Доверься мне

ГЛАВА 24

МОИ ШТАНЫ ПОКИНУЛИ ЗДАНИЕ

Когда мы выходим от Хэнка, солнце уже движется к горизонту.

Я люблю зиму, но не в этом году (слишком холодно). Зима — это хоккей, который всегда был моей жизнью, но я ненавижу ее короткие световые дни. Мне всегда кажется, что надо успеть сделать все дела до захода солнца, как сейчас.

Хэнк мог бы продержать нас весь день, и я уверен, что Оливия с радостью согласилась бы, но в нашем свидании у нас есть еще одна остановка, что зависит от дневного света, а потом мы поедем ко мне, поужинать и пообниматься.

Возможно, пообниматься обнаженными. Я еще не решил. Конечно, я предпочитаю, чтобы мы были голые, и я, кажется, понимаю, что слово «медленно» нам не подходит, но секс — это то, с чем я могу повременить, если она не готова, а я хочу, чтобы мы дошли до него, когда она будет готова.

— Когда ты в последний раз каталась на коньках?

— Вчера, — рассеянно отвечает она.

Мы неподалеку от моего дома, она почти прижимается лицом к окну машины, глядя на озеро Капилано. Зимой от него захватывает дух. И летом тоже. Всегда, если честно.

Оливии удается отвести взгляд.

— Я тренирую хоккейную команду Аланны.

Когда я резко жму по тормозам, я придерживаю Оливию в районе груди, не давая ей удариться о приборную панель.

— Прости, прости. Я просто… ты просто… черт. Вау.

Она — моя женщина мечты.

Ее брови подрагивают. Она неловко улыбается.

— Что?

— Думаю, я могу влюбиться в тебя, — шучу я, хотя, возможно, лишь наполовину. — Это потрясающе. Могу я прийти посмотреть на игру?

— Ни в коем случае.

— Почему, черт возьми, нет?

— Потому что ты будешь только отвлекать девочек и мам.

— Хм. Это лицо сильно отвлекает, ты права. Чего уж говорить об этом теле.

Боже, я обожаю, когда она закатывает глаза. Такая маленькая и свирепая.

— Ты так самовлюблен, это просто смешно, Беккет.

Кончик моего пальца скользит по ее бедру.

— Ты тоже можешь быть влюблена в меня, если сделаешь верные ходы.

Она смеется и спихивает мою руку со своего бедра, только чтобы переплести свои пальцы с моими и положить их обратно на свои колени, потому что Оливии, так же, как и мне, нравится, когда я прикасаюсь к ней. — Кто, черт возьми, тебя воспитывал?

— Мама Беккет обиделась бы, Оливия, — она бы не обиделась. Она бы зарылась лицом в свои руки, извинилась и сказала бы мне держать свой грязный рот на замке.

Тут я понимаю, что мама устроит настоящий праздник, когда завтра в новостях появятся наши с Оливией фотографии. Я делаю себе мысленную пометку — надо будет притвориться, что понятия не имею, о чем она говорит, когда она обязательно позвонит мне по этому поводу, просто чтобы поиграть у нее на нервах. Папа бы разочаровался во мне, если бы я этого не сделал.

Я припарковываю машину у озера и тяну Оливию за собой, к скамейке с видом на озеро. Оно покрыто толстым слоем льда, напоминающего стекло, и оно сверкает как хрусталь от медленно опускающегося солнца. Сосны, покрытые снегом, отражаются на гладкой поверхности, и все вокруг белое, нежно-голубое и темно-зеленое.

Оливия настолько заворожена видом, что не замечает, как я возвращаюсь к машине, а когда я останавливаюсь перед ней, ее взгляд падает на хоккейные коньки в моих руках, лицо освещает яркий луч солнца.

— Мы будем кататься на коньках? Здесь?

— Ты угадала, принцесса. Ты рассказывала, что росла, занимаясь этим, и я подумал, что это будет отличный способ помочь тебе ощутить себя дома, хотя бы слегка.

Ее глаза сияют.

— Спасибо, Картер. Это, без сомнения, самое лучшее свидание.

Моя грудь надувается от гордости.

