ЖИЗНЬ в стиле С

ЖИЗНЬ

— Хватит выкручиваться. Скажите толком, что Таня за человек? — Валентина в раздражении сжала губы. Ей надоело призывать Ирину к откровенности.

— Человек, как человек. Только, не умеет утраиваться в жизни, — прозвучала очередная увертка.

Валентина Петровна обвела критическим взглядом более чем скромное убранство комнаты, скептично оценила помятое лицо, ранние морщины, серую кожу и мешки под глазами Иры. Подруга Тани мало походила на преуспеющего человека, зато очень смахивала на начинающую алкоголичку.

— У меня с собой нечаянно коньячок оказался. Может за встречу? — предложила, доставая бутылку.

Ирина приободрилась. Поспешила на кухню за рюмками. За выпивкой беседа потекла живее.

— У Тани, наверное, было много ухажеров? — спросила Валентина Петровна с равнодушным лицемерием. — И сейчас, наверняка, кто есть. Она женщина симпатичная, стройная, милая, такие нравится мужчинам.

— Мужчинам нравятся другие бабы, — последовал возмущенный ответ, — И никого у нее нет давно. И не скоро появится. Юрченко ей всю охоту до мужиков отбил. Молодая баба, а живет, как монашка. Когда Танька меня слушалась, у нее не было отбоя от кавалеров, — второй налитый до краев фужер сделал Иру разговорчивой.

— Когда это было?

— Пока Генка не вернулся.

Этот период Таниной биографии Рощину интересовал мало. Потому истории о похождениях двух подруг слушала Валентина Петровна не очень внимательно. Пока не уловила странную фразу:

— Я тогда со скульптором одним познакомилась, чокнутым импотентом. Он вырезал из дерева богиню, установил на своей даче и ждал, когда дура деревянная вернет ему мужскую силу.

Валентина Петровна потянулась за сумкой, нашарила таблетку валерьянки, незаметным движением, положила в рот.

— Фамилию не помните?

— Двойная какая-то.

Скульптор-импотент с двойной фамилией и деревянной богиней на даче обитал в дачном поселке по соседству с Андреем.

— У меня как раз день рождения был, — продолжала Ирина. — Я Таньку и пригласила на блядки. Она знала, зачем ехала. Так что, пусть не особенно кичится своей порядочностью.

— На блядки! — Валентина Петровна не удержалась от возмущенных интонаций.

— На блядки! — отчеканила Ирина. — И не делайте старушечье лицо! У вас в молодости всегда мужик под рукой был?

— Не всегда, — призналась Рощина.

— И у меня не всегда, и у Таньки. А дело, знаете ли, житейское, хочется.

— Ну, хорошо, — Валентина припомнила некоторые моменты своей биографии. Одни вызывали смущение, другие — откровенный стыд. Действительно, дело житейское, хочется, потому получается не всегда красиво и высоконравственно. Вернее, получалось. В перерыве между первым и вторым замужеством и у нее были случайные мужчины, не очень достойные связи и отношения, которыми не приходилось гордиться. Теперь, слава богу, это в прошлом. Теперь упрекать себя не в чем. И, наверняка, не стоит упрекать других. Рощина вздохнула, что это я, и в правду как старуха, подумала сердито. Тут такое творится, а я о морали беспокоюсь.

— И с кем же Таня развлекалась? — полюбопытствовала с безразличным лицом.

— Разве я помню, — отмахнулась Ирина.

— Если постараться и вспомнить, — последовал совет, — можно подзаработать деньжат.

— Зачем вам Танькины хахаля? Она — баба честная, двум сразу никогда не давала. У нее принципы. Она порядочная больно, с кем не переспит, за того замуж собирается. А на блядках женихов нет, одни, простите, ебари. …

— Так с кем развлекалась Таня? И как часто была с вами на блядках? — Валентина Петровна достала десять долларов. — Только не вздумайте врать. Я проверю каждое слово.

