Феминизмы. Всемирная история

В 1911 году Хирацука Райтё опубликовала в журнале «Сэйто» свой знаменитый манифест:

Мы обнаруживаем Хирацуку в кабинете, разделенном на две части, которые обставлены в западном и традиционном японском духе. Ее манифест также отражает переплетение культур. Хирацука и ее соотечественницы, бросившие вызов конфуцианству, которое предписывало женщине покорность родственникам мужского пола, опирались на тексты западных авторов — Генрика Ибсена, Эллен Кей, Джона Стюарта Милля. Однако они черпали вдохновение также и в местных культурах, например в солярной символике. Солнце как символ синтоистской богини Аматэрасу и японских императоров было объектом культа. Неслучайно этот образ открывает главное японское феминистское издание начала XX века[348]. Опора на японские символы, однако же, не спасла редакцию, и, когда требования и идеи «Сэйто» показались правительству слишком смелыми, журнал закрыли. «Сэйто» служит убедительным примером сочетания глобального и национального влияния, формировавшего борцов за права женщин, эмансипацию или гендерную справедливость. Принимаясь за проект всемирной истории феминизма(ов), я хотела выразить протест против прочного доминирования истории европейского и североамериканского феминизма во многих уже существующих работах и бросить свет на новые исторические исследования, выявившие гораздо более пестрый ландшафт. Я ожидала найти некоторые данные о разнообразии феминизма (и многие из них включила в книгу), однако заимствования и трансграничное влияние в таком масштабе, какой я обнаружила, стали для меня сюрпризом. Глобальное влияние (явление далеко не исключительное) широко представлено в деятельности сетей, биографиях феминисток, интеллектуальных традициях и практике большей части феминистских организаций.

В книге отражено развитие транснациональных феминистских историй, выявляющих широчайший круг проблем (право женщин владеть и распоряжаться собственностью, право на образование, гражданские права, борьба за мир, антифашизм, социальное обеспечение и государственная защита материнства и детства, социальная справедливость, трудовые права и права человека, половая свобода, культурное самовыражение и репродуктивные права). Хронологическое изложение не позволяет надлежащим образом учесть глобальные закономерности феминистской мобилизации. Американо-европейская периодизация феминизма (предполагающая две волны: суфражистскую 1890–1920-х годов и связанную с «освобождением женщин» — 1970–80-х годов) отвлекает нас от таких важных явлений, как международный феминистский пацифизм 1920–30-х и левый феминизм коммунистического и рабочего движений 1940–60-х годов. Более того, в отрицающей линейность феминистской мозаике можно разглядеть присутствие определенной цикличности. С феминистской политикой часто пересекаются иные, в том числе местного масштаба, кампании и проблемы. Темп этих кампаний различен. Так, в Новой Зеландии борьба женщин за избирательное право увенчалась успехом еще в XIX веке, но она до сих пор, в XXI веке, продолжается в Кувейте и Саудовской Аравии. Часто мы видим, что права завоевываются не навсегда и их нередко приходится защищать или отвоевывать заново. В композициях возникают повторяющиеся мотивы. Так, в последние два с половиной века феминизм был неизменно тесно связан с национальным самоопределением, пацифизмом и социализмом. В мозаике, таким образом, появились частично совпадающие рисунки, а также уникальные элементы.

Феминистки представляли мир (зачастую недостаточно хорошо) полем своей борьбы. Так, квакер Энн Найт, путешественница, во время революций 1848 года напечатала во французском феминистском журнале La Voix des Femmes полемическую статью, указав, что в африканских племенах, а также у североамериканских гуронов, англосаксов и галлов женщинам принадлежала политическая власть[349]. Эти общности Найт представляла себе достаточно смутно, а противопоставление ею так называемых дикарей старшим цивилизациям выдает свойственный той эпохе иерархический подход к разным народам. При этом само перечисление демонстрирует широту взгляда на мир, охваченного, по ее словам, совместной «борьбой за свободу».