— Я знал, что справлюсь со своим первым свиданием.

— Первое свидание? В жизни? Старшая школа считается, Картер.

— В школе у меня не было времени на свидания. Я только тренировался.

Возможно, я мог бы найти время, но я ни о чем не жалею. Если бы было время, я мог бы застрять в несчастных отношениях, как Адам сейчас. Он с Кортни вместе с семнадцати лет, и мы все видим, к чему это привело спустя годы. Нет, блять, спасибо. К тому же, мои бушующие подростковые гормоны, невероятная внешность и уверенность в себе, которую некоторые называют высокомерием, прекрасно помогли мне окончить школу без постоянных отношений.

Надев коньки, я помогаю Оливии спуститься на лед и наблюдаю, как она, потеряв дар речи, смотрит на все это.

В большинстве районов Ванкувера обычно не бывает настолько холодно, чтобы большие водоемы полностью замерзали, но эта зима — исключение. Сейчас, когда Оливия медленно кружится, с удивлением глядя на все, что предлагает этот маленький райский уголок, я очень рад и благодарен холоду.

— Я никогда не видела такой красоты, — шепчет Оливия, ослепительно улыбаясь мне.

— Да. Я тоже.

Ее ресницы трепещут, когда она прикусывает нижнюю губу.

— Как ты думаешь, кто лучше катается, я или ты?

— Сто процентов я. Я намного быстрее.

— Я сказала лучше, а не быстрее, — она откатывается от меня, наклоняется вперед на одной ноге и подпрыгивает в воздух, делает оборот и приземляется на ноги. Она возвращается ко мне и резко тормозит, разбрызгивая снег. — Хоккей по выходным и фигурное катание по будням, пока мне не исполнилось десять лет.

— Я надеру тебе задницу, Паркер.

Я радостно смеюсь, когда Оливия бросается мне на шею. Она наконец-то перестала стесняться. Мне нравится видеть ее такой, когда стены, за которыми она прячется, рушатся, когда она просто… остается собой. И я с ней становлюсь таким, какой я есть. Так легко.

— Ты так считаешь, да?

— Я в этом уверен. Хочешь посоревноваться?

— Ни за что. Твои ноги раза в три длиннее моих. Это несправедливое преимущество.

Я качусь к ней, залипая на то, как покачиваются ее бедра.

— Боишься, что я выиграю?

— Я могу наворачивать круги вокруг вас, мистер Беккет.

Я киваю в сторону маленького зеленого домика для лодок, который стоит посреди озера и соединяется с берегом узким деревянным причалом.

— Сначала туда и обратно.

Ее пальцы касаются моей груди.

— Когда я выиграю, ты разомнешь мне ноги? Они будут болеть от того, что я надрала тебе задницу.

Кончики наших носов соприкасаются, ее явно замерз.

— Такая самоуверенная.

— Видимо, ты все же разомнешь мне ноги.

— О, еще как, — я ловлю Оливию за талию, когда она пытается отвернуться от меня, и притягиваю ее обратно. — Мы попробуем или как, коротышка?

— Определенно, — она притягивает меня к себе, прикасаясь губами к уголку моего рта. — Но есть кое-что, что я хочу сделать, прежде чем унизить тебя.

Я не успеваю спросить, что это, прежде чем ее рот накрывает мой. Горячий, влажный язык, зубы — этот поцелуй такой грубый и она так сильно его жаждет. Я уже готов забыть свою нелепую идею о чем-то, кроме голых объятий, когда она начинает дергать мою молнию.

— Что, по-вашему, вы там делаете, мисс Паркер? — хриплю я. Мой член взлетает до максимального напряжения в ту секунду, когда ее рука обхватывает его через мои боксеры. — Блять.

— Разве девушка не может полапать своего мужчину?

— Да. Да. Это… блять... круто. Руки, — мой взгляд мечется между деревьями и машиной. Хочу я прижать ее к дереву и трахать там, или смотреть, как она скользит по кожаным сиденьям на заднем сиденье мерса? Дерево ближе. Нам нужно снять коньки? Нет, я думаю, у меня все получится. У меня стальные бедра.

— Картер?

— Да, детка?

Мягкие губы касаются моего подбородка.

