Две строки до востребования

Долги, долги…

И зачем было, черт побери, ввязываться в этот дурацкий спор! Глупейшая получилась сцена — базарный крик, а не разговор мужчин. Видел же: отчим с утра под газом, на рожон лезет, промолчать бы, так нет, в дискуссию пустился!

Конечно, железные нервы нужны, чтобы делать вид, будто ничего не видишь, ничего не слышишь. Особенно эти попреки: «Да я в твои годы!..» Как перец горький эти попреки. Тут Вавилон и сорвался:

— Жил бы я в то историческое время, возможно, и я повторил бы вашу исключительно героическую биографию.

— Ты еще смеешься над моей биографией! Да я в двадцать лет…

— Знаю, знаю, Василий Федотович, слышал: по случаю нехватки стипендии разгружали по ночам вагоны на станции.

— Вот именно! И учился! И как учился! А ты…

— Не всем гранит науки по зубам. У меня, Василий Федотович, зубы слабые, крошатся.

— Сопляк! Циник! Не забывай — на чьи деньги кормишься.

— Уж не на ваши ли? — Вавилон (дело происходило на кухне) дернул дверцу холодильника. — Вот она, ваша пенсия. — И показал на бутылку «Экстры». — Час назад цепня была, а тут и половины не осталось, только на опохмелку ним. Пили бы, дорогой папаша, меньше. Руки у вас трясутся.

Лицо отчима, и без того красное, потное, побагровело. И ярости топнул ногой:

— Ты как со мной разговариваешь! Мальчишка! Сопляк! Я вот позвоню в типографию, пусть общественность на тебя воздействует. Заодно пусть узнают, как тряпками заграничными торгуешь! Фарцовщик! Спекулянт!

Может быть, отчим на драку его провоцировал? Чтобы милицию потом вызвать? У Вавилона и такая мысль мелькнула. Он больно сжал на изуродованной руке пальцы и медленно, гася волнение, произнес:

— Напрасные хлопоты, Василий, Федотович, общественность типографии вам не поможет. Три дня как подал заявление на расчет.

— На мою пенсию не надейся! — взвизгнул отчим.

— Не беспокойтесь. На это я рассчитываю меньше всего. — И Вавилон вышел из кухни. Хотя бы мускул дрогнул на его лице.

Но едва он очутился у себя в комнате и затворил дверь, как в гневе пнул валявшийся у порога шлепанец и длинным, сильным махом плашмя кинул свое тело на тахту, гулко ухнувшую всеми стальными пружинами.

В таком положении — с раскинутыми руками, уткнувшись лицом в жесткий ворс одеяла — он лежал не менее четверти часа. Все было плохо. Все. Хотя бы с теми же деньгами. Операция позорно провалилась. Даже те деньги, что получил за единственную пару джинсов, пришлось тогда же отдать Роману. Не захотел бородатый друг-приятель ждать. Неожиданно потребовал уплатить долг.

— Старина, скажу безусловно и чрезвычайно. Нарисовалась ситуация, которая вынуждает меня быть человеком без сердца… Догадываешься?

— Не совсем, — мрачно ответил Вавилон.

— Ну, это же просто, как созревшее осенью яблоко. Мой кредитоспособный папочка — ты это знаешь — далеко. И потому несколько уменьшить сумму его вклада на сберкнижке я пока не имею возможности. А расходы вдруг нагрянули, точно землетрясение в семь баллов по шкале Рихтера.

И тут Роман, как говорят спортсмены, нанес удар ниже пояса:

— На одни обручальные кольца сотня с гаком потребуется.

Как знать, может, специально сказал, чтобы унизить Вавилона, потешиться над его чувствами? Не мог же бородатый счастливчик не видеть, что Вавилон буквально немеет при виде Наташи. Или в самом деле такой слепой и наивный, что ничего не замечает?

