Дьяволы и святые

~

Где-то в архивах Национальной жандармерии вы можете найти рассказ о том вечере, о ночи моего шестнадцатилетия. Если точнее, вам придется обратиться в архив министерства обороны и попросить дела четвертого регионального командования, округа Юг-Пиренеи, группы жандармерии Верхних Пиреней, а еще точнее — жандармерии Лурда. Если архивы еще не сожгли, не потеряли, не украли и не испортили, вы сможете ознакомиться с протоколом.

Там должно быть примерно следующее:

Рапорт жандарма Лувье, 31 июля 1969 года

Примерно в 22:15 28 июля 1969 года нам позвонили из заведения «На Границе», принадлежащего Департаментскому управлению по вопросам здоровья и общества при епархии Тарба, и сообщили о сбежавшем воспитаннике. В 23.00 старший сержант Казо и я сам заметили на дороге к Лурду заблудившегося молодого человека. Очевидно в растерянности, он представился как «Джозеф Марти, сирота и космонавт», а после потерял сознание. Он час бежал под дождем и преодолел восемь километров. Шеф Казо и я сам проконсультировались по телефону с заведением «На Границе» и, убедившись, что молодой человек не ранен, решили отвезти его в отделение жандармерии. Во время составления рапорта Джозеф Марти заявил, что на него напал человек по кличке Лягух, главный надзиратель приюта. Именно нападение толкнуло его на побег: молодой человек воспользовался неисправностью замка главных ворот.

Аббат Арман Сенак, директор заведения «На Границе», приехал лично забрать молодого человека примерно в час ночи. Будучи в состоянии начинающейся горячки, Джозеф Марти не сопротивлялся. На обвинения молодого человека аббат Сенак, известный на весь департамент своей благотворительной деятельностью и самоотверженностью, ответил, что Джозеф Марти — новый воспитанник, психологически неустойчивый, и до сих пор тяжело переживает гибель родителей. По словам аббата, подобные обвинения часто звучат от молодых людей, требующих внимания в ситуации полного эмоционального отчаяния. Он также пригласил нас расследовать все, что мы посчитаем нужным.

На следующий день мы посетили приют «На Границе». Сироты и служащий персонал встретили нас тепло. Согласно протоколу, мы опросили учеников в группах и по отдельности, и те убедили нас, что с ними хорошо обращаются. Кажется, пансионеры любят своего духовного наставника, а также главного надзирателя Марто (Лягуха), которого ребята описали как «супердоброго», а доминиканские сестры, работающие в приюте, — как «строгого, но справедливого». Месье Марто подтвердил, что не сердится на молодого Марти и понимает, в каком отчаянии мальчик. Месье Марто также попросил нас передать добрые слова полковнику Лаффиту, в командовании в Бордо.

Констатируем:

— необоснованные заявления обвинителя;

— отсутствие телесных повреждений у обвинителя;

— общее доверие, которым пользуется администрация заведения.

В связи с этим показания молодого человека признаны ложными. Продолжать расследование не требуется.

Направлено месье прокурору Республики.

Горячка продолжалась двенадцать дней. Пришлось пригласить врача из Лурда, но и это не помогло. Сестра Анжелика шептала, что надо меня спустить туда, в черный город падших ангелов, что подобный аномальный жар — точно дело рук дьявола.

Прокурор Республики закрыл мое дело без разговоров.

Длинными синусоидами со мной разговаривали голоса. Я ловил радиоволны со всей вселенной. Двенадцать дней я не был сиротой. Мама выжимала полотенце и клала его мне на лоб. Отец заставлял глотать горькие лекарства: «Для твоего же блага, этот старинный рецепт из венецианского гетто нам дал Ротенберг». Несколько раз я видел, как Момо корчится на соседней кровати в медпункте — и днем, и ночью. Если он не бился в эпилептическом родео, то пристально смотрел на меня, изо всех оставшихся сил прижав к груди плюшевого осла. Изо всех оставшихся мне сил я отворачивался. Если реальностью был Момо, я предпочитал горячку, ее глухие волны, ватные объятия и темную дрожь. Я предпочитал сгорать в ярком огне видений.

Антибиотики делу не помогли. Я мог бы сказать им всем, что моя болезнь не лечится пенициллином, припарками, и даже ночные сеансы экзорцизма, которые тайком проводила сестра Анжелика, читая по книжонке, похожей на мой учебник физкультуры, тоже не помогут. Настоящей проблемой были слезы.

Я избегал этой темы как мог. Но когда-нибудь придется поговорить о слезах. С крушения самолета, с единения моей семьи и металла в огненном тигле, я не проронил ни слезинки. Я просто их не нашел, шептал психолог. Хотя искал. Но я мог сколько угодно стараться, думать о гробах родителей, о невыносимом гробике, послушно вставшем с ними в ряд в день похорон, о разделяющем их дереве, лишающем права на любое прикосновение, — ничего не происходило. Но вселенная требовала. Мои слезы существовали, и этот невыплаченный долг стал причиной разъедающей тело болезни.

В возрасте шестнадцати лет и двенадцати дней я открыл глаза посреди ночи. Момо сидел на краю моей кровати, крепко держал меня за руку и плакал. Он плакал как никогда — так плачут у подножия распятия, в объятиях мадонн, отвернув лицо. Он оплакивал империи. Он плакал вместо меня, не умевшего так плакать.

Утром сестра Анжелика кричала о чуде. Жар прошел. Она заставила меня выйти на улицу, встать на колени под собранием бледнеющих звезд и трижды прочесть «Отче наш». Безродный уже ходил кругами по двору и дрожал под «плащом ссыкуна» на плечах.

С того дня парень с глазами Орана, ловец морских ежей, исчерпавший запас слов, Момо и я были не разлей вода. Он стал моими слезами, а я — его голосом.