— Ты проиграешь.

— Что? — я чуть не плачу, когда ее рука исчезает. — Какого черта ты… Оливия!

Ее пронзительный смех эхом разносится по озеру, когда она как молния почти что взлетает на коньках. Я слишком ошеломлен, чтобы беспокоиться о том, что мои джинсы начинают сползать на задницу, и я с гордостью могу сказать, что к тому времени, когда Оливия достигает домика и начинает скользить обратно ко мне, мои штаны уже на лодыжках.

Потому что эта девушка еще как умеет кататься на коньках.

Она все еще смеется, как гиена, когда прыгает в мои объятия и прижимается своими губами к моим.

— Готов помять мои ножки?

О, я определенно готов что-то помять.

Теплое тело, прижавшееся к моему, напоминает мне, что я не хочу, чтобы эта ночь заканчивалась, что ни одна часть меня не хочет утром садиться в самолет и уезжать на три дня.

Безупречная красавица с ног до головы в моей одежде лежит на моих коленях. На ней моя толстовка, пара спортивных треников, обтягивающих ее ноги, даже пара моих теплых носков на ее ногах, когда мы свернулись калачиком на моем балконе, рядом с камином, Оливия с чашкой чая, который я побежал покупать сегодня утром, чтобы она могла пить его всегда, когда она здесь.

Каждая минута этого дня была идеальной. От руки Оливии в моей, когда мы катались на коньках по озеру, до того, как она перед ужином стояла рядом со мной у плиты, окуная палец в соус, который я помешивал, и вздыхая от удовольствия, когда она его слизывала. Это закончилось тем, что она легла на стол, а мой язык оказался у нее в горле. Она все еще утверждает, что она тут ни при чем, что она просто попробовала соус, но я в это не верю.

Я стягиваю резинку с ее косички и провожу пальцами по ее шелковистым волосам.

— Тебя же не напугал Хэнк?

— Наоборот, он сделал тебя в десять раз привлекательнее. Этот мужчина еще как усиливает твою крутость. Его коллекция эротической литературы — самое впечатляющее, что я когда-либо видела.

Точно. Мой восьмидесятитрехлетний лучший друг и моя… Оливия… возможно, сегодня создали импровизированный книжный клуб. Они начинают с какой-то книги под названием «Следуй за мной в темноте» или что-то в этом роде. У меня нет ни малейшего желания в это ввязываться, разве что, очевидно, там завязаны глаза, так что, может быть.

Но все равно:

— Мой громовой меч — самая впечатляющая вещь, которую ты когда-либо видела.

Она откидывает голову назад, широкие глаза упираются в мой взгляд, и между нами повисает тишина. И она начинает громко смеяться.

— Только не говори, что ты называешь свой член громовым мечом.

— Я именно так и называю свой член, громовой меч. Знаешь почему, Олли? Потому что он приносит гром, — я беру ее за подбородок. — Мне не очень нравится, что ты смеешься сейчас.

Поджав губы, она делает вид, что запирает их и выбрасывает ключ.

Смеясь, я обхватываю ее руками, прижимая к себе чуть крепче, и смотрю на горы, на звезды, что раскрашивают небо.

— Я рад, что он тебе понравился. Он один из моих лучших друзей.

— Это заметно. Вы двое, кажется, очень близки. Вы знакомы всю твою жизнь?

— Чуть больше семи лет, — бормочу я. — Он спас мне жизнь, — слова вылетают изо рта прежде, чем я успеваю их остановить, и я не уверен, стоит остановиться, или продолжить. Немногие знают, как Хэнк появился в моей жизни — лишь моя семья и мои лучшие друзья.

— Ты говорил, что это сделала его жена.

Потому что это так. Возможно, я никогда не встречался с Ирландией, но она спасла мне жизнь, в тот самый день, когда Хэнк нашел меня. И я ни на секунду не сомневаюсь, что так оно и было.

— Ты не обязан говорить мне, Картер. У тебя есть личные границы, и ничего страшного, если это одна из них.

Но что, если я не хочу иметь никаких границ? Что, если я хочу показать ей всего себя?

