водой с головой и шли одеваться.

В мужских отделениях очередь была всегда меньше и шла быстрее. Иногда какое-то из мужских отделений временно отдавали женщинам. Чаще то, которое было у входа, у лестницы вниз.

Трудно сказать, сколько людей перемылось в этой бане за время её существования, но это — тысячи. Как не упо­мянуть добрым словом её создателя Якова Ефимовича Макарова! В обзоре выполнения плана за 1939 год (дан­ные исполкома горсовета) на глаза попала интересная цифра о работе бань. За год отмечено 3029 тысяч посе­щений.

Большинство домов в Архангельске, причём не толь­ко жилых, но и общественных зданий, отапливалось пе­чами.

В нашей квартире было две голландские печи и рус­ская печь с плитой. Дров на зиму требовалось порядка трех полуторатонных машин (7-8 кубометров).

Снабжение населения дровами в предвоенное время осуществляла организация «Обллесзаг»^[11]. Её база имела три биржи: на Смольном Буяне, Соломбальской кошке и Кегострове. Биржи получали поставляемую сплавом древесину. Они были оснащены дроворезками для рас­кроя бревен на чурбаки («швырок»), имели машины и лошадей для доставки дров.

При самовывозе кубометр дров-швырка стоил 12 руб­лей 50 копеек, если доставку осуществляла биржа, то до­бавлялось еще около семи рублей за кубометр.

В начале 1941 года снабжением горожан дровами за­нимался Архангельский городской топливный отдел. Была проведена перерегистрация нарядов на получение дров по состоянию на 1 января. Всё шло обычным по­рядком. Но с началом войны положение со снабжени­ем дровами резко ухудшилось в связи с мобилизацией рабочих-мужчин. «Есть техника, а недостаток в рабо­чей силе может быть восполнен за счет свободного от работы женского населения города», — писала «Правда Севера»^[12]. Дело оказалось непростым, и в октябре в той же газете появляется заметка о тревожном положении с дровами^[13]. Приближаются холода, а много древесины всё ещё на воде. Следовал призыв к предприятиям направлять женщин на выкатку брёвен.

Положение продолжало ухудшаться. Суровые зимы 1942 и 1943 годов жители Архангельска, предприятия и даже городская электростанция прожили при дефи­ците дров. В такой ситуации дровам были рады в любом виде, даже в брёвнах.

Помню, как нам привозили брёвна на лошади на спе­циальной телеге с двумя опорными площадками: одна за спиной возницы, другая на раме с колёсами у конца длинного бруса, связывающего обе части телеги. Лошадь везла два — три толстых бревна и с трудом по мягкому грунту двора довозила лишь до нашего крыльца. Прое­хать к сараю по мягкому грунту двора было невозмож­но. Двуручной пилой брёвна распиливали на чурбаки но размеру длины топки печи. Пилили по вечерам и в вы­ходные дни мать или отец, кто из них был свободен, и кто-то из нас — ребят. Потом чурбаки кололи на крупные поленья и складывали в поленницу. Поленницу ставили поперёк двора, чтобы продувало ветрами и со всех сторон прогревало солнцем. Но высохнуть за лето древесина с воды не успевала. К осени дрова перетаскивали в сарай и опять укладывали в поленницы. Перед топкой поленья ещё раз перекалывали, мельче, но даже мелкие, без до­бавления сухих на растопку, они разгорались с трудом. В 1943 году нехватка дров для печей вынудила нас жить всей семьей в кухне, забросив неотапливаемые комнаты. Когда удалось раздобыть для большой комнаты буржуй­ку, дрова для неё покупали «саночками», а тепло шло только пока печь топилась. В комнате можно было что- то делать, но спать уходили в кухню.

В холодное время печи топили каждый день, а те, у кого тепло в доме не удерживалось, и дважды в день. В дымоходах и трубах быстро накапливалась сажа. При её накапливании толстым слоем возникала опасность возгорания и создания пожароопасной ситуации. Чтобы избежать этого, дымоходы регулярно очищали. Сущест­вовала специальная служба трубочистов с Трубочист­ным бюро во главе. Оно находилось в здании пожарной каланчи в центре города. Там домоуправления и частни­ки приобретали талоны на вызов трубочиста. В городе и сейчас много деревянных домов с печным отоплением, но трубочиста не встретишь. Может быть, он подъезжает по вызову на джипе или вообще их нет, а раньше встре­тить трубочиста, идущего по улице, не было в диковинку. Одет трубочист был в чёрную спецодежду, на руке нёс металлический чёрный от сажи короб. В нем гирька с ёр­шиком из проволоки на мотке верёвки и щётка-смётка. Трубочист поднимался на крышу и ёршиком с гирькой, поднимая и опуская их на верёвке в трубе, счищал сажу с внутренних стенок дымохода. Затем заходил в кварти­ру и выметал в свой короб нападавшую на вьюшку сажу. Руки и лицо были покрыты сажей и отмывать их на вре­мя пути от дома к дому не имело смысла.