Из-за отношения Найт к расовому равноправию ее планетарная фантазия не свободна от противоречий, но глобальный охват отражает и такие позднейшие явления, как «новая женщина», и политические объединения наподобие антиколониальных женских движений. Все они помещались в воображаемом глобальном ландшафте, однако отличались более глубоким пониманием того, как действительность с ее отчуждением и маргинализацией может уничтожить мечту. Найт, которой выпала возможность путешествовать за границей, посетила революционный Париж. Эта привилегия оказалась доступной также ученым, например Анне Джулии Купер, состоятельным активистам, например Фунмилайо Рэнсем-Кути, и литераторам, например Мине Лой. Другие, здесь нами названные, не путешествовали или делали это не по доброй воле. Изгнание в Японию Тан Цюньин, поиски Эрнестиной Роуз заработка и ее бегство от нежеланного брака, попытки Мины Кешвар Камаль спастись от казни напоминают нам, что путешествия по миру не всегда привилегия.

Заимствованию и обмену мнениями между феминистками всего мира в последние два с половиной века способствовало, кроме поездок, усовершенствование систем коммуникаций. Распространение и ускорение в XIX веке почты, а затем изобретение телеграфа, телефона, печати, фотографии, аудиозаписи и радио формировали мир взаимосвязей и сетей. Так, Кэти Дэвис утверждала, что распространение и перепечатка книги «Наши тела, мы сами» породили «глобальное воображаемое сообщество феминисток», упрочившееся именно потому, что оно никому не навязывало общие интересы и цели. Указанный текст позволил проводить совместную политику знаний, основанную на воспроизведении, адаптации и переводах[350]. Цифровые медиа продолжают в XXI веке эти практики и поддерживают диалог с прежними технологиями.

Еще двадцать лет назад акцент на воображаемом и осязаемом «глобальном» едва ли показался бы допустимым. Недавние исторические изыскания сильно расширили понимание международных сетей, способствовавших связям между странами и группами активистов. Это пролило свет на деятельность таких организаций, как Женский христианский союз трезвости, Международный союз за избирательное право для женщин, Международный совет женщин и Международная демократическая федерация женщин. Паназиатская, панарабская, панамериканская и панафриканская политика также стала для активистов (в основном из стран Юга) важным источником вдохновения и примеров лидерства. Эти сети и политические проекты укрепляли дружеские связи, обеспечивали возможности для съездов и визитов, позволяли отстаивать свои идеологические или религиозные позиции[351]. В архивных источниках, повествующих об их работе, как правило, преувеличивают достигнутую сплоченность и победы, а временами благоразумно умалчивают о разногласиях. Союзы и международные сети нередко были хрупкими. Историки указывают на предполагаемое доминирование американок и европеек в таких организациях, как Международный совет женщин, и маргинализацию активисток, говоривших не на европейских языках или не исповедовавших христианство. В 1937 году из Международного совета вышел перуанский Национальный совет женщин, объявивший, что в деятельности этого органа «отсутствует подлинно международный дух и явным образом доминирует британско-скандинавско-славянское большинство…»[352]. В другие сети проникали агенты разведки, или они были глубоко скомпрометированы поддержкой войны, участием в пропаганде или своим доктринерством. Тем не менее знание о том, как функционируют и развиваются международные организации, помогло выявить новые исторические фигуры и переосмыслить временные рамки феминизма.

Интернационализм, однако, не единственная структура. В фокусе глобальной истории помещается также концепция «совмещенных» (connected) или «переплетенных» (entangled) историй, полезных для отражения более широкой динамики глобального — часто в условиях неравенства — взаимодействия. Они заменяют макроподход (рассматривающий народы и международные отношения) всемирной историей. Так, принадлежность Энн Найт к квакерам и сложные отношения Пандиты Рамабаи с христианством и индуизмом — это формы совмещения и переплетенности, которые выходят за рамки категорий национального и интернационального. Есть много народов и организаций, пребывающих между государствами-нациями. Я рассказывала о много ездивших людях наподобие Аманды Берри Смит, о пограничье, беженцах и диаспорах, о взаимоотношениях религиозных или этнических групп, которые прямо ни к одному национальному государству не относятся. Более того, локальный аспект остается важным для понимания эффекта от выступлений, например празднования Международного женского дня или акций против мужского насилия. Удерживая в поле зрения локальный, международный, транснациональный и региональный аспекты, мы получим новые интересные способы написать историю феминизма. Я сосредоточилась на феминистских практиках и на том, как их можно видеть, слышать и осязать, имея дело с гимнами и песнями протеста, обувью и покрывалами, камнями и болторезами. Регулярно заходила речь об организации физического пространства. Данная тема помогла связать эти события с местом и лучше понять, каково это — получить права и доступ к пространству. Такой подход помогает нам установить, каким образом феминистская мозаика из идей, кампаний и людей скреплялась, приобретала прочность или, наоборот, рассыпалась и пересобиралась. У нас возникает возможность тщательно проанализировать канон матерей-основательниц феминизма и обнаружить прежде скрытые фрагменты мозаики.

