Феминизмы. Всемирная история

В этой книге феминизм рассматривается как яростное, творческое и мощное требование прав и пространства для женщин, как призыв к их солидарности. Однако известны и такие разновидности феминизма, которые предлагают философский или утопический подход к правам женщин, но не имеют никакого конкретного плана достижения этих целей. Некоторые видят в феминистских преобразованиях результат пассивного исторического процесса, полагая, что с течением времени положение женщин меняется само собой. Например, египетский писатель Касим Амин (1863–1908) в книге «Освобождение женщин» (The Liberation of Women, 1899) отметил перемену гендерных норм в обществе:

Амин явно имел в виду представительниц высшего слоя общества, располагавших средствами для досуга и путешествий. Автор нарисовал яркую, хотя и очень неполную картину гибели египетского патриархатного уклада. Амин изображал власть мужчин «зданием с потрескавшимся фундаментом и обваливающейся штукатуркой, на краю неминуемого запустения и гибели, в настолько плохом состоянии, что всякий год часть его рушится сама по себе». Однако он не считал это результатом женского сопротивления, а видел здесь «следствие интеллектуального развития мужчин и смягчения нравов их правителей».

Получивший образование во Франции Амин глубоко верил в возможности египетского национализма и сопротивления колониальному режиму. Он считал положение женщин ключевой сферой обновления страны, и это убеждение могло вызвать у него уверенность в неизбежности перемен. «Марш цивилизации», в ходе которого деспотизм сменяется просвещенным самоуправлением, по мысли Амина, неминуемо приведет к обрушению здания мужского доминирования. Например, обычай ношения покрывал отомрет из-за «социальных изменений, сопровождающих обновление и развитие цивилизации». Свои соображения Амин заканчивает следующим образом:

Многие представительницы египетского женского движения были не столь уверены, что достаточно всего лишь как следует обдумать проблему, чтобы процесс оказался плодотворным. Впоследствии сам Амин в книге «Новая женщина» (The New Woman, 1900) признал ограниченность реформ сверху. Отвечая критикам, он писал: «При осуществлении любых реформ мало указывать на их необходимость, мало правительству распорядиться о них, мало поучать», поскольку «без участия женщин будет невозможна никакая перемена в обществе»[287]. Но и эта пересмотренная позиция не предполагала особой спешки. Амин видел рецепт перемен в том, что женщины научат детей мыслить иначе («естественный, долговременный путь»), а не в какой-либо их самостоятельной деятельности. Его крайняя осторожность соответствовала тому широко распространившемуся в конце XIX века мнению, будто эмансипация и без борьбы станет приметой XX века. Главным героем XIX века был мужчина с окладистой бородой. ХХ же век имел женское лицо.

В 1913 году Национальный совет женщин Канады уверенно назвал свой печатный орган «Женским веком» (Woman’s Century: Journal of Education и Progress for Canadian Women). Журнал Cosmopolitan, издаваемый на Ямайке темнокожей феминисткой Уной Марсон, в 1928 году объявил о наступлении «эпохи женщин». И все же в XX веке на долю женщин выпали болезненно медленные реформы, лишение прав в связи с войнами, переворотами и диктатурами, повсеместное бытовое насилие, издевательства и гонения на феминисток.

Крушение здания патриархата Амина было просто мечтой — далекой, как фантазия Рокейи Сахават Хоссейн о Ледиленде. В этой главе я рассмотрю приемы и опыт тех, кто реализовывал феминистскую политику, а не просто ждал, пока новая жизнь наступит сама по себе. Мы изучим обширный репертуар феминистских действий — от рассчитанной на внешний эффект блистательной борьбы за предоставление избирательного права до личного отказа обстирывать мужчин или удовлетворять их эмоциональные и сексуальные потребности. Другие акции наполняли привычные ритуалы феминистским смыслом. Турецкая феминистка Гюль Озъегин отмечала, что в начале 1980-х годов в условиях военной диктатуры безобидную раздачу цветов в День матери можно было представить феминистской манифестацией. Да, и тут важно, что только женщины могли протестовать открыто:

Феминистки знали, как организовать сопротивление на уровне символов. Большинство отвергало все, что могло навредить людям, но некоторые рисковали собой. Феминизму свойственны гуманизм и надежда на перемены. Даже радикальная феминистка Андреа Дворкин, выдвинувшая одни из самых тяжких обвинений против мужского доминирования, в 1983 году спрашивала мужчин:

Феминистской деятельности были свойственны изобретательность и огромное разнообразие (от порчи сексистской рекламы, объективирующей женское тело, до отправки в 1909 году английскому премьер-министру «живых писем»).

Обращение к камню

К самым известным выступлениям феминисток относятся акции периода борьбы за избирательное право для женщин, варьировавшиеся от отказа сотрудничать с государством в переписи населения до перерезания телеграфных проводов, швыряния камнями и поджогов.

Женский социально-политический союз (основан в 1903 году в Манчестере) — очень изобретательная политическая организация — превратил борьбу за избирательное право в шоу, действие которого разворачивалось в печати, суде и на улицах. Активистки срывали собрания, заливали в почтовые ящики кислоту, били витрины, наносили ущерб предметам искусства, наконец, взрывали — пустые — здания, и своими выступлениями они обновили политический репертуар, применявшийся английским суфражистским движением с 60-х годов XIX века и сводившийся к лоббированию и подаче петиций.

В 1908 году члены Женского социально-политического союза и Ирландской женской лиги за избирательное право впервые взялись за камни — и принялись бить окна автомобилей, госучреждений и церквей, витрины магазинов. Некоторые подошли к делу с юмором. В 1909 году Дора Марсден, миниатюрная школьная учительница из Манчестера, завернула тяжелый железный шар в бумагу, надписала «Бомба» и бросила в окно здания, где проводил собрание политик-либерал.