— Ничего проверять. Танька со мной ездила один раз. Больше я ее не звала. Она и так мне весь праздник испортила. Во-первых, я ее привезла и чувствовала себя в ответе. Мужики — как звери, творят порой несусветное, особенно выпив лишнего. А Танька — дурочка наивная. Мало ли. Во-вторых, она мне в тот вечер дважды перешла дорогу. И с хозяином дачи, и с его соседом-писателем. Они мужики холостые, денежные, перспективные, могли бы помочь в жизни бедной девушке.

— Тане? — уточнила Рощина, стараясь не думать, что в соседях у скульптора, жившего в конце улицы, имелся всего один писатель, Андрей.

— Мне! — буркнула Ирина. Воспоминания о тех временах вызывали у нее глухую тоску. После возвращения из-за границы у нее водились деньги и мажорные мужики. Если бы она не суетилась, не ложилась под каждого, может быть жила бы сейчас иначе. Ирина с сожалением посмотрела на пустую бутылку и горько вздохнула.

— Танька сразу приглянулась хозяину. Он вцепился в нее мертвой хваткой и стал накачивать водкой. В самый неподходящий момент явился сосед и уволок Танюху в сад, к этой самой скульптуре. Там они пробыли до утра и видимо неплохо развлеклись, потому что мужик у меня потом раза два про Танюху спрашивал, телефон просил. Я из вредности не дала. Буквально на следующий день после той вечеринки вырисовался Юрченко, стал Таньке мозги и другие места компостировать. Что ж ей все, а мне ничего? Так не честно!

Господи, чуть не взвыла Валентин, эта шалава еще о честности толкует!

— А как зовут соседа, не помните? Какой из себя? Где живет?

Ирина выразительно посмотрела на пустую бутылку: нет коньяка — нет разговора!

— Понятия не имею, — сообщила сердито. — Знаю, что холостяк, писатель, при деньгах. Впрочем, на тех дачах бедные не живут.

— И последний вопрос: когда случилась эта история?

— Когда? — подняла брови Ира. — Так я же говорю: накануне у меня был день рождения…

Валентина Петровна решительно шагала по улице и в такт шагов твердила самой себе: не может этого быть, не может. Не может! Называя фамилию Таниной дочки — Маши Юрченко в регистрационное окошко детской поликлиники и, принимая из рук ухоженной служащей карточку, она едва дышала от волнения.

— Помоги мне, Господи… — прошептала чуть слышно и рискнула, посмотрела на обложку.

Девочка родилась ровно через девять месяцев после дня рождения Ирины. И, следовательно, ее отцом мог быть писатель, с которым Таня развлекалась на даче у скульптора.

«Этим мужчиной мог быть Андрей, — всю дорогу до дачного поселка Рощину терзала шальная мысль. Перед мыслью отступали логика и воспоминания о бесплодии брата. — Мало ли что врачи сказали! Мало ли что один процент вероятности! Нам много не надо, нам одного процента хватит!»

— Я хочу посмотреть на вашу потрясающую работу, в городе о ней только и говорят, — не мудрствуя лукаво, вывалила Валентина в лицо растерянному скульптору. То, что деревянную богиню она видела много раз, никоим образом не смущало ее. Чтобы узнать подробности Таниного пребывания в этом доме Валентина выдала бы и не то.

— Да? — недоверчиво протянул пьяноватый по обыкновению гений и, путаясь в ногах, побрел в сад. — Вот, она моя красотулечка, моя девочка, моя лапочка…

Невнятное подобие женщины, в которой, тем не менее, чувствовалась энергия, страсть и призыв, полуприкрытыми глазами косило в даль. Нет! Богиня целилась точнехонько на окна Андреевого коттеджа!

— Ну как? — Автор с опаской глянул на гостью. В прежние визиты, Валентина мало интересовалась его творчеством, больше скандалила и требовала не спаивать брата. Были крики, угрозы, даже битье посуды. После обещания спалить дачу, сад и эту самую богиню, скульптор отступился от Андрея. К чему рисковать и затевать войну со вздорной бабой? Рощин, конечно, неплохой мужик, но его сестрица-то — настоящая фурия.

— Невероятно! — ахнула Валентина Петровна. Богиня была невероятно похожа на Таню и «Модницу» Спиро. — Не — ве— ро— ят — но!