Инклюзия и исключение

Помещая в фокус те обстоятельства, в рамках которых феминизм практически входил в жизнь, узнавая, как о нем мечтали и проживали его, мы можем лучше расслышать голоса людей из низов, юных, неимущих, неграмотных и вовлечь их в диалог со звучными голосами тех, кто обладает привилегиями. Далеко не все персонажи этой книги феминистки. Многие не знали этого слова, а кое-кто с негодованием отверг бы такое наименование, но и для них находится свое место в критической истории феминизма — такой, которая помогает уяснить противоречия и перспективы различных разновидностей феминизма. Я уделяла большое внимание также и участию мужчин в движении — иногда в роли союзников или даже творцов и участников рассмотренных выше забастовок, пикетов, песен, размышлений и фантазирования. Я не игнорирую многочисленные — действительно приводящие в ярость — неудачные попытки работать с мужчинами, нередко ненадежными, сексуально озабоченными, эмоционально зависимыми и самолюбивыми. Но и игнорировать сотрудничество полов было бы сознательным упрощением истории, к тому же лишающим надежды на перемены в будущем.

Периодически нам встречались люди вроде Элси Парсонс, запросто готовые переодеваться то в мужскую, то в женскую одежду или называвшие себя и мужчинами, и женщинами. В своей очень популярной книге «Гендерное беспокойство» (Gender Trouble, 1990) Джудит Батлер теоретически обосновала идею гендера как перформанса, который способен иметь более двух положений. Батлер утверждает, что людей нельзя с легкостью разделить на мужчин и женщин. Гендер, по ее мнению, является не данностью, он не статичен, это действия, повторяющиеся в формах, специфических для времени и места. Гендер можно рассматривать не как статичное состояние, а как ситуативный процесс. После работ Батлер в 1990-х годах для небинарной гендерной флюидности был предложен термин «трансгендерный». Джек Хальберстам своей книгой «Женская маскулинность» (Female Masculinity, 1998) привлек внимание к трансгендерным мужчинам и помог укрепить связи между феминистской и квир-теорией.

В рамках современных феминизмов вопрос о трансгендерных людях остается чрезвычайно спорным — настоящим магнитом для возрождения эссенциалистских форм гендерной политики. Трансфеминистка Рэйвин Коннелл указывает, что феминизм должен учитывать общие проблемы трансгендерных женщин и женщин, «родившихся женщинами»: бедность, недопуск на рынок труда, издевательства и насилие, неоднозначность юридического, медицинского и административного характера. Это помогает укоренить феминизм в концепции телесных, гендерно обусловленных практик и обстоятельств и уйти от спора о гендере как о спектакле или о явлении биогенетическом[353]. Это сфера, в которой нам, похоже, предстоит (несмотря на нынешнее противостояние сторонников гендерно-критической и транс-инклюзивной разновидностей феминизма) познакомиться с более глубоким изложением истории гендерного нонконформизма, и из этих работ активисты много чему смогут научиться.

Рассказы об истории феминизма снова и снова возвращают нас к травмам и неравноправию, обусловленному имущественным положением, социальной, классовой, кастовой принадлежностью. Женщинам — постоянно живущим в неблагоприятных условиях, в силу невозможности найти постоянный, надежный заработок из-за ограничения доступа к образованию, занятия порицаемым или тяжелым ручным трудом — феминизм в лучшем случае может казаться набором идей, не имеющим отношения к их заботам. Так, право на доступ к профессиональной деятельности или на получение высшего образования кажется беспредметным или бесполезным тем, кто едва сводит концы с концами. Тем не менее существовали коалиции и союзы групп, называвших себя феминистскими и делавших акцент на достижении социальной справедливости или защите прав трудящихся. Более того, женщины из рабочей среды всегда поддерживали феминистские кампании за предоставление избирательного права, за мир и репродуктивные права. Деятельность рабочих организаций стала бесперебойным источником вдохновения для феминисток, позаимствовавших оттуда тактику забастовок, пикетов и бойкота (глава 7).