Обычно опытному трубочисту не надо было объяс­нять, откуда следует вымести сажу, но со мной был случай, когда это пришлось сделать. Думаю, мне повезло, что кончилось всё так, как кончилось.

Бабушка вызвала трубочиста, а сама до его прихода решила быстро куда-то сходить. Я, девчонка, была дома одна. Трубочист — молодой мужчина, пришел в её отсут­ствие. Я открыла ему входную дверь и дверь на чердак. Через некоторое время он появился в квартире и попро­сил меня показать, что именно вычищают трубочисты. Я повела его в отцовскую комнату показала, в каком ме­сте вьюшка. Я шла впереди и, когда выходили из комна­ты в коридор, чтобы пройти в кухню, ощутила затылком его взгляд с желанием тюкнуть меня по нему гирькой. Но то ли ему не приглянулась обстановка отцовского каби­нета, решил, что взять нечего, то ли понял, что в две дру­гие комнаты ему не попасть и он ушёл. А бабушка, когда я рассказала, просто за голову схватилась, испугавшись за меня.

Была и такая могучая городская служба. Мне на гла­за попала заметка в газете «Правда Севера» за 1932 год с цифрами, характеризующими эту службу^[14]: «Количество лошадей ассенизационного обоза — 200, плюс пять автомобилей». Возможно, с годами сократилось число лошадей и увеличилось число автомобилей. Не знаю, куда вывозилось «золото» из выгребных ям и помоек, но по Новгородскому весной тянулись обозы саней, оснащенных деревянной ёмкостью с крышкой для это­го добра. Сбоку было прицеплено ведро на длинной палке. Вычищали выгребные ямы и помойки, причём не ждалн наступления совсем тёплого времени. Содер­жимое подкалывали ломиком, да нечистоты и не про­мерзают так уж глубоко. Возчик управлял первой ло­шадью, а двое-трое саней везли лошади, привязанные вожжами к едущим впереди саням.

Смешно вспоминать, но мы старались подкатиться по Новгородскому на таких санках до школы, сев незаметно для возчика, погонявшего первую лошадь. Не задумыва­лись, каким будет запах, если испачкаем одежду.

Нашим младенческим играм нас, конечно, научили взрослые. Игре в «чижик», когда становишься в нари­сованный круг и стараешься отбить плоской дощечкой толстую щепку или камешек, который пытаются в него забросить. Игре мячиком в «грехи», когда играющие ста­новятся в кружок, водящий кидает мяч вверх, называя имя того, кто должен поймать, и все разбегаются. Пой­мавший мяч должен им в кого-то попасть, чтобы тот стал водящим.

Старший брат Георгий умел делать змея из папиросной бумаги и бамбуковых палочек, с хвостом из мочала. Мы вместе запускали его и посылали по нити телеграммы. Были у нас детские велосипеды, трёхколесный и двухко­лесный, а для Петра — педальная машина.

У молодёжи всегда проблема — негде собраться. Для нас с соседскими ребятами таким пристанищем был са­рай — самое привлекательное место во дворе. Сарай был высокий и длинный, с двухскатной крышей. В нём было три секции. Первые две принадлежали хозяевам. В одной из них, ближе к дому, они держали ненужные на данный момент вещи: шкафы, стулья, ведра, ящики с бумагами и газетами. Вторая — для дров и третья была отдана под дрова нам, квартирантам.

Георгий устроил в сарае под потолком настил, вроде полатей, довольно широкий. Там у него был матрац, и в жаркую погоду он уходил туда спать из дома. На настил можно было подняться только по канату или верёвочной лестнице. Канат больше предназначался для быстрого спуска. Мы на себе ощутили, насколько нелегко ползти по веревочной лестнице, особенно если её внизу никто не держит. Нам нравилось залезать и сидеть там, разго­варивать.