Ошарашенный и точно раздавленный этой новостью, Вавилон ни о чем не стал спрашивать. Молча отдал деньги…

С тех пор минула почти неделя, и не было дня, чтобы Вавилон не думал о Наташе. По-всякому думал — и хорошо, и плохо. В ту субботу вечером Наташа уверяла, что ничего с Романом у них не получится. И на тебе! Обручальные кольца, свадьба. Но почему, почему она сказала те слова?

С фотографической точностью, минута за минутой, Вавилон восстанавливал в памяти их разговор в машине, недолгую остановку на обочине вечернего, затаившегося леса, пронзительно чистое пение соловья.

А если бы он поцеловал ее? Тогда Вавилону казалось, что она не оттолкнула бы его. Теперь не был в этом уверен. Скорее влепила бы пощечину. Вполне могла. Ведь о кольцах Роман сказал в тот же вечер. Вавилон привез Наташу в начале одиннадцатого. Роман, уже давно вернувшийся из кинотеатра, действительно волновался. Однако провал операции, похоже, его не сильно огорчил. Главное, что машина цела и невредима. «И второе мое сокровище — цело и невредимо», — сказал Роман и обнял Наташу. Им и пошептаться-то не было времени, ну, может быть, пока Вавилон отмывал в ванной комнате руки, перепачканные в масле. Пять минут, не больше. Потом Наташа сразу ушла на кухню — заварить кофе. Вот тогда Роман и потребовал долг, тогда и ошарашил новостью с обручальными кольцами.

Пить кофе Вавилон не остался.

Вот и разберись в женском сердце!

А в ушах, будто наяву, будто записанный на пленку магнитофона, отчего-то звучит и звучит ее голос: «Ничего у нас не получится с Романом. Я знаю, чувствую». И такая печаль была в голосе и тоска, что не поверить, зло рассмеяться — не получается.

Не дают эти мысли покоя, тревожат. И сейчас, уткнувшись лицом в жаркий и кусучий ворс одеяла, Вавилон думал о Наташе.

Пришла мать. Вавилон слышал, как стукнули снятые в передней туфли, звякнули молочные бутылки. Сейчас начнется второе действие! Ее благоверный, накачавшийся с утра «Экстрой», будьте уверены, не упустит случая, чтобы не порушиться со священным гневом на ее сыночка — бездельника, спекулянта, позор и несчастье их семьи. Тем более, располагая таким жареным фактом: подал в типографии на расчет.

Не дожидаясь начала «военных действий», Вавилон в раздражении поднялся и нажал клавишу магнитофона. Тихий звук саксофона возник из левой, стоявшей на тумбочке колонки. А секундами позже раскатистый, как обвал в горах, бой барабана ударил также и справа, сверху.

Хорошая все-таки машина! Неужели придется продавать? А куда денешься? Долг Козерогу платить надо. Хотя бы Роман подождал. У матери бы еще выпросил. Не захотел Роман ждать.

Нарастающие раскаты «ближнего боя» теперь уже не мог заглушить и знаменитый американский джаз. Голос у матери возносился до визга, прерывался плачем. Что-то кричал и отчим. Раздался звон разбитого стекла. Ого, до посуды дошло! Вавилон выключил магнитофон и, выйдя в коридор, распахнул дверь кухни.

— Что у вас здесь происходит?

— Он еще спрашивает! — Полосатая пижама отчима была застегнута не на ту пуговицу, и оттого весь он казался странно перекошенным и жалким.

— Волик! — шумно всхлипнула Алла Игнатьевна. — Он разбил сервизную тарелку!

— Я разобью к чертовой матери весь этот сумасшедший дом!

Дотянуться до висячей полки, где в проволочных ячейках сушились блюдца и тарелки, Василий Федотович не успел — жена мертвой хваткой вцепилась в рукав его полосатой пижамы.