— В тот день, когда я познакомился с Хэнком, мой отец попал в аварию. Было пять утра, а водитель был пьян с вечера, — мое горло сжимается, когда что-то тяжелое оседает глубоко в груди. — Он погиб от столкновения.

Оливия садится, прикладывается щекой к моей груди и касается рукой моего сердца, и все мои сомнения о том, показывать ли эту часть себя, исчезают. Если я хочу, чтобы она узнала меня, то это, возможно, самый важный пазл моей головоломки.

— Следующим вечером я должен был играть в Калгари. Отец собирался приехать посмотреть, потому что это была моя первая игра в качестве помощника капитана. Я предложил ему лететь самолетом, но он сказал, что хочет проехаться по живописному маршруту. Я должен был… я должен был заставить его.

Оливия прижимает поцелуй к моей ладони.

— Это не твоя вина, Картер.

— Я знаю это, но иногда трудно не думать так. Особенно в тот день, — единственный человек, который когда-либо винил меня в смерти отца, — это я сам. Это тяжелый груз, который нужно нести на своих плечах, даже если я не тот, кто решил сесть за руль после того, как пил всю ночь напролет. Черт возьми, я видел боль и сомнение в глазах моей сестры, которая задавалась вопросом, был бы наш отец все еще здесь, смог бы он однажды повести ее к алтарю, если бы не я и моя игра в хоккей.

— Была полночь, когда тело моей мамы окончательно отказалось функционировать. Я отнес ее в кровать и сидел с сестрой, пока она плакала во сне. А потом я… я вышел. Один. Я не хотел нести ответственность за них, ведь я не знал, как позаботиться даже о себе. Хэнк оказался там. Отпускал долбаные шутки про слепых. Я пытался не обращать на него внимания, но он продолжал бросать в меня скорлупу от арахиса каждый раз, когда я начинал дремать, — я взволнованно провел рукой по волосам. — Я был просто…

— Раздавлен, — шепчет Оливия.

— Да, — мой голос ломается, когда я крепче обнимаю ее. — Просто человек с разбитым сердцем. Я не думал, что он догадывается, кто я такой. Он не мог видеть, в конце концов. А потом я принял самое глупое решение в своей жизни. Я встал и схватил ключи от машины.

Оливия нервно вдыхает, и я замечаю, как по ее щеке ползет слеза. Она быстро смахивает ее.

— Хэнк резко ударил своей тростью по моему колену, а потом ударил ее концом в мой живот. Я точно помню, что он сказал мне потом.

Я вспоминаю момент, тот, который спас жизнь мне, и, возможно, многим другим. Я помню, как эти светло-голубые глаза смотрели на меня. Это была ярость, которую я видел в Хэнке только однажды, когда он соскользнул с табурета, его руки медленно двигались по моей груди, пока он не нашел горловину моей рубашки и не схватил ее.

— Я знаю, что вы не собираетесь садиться за руль, мистер Беккет, — сказал он. — Вы слишком много выпили и слишком много потеряете. Здесь есть люди, которые зависят от вас. Не принимайте глупого решения, о котором вы будете жалеть всю оставшуюся жизнь, если вообще доживете до этого. Не принимайте это решение лишь потому, что вам сейчас больно.

Тихие слезы текут по лицу Оливии, когда она поворачивается ко мне, пальцы впиваются в мою челюсть, и она оставляет самый нежный поцелуй на моих губах.

— Хэнк даже не пьет. В тот день была седьмая годовщина смерти Ирландии. Он сидел там в полночь и пил стакан шоколадного молока, потому что во время послеобеденного сна ему приснилась его умершая жена, и сказала, что кому-то понадобится его помощь. Он сидел там с шести часов вечера и ждал. Сказал, что понял, что ждет именно меня, как только я опустился на барный стул рядом с ним. Я знаю, это звучит безумно.

Оливия фыркает и икает у меня на груди. Я притягиваю ее лицо к своему и улыбаюсь тому, как она пытается смахнуть слезы.

