Две строки до востребования

Новый вид спорта

Когда Леночка сказала, что Гринька Швырев спрашивал о нем, и добавила насчет шелобанчиков, Костя мог бы и не разыгрывать возмущения.

Шелобанчики! Было время — и на щелчки играли. Верно. Только теперь этакой ерундой не занимаются. Теперь дела посерьезней. Даже не сравнить. О, такие дела! Волю, например, закаляют. Само собой понятно: тайна это. Ни родители, ни Ленка и знать ничего не знают. Вот царапина на пальце. Для всех обыкновенная царапина, ерунда, в общем. Только никакая это не царапина, а настоящий шрам. Родители думают: нечаянно поранился, когда деревянную саблю строгал. Как бы не так! Рану нанес себе сам. Специально. Взял острое шило и… на глазах онемевших ребят чиркнул по пальцу: Кровь так и брызнула. Конечно, сердце в пятки ушло, но зато потом так приятно было, хотя и больно. Ребята весь день смотрели на него с уважением, как на героя. На другой день и Симка хватанул себе палец. И тоже нарочно на правой руке. Потом целую неделю письменные уроки не делали.

Да, это не шелобанчики. Не ерунда. А главное, и винить некого. Проиграл — бери шило.

Интересно, что Гринька придумает сегодня?..

Но перед тем как выйти во двор и встретиться с Гринькой, Костя целых пятьдесят пять минут просидел над уроками. Учебник географии раскрыл ровно в одиннадцать.

Что ни говори, а приятного мало, когда приходится подавать на подпись дневник, в котором за неделю понаставили такую кучу двоек. Еще и по английскому могла бы прибавиться, да Зоя Николаевна пожалела. Сказала, что двойкой марать дневник не будет, но зато в следующий раз непременно вызовет. И за то спасибо. Стояли бы четыре двояка — совсем беда. Тогда бы отец, наверно, и про шуточки забыл. Мог бы и по-настоящему разозлиться. Вполне имел право. А он сдержался. Человек! Правда, и от шуточек его не очень весело, но все-таки это лучше, чем брань да нотации.

Костя снова на двести тридцать четвертой странице раскрыл учебник: «Влияние на климат поверхности Земли». Пробежал с десяток строк. В самом деле — ерундовая ж тема! Нет чтобы в прошлую среду посидеть да почитать. Тогда бы вместо этой дурацкой пары наверняка четверочка красовалась, а может, даже пятерка. И географ не расстраивался бы. Добрый он человек, Василий Васильевич. Просто жалко его, когда выставляет кому-нибудь плохую оценку, так вздыхает, что всему классу слышно. И отец не волновался бы. И вообще… Да-а, таких неприятностей с учебой раньше у Кости не случалось. Тем более в последней четверти…

Вслед за географией занимался английским. А потом совсем разошелся — два алгебраических примера одолел. И главное (не чудо ли!) с первой попытки ответы сошлись!

Под желтой нейлоновой курточкой с карманами на молниях Костину грудь распирала гордость. Пусть через неделю отец посмотрит дневник! А то сразу — «рабочая династия Киселевых»! Будто этими несчастными двойками он в самом деле опорочил и деда Федора, искусного кузнеца, молот которого даже в музее как экспонат выставлен, и дядю Игната, доменщика магнитогорского завода, и самого отца — старшего вальцовщика прокатного стана «2000».

Всех опорочил! Может, еще и прадеда? Тоже, говорят, с железом дело имел: чугунные ядра для пушек отливал.

Ну и отец! Ведь скажет такое, придумает!..