— Психопат! Купи сначала, а потом швыряй! Гэдээровский сервиз, девяносто рублей заплатила. — Алла Игнатьевна с жалостью посмотрела на разлетевшиеся по полу черепки. — Такую тарелку сейчас не достанешь.

— Всю жизнь тарелка тебе загородила! На него лучше посмотри, полюбуйся! На чадо свое дорогое! Ишь, волосья отрастил — ушей не видно. Двадцать лет скоро, а ума…

— Волик, это правда — ты бросил работу? — все еще ее отпуская руку мужа, жалобно спросила мать.

— Еще не бросил. Только подал заявление.

— Но почему?

— Не нравится мне в типографии.

— Видишь, ему не нравится! — вновь взвился отчим. — Наследный принц! Король Испании! Инженер с дипломом!

— Голос сорвете, — сказал Вавилон.

— Мальчишка! Как ты смеешь!

— А так и смею! — Вавилон смотрел отчиму в темный точечный провал зрачка. — Раз не нравится мне работа — найду другую. И устал я от вас, как в сумасшедшем доме живу. К морю вот поеду, друг приглашает.

— Ты слышишь?! Он к морю поедет! На отдых! Звезда Голливуда!

— А ну вас! — махнул рукой Вавилон. — Я пошел.

— Волик, а как же обед? Сметаны к борщу принесла…

— Не хочу!

— Пусть идет, — безуспешно одергивая перекошенную пижаму, жестко сказал Василий Федотович. — Обед, кстати, тоже заработать нужно…

Лишь на одно плечо натянув куртку, Вавилон хлопнул дверью.

Куртку можно было бы и на вешалке оставить. В город пришло лето. Настоящее, зеленое, со множеством желтых одуванчиков на газонах и бабочками-капустницами, ошалело метавшимися в солнечном воздухе. Что ж, пора. Весне жить по календарю оставалось ровно неделю.

Вместо того чтобы натянуть куртку на другое плечо, Вавилон и вовсе снял ее. Подержал в руке, замахнулся на бабочку, вылетевшую из-за куста, и перекинул куртку за спину. Была секунда — хотел вернуться, отнести куртку домой, но тотчас вспомнил красное, налитое злобой лицо отчима. Зачем мать живет с ним? Какая ей радость? Сплошная нервотрепка, скандалы из-за всякой ерунды. Разве они любят друг друга — ненавидят… Нет, если бы он женился (Вавилон сразу подумал о Наташе), у них было бы все по-другому. Что делить, зачем ругаться и бить тарелки? Глупость несусветная! А как бы у них было с Наташей? Вавилон шагал по залитому солнцем тротуару и улыбался. Красиво было бы. Он бы носил Наташу на руках. Ну, на улице, ясное дело, это неудобно, а дома — носил бы. Вот входят они в дверь, он берет ее на руки и несет в комнату, а оттуда — в кухню или ванную. А Наташа обнимала бы его за шею и целовала. Так бы они и жили.

«А ведь она права, — вдруг отчетливо подумал Вавилон, — не получится у нее такой жизни с Романом. Даже смешно, чтобы Роман, этот ленивый, полусонный, ничего не умеющий, кроме того, как дуть в свою трубу, красавчик, больше всего влюбленный в самого себя, взял бы Наташу на руки и стал бы носить по комнатам. Нет, не дождется того».

И Вавилону стало горько и обидно. За Наташу обидно. Он свернул за угол и тотчас увидел перед собой свою собственную тень, до странности укороченную и нелепую.

«Дождется не дождется — это уже не твое дело, — разглядывая уродливую тень, подумал Вавилон о себе как о постороннем. — Твое дело — сторона. Романа она любит. За него и выходит замуж. А ты, дурачок, будь доволен, если на свадьбу позовут».