В сарае были дрова, но хватало места для велосипедов, детских, а потом и взрослых. Здесь их чинили, сначала Георгий, а позже Пётр. Потом стоял мотоцикл Петра. В предвоенную пору была сделана клетка для двух кро­ликов, которые всё время умудрялись убегать, и мы ис­кали их во дворе. Когда их зарезали, никто из детей не стал есть их мясо. Трудно съесть того, кого знал «в лицо» и звал по имени.

Здесь, в сарае, Петр однажды задумал шить лодку-плоскодонку. Он не был рыбаком, и на что она ему потре­бовалась, трудно сказать. Сколотил дно, потом начал из досок впритык набирать бока. Затеей заинтересовалась мать, пришла посмотреть и изрекла: «Пожалуйста, зани­майся, но попрошу на воду в ней не соваться». До этого и не дошло. Пётр вытащил готовое создание из сарая и развел громадный костёр, чтобы его смолить. Сейчас же приехали пожарные и родителей чуть не оштрафовали.

Кстати сказать, мы имели возможность покататься на настоящей лодке. В яхт-клубе была лодочная стан­ция и прокат. Слева от гавани яхт-клуба был причал с десятком лодок и будка лодочника на берегу. Приходи, выбирай лодку, оставляй лодочнику денежный залог или какой-нибудь документ, сообщи номер выбранной лодки. Лодочник выдавал уключины, вёсла — и в путь. Сначала ходили кататься с отцом, потом самостоятельно, вдвоем с Петром или несколькими ребятами со двора.

С Петром каталось спокойнее. Гребли по очереди. А когда в лодке была группа ребят, парни раскачивали лодку с борта на борт, чтобы мы, девчонки, визжали. Ка­тались 1,5-2 часа, обычно вдоль берега, но раза два до­плывали и до Кегострова.

Не меньше времени, чем внутри сарая, мы провели на его крыше. Калоши не скользили по дереву и мы не только сидели верхом на коньке, но и бегали по скатам крыши. К нашему сараю примыкали сараи 98-го дома и барака, который стоял за задним забором двора. Играли в пятнашки. Убегать было куда. На земле весной сыро, а крыши почти всегда сухие и играть здесь было здоро­во. С крыши сваливались в кучу снега или спрыгивали на землю. Решиться спрыгнуть было не просто. Высота была большой. Почти как с крыши одноэтажного дома. Зато знаем, какие ощущения получаешь, спрыгнув с вы­соты и приземлившись на пятки.

Когда нам разрешили выходить из двора, мы увлек­лись катанием на «гигантских шагах», «гиганах» во дво­ре соседнего 102-го дома.

Гиганы — столб с установленным на нем сверху пово­ротным устройством, с привязанными к нему четырьмя- пятью канатами. На конце каната сделана петля, в которую садишься. Сначала все бегут по кругу, чтобы рас­крутить гиганы, потом, поджав ноги, летят. Затем снова разбегаются и снова летят. Каждому хочется покататься подольше, а желающих много, и, чтобы происходила замена, играли «в тряпку». Водящему нужно во время дви­жения положить тряпку, сделав кувырок к столбу или наоборот, оттолкнувшись в сторону настолько внезапно, чтобы едущий за ним не достал. Если достал, то стано­вится вместо тебя водящим. Не достал — уступит место другому. Играли часами. Такие гиганы были во дворах многих двухэтажных домов.

Недавно на китайской выставке услышала от экскур­совода об игре, которую, оказывается, любили китайцы. Забавно, но мы, особенно мальчики, в неё тоже играли в первом классе — «пинучка» или «жожка». К кусочку меха прикрепляли свинец, и эту конструкцию подкидывали со счётом внутренней стороной ботинка, поворачивая ногу, согнутую в коленке. Кто дольше не пропадет — победи­тель.

Девчонки, а иногда и мальчишки, скакали «в классики», нарисованные мелом на рано оттаявших мосточках. Нуж­но было преодолеть 10 классов, «котёл» и «экзамены».

Играли об стенку маленьким мячиком, бросая его из-под руки, из-под ноги, с переворотом, приговаривая: «Горы, шлёпы, блести, крести, из-под ручки...» и т. д.

Девочки любили вышивать, сидя компанией на сол­нышке на крыльце. Вышивали подушки на диван мод­ным тогда болгарским крестом. Разговаривали.