— Прости, что плачу, — получается довольно плаксиво, так что я не думаю, что она сможет успокоиться в ближайшее время. И ведь эта та же самая девушка, которая не так давно захлопнула дверь перед моим носом и сказала, чтобы я шел в жопу. Удивительно. Она, конечно, отлично притворяется, что справляется с чувствами. Оливия обхватывает меня руками и зарывается лицом в мою шею, а я глажу ладонью ее волосы. — Это не безумие, и я так благодарна Хэнку, Ирландии и тебе.

— Мне?

Она кивает.

— За то, что позволил мне увидеть настоящего Картера Беккета. За то, что ты из тех мужчин, которые заботливо относят свою маму в кровать. За то, что один из твоих лучших друзей — это восьмидесятилетний мужчина, который любит пошлые книги. Я благодарна тебе за то, что нахожусь здесь с тобой.

Я немного теряюсь в словах, поэтому просто тянусь к ее лицу, чтобы поцеловать. Если я попытаюсь заговорить, есть большая вероятность, что с моих губ сорвутся слова о чувствах, о которых я пока не готов говорить. И это чертовски нелепо, ведь, закрыв глаза на то, что происходило в последние пару недель, мы провели вместе всего лишь один полноценный день.

Невозможно отрицать, что то, что между нами есть, кажется таким правильным. Надеюсь, она тоже это чувствует, потому что в этот момент я отчетливо понимаю, что эти чувства не пройдут по щелчку пальцев.

В течение следующего часа мы сидим у огня, рассказываем истории, тихо смеемся, Оливия растянулась напротив и наслаждается массажем ног, который я ей делаю. Она продолжает отдергивать ногу и хихикать каждый раз, когда я задеваю определенное место на ее стопе, поэтому я снимаю толстые носки и перекидываю их через плечо, обнажая ее розовые пальцы.

— У тебя есть фут-фетиш, о котором я не знаю? — спрашивает Оливия, когда я прижимаюсь губами к изгибу ее ступни.

— Нет, — мой рот тянется к ее лодыжке, а моя ладонь проникает под треники, и скользит вверх по ее икре. — У меня фетиш на тебя. И я умираю от желания увидеть твои ноги… — я пощипываю ее ступню. — Щекотно?

Оливия слетает со спинки дивана и почти бьет меня ногой по лицу, когда мои зубы покусывают ее чувствительную кожу.

— Прекрати! Картер!

Но разве я останавливаюсь? Нет, конечно, нет. Я обхватываю рукой ее лодыжку и кончиками пальцев вожусь с ее ногой, пока она визжит и бьется. Я не останавливаюсь, пока она не становится потной, красной и слезы текут из ее глаз.

Она дерется со мной, а я прижимаю ее к своей груди.

— Ты такой говнюк.

— Да, но я твой говнюк, — шорох привлекает мое внимание, и я понижаю голос, касаясь ее щеки.

Я указываю на поляну, где появляется лось, каждый шаг которого медленный и осторожный, когда он осматривается.

— Смотри.

Оливия удивленно вздыхает, вскарабкивается на мои колени, чтобы получше рассмотреть его, и хватается за перила.

— Боже мой. Похоже, это малыш.

— Да, — мое внимание привлекает темная тень, и гораздо более крупный лось делает несколько шагов вперед, копаясь в снегу. — А вот и мама.

— Такая невероятная, — удивленно бормочет Оливия.

— Как ты.

Она поворачивается и улыбается мне.

— Теперь вы пытаетесь меня очаровать, мистер Беккет?

— Я пытаюсь это сделать с тех пор, как встретил тебя.

Она обхватывает меня руками за шею и прижимается к моим бедрам.

— У тебя это неплохо получается, как бы тяжело мне ни было это признать, — она целует меня в губы. — Гораздо лучше, чем «я хочу посадить тебя на штрафную скамейку».

Я фыркаю от смеха.

— До сих пор не могу поверить, что это не сработало. Но я думаю, если бы у меня было еще пять минут…

— Я бы ударила тебя по лицу. Да, ты абсолютно прав.

— Вздорная девчонка, — я просовываю руки под ее толстовку, ладони скользят по спине, и от этого холода она дрожит. — Тебе нравится спорить, и мне это тоже нравится, — я провожу языком под ее ухом. — Мне хочется шлепать тебя по заднице и трахать тебя, пока ты не закричишь.

