Две строки до востребования

«Дай мне руку»

Тот день, вернее часть дня (после ухода Наташи), и другой день, когда она должна была ехать с Романом на Белое озеро, Вавилон выдержал. А на следующее утро он тщательно выбрился, надел сиреневую рубашку, желтые носки в полосочку, начистил туфли.

— Неужели на свиданье? — удивилась и обрадовалась Алла Игнатьевна.

— Все может быть.

— Так рано?

— Все может быть. — Вавилон картинно застыл перед матерью, приподнял подбородок. — Ну как?

Алла Игнатьевна лишь руками развела:

— Да что говорить! Не видать больше Роману своей Наташи… Волик, перемени запонки. Надень янтарные, что я подарила на день рождения.

Он послушался, переменил… Впрочем, возможно, что все это напрасные хлопоты. Ведь он просто хочет ей позвонить.

В кабинке телефона-автомата он опустил монету, вздохнул глубоко и стал набирать номер, который помнил так хорошо, будто знал его всю жизнь.

— Кто это? — услышал он тихий и глухой голос.

«Сестренка, — догадался Вавилон. — Сейчас начнет допрашивать».

— Это Наташин друг, — проговорил он. — Владислав. А Наташу можно позвать?

В трубке долго молчали. Вавилон даже подул в мембрану. Неожиданно послышался всхлип.

— Она в больнице.

— Почему в больнице? — Он был ошеломлен.

— Разбилась… на машине.

— Как разбилась? — крикнул он в трубку. — Когда?

— Вчера вечером… Мама всю ночь пробыла в больнице.

— Она… — Вавилон хотел спросить «жива?», но испугался этого слова. — В какой она больнице?

— В железнодорожной… Но к ней не пускают. Скажите, это плохо, что к ней не пускают? — снова всхлипнув, спросила девочка.

Что он мог знать? Вавилон повесил на рычаг трубку и с минуту неподвижно стоял в кабине. Потом рывком толкнул дверь и сразу оказался в другом мире — по-прежнему, словно ничего не случилось, шли и разговаривали люди, мальчишка, часто отталкиваясь ногой, ехал на самокате… И тут он увидел «Волгу» с шашечками. Машина быстро приближалась, в ней сидел лишь водитель. Вавилон бросился наперерез, поднял руку. Парень в фирменной фуражке приостановил машину и помотал головой.

— По вызову.

— Друг, — сказал Вавилон, — в больницу надо. Вот так!

— Какая больница?

— Железнодорожная.

— Садись, — распахнул парень дверцу. — Сделаю крюк.

— Слушай, — спросил Вавилон, когда выехали на проспект, — это плохо, если к больному не пускают?

— Да уж чего хорошего, — невесело усмехнулся парень. — Покалечился кто?

— Друг на машине разбился.

— Много народу бьется. Век колес. Любитель?

— В том-то и дело. Права только получил. Да и то… — Лишь сейчас Вавилон подумал, что ни разу еще не вспомнил о Романе. А ведь он тоже, наверно, пострадал.

В приемном покое больницы он узнал, что Наташа лежит на первом этаже хирургического отделения в восьмой палате. И что к ней действительно никого пока не пускают.

— А вы подробностей не знаете? — спросил он у пожилой сестры.

У него был такой несчастный и растерянный вид, что она пожалела его: машина врезалась в каменное ограждение. Девушка пострадала сильно. Находится в шоковом состоянии. А водитель отделался сравнительно легко — сломана рука и разбито колено. Лежит здесь же, в девятнадцатой палате на втором этаже.

— А будет… жить она? — потрясенный ее словами, спросил Вавилон.

— Мы всегда надеемся. И делаем все от нас зависящее, — уже строго и официально сказала сестра.

Весь день он провел в больнице. Видел мать Наташи. Ее около двух часов наконец пропустили к дочери. К этому времени он уже кое-что знал о Наташе. Молоденькая медсестра Люба, на вид почти девочка, прониклась к нему сочувствием и по его просьбе даже заглядывала в восьмую палату — еще раз посмотреть, в каком состоянии больная.