Действительно, сказать-то Аркадий Федорович сказал, пожалуй, и неплохо сказал, крепко уязвил сынишку, а много ли в этом толку? Тут, видать, не слова нужны… Непонятное что-то происходит с Костюшкой. Эх, до чего раньше было с ним просто! Никаких тревог. Рос здоровым, общительным, не белоручкой и учился вполне прилично. А тут будто подменили мальчонку. Спору нет: этот «легендарный» Гринька Швырев не лучший подарок дворовым ребятишкам. Но все несчастья на него валить — тоже вряд ли правильно. Может, такой у Костюшки возраст начался? Недаром переходным называется. Вот он и дает себя знать, этот переходный возраст…

Аркадию Федоровичу пора было уходить: в двенадцать часов договорились встретиться с Галиевым — кандидатом технических наук. Важная встреча. Уже третий год вместе с большой группой специалистов прокатного дела они бьются над тонкой и сложной проблемой. Суть проблемы для Аркадия Федоровича была ясна и привычна, как то, что идет дождь или растет дерево. Но вот когда в прошлом году несмышленыш сын поинтересовался, что они там такое изобретают, то Киселев-старший и объяснить сразу не мог. Оказывается, язык технических терминов и понятий для этой цели пригоден не более, чем электронное устройство к обеденной ложке. Усмехнулся Аркадий Федорович, покрутил головой и, как мог, попытался растолковать:

— Лист на прокатном стане катаем. Понимаешь?

— Как это?

— Ах, боже мой! Представляешь: слиток раскаленной стали, ну кусок такой, как длинный матрас, выкатывается из печи попадает сначала между одними огромными валками, потом, другими, третьими и так далее. Что с матрасом делается? Вытягивается постепенно, худеет. И становится наконец листом. Так вот, чтобы сделать, положим, автомобиль, нужен лист ровный. А если он получится с морщинами, то не годится. Кто же купит такой «Москвич», у которого капот или дверца гармошкой!

— Таких и не бывает, — авторитетно заметил Костя.

— Оттого не бывает, что морщинистые листы на автомобильные заводы не посылают. Бракуют. А вообще-то бракованных листов получается немало. Государству, сам понимаешь, это невыгодно. Вот мы и ломаем голову, как сделать, чтобы брака было меньше или даже совсем не было.

— И когда придумаете? — спросил Костя.

— Больно ты быстрый! Во всех развитых странах ученые работают над этим.

— А ты разве ученый?

— Я прокатчик. Но одним ученым такая трудная задачка без нас, практиков, не по силам. Тут сотни вопросов, и один хитрей другого. Это так только говорится — катаем лист. А он летит со страшной скоростью.

— Как самолет?

— Ну, не совсем самолет… Вернее сказать, как курьерский поезд. Помнишь, ехали в Крым, к морю? Скорый поезд до Симферополя. Несется, только столбы мелькают! Вот так и наш стан работает.

— Я видел, — неожиданно сказал Костя. — По телеку показывали…

В тот раз Аркадий Федорович про себя решил, что обязательно сводит сына на завод, покажет свой известный на всю страну стан.

Да так и не собрался показать. Все некогда.

«Время, время… Где его взять?..» Аркадий Федорович посмотрел на часы. До встречи с Галиевым оставалось двадцать пять минут. Опаздывать было не в его привычках. Превыше всего ценил в людях точность.

«Вот так и получается, — невесело вздохнул Аркадий Федорович, — опоздать на деловую встречу считаю невозможным, а что сыну не могу уделить времени — это в порядке вещей…»

Да, что-то надо придумывать. Не годится так: видятся редко, разговаривают мало. Хотя велик ли толк в одних разговорах да внушениях? Костя и в школе их слышит достаточно. Дело. Прежде всего — дело. Интересное к тому же, чтоб могло зажечь. Эх, совсем в последние месяцы забросил кинокамеру! А напрасно. Сейчас Костя постарше стал, смышленей, можно бы и съемку доверить, и пленки вместе проявить, смонтировать… Так где там: и на кинокамеру времени не хватает. Куда уж дальше — за всю зиму ни разу на лыжах с сыном не вышел.

Аркадий Федорович крепко, с досадой потер шею и поднялся из-за письменного стола, заваленного техническими справочниками, чертежами и схемами на листках, набросанными прямо от руки.