Провокационные попытки захватить подчиненную мужчинам публичную сферу и протестовать против нее также отличались остроумием. В 1909 году Дэйзи Соломон и Элспет Макклеллан, запасшись трехпенсовыми марками, попытались организовать доставку самих себя в резиденцию премьер-министра Асквита на Даунинг-стрит — в качестве «живых писем». Почтовые правила в Англии прямо не запрещали отправлять людей, и активистки воспользовались этой лазейкой, чтобы добраться до премьер-министра, не желавшего принимать их петиции и делегации. Почтальон, несколько смущенный, указал в отчете:

Эммелин Панкхёрст (1858–1928), основательница Женского социально-политического союза, настаивала на своем статусе солдата, участвующего в «гражданской войне на стороне женщин», действующих «революционными методами». Битье окон оставалось «единственным средством, которое мы полагаем доступным людям, лишенным права голоса, с тем чтобы изменить политическую ситуацию, которую можно исправить исключительно предоставлением женщинам права голосовать». Пытаясь получить в Америке пожертвования и помощь, в выступлениях Панкхёрст сравнивала деятельность своей организации с Войной за независимость американцев, отказавшихся принять налоги без представительства. Панкхёрст подчеркивала, что женщины «бьют витрины лавок, в которых они оставляют большую часть своих денег, покупая шляпы и одежду». Для феминистской риторики того периода характерно, что в высказывании о покупке шляп классовые привилегии допускаются, но не подвергаются анализу[290].

У Женского социально-политического союза и других воинствующих групп с трудом получалось заинтересовать в своих идеях пролетариат. Тем не менее в прямых выступлениях суфражисток принимали участие не только представительницы буржуазии. Например, Сисси Калахан (1876–1948), помощница галантерейщика из Дублина, активно участвовала в битье стекол, организованном Ирландской женской лигой за избирательное право, и в деятельности ирландского профсоюзного движения. Дочь Эммелин Панкхёрст Сильвия (1882–1960) тесно сотрудничала в лондонском Ист-Энде с женщинами из рабочей среды, например с Нелли Крессалл (1882–1973), матерью шестерых детей, первой женщиной на посту главы лондонского округа Поплар. В маршах и швырянии камней феминизм Крессалл воплощался в той же степени, что и в требованиях обеспечить женщин рабочими местами и помощью в уходе за детьми.

Национальный союз обществ женского избирательного права занимал сильные позиции на северо-западе Англии, в районах сосредоточения текстильного производства. Ткачихи и мотальщицы с хлопковых фабрик считали, что их борьба связана с борьбой мужчин-пролетариев, и мечтали об установлении в Англии всеобщего избирательного права, а не только гендерного равенства. Этот вариант предполагал сохранение имущественного ценза, лишавшего бедняков обоих полов избирательного права, однако, когда речь заходила о праве голоса для всех взрослых, рабочие активисты — пользуясь набором приемов, разработанных профсоюзными деятелями и чартистами, — охотно выступали у фабричных ворот, присоединялись к делегациям, собирали подписи и пожертвования.

По мере расширения кампании масштаб акций швыряния камнями увеличился, а координация действий улучшилась. Множество женщин одновременно атаковали важные цели — и попадали за это в тюрьму. Со временем репертуар расширился. Так, женщины принялись приковывать себя к статуям и ограждениям у здания парламента и резиденции премьер-министра: пока полицейские пытались справиться с цепями, активистки могли выступать с речами. В 1908 году Хелен Фокс и приехавшая из Австралии Мюриэл Мэттерс из Женской лиги свободы приковали себя к декоративной решетке, отделявшей галерею для женщин от зала заседаний палаты общин. Чтобы их освободить, потребовалось снять решетку. Пусть ненадолго, но ненавистный символ исключения женщин из политики был устранен.

Чтобы швыряться камнями, не требовалось никаких особенных навыков и ресурсов, однако со временем активистки освоили также более замысловатые и жесткие меры борьбы, в том числе поджоги и порчу произведений искусства; разумеется, на такого рода поступки могли решиться лишь очень немногие. Попытка подрыва в 1913 году имеющего символическое значение собора Святого Павла сорвалась (под епископской кафедрой нашли крупную бомбу), однако в других церквях, в домах министров правительства и в государственных учреждениях в Ирландии, Шотландии, Уэльсе и Англии взрывные устройства все-таки сработали. В 1914 году канадка Мэри Ричардсон (1883–1961), участница Женского социально-политического союза, изрезала мясницким ножом в лондонской Национальной галерее «Венеру с зеркалом» Веласкеса. Знаменитую картину, на которой изображена обнаженная женщина со спины, незадолго до того приобрело государство. Поступок Ричардсон объяснялся тем, что днем ранее полиция арестовала главу Женского социально-политического союза Эммелин Панкхёрст. Последняя, по мнению Ричардсон, была красивее Венеры, но подвергалась насилию со стороны государства. Позднее, однако, Ричардсон объяснила: ей не нравилось, «что мужчины — посетители галереи пялились» на женскую наготу. Пресса окрестила Ричардсон «потрошительницей» (намек на прозвище знаменитого серийного убийцы, жертвами которого были только женщины).

Воинственность Женского социально-политического союза нередко провоцировала ответное насилие и приводила к вреду для здоровья самих манифестанток. Известнейший пример — гибель Эмили Уилдинг Дэвисон (1872–1913), во время дерби бросившейся с транспарантом «Право голоса — женщинам» под ноги королевской лошади. Еще одна форма насилия — принудительное кормление, применявшееся в тюрьме к суфражисткам, объявлявшим голодовку после того, как им выносили приговор по политическим мотивам. Воинствующие суфражистки, как правило, соглашались, что их выступления не должны причинять никакого вреда людям. Многие считали, что, признавая роль женщины как матери, они превосходно понимают ценность человеческой жизни и никогда ее не отнимут. В действительности же акции суфражисток порой оказывались очень опасными для окружающих. Поджоги и подрывы было трудно контролировать, а использование кислоты, которой обливали почтовые ящики, приводило даже к увечьям. Насилие было мерой действенной, однако непредсказуемой и спорной. Оно лишало женщин широкой поддержки в обществе и приводило к ужесточению репрессий. Тем не менее насилие распространялось. Поскольку британское движение сотрудничало с американским, ожесточенный характер борьбы за права, проявляющийся в том числе в битье окон и голодовках, переняли и в США.