— Температура еще высокая. Дыхание тяжелое. Второй раз влили кровь, сейчас она в сознании. Ушибы позвоночника и плеча. Щеку, кажется, порезало стеклом. Не видно, забинтовано… Да вы не волнуйтесь, — успокоила медсестра, — жить будет.

— А как она сама-то? — спросил Вавилон. — Держится? Разговаривает?

— Смотрит. Глаза у нее красивые.

— Не плачет?

— Нет. Смотрит в окно. Видите, какая погода сегодня. Небо синее. Глаза такие печальные.

— Ну, а зайти к ней никак нельзя?

— Что вы! Сейчас ни в коем случае!.. Может быть, к вечеру… Я до утра дежурю. В девять сменяюсь. Вы еще будете здесь?

— Я никуда не уйду.

И Вавилон никуда не ушел. Он мог бы, конечно, подняться на второй этаж в девятнадцатую палату. К Роману его пустили бы. Только ему совершенно не хотелось его видеть. То, что Наташа была в таком тяжелом состоянии, а бородач отделался лишь переломом, вызывало в нем злость. Как же это получилось? Неужели не была пристегнута? Про страховочный ремень Вавилон думал не переставая.

Часов около семи сердобольная сестричка Люба высунулась из двери, тихонько шепнула:

— Минут через пятнадцать, кажется, устрою. Я Наташе сказала о вас. По-моему, она обрадовалась… Только что же вы… хотя бы букетик цветов… Недалеко, на углу сквера, продают. Деньги у вас есть?..

Как ошпаренный выскочил он на улицу и едва не бегом поспешил к скверу. У чистенькой, интеллигентного вида старушки он купил розовые гладиолусы на длинных ножках и крупные садовые ромашки. Люба, увидев его с цветами, одобрительно кивнула и подала халат. Она провела Владислава тихим строгим коридором к дальней палате номер восемь и взялась за ручку двери.

— Пять минут, не больше. Прошу вас. Я и так нарушаю…

Он осторожно открыл дверь и слева, на кровати, увидел Натащу. В палате было еще три койки, и кто-то лежал на них, но он видел только Наташу. И прежде всего ее глаза — большие, неподвижные. Поверх простыни темнела чуть смуглая и тонкая ее рука. Голова была забинтована до самых бровей. Повязка закрывала и часть лица.

Он подошел к Наташе, и бескровные губы ее шевельнулись:

— Видишь, какая…

— Не надо, — с трудом выговорил он. — Ты поправишься… Вот цветы тебе. — И положил цветы на тумбочку.

— Спасибо… Это возмездие мне, Владик… Я сама виновата.

— Глупости. Ни в чем ты не виновата.

— Мне надо было оставить его… Давно оставить… А я…

— Наташа, не надо. — Он опустился рядом на стул. — Все будет хорошо. Вот увидишь, все будет очень хорошо.

Губы у нее дрогнули. Она, кажется, силилась улыбнуться.

— Шрам останется. Кто со шрамом полюбит…

— Да ты о чем говоришь, глупенькая?

— Владик, ты меня не презирай. Ладно?

— Глупенькая, я люблю тебя, — сказал он.

— Я знаю… — Она закрыла глаза и повторила: — Я знаю. Владик, дай мне руку.

Он накрыл своей ладонью ее бледные, с голубыми жилками пальцы. Не открывая глаз, Наташа сказала:

— Не эту. Другую дай.

Вавилон испугался. Помедлил.

— Ну…

Он подчинился. Теперь Наташа маленькой, невесомой ладонью накрыла его руку, руку, которой Вавилон всегда так стеснялся — изуродованную, с тремя оставшимися пальцами. Вавилон почти не дышал; подрагивая, секундная стрелка на его часах сделала полный круг. Наташа сказала:

— Очень болит спина.

Скрипнула дверь. Медсестра Люба укоризненно покачала головой.

— Наташа, — прошептал он, — я приду завтра.

— Да, — устало ответила она. — Приходи…

В эту ночь он не сомкнул глаз ни на минуту.