— Придется, дорогой товарищ Киселев, как-то перекраивать время. Придется! — Это Аркадий Федорович проговорил вслух и тотчас насторожился, взглянув на дверь в другую комнату: не слышал ли сын? Но дверь была приоткрыта лишь чуть-чуть. Возможно, и не слышал… Впрочем, дома ли он? Может, довольный, что двойки в дневнике обошлись ему так легко, он уже давно на улицу подался? Какая-то подозрительная тишина в комнате…

Аркадий Федорович на цыпочках подошел к двери и заглянул в щелку. Смотри-ка, не ушел! В тетради что-то пишет. Ишь, как старается, и язык — на сторону. Никак уроки делает?..

«Нет-нет, — вновь, уже про себя, подумал Киселев-старший, — Костюшу упускать никак нельзя. Может, это на поверку поглавнее всех других забот. Парень-то, в общем, неплохой. Совсем даже неплохой. — И с неожиданной теплотой, с каким-то веселым достоинством отметил: — А в кого бы плохим-то быть ему? Вроде и не в кого. Все в нашей семье — на своем месте. И не так чтобы в тени. Можно сказать, что даже и впереди многих других».

— Кхы, кхы! — широко распахивая дверь, призывно кашлянул Аркадий Федорович. — Гляжу: никак в штыковую атаку пошел?

Привыкший к отцовским шуткам, Костя тотчас сообразил, на что тот намекает.

— А ты думал! — И Костя показал отцу два решенных примера. — Сейчас еще задачку попробую.

— Что делается!

Костя вывел в тетради номер задачи, поставил решительную точку и взглянул на отца.

— И это в свободный день, в воскресенье! — разведя руки в стороны, снова удивился Аркадий Федорович.

— А-а, — небрежно отмахнулся Костя, — мне без разницы. Взялся — так буду рубать до конца!

Аркадию Федоровичу ничего не оставалось, как по давней армейской привычке лихо прищелкнуть каблуками:

— Желаю бойцу Киселеву полной победы! — Потом, погасив улыбку, добавил: — Мама придет — скажешь, что я у Галиева. Вернусь часам к пяти.

— Будет исполнено, товарищ маршал!

Когда за Киселевым-старшим захлопнулась дверь, Костя перед большим зеркалом несколько раз так же лихо, как и отец, прищелкнул задниками тапочек и при этом отдал честь:

— Будет исполнено, товарищ маршал!

Шикарно получалось. Рост, правда, маловат. Но это не беда — не все сразу. Отец рассказывал, что в тринадцать лет тоже переживал из-за роста. А потом как вымахал — метр восемьдесят четыре. Ботинки сорок пятого размера.

Костя пробежал в переднюю, скинул тапочки и нырнул босыми ногами в желтые огромные ботинки отца. Вернулся к зеркалу, скомандовал «Ать-два» и едва не повалился на пол — до того смешно выглядел.

Но долго веселиться он себе не позволил. Хватит! Задачка-то сама не решается.

Однако странное дело: сидеть над уроками отчего-то расхотелось. И задачка к тому же путаная. Над такой, бывает, и час прокорпеть можно. И солнце, как-то незаметно спрятавшееся за облаком, снова вдруг выглянуло, застелило письменный стол золотистой, теплой салфеткой. А самое глазное — воскресенье же! Имеет он право на законный отдых? Имеет. Уроки и завтра доделает, до двух-то часов сто задачек можно решить. И так позанимался будь здоров — пятьдесят пять минут — целый урок, значит. Да еще и с большой переменой… «Интересно, а где сейчас Гринька? Во дворе? Или опять собирается устраивать дома «дипломатический прием»? Потеха с этими приемами…»