Что касается Китая, то там в начале XX века суфражистки взяли на вооружение тактику анархистов. Китайские националисты и радикалы (в то же время, что и Касим Амин в Египте) призывали женщин «осовремениваться» ради развития страны. Среди целей значились образование, прекращение бинтования ног, в некоторых случаях избирательное право. Эти цели соответствовали просветительским представлениям о современности и естественных правах. Было ясно и то, что национальные традиции (например, конфуцианский идеал «ученой жены», на которую муж очень полагается в политике или бизнесе) воспринимались китайскими суфражистками как важный ресурс[291].

Революционная организация Тунмэнхой во главе с Сунь Ятсеном, стремившаяся покончить с империей, прямо поддерживала реформы феминистского свойства. Когда в 1912 году династия Цин пала, законодательные собрания некоторых провинций, казалось, склонялись к предоставлению женщинам избирательного права. Этому помешало образование в 1912 году (на базе Тунмэнхоя) националистической партии Гоминьдан, вследствие чего искоренение гендерного неравенства отодвинулось на второй план.

Активистки из Союза женщин Шэньчжоу за избирательное право ответили митингами и петициями с призывом к равноправию. Когда у дверей Национального собрания в Нанкине выставили охрану, женщины начали срывать заседания: они игнорировали выделенные для них места и рассаживались в зале, среди депутатов, дергали их за одежду и кричали на них. Газеты сообщали, что протестующие женщины во главе с Тан Цюньин (1871–1937) разбивали окна руками, раня себя. Тан вдохновляла связь с воинствующими анархистами из Японии (с 1904 года она находилась там в изгнании)[292]. Китайские газеты сообщали, что она нападала на предавших женщин политиков-мужчин, например на основателя партии Гоминьдан Сун Цзяожэня. Явившись в августе 1912 года на съезд Гоминьдана, Тан

Китаянки продолжали, с помощью петиций и лоббирования, добиваться избирательного права, особенно в период «Движения за новую культуру» (1920-е годы), когда в провинциях Хунань, Гуандун, Сычуань и Чжэцзян женщины приобрели равные с мужчинами гражданские права. И Гоминьдан, и Коммунистическая партия, в принципе, одобряли равенство женщин, но их соперничество привело к тому, что женщины получили избирательное право только по Конституции 1936 года. Благодаря участию во время войны в Народном политическом совете, женщины закрепили свои равные с мужчинами гражданские права. В 1949 году, после разгрома националистов, коммунисты подтвердили их.

Применяя силу, китаянки и англичанки рассчитывали привлечь к себе внимание прессы и побудить свои правительства к действиям. Об этих выступлениях стало известно во всем мире, однако другие активистки от насилия по большей части отказались. Так, бразильская феминистка Берта Луц (1894–1976) в 1918 году приветствовала участниц первого общества за предоставление женщинам избирательного права не как суфражисток,

Осторожность и дистанцирование от насилия были свойственны феминистскому и женскому движению во всем мире.

Дерзкие поступки воинствующих суфражисток облегчили накопление политического капитала остальными, «умеренными» активистками: эти невоинственные группы делали акцент на том, что они всего лишь требуют справедливости или руководствуются прагматическими соображениями. Но это вовсе не означало, что им не хватало изобретательности или что у них не было далекоидущих планов.

Пример аргентинского врача и феминистки Джульетты Лантери демонстрирует исключительное, несмотря на десятилетия неудач, упорство. Лантери, дочь итальянского иммигранта, считается первой проголосовавшей в Латинской Америке женщиной. Она воспользовалась неясностью законодательства и в 1911 году убедила чиновников позволить ей проголосовать на выборах в городской совет Буэнос-Айреса. В том же году власти ввели требование: избиратель обязан был пройти военную службу. Это неслучайное нововведение гарантированно исключило женщин из политической жизни. Лантери это не смутило, и в 1918–1930 годах она выставляла свою кандидатуру на государственную должность, а в 1929 году попыталась — безуспешно — поступить на военную службу. После переворота 1930 года, устроенного военными с крайне правыми взглядами, последовала приостановка деятельности политических партий, отмена выборов и конституции (аргентинки получили право голосовать только в 1947 году). Лантери погибла в 1932 году при подозрительных обстоятельствах: автомобиль, управляемый ультраправым боевиком, сбил ее на улице Буэнос-Айреса. Ненасилие Лантери не остановило злодеев.

Переосмысляя воинственность и насилие

Акции суфражисток — расписывание тротуаров мелом и приковывание себя — вдохновляли их наследниц на протяжении многих десятилетий. В 1965 году в Брисбене Мерл Торнтон и Розали Богнор приковали себя в баре в знак протеста против деления австралийских пабов и гостиниц на мужские и смешанные. Такого рода лоббирование перемен не привело к результатам, поэтому впоследствии активистки перешли к более решительным действиям. Традицию продолжила Зельда Д’Арпано, приковавшая себя в правительственном здании в Мельбурне в знак протеста против неравной оплаты труда на государственной службе. Д’Арпано указывала на английских суфражисток как на образец для подражания, при этом она активно участвовала и в транснациональном антифашистском итальяно-австралийском движении Italia Libera[295].