В формировании глобального феминизма обязательно следует учитывать расовые предрассудки. Важно рассказывать о привилегиях белых: это позволило Шуламит Файрстоун отмахнуться от расизма как просто от «расширенной версии сексизма», а немецкой феминистке Карин Шредер-Клебер заявить, что «женщины — это негры всех стран»[354]. Расовая иерархия часто исключала темнокожих, азиаток и латиноамериканок из созданных белыми феминистками пространств, институтов и картин будущего. Это породило призывы распустить «организации белых» и придумать новые феминизмы, «в основе которых лежит разнообразие, и с цветными в качестве лидеров»[355]. Этот рассказ о расовых привилегиях можно соединить с рассказом о вкладе и инициативе цветных женщин вопреки сопротивлению. Их организации и их деятельность повлияли на представления о демократии, правах человека и половой свободе. Цветные женщины не отвечали на белый расизм, но — иногда следуя, по выражению Бениты Рот, «иными дорогами» — своими поступками и своим анализом оказывали влияние на феминизм[356]. Обостренное восприятие расового неравенства выдвинуло их на передовую развивающихся интерсекциональных подходов (глубоко повлиявших и на мою книгу), на линию фронта иных видов теоретизирования и борьбы.

В основу этой книги положена приверженность многообразию, однако историческая реконструкция имеет свои границы. Написание истории всегда зависит от сохранившихся источников: писем, брошюр, журналов о феминизме, фотоснимков, одежды, значков и прочих вещиц, помогающих узнать его прошлое. Однако фрагменты мозаики могут оказаться утраченными, уничтоженными, и их сохранность — не только вопрос везения. Все зависит от наличия власти, сил и средств. В случаях, когда речь идет об активистках, принадлежавших к неимущим, к рабочему классу, к мигрантам или этническим меньшинствам, документов о феминистских выступлениях и идеях сохранилось мало. Поэтому все попытки написать историю феминизма останутся предвзятыми, благоволящими тем, кто хотел или мог примерить на себя роль феминисток и добиться того, чтобы их голос услышали. В тени же остаются те, кто в большей степени маргинализирован, или те, кто опасался называть себя «феминистками». Тем не менее сознательно глобальная критическая история способна обратить на себя внимание и сберечь то, что сохранилось, и указать на отсутствующие детали мозаики.

Применимое прошлое

Как участникам нынешних кампаний следует относиться к прошлому? Прошлое может вдохновить, подсказать идеи и методы. Лозунги на тротуарах, голодовка, пародирование и сатира, пылкая дружба, изготовление «зинов» и сочинение книг — все это по-прежнему входит в арсенал феминистской политики. А богатые взаимоотношения с прошлым способны придать современной политической деятельности и идеям ощущение историчности и реализуемости. В феминистском ландшафте сохраняются важные связи: женское тело было и остается объектом наблюдения и критики, насилия и контроля, а активистки, как и прежде, испытывают любовь и гнев, они пользуются для желаемых преобразований такими инструментами, как литература и музыка, создают и присваивают собственные «вещи» и пространство.

Однако упор на повторяющиеся схемы и связи чреват пренебрежением к исторической дистанции. В прошлом интересы феминисток иногда резко разнились и попытки обратиться к женскому вопросу предпринимались в условиях совершенно иных, нежели теперь. Например, «сумасбродное желание» Мэри Уолстонкрафт видеть женщин образованными и даже политически активными имело источником ее глубокую веру в Верховное существо. Интеллектуальные и религиозные споры XVIII века, обусловившие ее веру, в наши дни едва ли находят отклик. Подчеркивая эту дистанцию, историк Джудит Аллен предупреждает: не следует фамильярничать с историческими персонажами. Она также настаивает на том, что нам не следует винить предшественниц феминизма в том, что они не придерживались наших нынешних ценностей[357].

Прошлое может служить феминисткам важным источником вдохновения — и не обязательно закреплять или распространять сопутствовавшие ему ограничения и насилие. Иногда феминисткам прошлого были свойственны расовая несправедливость, сословные предрассудки, антисемитизм, воинствующий империализм или тривиальное пренебрежение к проблемам, которые мы считаем очевидными. Реакцией на непростое прошлое, однако же, не должно быть всего лишь отречение от него или чувство разочарования. В ней можно найти множество материалов для сравнений, творческих реконструкций и исторически обусловленной критики. Следует с подозрением относиться к попыткам сгладить, упростить ландшафт феминизмов или игнорировать его неустранимые идеологические различия.