Еще не было и девяти утра, когда он подходил к железнодорожной больнице. На углу сквера три расторопные старушки уже расположились с корзинами и ведрами своего душистого цветочного товара. Он выбрал красные гвоздики. «Наташе понравятся», — подумал Вавилон.

Поспешно миновав знакомые двери хирургического корпуса, он вошел в вестибюль и увидел, что дверь открыта; по коридору шли две сестры, проковылял в коричневом халате больной на костылях. Вавилон был в нерешительности — что делать? Окликнуть сестер? Или подождать Любу? Она же в девять сменяется. Где-нибудь здесь. Ждать ему пришлось не долго. Люба, с уставшим, осунувшимся лицом, уже не похожая на девочку, появилась в конце больничного коридора. Он помахал ей рукой, и сестра увидела его. Она подошла и внимательно посмотрела на Вавилона.

— Ночью было очень плохо… Я испугалась. Знаете, шестой месяц работаю, а к этому привыкнуть не могу.

— К чему? — перестав дышать, спросил он.

— Я говорю о смерти. — Видя, как он побледнел, Люба поспешила сказать: — Сейчас ей лучше. Не волнуйтесь… Да, чуть не забыла: ночью, когда была без сознания, она звала какого-то Владика. Это ведь вы — Владик? Я так и не знаю вашего имени.

Он кивнул. И тут же обеспокоился:

— Была без сознания?

— Скажите спасибо, что так кончилось… А я сразу догадалась, что она звала вас. Знаете, а щеку задело совсем немного. Может, и заметно не будет. Она все беспокоилась о щеке.

— Люба, — горячо сказал Владислав, — ведь она поправится? Будет жить?

Медсестра улыбнулась.

— Я немного приведу себя в порядок и через пять минут вернусь. Напишите пока, записку. А жить она будет. Хорошие слова напишите. Это тоже лекарство.

Сколько передумано о Наташе, и особенно в эту бессонную ночь! Сколько прекрасных слов хотелось ей сказать! Но как это передать за считанные, короткие минуты на листке бумаги? Он обгрыз ноготь мизинца, вытер со лба пот. И наконец прыгающими, торопливыми буквами написал: «Наташа! Мне жизни теперь без тебя нету. Это уж точно. Только поправляйся скорей. И ни о чем не волнуйся. Я из больницы на руках тебя понесу. И еще поедем вместе на море к моему другу Сережке. Там совсем здоровой станешь. Очень прошу, поправляйся. Твой Влад».

Как раз успел. Только сложил листок фантиком — и Люба вернулась.

— Лекарство приготовили?

— Да, — подобие улыбки впервые за многие часы тронуло его губы. — Спасибо, Люба!

— До свидания. Теперь я через два дня дежурю. Приходите.

Однако, оставшись через минуту один, Вавилон сник, помрачнел. По больничному коридору сновали сестры, провезли каталку, накрытую простыней. В вестибюле длинный ряд скрипучих стульев был еще весь свободен. Вавилон посидел с краешка, подождал. А чего ждал — этого и сам не знал. В голове ни мыслей, ни чувств, лишь боль и тревога: как там Наташа? Долго ли придется ей быть здесь? Роман-то уж, наверно, поскорей выберется. Роман. Тут где-то он, в девятнадцатой палате. Что ж, теперь и проведать его можно. Пора. Узкой лестницей Вавилон поднялся на второй этаж. Ждал он около часа, пока не кончился обход врачей. Ему дали халат, и он вошел в палату. Роман полулежал в кровати, правую руку его, скованную гипсовым поленом, поддерживало проволочное крыло. Увидев Вавилона, он вздохнул и здоровой рукой показал на стул. Вавилон сел. Он почувствовал страшную усталость. Хотелось закрыть глаза. Но не закрыл.

— Наташа в восьмой палате лежит.

— Я знаю, — сказал Роман. — Жалко ее… Моя Наташа.

— Ночью ей совсем было плохо.

Лежавший ничего не ответил. Будто не слышал. Минуты две помолчали.

— Как же это?.. — подняв на Романа глаза, спросил Вавилон. — Она не пристегнута была?