Сопротивление австралийских активисток сексизму разворачивалось в самых разных плоскостях, и весьма изобретательно. В конце 1970-х — 1980-х годах анонимные активисты — как мужчины, так и женщины — из группы Billboard Utilising Graffitists Against Unhealthy Promotions (BUGA-UP) выступили против сексизма в рекламной сфере. Рискуя попасть за решетку, они «исправляли» рекламу, в которой женское тело «продавало» разного рода товары — наподобие автомобилей, джинсов и электротехники. Остроумные приписки делали акцент на высокомерии и снисходительности, с которыми смотрел на женщину обычный наблюдатель-мужчина. Так, к слогану в рекламе джинсов Wrangler (изображавшей мужскую промежность): «Для мужчин, у которых есть все, что надо» — дописали: «…Но они ни в кого этим не тычут» — и добавили символ движения за освобождение женщин. Рассчитанной на девочек-подростков рекламе Tampax («Жизнь была бы гораздо легче, если бы не приходилось трогать себя изнутри») группа присудила собственную премию «Большое пугало» — золотой баллончик — за «худшее рекламное объявление года». Группа BUGA-UP вдохновила феминисток и мужчин-антисексистов из других стран, которые аналогичным образом «правили» рекламу, унижавшую женщин.

В тот же период в Западной Германии развернулась широкая дискуссия о насилии, восходящем к выступлениям студентов и борцов за гражданские права 1968 года, а также о возникновении в 1970-х годах левого терроризма и набирающем силу женском движении. К приемам проговаривания горечи, навеянным китайскими маоистами, относится применение группами китаянок силы по отношению к отдельным мужчинам, дурно ведущим себя. Немецкие феминистки неоднозначно относились к рассказам о китаянках, которые связывали мужчин и издевались над ними. Так, одна из них вспоминала:

Однако в конце 1970-х годов прием фаньшэнь — коллективное действие по примеру маоистов, допускающее применение вербального и физического насилия, — широко распространился и в феминистской среде Германии. Некоторые феминистские группы называли его «контрнасилием» — это были выступления, потенциально чреватые насилием, возникшие не на пустом месте, а спровоцированные тем систематическим насилием, которому женщин подвергают патриархатные и капиталистические структуры. Представительницы этих групп отвергли связь феминизма с движением за мир и заговорили совсем в другом тоне:

Как и их предшественницы-суфражистки, западногерманские студентки и феминистки из Нового женского движения, в принципе одобрявшие насилие, тем не менее тщательно избегали причинять вред людям и предпочитали портить имущество. Так, в марте 1975 года они подорвали в Карлсруэ здание Федерального конституционного суда в знак протеста против его неготовности признать право женщин на аборт. Организация Rote Zora («Красная Зора»), начавшая свою деятельность в 1977 году, совершила в Западной Германии ряд поджогов. Участницы Rote Zora были связаны с «Революционными ячейками», но взаимодействие с леваками-мужчинами оказалось разочаровывающим: они выяснили, что мужчинам (вне зависимости от политических симпатий) трудно изменить свое отношение к женщинам как к сексуальным объектам. В 1984 году Rote Zora превратилась в самостоятельную боевую группу. Активистки наслаждались тем, что могут использовать для политического самовыражения способы, обычно недоступные женщинам:

Сначала целями Rote Zora были в основном секс-шопы. В 1980-х годах группа вышла на международную арену и организовала в посольстве Филиппин (в Бонне) взрыв в знак протеста против пособничества секс-туризму. Мероприятия в рамках объявленного Организацией Объединенных Наций Десятилетия женщины (1976–1986) и конференции ООН в Мехико, Копенгагене и Найроби повысили интерес к жизни женщин в странах глобального Юга и проблеме их дискриминации.

Обращение работавших на немецкую фирму Adler швей из Южной Кореи привело к развертыванию самой продолжительной кампании Rote Zora. Кореянки, страдавшие от вредных условий труда, попросили у немецких активисток «сестринской помощи». После того как конвенциональные меры активисток ни к чему не привели, Rote Zora перешла к поджогам магазинов Adler. Активистки (стремившиеся избежать человеческих жертв) пользовались медленно горящими материалами, чтобы обмануть системы пожаротушения и испортить товар. Причинение материального ущерба оказалось решающим для успеха кампании. Фирма Adler изменила условия труда на южнокорейской фабрике.

Забастовки

Активистки из Rote Zora могли воображать кореянок эксплуатируемыми сестрами из страны третьего мира, нуждавшимися в помощи более свободных немок. Теория «трех миров», как показала Кумари Джаявардена в книге «Феминизм и национализм в странах третьего мира» (Feminism and Nationalism in the Third World, 1986), может быть важной платформой для движений, объединяющих темнокожих женщин, латиноамериканок и азиаток. Однако выделение третьего мира белыми активистками может повлечь за собой объединение в группу всех женщин из бедных стран глобального Юга и признание их жертвами, что, по сути, затушевывает расовые предрассудки жительниц стран глобального Севера и поощряет определенного рода патернализм по отношению к женщинам из стран третьего мира. При этом просьба о помощи пришла из Южной Кореи — страны с давними традициями женского рабочего протеста. Южнокорейский лидер Пак Чон Хи, в 1961 году пришедший к власти в ходе военного переворота, привлек женщин к работе на производстве, стремясь вывести вперед экспортные отрасли промышленности. Оказавшись внутри потогонной системы, работницы организовали профсоюзы, чему способствовало избрание в 1970-х годах их руководительницами Чху Кильчха и Ли Ёнсок. Рабочие-мужчины не всегда подчинялись женщинам-лидерам. Так, после избрания Ли Ёнсок мужчины, работавшие на одной из фабрик, заперли коллег-женщин в общежитии, чтобы повторно проголосовать без них. Возмущенные женщины выбрались из здания и устроили на фабрике сидячую демонстрацию. Когда туда ворвались полицейские, работницы сняли профодежду, полагая, что полунагота смутит и остановит их. Печальный итог состоял в том, что многих тогда избили и арестовали. Несмотря на конкретную неудачу, общая картина свидетельствует о том, что трудящиеся женщины были настроены воинственно. И действительно, сотрудницы YH Trading не только оспаривали условия своего труда: их выступления привели в 1979 году к революции, покончившей с авторитарным режимом Пак Чон Хи[299].