Вечерами на деревянной мостовой Новгородского играли в круговую лапту. В пространстве между двумя отчерченными «салами» бегает вся группа играющих. «Парятся» двое водящих. Каждый на своем «сале». Пере­кидывают друг другу маленький мячик, стараясь попасть в играющих — выбить. Мяч может быть пойман. Это даёт право вернуться в игру первому выбитому. Если выбиты все, то «парятся» те, кто выбиты первыми.

Другой игрой на Новгородском была игра «попа го­нять». Поп — короткий отрезок толстой круглой палки. Его ставили на попа. Наверно потому игра так называ­лась. Начинается игра с забрасывания бит игроков (па­лок длиной 60-70 см) от черты «сала». Забрасывали стоя к черте спиной. Чья бита упадет дальше всех, тот будет играть первым, чья ближе всего к салу — будет водящим. Водящий ставит попа. Затем все игроки сбивают его по очереди с того места, где лежит своя бита, а водящий ста­вит на том месте, куда он отлетел. Гнали по Новгородско­му до 17-й школы. В какой-то момент игрок, чья бита оказалась рядом с попом, роняет его на бок. Все хватают свои биты и бегут к «салу» отметиться. Кто прибежит последним — водящий на следующую игру. Мы пугали прохожих, когда бежали толпой с большими палками в руках.

В эту же пору привлекательным занятием стало ката­ние на велосипеде. У нас с Петром на двоих был отцов­ский взрослый велосипед. Первым начал кататься Петя. Он просовывал ногу в просвет рамы и ездил стоя. С седла ноги не доставали до педалей. Потом, очень скоро, он стал доставать, поставив седло в самое нижнее положение. Я училась кататься, доставая педали кончиками пальцев и переваливаясь с боку на бок. Взрослые велосипеды были у большинства ребят. Подростковый был только у одно­го мальчика, и он давал нам «для души» по очереди на нем прокатиться. Только после окончания девятого клас­са родители подарили мне дамский велосипед с красивой цветной сеточкой над задним колесом. Катались мы пре­жде всего по деревянному Новгородскому, потом ездили по всему городу и особенно любили Набережную. Не­сколько раз большой группой ребят ездили до Чёрного Яра. Путешествие занимало целый день.

Потом пришла пора игры в волейбол. Начинали иг­рать часов в 5 и играли до ночи. Помешать могла только дождливая погода. Родители даже однажды сказали, что домой не пустят, и в 11 вечера заперли дверь на крючок. Кстати, обычно входная дверь не закрывалась, потому что в коридоре лежала овчарка. Петру пришлось залезть через крышу и чердак в сени и открыть мне дверь.

Из домашних игр мы любили шашки, карты, маль­чишки — шахматы. Был у нас маленький бильярд, размером в 6-ю часть настоящего. В шашки играли в «крепкую», «поддавки» «уголки» и игру, называемую в «Чапаева», когда щелчком своей шашки выбиваешь шашку противника. После каждой победы перемеща­ешь ряд своих шашек на одну клетку. Последнее рас­положение вплотную ряд к ряду — «расстрел». Затем противник ставил шашки по 2, по 4 и 8. Потом игра начиналась снова. Отцовские шашки были отличными для такой игры — крупные, деревянные со свинцовым вкладышем для утяжеления.

Вплоть до 10-го класса нашей любимой игрой были «10 палочек». Начиналось всё с выбора водящего. Для этого считались. Во дворе собиралось играть человек 15. Каждый хотел считать, и все кричали: «Я!» Хозяйка дома даже жаловалась матери, что такой крик трудно выно­сить. Все знали считалки. Например, «на златом крыль­це сидели: царь, царевич, король, королевич, сапожник, портной, ты кто такой». Если видел, что выбор падает на тебя, добавлял «говори поскорей, не задерживай добрых и честных людей». Палочки укладывали на по­перечину, поставленную на манер весов, и разбивали. Пока водящий собирает, нужно было убежать и спря­таться. Если он находил игрока, то бежал к палочкам и, трогая их со словами «чур за ...», называл имя пой­манного. Пойманного могли выручить, если прибегали к салу за время, когда водящий отойдёт искать других. Нашел всех — отпарился. Водит тот, кто попался пер­вым. Смешно, когда играли в десятом классе, одного из наших парней остановил милиционер, увидев, что тот крадётся вдоль забора.