— Ты теперь! — Роман нахмурился. — Вчера следователь душу вынимал… Ну, пойми, при чем тут я? Ехали. Все было нормально. Потом она захотела нарвать цветов. Нарвала. Опять едем. Тут догоняю МАЗ. Воняет перед самым носом. Километр тащусь за ним, второй. Дымит. Ну пошел на обгон. И никого будто не было… Откуда взялся этот газик? Прямо на меня. Я рванул вправо, и…

— Сам-то пристегнут был, — жестко упрекнул Вавилон.

— Мало тебе! Хотел, чтоб и я чуть не в ящик сыграл?.. Еще с алкоголем шьют. А всего и выпил-то рюмку. Одну рюмку. Разве я не понимаю… С Наташей горе, видишь, такое, а тут следователь! Вопросики кидает.

— Ночью она сознание потеряла…

— Если б не эти цветы… Все было бы в порядке. — Роман шумно выдохнул в бороду. — Нужны ей были эти цветы!.. Машину здорово покалечило. Многое менять придется. Сколько, думаешь, ремонт станет? В тысячу уложусь?

— Я всю ночь не спал, — проговорил Вавилон. — Пойду.

Он и в дверях не обернулся…

Троллейбус быстро катил от остановки к остановке. Сколько времени просидел Вавилон, привалившись к мягкой спинке сиденья и бессмысленно глядя на городскую суету за окном, он не помнил. И только заметив, что второй раз проезжает мимо парка, он вышел из троллейбуса и без определенной дели направился к белым колоннам входа с бодрыми словами, начертанными наверху полуметровыми буквами: «Добро пожаловать!»

В парке он бывал часто. Тут и эстрада, на которой по вечерам дают концерты, и танцевальный пятачок, и приличная закусочная, и павильон бильярдной. Голубой павильон стоял метрах в пятидесяти от главной аллеи. Павильон как павильон. Какая разница, куда идти. Народу в бильярдной было человек пятнадцать. И знакомые лица, и те, кого видел первый раз.

— Пан Беспальчик! — услышал Вавилон.

С сигаретой в зубах к нему подошел Козерог и протянул узкую руку.

— Приятное свиданьице! Очень рад… А что невеселенький такой? Чепе?

— Романа знаешь?

— Это какой? Борода? На трубе играет?

— На машине разбился.

— И-их! — вытянув тонкие губы, удивился Козерог. — Совсем? В ящик?

— Он-то легко отделался. Рука. А вот девушка… Наташа…

— Что? — Козерог изобразил рукой спираль и показал вверх. — Туда?

— Еще бы немного, может, и туда. Ремнем не была пристегнута. В больнице сейчас.

— Н-да, — протянул Козерог. — Машина. Кому друг, кому враг. Се ля ви, говорят французы… А я уж поджидаю тебя. Туда смотрю, сюда, — где пан Беспальчик? Как должок? Ты всегда был аккуратненьким.

— Могу рассчитаться. Сейчас могу…

— Это я люблю! — Козерог пересчитал деньги и с удовлетворением сказал: — Приятно с такими человечками дело иметь… Не хочешь в пирамидку сбацать?

— Устал я, — вздохнул Вавилон. — Не спал ночь.

— Да, картинка у тебя неважная, — подтвердил Козерог. — Что ж, отоспись. Потом приходи. Сбацаем. А про девочку не печалься. Что девочки? Бисер. Приходи, Беспальчик, ко мне в субботу. Человечки все свои. И девочки. Познакомлю. Приходи, не пожалеешь. В картишки покидаемся. Так что, готовить кадр? С Лелькой, например, закрути. Ух, девчонка!

— Ни к чему.

— То есть?.. Нечетко улавливаю.

— Ну… есть у меня… Наташа.

— Это которая в больничке? — Ниточки губ Козерога насмешливо изогнулись. — А если… того — с кривым бочком выйдет или ножка вкось получится?

— О Лельке своей беспокойся!

— Грубишь, Беспальчик.

— Я долг отдал тебе? — хмуро спросил Вавилон.

— Тут претензий не имею.

— И все! Привет! — Вавилон толкнул коленом дверь и вышел из бильярдной.