Думаю, мой любимый звук — это стоны Оливии. Я наслаждаюсь тем, как от этого звука теплеет ее кожа, а тело гудит, когда мои губы прижимаются к ее шее. Я отворачиваю воротник свитера, подставляя ее плечо холодному воздуху, и покрываю его своими горячими поцелуями.

— Картер, — снова этот стон. Черт возьми, мне это нравится.

— Оливия, — я стягиваю толстовку через голову, обнажая ее мягкие изгибы, драгоценный камень на пупке, когда футболка под толстовкой также поднимается вверх. Уже поздно, а утром у меня самолет. Я знаю, что должен отвезти ее домой, чтобы она могла выспаться перед работой, но я не увижу ее несколько дней, и будь я проклят, если собираюсь покинуть этот город, даже не попробовав ее сегодня.

Поэтому я целую ее живот, стягиваю с ее ног эти треники, обхватываю ее своим телом и несу к своей кровати. Оливия пытается потянуть меня за собой, когда я сажаю ее на край, но я качаю головой и опускаюсь на колени.

Она подпирает себя и запускает пальцы в мои волосы, ее голова со стоном откидывается назад, когда мой рот двигается по внутренней стороне ее бедра. В центре ее бледно-фиолетовых трусиков собралась маленькая лужица, и мне так хочется сорвать их с нее.

Что я и делаю. Я разрываю этот атласный клочок и зарываюсь лицом между ее ног, словно я дикий зверь, а она — первое, что я ем за последние несколько дней. Оливия падает на кровать, ноги обвиваются вокруг моей шеи, она толкает меня глубже в себя, бедра выгибаются, она в криках просит большего, когда я трахаю ее своим языком.

Она близится к оргазму, тает в моем рту с каждым движением и скольжением моего языка, с прикосновением моих зубов ее клитора. Мои пальцы заползают под ее рубашку, находят упругие соски, и когда я щипаю один из них, ее дыхание сводит, она выгибается. Ее ноги дрожат, когда она дергает меня за волосы, и я знаю, что она скоро кончит.

Я без предупреждения останавливаюсь, встаю и переворачиваю ее, толкаю ее на руки и колени, задираю рубашку и провожу пальцем по позвоночнику, наблюдая за тем, как она дрожит. Моя ладонь обнимает ее идеальную, сочную попку, и я погружаю два пальца внутрь нее, размазываю ее влагу по всему клитору, пока не нахожу ту самую точку, что набухла и так просит моего внимания.

Наклонившись над ней, я касаюсь губами ее шеи.

— Ты такая мокрая, Олли. Тебе нравится, когда я прикасаюсь к тебе?

— Пожалуйста, Картер.

— Что пожалуйста?

Она зарывается лицом в матрас, скрывая издаваемый ею звук. Свободной рукой я запускаю пальцы в ее волосы, сжимаю их на затылке и снова приподнимаю ее.

— Скажи мне, что ты хочешь, чтобы я трахнул твою киску своими пальцами.

Ее позвоночник содрогается, то ли от моих слов, то ли от медленных кругов, которые я потираю вокруг ее клитора, я не уверен. Возможно, от того, и другого.

— Картер.

— Скажи это.

От этого хриплого требования она вцепляется за простыни, ее дыхание вырывается тяжелыми рывками, когда я дразню ее кончиком пальца, а потом отдергиваю его, и она стонет.

— Трахни мою киску своими пальцами. Пожалуйста.

Я сразу же ввожу в нее два пальца, придерживая ее, пока ввожу их внутрь и вывожу наружу. Ее задница откидывается назад, шлепаясь о меня, когда она умоляет о большем, о более жестком, о более быстром.

— Вот это моя девочка.

Блять, ее, такую прекрасную, нужно видеть — задница в воздухе, она извивается и стонет, сжимая в кулак простыни так сильно, что начинает стаскивать их прямо с матраса. Она на ощупь как бархат, плюшевая и мягкая, такая чертовски теплая, и когда ее стенки сжимаются вокруг моих пальцев, я замедляю темп, специально погружаясь в нее неторопливо. Требуется всего три секунды, чтобы свести ее с ума.