Забастовки стали для работниц мощным орудием, часто применявшимся в рамках рабочего движения. Прямое действие — бойкот, сидячая демонстрация, забастовка — было основой «другого женского движения» (выражение Дороти Коббл) Домитилы Барриос де Чунгара, Майды Спрингер-Кемп, Полины Ньюман и остальных рабочих активисток, для которых это было привычным делом[300]. Иногда эти выступления имели целью поддержать мобилизацию работников-мужчин. Жены шахтеров оказались важными и заметными участницами, например, развернувшейся в 1950–1952 годах забастовки против компании Empire Zinc Company в американском штате Нью-Мексико. Когда шахтерам мексиканского происхождения запретили пикеты на рабочем месте, место этих людей заняли их жены. Подобным образом поступали жены английских шахтеров во время забастовки 1984–1985 годов. Женщины занимали копи, стояли в пикетах и собирали по всей стране пожертвования. Работники-мужчины могли испытывать глубоко противоречивые чувства по отношению к подобной деятельности жен, и, случалось, последние неожиданно получали возможность повысить свой авторитет в обществе, получить работу и перераспределить обязанности по дому. Но в целом женщины стремились разделить между полами борьбу за социальную справедливость и выживание общины.

Забастовку, однако, можно проводить и в более интимной обстановке. Француженка Нелли Руссель (1878–1922), мать троих детей, горячо выступала против «поставок» женщинами «пушечного мяса» армии и промышленности. Она настаивала на доступности контрацептивов для всех женщин: это право во Франции они приобрели в 1967 году после легализации противозачаточных таблеток. В начале XX веке Руссель объявила, что «феминизм должен провозгласить прежде всего „свободу материнства“ — первейшую, самую священную и при этом… наименее обсуждаемую и наименее уважаемую из свобод»[301]. В 1904 году она предложила «родильную забастовку» в знак протеста против государственной политики поощрения рождаемости. В книгах Руссель радикальные призывы соседствуют со стратегическим использованием фотографий скульптур, изображающих женщину прежде всего матерью. Хотя сама она проводила много времени в разлуке с детьми, у нее была репутация любящей матери, что, вероятно, и позволило ей избежать полицейского преследования и ареста, которые грозили во Франции активистам, боровшимся за регулирование деторождения[302]. Руссель также требовала для женщин права на сексуальное удовольствие и на обезболивание во время родов. Но, несмотря на свою харизму и признание СМИ, у нее почти не было сил и средств для организации коллективного действия, и призыв к «родильной забастовке» так и остался неосуществленным.

Некоторые активистки, однако, считали забастовку вполне реализуемой, пусть и слишком чувствительной для публичной сферы акцией. В 1975 году исландские феминистки предприняли необычный шаг и объявили 24 октября общенациональным выходным днем для женщин — в знак признания их тяжелого труда дома и на рабочих местах, а также чтобы напомнить об их низкой, в сравнении с мужчинами, оплате труда. Необычно много (до 90 %) исландских женщин согласилось принять участие в «забастовке». Их отказ учить детей, печатать газеты, обслуживать авиапассажиров и потрошить рыбу привел к почти полной приостановке работы школ, торговли и промышленности. Если отцы хотели отправиться на работу, им приходилось брать детей с собой. В следующем году парламент Исландии уравнял женщин в правах с мужчинами, а в 1980 году женщина (Вигдис Финнбогадоуттир) впервые стала президентом. Протесты повторялись каждые десять лет и недавно вдохновили польских активисток, успешно выступивших против лишения женщин и без того очень ограниченного в 2016 году права на аборт.

Исландских женщин, в свою очередь, вдохновила гораздо менее масштабная забастовка американок, состоявшаяся 26 августа 1970 года — в пятидесятую годовщину предоставления им избирательного права. Идею выдвинула Бетти Фридан, президент Национальной организации для женщин, призвавшая женщин протестовать при помощи любых действий, какие только кажутся им осмысленными. Одна из организаторов (предложившая лозунг: «Не берись за утюг, пока забастовка в разгаре») нарисовала следующую картину:

В Вашингтоне организации, которые координировали кампанию, составили сложную коалицию, объединявшую в тот исторический момент «женское движение». Члены Национальной организации для женщин присоединились к участницам Национальной организации социального обеспечения, Молодежного социалистического альянса, Вашингтонского отделения движения за освобождение женщин, Организации женщин, занятых в федеральных учреждениях, и Союза женщин из тред-юнионов. Их цели очень разнились: от прекращения войны во Вьетнаме до борьбы с сексизмом в профсоюзном движении, с бедностью среди темнокожих женщин и женщин из рабочей среды, с патриархатом. Одни одобряли принятие поправки о равных правах. Другие — как, например, Вашингтонское отделение движения за освобождение женщин — ее отвергали как цель белых реформистов из среднего класса, достижение которой мало скажется на статус-кво. Это нашло отклик у вашингтонских членов Национальной организации по социальному обеспечению — главным образом неимущих афроамериканок. Их заботила в первую очередь бедность, и они боролись за улучшение жилищных условий, снижение стоимости проезда в транспорте и расширение медпомощи. Эти женщины скептически относились к идее, что работа — это своего рода освобождение. Этта Хорн и другие активистки, знающие по собственному опыту, что такое небезопасный малооплачиваемый труд и присущее системе соцобеспечения понуждение к работе (без учета детских нужд), всегда аккуратно отграничивали собственную деятельность от призывов к расширению трудоустройства женщин. Хорн — бывшая домработница, мать семерых детей и активная прихожанка — участвовала в манифестациях против полицейского расизма и в бойкоте универмагов, отказывавших в кредите получателям соцпомощи. Национальная организация по социальному обеспечению не называла свою деятельность феминистской, но, по мнению историка Энн Валк, ее участницы считали материнство в условиях системного «мужского превосходства» работой, уникальным образом угнетавшей и неоплачиваемой. Непропорционально большая доля женщин среди получателей социальной помощи и их разговоры о «мужском превосходстве» способствовали установлению сильной связи с феминистским активизмом[304].