Глядя на богиню наслаждений, так скульптор обозначил свое детище, Рощина шевелила губами в немых не очень цензурных выражениях. Грубо выструганная из цельного дерева, перекошенная от сладострастной гримасы, физиономия была очень, ОЧЕНЬ, похожа на «Модницу» Спиро и настоящую живую Таню. Лица отличались только выражением. Таня была напряжена, насторожена и откровенно, банально несчастлива. Модница надменно и спесиво радовалась жизни. Богиня олицетворяла сытое, животное чувственное удовольствие.

Пораженное молчание польстило скульптору.

— Хороша? Правда? — ему хотелось славословий.

— Вы — гений! — Сестра писателя знала, как обращаться с богемой.

— Что есть, то есть, — признал хозяин и покачнулся.

— А, правду говорят, что работы настоящих мастеров могут материализоваться?

— Бывает, — признал ваятель.

— С вами подобное случалось?

— Не раз.

— А с этой дивой связана какая-нибудь история?

Если отбросить повторы и пьяный лепет, суть рассказа свелась к следующему: да, талантливые работы имеют обыкновение воплощаться в реальность, это давно и хорошо известно всякому кто занимается творчеством. Да, богиня не стала исключением и предоставила создателю возможность лицезреть себя во плоти. Однажды в доме появилась барышня, очень похожая на деревянную богиню. На автора тот час снизошла благодать. Он почувствовал эрекцию (свои интимные проблемы ваятель обсуждал со всяким, кто готов был его слушать), и чтобы поддержать кураж, поднялся на второй этаж, в спальню, за виагрой. Вернувшись, он увидел, что Андрей уводит девушку в сад. На пистон, хмуро добавил хозяин.

— Это точно был Андрей? — подалась вперед Рощина.

— Конечно, — вздохнул тяжко скульптор. — Мне надо было поверить в свои силы, не бояться, не суетиться. В творчество и любви побеждают смелые. В творчестве я иду вперед, а с бабами, почему-то, теряюсь. Почему, а?

Поборница трезвого образа жизни, Рощина, подумала: пить надо меньше. Но промолчала.

— Знаете, как я жалею, что упустил ту барышню?

— Не знаю.

— Когда судьба дарит художнику такой шанс, все его проблемы уходят. И мужские и творческие. Наступает золотой век: все ладится, спорится. Деньги и успех сами плывут в руки. На сердце радость, голова ясная, хочется работать и любить.

— Все мужские проблемы уходят? — переспросила Валентина Петровна, подразумевая брата. Она не подумала, что неловкой фразой заденет собеседника. Сосед неожиданно счел нужным обидеться и, буркнув: «Злая вы, Валентина, женщина», махнув рукой, не прощаясь, вернулся в дом.

Валентина Петровна проводила насмешливым взглядом понурую фигуру, еще раз оценивающе примерилась к лицу богини. Брови, губы, нос, даже разворот головы — все напоминало Татьяну. Инородно выглядела только чувственная гримаса. Впрочем, через несколько минут, мнение пришлось изменить.

Дверь в доме Андрея была открыта. Валентина заглянула в кабинет, на кухню, в гостиную. Никого.

— Аа-аа… — донеслось невнятное бормотание из Таниной комнаты.

Валентина вздрогнула. Вчера вечером, собираясь к Тане, Андрей был взвинчен и раздражен. Хотелось, верить, что за прошедшие сутки брат не наделал глупостей.

— Аа-а… — бормотание переросло в продолжительный стон. Валентина Петровна сделала несколько шагов и замерла перед распахнутой дверью. То, что она увидела, не предназначалось посторонним.

Сплетенные страстью обнаженные тела женщины и мужчины, финал сексуального действа.

— Аа-аа… — Танино запрокинутое лицо передернула судорога, рот раскрылся в немом крике, руки сжались в кулаки. Через мгновение оборвались ритмичные движения Андреевых бедер, окаменела мокрая от пота спина, напряженные мускулы, упирающихся в кровать рук, выгнулись дугой, подбородок взмыл ввысь.

Валентина на цыпочках засеменила по коридору.