Понимание этих нюансов в наши дни делает историю феминизма важной для исследования. Не стоит удивляться тому, что женщины хотят разного. Но течения феминизма сохраняются или сходят с исторической сцены в зависимости от того, в состоянии ли они извлечь пользу из этого разнообразия. Признание того, что феминистки в прошлом не следовали одной-единственной программе, может помочь снизить градус ожесточенности нынешних споров. Нет ничего дурного в том, чтобы у тех или иных движений были расходящиеся цели и стратегии, — и вполне естественно, что разные люди понимают их по-своему. В моей книге феминизм приобретает множественную форму — с тем, чтобы расширить рамки возможного и воодушевить феминисток. Разумеется, мой выбор ключевых для феминизма событий, вещей и мест обусловлен личным опытом, прочитанными мною книгами, музыкой, которую я слушала, местами, где я жила, привилегиями, которыми пользовалась. У других возникнут совершенно иные претензии к прошлому, и они поставят во главу угла свои собственные мечты, песни и акции. Применимая история дает вдохновение и темы для беседы. Не все одобрят мой выбор, однако я рада этому несогласию: заведомо правильного варианта не существует, и феминистская политика развивается и сохраняет значение.

Что дальше?

В 1971 году американская феминистка Бетти Фридан гадала: «Не придется ли в 2000 году какой-нибудь замученной, истерзанной чувством вины из поколения моей внучки начинать все сначала?»[358] Фридан удивилась бы, узнав, что в 20-е годы XXI века феминизм сохраняет актуальность. В последние годы на улицах чилийских, турецких, мексиканских, бразильских и испанских городов сотни тысяч женщин митинговали, пели и танцевали в знак протеста против насилия над женщинами и неадекватного ответа на него полиции и судей. В Швейцарии женщины, выступившие против неравной оплаты труда и укоренившегося сексизма, наглядно продемонстрировали свою точку зрения. Они звонили в церковные колокола и пели на вокзалах: «Если женщины захотят, все остановится».

Экофеминистки доказали, что именно женщины — составляющие большинство бедняков на планете — в основном страдают от изменения климата. Климатическая справедливость стала важным элементом феминистской программы. Ее отстаивают активистки наподобие Берты Касерес (1971–2016) из Гондураса. Касерес родилась в тот самый год, когда Фридан вопрошала о будущем феминизма, и погибла в 2016 году. Ее убили люди, связанные с гондурасской армией и компанией, строившей плотину (возведению которой она препятствовала). Активисты за права женщин по-прежнему сталкиваются с насилием и преследованиями, организованными государствами и корпорациями. Недавно активистки были подвергнуты тюремному заключению в Саудовской Аравии, России, Уганде и других странах. Феминистки становятся мишенью злобных нападок в рамках популистской и расистской политики. Бразильский президент Жаир Болсонару потребовал, чтобы из школьных учебников убрали все упоминания феминизма. В 2019 году из обнародованных документов стало известно, что Apple Corporation запрограммировала свой голосовой помощник так, чтобы Сири не употребляла слово «феминизм» даже в тех случаях, когда ее прямо спросят о нем. Под большой угрозой репродуктивные права и справедливость. Аборты в Никарагуа, Сальвадоре и американской Алабаме запрещены почти при любых обстоятельствах, что делает неимущих молодых женщин особенно уязвимыми перед нежелательной беременностью и арестом. Вред для женщин и для планеты неисчислим, и сложно представить себе более глобальный вызов для феминисток.

Вопрос Фридан подразумевал, что феминизм — это трудная попытка достичь «конечного состояния» гендерного равенства. Мечты, однако, не должны окаменеть, ведь феминизм — не результат, а процесс. Глобальная история открывает нам глубину, масштаб и многообразие стремления и решимости добиться гендерной справедливости. Глобальный подход помогает нам с большей осторожностью относиться к тому, как складываются и распадаются тактические союзы между женщинами (или между женщинами и мужчинами): общие интересы всегда преходящи, и их нельзя принимать как должное. Фридан опасалась, что активистам XXI века придется «начинать все сначала». Однако само многообразие феминистского прошлого в мире указывает на обратное.