Забастовка 1970 года в США породила многообразные практики. Закон запрещал бастовать участницам Организации женщин, занятых в федеральных учреждениях, и они призвали «сражаться умом, а не кирпичом». Активистки Чикагского союза освобождения женщин нанесли неожиданный визит на предприятие по производству фасованного мяса, откуда женщину уволили за то, что она привела на работу ребенка, и убедили менеджеров принять ее обратно. В Вашингтоне Национальная организация для женщин избрала основной тактикой потребительский бойкот. Протестуя против сексизма в рекламе, они назначили своими мишенями журнал Cosmopolitan, марку сигарет, средство для мытья посуды и спрей для женской гигиены. Активистки Вашингтонского отделения движения за освобождение женщин отправились к местной женской тюрьме и объявили, что «мужское превосходство лишает свободы всех женщин». Они бросали камни в тюремные окна, пытались докричаться до узниц, а позднее попытались собрать деньги, чтобы уплатить за них залог. Взаимодействие с заключенными оказалось довольно поверхностным, и усилия активисток собрать деньги на уплату залога или установить прочные контакты с женщинами в тюрьмах тоже ни к каким особенно впечатляющим результатам не привели. Создание политических коалиций — дело недешевое, и Вашингтонское отделение движения за освобождение женщин пришло к выводу, что сотрудничество с Национальной организацией для женщин обернулось «потерей энергии, потраченной на работу с группой, имеющей иные приоритеты». Другие женские группы не одобрили участие в забастовке мужчин. Чикагский союз освобождения женщин отмечал, что мужчины на собраниях «похоже, преобладали в толпе и имели непомерно большое влияние. Мероприятие снова оказалось не вполне нашим. Мы стали частью шоу для мужчин»[305].

Пикеты

Еще одним заимствованным у рабочего движения приемом стало пикетирование. Обычно его проводят на рабочем месте, но, как и забастовку, пикет можно провести и в местах подчинения женщин. В 1971 году в Сиэтле около сорока манифестанток пикетировали бар, где проходил конкурс «Горячие штанишки», на том основании, что мероприятие объективирует женщин. В том же году группа ирландок, разочарованных тем, что парламентарии не станут рассматривать законопроект о доступе женщин к противозачаточным средствам, с колясками пикетировала Ленстер-хаус, где заседает парламент. Женщины при этом пели: «We shall not conceive», то есть «Мы не зачнем», — переиначенный гимн движения за гражданские права «We Shall Not Be Moved». Несколько женщин проникли в здание через окно мужского туалета, который они и заняли. Разочарование тем, что парламент упорно отказывался обсуждать контрацепцию, привело 22 мая 1971 года к важнейшему для национального движения за освобождение женщин событию. Группа активисток, оспаривая запрет касательно оборота в Ирландии противозачаточных средств, собралась в Белфаст и пригласила с собой съемочные группы телевидения. В Ольстере женщины запаслись презервативами и спермицидной смазкой, но купить противозачаточные таблетки им не удалось: хотя в Великобритании торговлю ими разрешили в 1962 году, продавали их лишь по рецепту. Тогда ирландки накупили аспирина, который, предполагалось, таможенники не смогли бы отличить от контрацептивов. И действительно, вернувшись на поезде в Дублин, активистки заявили таможенникам о своих приобретениях, предъявили презервативы и на глазах у них приняли аспирин. Чиновники, окруженные феминистками, скандировавшими «Пропускай!», не осмелились арестовать нарушительниц. Женские акции гражданского неповиновения привлекли всеобщее внимание, но ждать перемен пришлось еще долго. Несмотря на постановление Верховного суда республики (1973) о том, что контрацепция есть «супружеское право», ирландское правительство, ссылаясь на противодействие католической церкви, не желало снять запрет. Лишь в 1980 году законодатели предоставили ограниченный доступ (только парам, состоящим в браке) к противозачаточным средствам. В следующие пятнадцать лет круг тех, кто вправе пользоваться контрацептивами, медленно расширялся. Аборты в Ирландии перестали быть уголовно наказуемыми в 2018 году после поистине исторического референдума. В 2019 году аналогичный референдум состоялся наконец и в Северной Ирландии.

Японки и кореянки прибегали к пикетированию, протестуя против торговли сексуальными услугами, особенно в сфере секс-туризма. В Японии и ее бывшей колонии Корее уже давно существовала система «кварталов удовольствия». Бордели действовали там легально, на основании лицензий, и секс-работницы время от времени работали по контракту. Например, кореянки-кисэн сделались обычными поставщицами сексуальных развлечений для высокопоставленных мужчин.

После того как в конце XIX века в Корею переселилось множество японцев, в корейских портах процветала проституция. С 1905 года, когда Япония объявила Корею своим протекторатом, колониальные власти в некоторой мере упорядочили секс-туризм. Эта система помогла подготовить почву для обращения в сексуальное рабство множества кореянок и китаянок, принуждавшихся в 1937–1945 годах к работе на «станциях утешения». «Женщин для утешения», которых заставляли заниматься сексом с японскими военными, помещали в бордели, где до 75 % женщин умерло или было убито. После поражения Японии в войне и образования в 1948 году двух корейских государств возобновились визиты в Южную Корею японских секс-туристов. В 1970-х годах стремительно расширялось «корпоративное спонсорство» и росло предложение так называемых туров «только для мужчин». До самого конца XX века содержание женщин в солдатских борделях во время Второй мировой войны не признавалось злодеянием. Еженедельные женские демонстрации в 1992–1994 годах у японского посольства в Сеуле, организованные Корейским советом по делам женщин, угнанных Японией в военное сексуальное рабство, в конце концов привели к извинениям и выплате компенсаций[306].