— Все равно я тебе не верю, — полетела вдогонку фраза. В спальне продолжился прерванный разговор. — Я вообще женщинам не верю. — объявил Андрей. — Хищное лживое племя. Имя вам — корысть и обман. Все кто появлялся в моей жизни, интересовались не мной, а моими деньгами. Они хотели замуж за писателя и его счет в банке. И ты такая же! Или скажешь, нет?

«Она очень сглупит, если начнет убеждать его в своей порядочности», — Валентина невольно прислушалась.

— Бедненький, — сказала Таня. За этим раздался звонкий звук поцелуя.

— Я говорю совершенно серьезно, — в голосе Андрея звучали детские обиженные ноты.

— Все люди разные, и хотят разного, — примиряюще произнесла Татьяна.

— Ты не о всех, ты о себе скажи. Что тебе от мужчины надо.

Сексуальный марафон сделал откровенным только Андрея. Таня легко ушла от вопроса.

— Счастья. А тебе?

— Мне нужно от женщины взаимопонимание, нежность и обожание.

— Обожание? — удивилась Татьяна.

— Да. Обожание.

В ответ пролилось задумчивое молчание. Таня примеряла к себе непривычное слово.

— Это очень много, — вынесла вердикт и добавила: — даже взаимопонимание это очень и очень много. А обожание — это вообще экстрим какой-то. Обожать можно детей, но не мужчину. Мужчины для этакого чувства слишком приземленные создания.

— Ты судишь о мужчинах, по своему бывшему супругу. А минуту назад утверждала, что все люди разные.

— Генка не всегда был подонком. Если бы он не пил и хоть немного любил детей, с ним можно было бы жить.

— Как можно не любить собственных детей? — удивился в свою очередь Андрей. И спохватился: — Прости, мы условились, о детях ни слова.

— Да, когда идешь на аборт, о детях говорить не стоит.

«Какой еще аборт! — едва не закричала Валентина. — Не будет никакого аборта. Я смогу защитить своего племянника или племянницу от вашей глупости!»

— Сколько ты делала в жизни абортов? — поинтересовался Андрей.

— Это будет второй..

— И оба якобы от меня. — голос брата стал враждебным.

— Хватит, довольно, пусти, я уйду.

— Нет.

Валентина вздохнула тяжело. Брат мучил и себя, и терзал Таню.

— У меня не может быть детей! — сказал Андрей. — Понимаешь, не может? Вероятность того, что я бесплоден 99 %.

«Но один-то процент у тебя есть! — ответила за Таню Валентина. Та так и сказала:

— Может быть, это и есть тот единственный шанс?

— Я не верю в чудеса! — Андрей был невыносим.

Стараясь не шуметь, Валентина выскользнула из дому. В саду достала мобильный, набрала номер Андрея.

— Да, Валечка, — отозвался он.

— Ты где?

— На даче.

— А Таня где?

— Тут, рядом.

— Ну и как дела?

— Нормально.

Больших откровений не предвиделось? Валентина вдохнула. Ладно.

— Выйти к озеру. Есть разговор.

Андрей появился спустя полчаса. Прощание с Таней, несколько, затянулось.

— К чему эта конспирация?

— Сядь, — Валентина прихлопнула рядом с собой по еще теплому песку. — И послушай, что я скажу. Тане нельзя делать аборт. Это, во-первых. Во-вторых, не исключено, что…Маша — твоя дочка. За несколько дней до ее зачатия, Таня была в гостях у твоего соседа скульптора и имела сексуальные отношения с …тобой. Ты отбил у скульптора и провел ночь у подножия деревянной богини.

Тот случай Андрей помнил отлично. Проработав целый день, вечером он заглянул «на огонек» к соседу. Отворил дверь, шагнул в пьяную полутьму праздника, поморщился с устатку от громкой музыки, предвкушающим взглядом оценил обстановку. Веселье было в самом разгаре. Посреди комнаты топталось несколько пар. Движения больше напоминали преддверие сексуальной игры, чем танец. На диване толстяк шарил под юбкой у длинноногой блондинки. У окна целовалась парочка. Девушка была голой до пояса, мужик торопливо расстегивал рубаху. Из смежной с гостиной комнаты раздавались стоны, кто-то уже получал удовольствие.