— Пожалуйста, Картер, — кричит Оливия, толкаясь в мою руку. — Я хочу кончить.

— Это правда, красавица?

— Да-а-а-а-а, — слова звучат беспорядочно, когда она содрогается.

— Ты хочешь кончить, — шепчу я ей в ухо. — А я хочу, чтобы ты заслужила это, — я отпускаю ее волосы и вытаскиваю пальцы из ее влажной жаркой пещеры.

— Что? — Это бешеное, отчаянное рычание. Моя красавица недовольна.

Губы Оливии раздвигаются, и она убирает волосы со лба будто в замедленной съемке, наблюдая, как я слизываю ее возбуждение с пальцев. Она извивается на кровати, словно ищет трения.

Я шлепаю ее по заднице.

— Надень штаны. Я отвезу тебя домой.

Она соскальзывает с кровати и приземляется на задницу. Мне едва удается сдержать смех, хотя бы потому, что ее взгляд говорит мне, что она вот-вот убьет меня, а я еще не готов умирать.

Я жду у двери, когда через пять минут она спускается по лестнице в трениках и толстовке.

Она тычет пальцем мне в лицо.

— Сотри эту высокомерную ухмылку со своего лица, пока я не стерла ее за тебя.

Господи, я никогда еще так сильно старался не рассмеяться. Оливия отрежет мои гребаные яйца.

Я иду за ней на кухню, наблюдая, как она собирает все свои вещи с барной стойки и запихивает их в сумочку.

— Ты все еще злишься, да? Но ты не можешь злиться. Я уезжаю на три дня. Ты будешь скучать по мне.

Она одаривает меня снисходительной улыбкой.

— И это единственная причина, по которой ты сейчас еще дышишь.

Я вырываю ее пальто из ее рук в ту же секунду, как она достает его из шкафа, и перекидываю его через плечо, пока ее челюсть захлопывается, клацая зубами. Злая Оливия — моя любимая Оливия.

Мои пальцы обхватывают ее запястья и прижимают их к стене по обе стороны от ее головы, а губы скользят по изгибам ее шеи.

— Ты хочешь, чтобы я тебя трахнул?

— Пошел ты, — бросает она без особого пыла. Весь этот жар скрывается в ее темном взгляде.

— Я бы с удовольствием, — шепчу я, наблюдая, как ее шея покрывается мурашками от близости моих губ. — Все, что тебе нужно сделать, это пообещать мне, что утром ты все еще будешь моей, — мои зубы царапают ее нижнюю губу, когда я освобождаю ее запястья и спускаю треники. Я опускаю руку между ее бедер. — Еще лучше, скажи мне, кому принадлежит эта киска.

— Я никуда не уйду, Картер, — ее язык скользит по моему. — И эта киска принадлежит мне.

— Неверный ответ, — я расстегиваю молнию на брюках и достаю свой твердый член, прижимая его к самой притягательной киске в мире, пока я поднимаю ее на руки. — Попробуй еще раз, принцесса.

Ее бедра отталкиваются от стены и бьются об меня.

— Прямо сейчас? Да, она принадлежит тебе.

— Именно так, блять, — в горле у меня что-то перехватывает, и я смотрю вниз на свой член, проводя головкой по ее мокрой щели. — Я не был ни с кем, кроме тебя, Олли. И не буду… Для меня есть только ты. И никто другой.

В этих словах звучит немой вопрос, и мне интересно, заметит ли она его.

Она гладит меня по лицу.

— Нет никого, кроме тебя, Картер.

Злобно ухмыляясь, я прижимаю ее к стене и задираю ее руки над головой.

— У меня не было секса две недели, и ты сейчас прочувствуешь это по полной программе, — мои губы касаются ее уха. — Моя сперма будет стекать по твоим ногам в течение, как минимум, следующих двенадцати часов, и это единственное, что поможет мне пережить эту поездку без тебя.

Оливия вскрикивает от охватывающего ее удовольствия, когда я наношу первый сокрушительный удар. Она раздирает ногтями мои плечи, когда кончает, и я случайно пробиваю кулаком стену, когда с силой кончаю в нее.

Упс.