Подобно многим мужчинам из США и Европы, в 1970-х годах в Южную Корею и на Филиппины ездили секс-туристы из Японии. Южнокорейское правительство активно поддерживало секс-туризм, видя в нем источник валютных поступлений в страну, и сотрудничало с японскими компаниями ради прибыли от сексуального труда женщин. Возникновение более активного женского движения стало угрозой всей этой системе. Кореянки пикетировали сеульский аэропорт Кимпхо в знак протеста против приезда мужчин-японцев, а в 1974 году японки устраивали пикеты в зале отлета токийского аэропорта[307]. Протестующих особенно возмущала организованность «пакетного» секс-туризма. Мало того, японские фирмы, предоставлявшие питание и проживание, монополизировали эту отрасль, так что собственно корейским секс-работницам платили сущие гроши.

Когда регулирование в этой сфере было ужесточено и стало угрожать самой ее прибыльности, женщин из Южной Кореи и других стран стали привозить в Японию для работы в барах и массажных салонах. При этом им нередко запрещали пользоваться своими деньгами и отнимали паспорта, что лишало их возможности выйти из порочного круга эксплуатации. Тогда японки, вдобавок к манифестациям в аэропортах, стали организовывать убежища для иммигранток, сбежавших от сексуальной и трудовой эксплуатации.

Рост в конце XX века количества секс-шопов, торгующих порнографией и секс-игрушками, и в целом распространение в СМИ материалов порнографического характера стали для многих участниц движения за освобождение женщин причиной выйти на пикет. Бюллетень группы активисток «Женщины Сан-Франциско против насилия в порнографии и СМИ» в 1981 году поместил инструкцию «Как организовать пикет против порнографии», рассматривая эту тактику как подходящую для кинотеатров, телестудий и секс-шопов. «Женщины Сан-Франциско» указывали на необходимость привлекать внимание СМИ к акции с помощью нетривиальных лозунгов, скандирования и музыки, чтобы подчеркнуть активный характер сопротивления. (В качестве уместных назывались песни борьбы за гражданские права «We Shall Overcome», «Fight Back» и «We Shall Not Be Moved».)

В Лондоне в 1978 году женщины во время марша «Вернем себе ночь» пикетировали секс-шоп, а после ворвались внутрь и обклеили порнографические журналы своими стикерами. Шестнадцать женщин были арестованы. Они прямо указали на то, что образцом для них были суфражистки, бившие стекла[308]. В дальнейшем к арсеналу прибавилось разрисовывание и поджоги секс-шопов. Известный с 1970-х годов лозунг «Вернем себе ночь» стал лозунгом городских маршей против мужского насилия. Первый марш «Вернем себе ночь», упомянутый в феминистских медиа, состоялся в марте 1976 года в Брюсселе, скоро повторился в Риме и Западном Берлине, а 30 апреля 1977 года в ФРГ прошел ряд скоординированных маршей. Эти выступления были спровоцированы изнасилованиями и домогательствами, которым постоянно подвергались женщины на улицах городов, особенно в «кварталах красных фонарей». В маршах участвовали женщины с горящими факелами. При помощи музыкальных инструментов и импровизированной перкуссии они, с помощью звука и света, заняли враждебное им пространство. В 1977 году марши состоялись в Лидсе, Лондоне и еще семи английских городах, причем акция в Лидсе отчасти стала ответом на убийства женщин, совершенные в 1975–1980 годах «Йоркширским потрошителем» Питером Сатклиффом. Полиция в Лидсе попросила женщин ради безопасности оставаться дома в темное время суток, и это привело феминисток в ярость: почему женщины из-за мужского насилия должны прятаться? В ответ феминистки предложили ввести комендантский час для мужчин. Участницы Революционной феминистской группы Лидса расклеили якобы полицейские плакаты, призывавшие «все мужское население Западного Йоркшира» ради безопасности женщин «ежевечерне возвращаться домой к 20:00, чтобы женщины могли отправляться по своим делам, не опасаясь вас спровоцировать».

Марши под лозунгом «Вернем себе ночь» нередко проводятся и в наши дни, и дерзкое отвоевывание пространства нашло отражение во всемирном движении SlutWalk («Шлюхоход»). Оно родилось в 2011 году, когда полиция Торонто посоветовала женщинам, желающим избежать насилия, не одеваться «как шлюхи» (sluts). Оба формата выступлений неоднозначно восприняли секс-работницы, которых возмутило шумное вторжение в их рабочую среду и которые не всегда приветствовали обращение «шлюха». По отношению к мужскому насилию можно было выработать общую платформу, но для этого не всегда хватало взаимной деликатности. Многие сторонницы движения за освобождение женщин считали секс-работниц жертвами или соучастницами, и преобладавшие в XIX веке оценочные модели «спасения» ощущались и в конце XX столетия. Это породило невероятную напряженность в женском движении, которое крайне неохотно прислушивается к голосам тех женщин и людей с небинарным гендером, которые оказались вовлеченными в секс-бизнес. Всякая попытка «отвоевать обратно» пространство или оскорбительные категории (например, «шлюха») чреваты возникновением новых препятствий для открытости и сплоченности.

Тело и нагота

После акций протеста на конкурсе «Мисс Америка» в 1968 году выражение bra burner («поджигательница лифчиков») превратилось в синоним слова «феминистка». При этом, вопреки распространенному мнению, в те времена в Атлантик-Сити бюстгальтеры никто не сжигал. Да, феминистки 1970-х годов призывали отказаться от их ношения, но образ сжигания бюстгальтеров использовали главным образом противники феминизма, указывавшие на опасный, подрывной характер женского тела без одежды — не подпадающий под контроль со стороны мужчин и государства. Вопреки стереотипу, женская грудь и вообще женское тело в целом выступали важным объектом феминистского протеста.