Рощин довольно хмыкнул: он закончил писать эротическую сцену и чувствовал изрядное возбуждение. Которое, без прелюдий и забот можно было слить любой подвернувшейся бабенке.

Навстречу метнулась пьяная симпатичная барышня, повисла на шее, привалилась мягкой грудью. Девчушку кто-то хорошо «разогрел». Она кипела от страсти, как самовар и твердила как заведенная: «я тебя хочу».

Рощин оглядел публику. Никто не скучал в одиночестве, у каждого была пара. С чистой совестью Андрей увлек барышню к двери. У порога обернулся. По лестнице, со второго этажа спускался сосед. На лице растерянность, ищущий взгляд.

— Но… — пропажа обнаружилась в объятиях Рощина. — Как же так…

Андрей пожал плечами, извини, друг, отпускать добычу он не собирался. На вечеринках у скульптора царили более чем свободные нравы. Кто первым, а кто вторым получит ту или иную девчонку значения не имело. Позже или раньше каждый имел ту, что хотел.

«Не велика беда, будет следующим. Для него так будет даже лучше», — подумал Андрей, укладывая барышню на одеяло, которое всегда хранилось в специальной нише в основания деревянной богини.

Нет, переменил он мнение чуть позже, с такой горячей штучкой соседу не совладать. Пусть устанет, тогда уж…Спасая соседа, Рощин не отпускал ненасытную девчонку всю ночь. И с удовольствием продолжил бы отношения дальше. Однако утром, когда Андрей проснулся, девушки рядом не было. Не появлялась она больше и на вечеринках у соседа. Подружка сказала «поезд ушел». Ушел, так ушел, хмыкнул Рощин, бегать за поездами он не привык.

…Андрей напрягся, постарался увидеть ту сцену, как бы со стороны. Иногда это помогало. Сейчас нет. Как ни старался, он не мог сказать определено: Татьяна ли была с ним тогда или другая женщина.

— Машенька родилась через девять месяцев после вашего свидания, — продолжила Валя. — Правда, буквально через несколько дней вернулся Геннадий. И, наверняка, сразу же уложил Таню в постель. От кого она забеременела сказать трудно. Но на 50 % это мог быть ты.

— Глупости, — не очень уверенно опроверг Рощин.

— Конечно, глупости, но это уже второй случай, когда вы занимались любовью, а потом Таня беременела.

— Третий, если считать ее нынешнее состояние.

Валентина поджала губы.

— Андрюша, ты с этим надо что-то делать!

— Что?

— Я не знаю. Но это еще не все, — следующие аргументы лежали в плоскости иррациональной. — Я была сегодня у этого алкаша-скульптора, рассматривала его деревянную дуру, возле которой вы кувыркались той ночью. У нее Танино лицо. Или, если хочешь, лицо твоей «Модницы».

— Тебе показалось.

— Сходи, проверь.

Рощин поднялся, стремительно направился, но не к дому скульптора, а к озеру и как был в одежде и обуви, рухнул лицом вниз в воду.

Валентина с сожалением посмотрела на брата. Бедненький.

— Не утони.

— Ерунда, — донеслось глухое бормотание.

— Эта богиня, кстати, прочим пялится на окна твоего кабинета.

— Чушь какая! — Андрей вернулся и снова сел рядом. — Кто пялится? Богиня? Да у нее глаза закрыты!

— Неплотно.

Тяжелое молчание увенчалось простым вопросом:

— Валечка, как же быть?

— Сам решай.

— Ты хочешь, чтобы я сделал экспертизу на отцовство?

— Какая разница чего я хочу, сам-то ты чего хочешь?

— Уже не знаю. Валя…

— Что мой хороший?

— Если…. — в голосе брата звучала мука, — если Таня делала аборт от меня, если она сейчас беременна от меня, если Маша моя дочка, может быть тогда и Никита мой сын?

Валентина нервно передернула плечами:

— Я тоже об этом думаю.

— Бред…. — Андрей сорвался и стремительно скрылся в темноте. О сестре, оставленной на задворках пустынного пляжа, он даже не вспомнил.