К черту! К черту! Какая еще свадьба! Нет, лучше не думать об этом, не видеть. А может, в самом деле поехать к Сережке в Алушту? На первомайские праздники Сережка красивую открытку с видом Медведь-горы прислал — приглашает погостить. Сережка — друг настоящий, обрадуется. В море покупаются, камешки животами пошлифуют. Только опять закавыка — деньги. Да еще и долг. Видно, ничего не придумаешь — надо «толкать» маг. Конечно, если бы уломать Козерога потерпеть с долгом, то можно бы пока и не продавать. Жалко, такая вещь. А к Сережке недельки на две махнуть — расходы не великие. Мать подкинула бы. Точно, надо съездить. Надо. А то и правда в психиатричку от всего этого попадешь. И про Наташу забыть. Совсем забыть.

Желание увидеть Козерога овладело Вавилоном с такой неодолимой силой, что, не доходя до центрального проспекта, он свернул направо и ближним путем, дворами, направился к парку. Именно там скорей всего можно найти Козерога. Помимо умения обзавестись дефицитным товаром и ловко сбыть его Козерог был известен и как страстный любитель бильярда.

Когда за пышными кленами и кустами оборванной сирени показался длинный, крашенный в голубую краску павильон бильярдной, Вавилон загадал: если Козерог окажется там, значит, дело выгорит — тот согласится подождать с долгом. «Тогда вечером и телеграмму Сережке дам», — подумал Вавилон.

И едва он вошел в бильярдную, как обрадовался: тот, кого ожидал увидеть, был здесь. И Козерог заметил вошедшего. Улыбнувшись ниточками бледных губ, оставил на минуту игру и протянул Вавилону узкую руку.

— Как в кино. Только о тебе подумал, и ты — на порожке… Разговорчик имеется.

— Знаю: о долге. Я помню.

— И об этом тоже. А что помнишь — это чудненько. Ценю в человечках аккуратность… Обожди пяточек минут. Сделаю этого фрайеришку.

Козерог согнулся над бильярдом и, сжимая тонкими, словно паучьими, пальцами кий, ласково выдохнул:

— Восьмерочку — в правый уголок.

Вавилон снова загадал: «Попадет — моя удача». И снова сбылось: покатилась «восьмерочка», покатилась и — пропала в «уголке». «Пусть выигрывает, добрей будет», — подумал Вавилон. Козерога он побаивался. Ласковый-ласковый, а если что ему поперек — держись, пощады не будет.

И «пяточка минут» не прошло — Козерог аккуратненько положил в кошелек выигрыш. Взяв Вавилона под руку, вывел из бильярдной.

— Помнишь, говоришь, про должок?

— А как же, закон. Не волнуйся… Только вот попросить тебя хотел, если, конечно, согласишься…

— Что? — Козерог быстро вскинул глаза. — Еще подождать?

— Понимаешь, — горячо и просительно зашептал Вавилон, — вот так нужны сейчас деньги! Еще месяц не подождешь?

Козерог пожевал бескровными губами, поморщился, будто соли попробовал.

— Надо подумать… Ладно, разговорчик о другом… Требуется одного человечка приютить. Денька на три. В надежном местечке. Покумекай.

— Какого человечка? — насторожился Вавилон.

— Эх, пан Беспальчик! — укоризненно вздохнул Козерог. — Такой ненужный вопросик задаешь.

— У себя никак не могу, — замотал Вавилон головой. — С отчимом у нас состояние холодной войны. Не ручаюсь.

— Еще покумекай… Должок я мог бы, пожалуй, и подождать.

Вавилон понял: это единственное условие.

— Есть одно место, — сказал он и добавил: — Ага, есть. Я узнаю.

— Когда? Завтра можешь?

— Ладно. А место хорошее, надежное.

— Завтра днем можешь сказать?

— Можно и днем.

— Тогда встречаемся здесь. В это же время. А денежки, что ж, брать пока не стану. Если так нужны тебе. Месячишки дам отсрочки. Могу и больше…

— Ну спасибо! — Вавилон радостно пожал слабую и узкую руку бильярдиста.