В 2008 году группа украинских феминисток FEMEN решила выступить против торговли женщинами в Европе и бывших странах советского блока, например в Украине и в Молдове. Прежние усилия FEMEN привлечь внимание общества успехом не увенчались. Теперь же, обнажив грудь и написав лозунги на своей коже, активистки обратили на себя внимание журналистов всего мира. Эти женщины, импульсивные и дерзкие, стремились воспользоваться одержимостью СМИ женской грудью и вернуть феминизму интерес широкой аудитории. Активистки, протестуя против попыток запретить на Украине аборты, написали на груди лозунг: «Мое тело — мое дело». FEMEN революционным образом потребовали репродуктивной свободы и признали, не без иронии, расчетливое распоряжение женщинами собственным телом. Выступления обошлись FEMEN недешево: в 2013 году активисткам, после угроз расправиться с ними, пришлось покинуть Украину и искать себе убежища во Франции.

FEMEN отличают свою деятельность от нацеленного на равноправие феминизма, который они называют «историческим» или «американским». Для обозначения собственного представления о женском своеобразии они пользуются такими понятиями, как «ультрафеминизм» или «неофеминизм». Анна Гуцол, одна из участниц FEMEN, высказалась так:

Эта позиция опирается на давнее отношение к феминизму как к извращенному американскому или западному заимствованию, которое ассоциируется с колониальностью, и на столь же известную установку на отказ от целей своих предшественниц и акцент на «новизне».

Подобно Южной Корее в 1970-х годах, Украина в 1990-х и 2000-х годах стала притягательным для секс-туристов местом. Что же такое протестное обнажение FEMEN, подчеркивающее сексуальную эксплуатацию женщин: блестящий пиар-ход или капитуляция перед мужским взглядом? Конечно, СМИ иногда помещают изображение груди участниц FEMEN ради удовольствия мужской аудитории. Тела многих активисток стройны, молоды и соответствуют патриархатным стандартам красоты. FEMEN стремятся помешать эксплуатации женского тела, но при этом не демонстрируют полные, стареющие или увечные тела.

В последующем FEMEN критиковали за антирелигиозную позицию (особенно известны их антиисламские выступления). В 2013 году группа организовала в пяти европейских городах «топлес-джихад», желая поддержать мусульманок, которые в знак протеста стали практиковать в социальных сетях обнажение, полное или частичное. Несмотря на претензии FEMEN на «новизну», критики сочли их выступления исламофобскими или неоколониалистскими, подозрительно напоминающими попытки американцев европейского происхождения (по известному выражению Гаятри Спивак, специалистки по постколониализму) «спасать коричневых женщин от коричневых мужчин»[310].

Впрочем, обнажение в знак протеста — не изобретение FEMEN (вспомним выступления рыночных торговок в Нигерии в 1920-х годах и фабричных работниц в Южной Корее в 1970-х годах). Сомнительные, в силу расистских и исламофобских мотивов, аспекты использования FEMEN женского тела в знак протеста заслоняют собой исторические практики африканок и афроамериканок (свободных и рабынь), которые обнажались в знак протеста. Подобные акции имели особое значение для США, где темнокожие женщины исторически рассматривались как сексуально доступные.

Тело темнокожей женщины (все равно, в процессе труда или эротизированное) выставлялось напоказ, над ним глумились, его эксплуатировали. Занять трибуну или кафедру, как делали в XIX — начале XX века Фрэнсис Уоткинс Харпер, Ида Белл Уэллс, Мария Стюарт и другие темнокожие ораторы, означало добиться внимания особенно непростым для темнокожих женщин путем. Как широко известно, в 1858 году аболиционистка Соджорнер Трут, бывшая рабыня, сочла нужным обнажить грудь перед белыми слушателями в Индиане, заявившими, что она не женщина. Она напомнила, что выкармливала белых младенцев и что рабство разлучило ее с собственными детьми, и предложила слушателям тоже припасть к груди. Этот блестящий провокационный жест заставил аудиторию ощутить стыд и стал воплощением отказа Трут замолчать под давлением скептиков. Однако использование тел темнокожих женщин в политике было нелегко обсуждать, и сопровождавшиеся обнажением манифестации всегда проходят в условиях, когда восприятие значения женского тела обусловлено расовой, религиозной и классовой принадлежностью[311].

Несмотря на глобальное разнообразие феминизма, очевидны источники общего вдохновения и заметно заимствование приемов, при помощи которых феминистки боролись с неравноправием, требовали для себя места и добивались того, чтобы их услышали. Катализаторами выступают экономические и демографические изменения, война, смена политического режима. Активистки приобретали опыт политической организации в ходе других кампаний: в поддержку демократии, за искоренение рабства, в защиту гражданских прав, за национальное освобождение, религиозные реформы или увеличение оплаты труда. Слишком часто участие в этой «посторонней» борьбе разочаровывало женщин: они оказывались маргиналками, их не воспринимали всерьез. Женщины обратили свое разочарование в феминистское действие, но многие сохранили и приверженность классовой, национальной или религиозной борьбе и временами успешно соединяли их. Как мы видели, феминистки особенно преуспели в дестабилизации — по примеру анархистов — и в массовых выступлениях наподобие профсоюзных.

Смысл манифестаций разнится в зависимости от места их проведения и значения для самих активисток. «Воинственность» (если понимать под «воинственностью» буквально все, что может обозначать это чрезвычайно неконкретное определение) лучше характеризуется не тем, какая сила была применена, а той ценой, которую платили активистки за свою самоотверженность и смелость. В определенных условиях и обнажение груди, и раздача цветов могут быть сочтены воинственными актами. Феминистская деятельность, как правило, чествует жизнь, однако гибель решительных, неудержимых активисток (Джульетты Лантери, Фунмилайо Рэнсем-Кути и других) от рук военных, полицейских, членов вооруженных группировок показывает, насколько велик риск.