Хоть и огромный у них дворище (срубить бы все деревья да кусты, столбы повалить, на которых веревки натянуты и белье сушится, — настоящее футбольное поле получилось бы), но отыскать в этом дворе Гриньку Швырева — на это Косте и двух секунд не понадобилось. Вон же он, Гринька! С ребятами у беседки. Ух ты, новую потеху придумали. Прыгают с разбега и сбоку за штангу беседки хватаются. Здорово! Будто на карусели, на вытянутых руках крутятся. Во Симка, бродяга, насобачился: два круга провернулся. И Ленька Криворучко, такой-то шкет, слабак, не сплоховал — не хуже Симки крутанулся… О, внимание! Сам Гринька готовится. Костя крепче сжал балконные перила. Ну, Гринька! Ну, дает! Почти полных три круга пролетел, аж беседка зашаталась.

«А ну, посмотрим, кто будет рекордсменом!» Костя пробежал через комнату, даже не взглянув на стол, где сиротливо лежала тетрадка с написанным условием задачи, мигом натянул в передней сандалии и помчался на улицу.

Словно на спринтерской дистанции, летел он по асфальтовой просохшей дорожке к беседке — хотел с ходу ловко ухватиться за штангу. Высший класс хотел показать. Но не показал. Голос Гриньки, будто сигнал судьи о фальстарте, оборвал его бег на последней десятиметровке:

— Расступись! Кисель проснулся!

Какой уж тут класс! Остановился как вкопанный. Пробурчал:

— Может, сам дрыхнешь до одиннадцати!

— Где пропадал? — требовательно спросил Гринька.

— Дела… — подавленно ответил Костя. В эту минуту он бы и под страшной пыткой не признался, что сидел за уроками. В воскресенье?! Корпеть над учебниками?! Гринька упал бы от смеха.

— Дела! — покривил губы Гринька. — Тут, понимаешь, новый вид спорта выдумали, первый отборочный чемпионат проводим, а ты — дела…

Автором «нового вида спорта» оказался сам Гринька Швырев. Он и при Косте повторил, что только сейчас «открыл» этот вид. Насчет «только сейчас» ребята сильно сомневались: очень уж здорово у него получается. Вслух об этом, правда, говорить не смели, но Гринька подозревал, что ему не верят.

Снова пролетев почти полных три витка вокруг железной штанги, он горделиво сплюнул:

— Такой уж я! Сноровистый. За что ни возьмусь — все выходит. — Поморщившись, подул на красные ладони. — Огнем горят…

Вскоре и у Кости горели ладони, однако о трех витках он и помышлять не мог. Если бы потренироваться денек-другой… Врет Гринька, что раньше не крутил вот так же. А если не врет? Он и в самом деле какой-то сноровистый, способный. Все у него получается. Кто лезвие безопасной бритвы съест? А Гринька — запросто. Это говорится только — «безопасная». Еще какая опасная! Да, человек Гринька особенный, тут и спорить нечего. Выдающийся человек.

Костя вздохнул и вновь разбежался. Бесполезно, и двух витков не накрутил.

— Кончили! — распорядился Гринька. — Жюри, подводи итог.

Симка Калачев загнул грязный палец:

— Первое место, значит, за тобой. Второе…

— Второе, третье… — перебил Гринька, — не имеет значения. Кто на последнем?

— На последнем?.. — Симка сконфуженно посмотрел на Костю. — Вот он, наверно.

— Правильно! — Гринька взмахнул рыжим чубом. — Жюри поработало честно. Слышал, Кисель?

Костя кивнул. Он, конечно, мог бы и поспорить: всего пять минут, как вышел во двор. А за пять минут какая же тренировка? Но не стал спорить, сам виноват — столько времени на уроки угробил!

— А раз согласен — тащи! — Гринька пнул носком ботинка в туго натянутую шину велосипеда. — Доверяю. — И тут же добавил, строго оглядев ребят: — Сегодня дипприем будет в узком кругу. В два часа у меня важное свидание. Ухожу. На прием пойдешь ты — Калач, ты — Кисель… ну ладно, и ты еще — Кривая Рука.