Глаза Сатаны

Глава 3

Казаки остановились в сумерках. Кони сильно устали, потели, шли тяжело. Погони больше не было видно, но Демид с Карпо решили продолжать двигаться на север, немного заворачивая дальше к западу.

— Будем отдыхать здесь, — бросил Демид, оглядел местность с низкого бугорка. — Вон ниже протекает речка. Надо искупать коней и самим освежиться. Поехали, нечего прохлаждаться.

Речка оказалась совсем узенькая. Слегка каменистое дно позволяло отчётливо просматривать мальков, рассыпавшихся при приближении к ним.

В самых глубоких местах вода едва доходила до пояса, но и это было наслаждением и для животных, и для людей.

В молчании поели холодного мяса с хлебом и луком, костёр не разводили. Перед отходом ко сну Карпо мрачно заметил, ни к кому не обращаясь:

— Что-то мне сдаётся, что коней след оседлать. Пусть будут готовы.

— Гм! Думаешь, могут выследить нас проклятые ляхи? — Демид с недовольством посмотрел на друга. — Ладно, Карпо. Согласен. Тогда и посторожить не мешает. Вон Ивась уже спит, сосунок. Умаялся, дохляк.

— Он жилистый, Демид. Такие выносливые.

— Тогда ложись, Карпо. Я и лошадьми займусь, и посторожу. Потом посплю.

Карпо тут же шумно засопел, похрапывая, а Демид ещё долго сидел на седле, раздумывая и прикидывая что-то в уме.

Посмотрел на звёзды, определяя время, встал и прошёлся, поднявшись на невысокий косогор — обозреть местность. Месяц уже повзрослел, тускло освещал всхолмлённую равнину. Ничего подозрительного не заметил. Даже потом лёг на землю и долго вслушивался в звуки матушки-земли. Всё тихо, только неспешные переступания их коней, пасшихся поблизу, доносились до слуха.

Вернулся. Седлать решил попозже, ближе к полуночи, а сейчас блаженно привалился к седлу и потянулся усталым телом. Вдруг вскочил, поняв, что задремал. Старая привычка и опыт прежних лет позволили ему вовремя прервать чуть было не начавшийся в голове отбой.

Подумал недовольно: «Старею, видно!»

Он опять поднялся, прошёлся, посмотрел коней, подогнал в кучу. Дотом, видя, что больше стало невмоготу терпеть желание поспать, толкнул Карпо ногой в бок, молвив тихо:

— Покарауль, Карпо. Больше не могу. Что-то ослаб я сегодня. Встань.

Карпо с кряхтением поднялся, попил немного, брызнул воды в лицо, пошёл к коням. Не удивился, что они не осёдланы, подумал и пошёл дальше проверяя местность и звёзды. Похоже, что ночь перевалила за половину.

Через час, как показалось, Карпо всё же стал неторопливо седлать коней. Сон сильно и беззастенчиво наваливался на него, мутил голову, но работа отвлекала от этого наваждения.

Он долго возился, потом принялся жевать кусок сала с коркой хлеба. Посмотрел на небо и решил, что до рассвета не больше часа. И тут кони что-то запрядали ушами, а одна кобылка тихо, утробно и возбуждённо загоготала. Издали донёсся ответ. Он был ещё далеко, но Карпо, словно лесной зверь тут же всё понял. Бросился к друзьям, пинками растолкал их.

— Ляхи близко! — прошипел он и бросился к коням.

Никто ничего не спросил. Молча, словно волки, казак с парнем вскочили на забеспокоившихся коней, крутанули их и лёгкой рысью потрусили за Карпом. Тот пустился в противоположную сторону от звука конского ржания.

Они не оглядывались. На ходу проверили пистолеты. Неторопливо, продолжали двигаться вниз по яру. Сзади послышались приглушенные расстоянием голоса. Это говорило, что поляки всё же поддались азарту и замыслили изловить беглецов.

— Молодец ты Карпо, — обернулся Демид к другу, — Как это ты услышал их?

— Кобылка подмогла, Демид. Голос подала. А дурак-жеребчик ответил. Они были в четверти версты, наверное.

— Повезло нам и на этот раз.

— Теперь бы оторваться от них подалее. Не охота чуять за спиной врага.

Солнце уже сильно склонилось к земле, когда с пригорка увидели деревню на берегу речки. Дворов двадцать или больше, утопавшие в буйной зелени дерев. Недалеко стадо коров с вездесущими козами.

— Что-то у них деется, — протянул Карпо, приставив ладонь ко лбу. — На майдане[1] народ. Подъедем?

— Можно. Что нам грозит? Ляхи должно быть бросили нас, а тутошние не помеха. Спускаемся. Харчами надо разжиться, а то почти подъели всё.

Прогрохотав по шаткому мосту, казаки оказались вблизи майдана, где толпа крестьян окружила группу гайдуков человек пять.

Растолкали конскими грудями толпу и остановились в середине. Пять ретивых гайдуков с обнажёнными торсами привязывали мужика к бревну, лежащему на колодах. Двое других мужиков стояли со связанными руками за спиной.

— Что тут случилось, люди добрые? — наклонился Демид к старику в холщёвой драной рубахе.

Тот обернулся. В глазах застыл страх, но ответил, задрав бородёнку:

— Свобод, вольности былой требовали, пан казак. А пан и осерчал. Вишь, как лютуют! Ироды, нехристи проклятые, — голос деда заглох, соседи зашикали.

Прихвостни пана, стоящего тут же, закончили вязать мужика, обернулись за дальнейшими распоряжениями.

— Пять десятков батогов этому быдлу! — объявил вальяжно пан помещик. Потом, словно спохватившись, добавил злорадно: — И за каждый крик добавить один удар. Начинайте, с Богом!

Ивась со страхом заметил, как Демид не спеша вытащил из седельной кобуры пистолет, проверил его. В это время экзекуция началась. Толстый прут размеренно падал на уже полосатую спину мужика. Тот кряхтел, извивался, но не кричал. Тело его дёргалось при каждом ударе. Один из подручных при этом чуть приседал и громко отсчитывал удары.

Демид, заметив, что Карпо одобрительно кивнул, поднял пистолет и нажал на курок. Выстрел грохнул так неожиданно, люди были все поглощены ужасным зрелищем. Палач вдруг медленно осел на землю, а красное пятно на спине расплывалось ручейками крови.

Грохнул второй выстрел, люди бросились врассыпную, Демид бросил коня к гайдукам, махал саблей, краем глаз заметив, что его примеру последовали и друзья.

Палачи разбегались, искали своё оружие, не успевали его схватить, как их нагоняли взбесившиеся кони. Один гайдук уже лежал с рассечённой головой. Пан помещик сидел на земле с белым лицом, зажимая рану в животе окровавленной ладонью.

Майдан мгновенно опустел. Убежали и палачи-приспешники. Остались лишь связанные бунтари, горя глазами в ожидании избавления.

— Ивась, освобождай казаков! Режь верёвки! Карпо, собери оружие!

Ивась с бледным лицом спрыгнул с седла, трясущимися руками, едва не ранив несчастных, освободил от пут, бросился к привязанному. Тот крутил головой, торопя глазами, не в силах вымолвить слово.

— Пан казак, — закричал один из освобождённых, — надо изловить их, — кивнул на сидящего пана, уже готовившегося предстать пред высшим небесным судом. — Они могут привести подмогу из соседнего маетка!

— Хватай оружие и гони! Вот пистоль возьми — заряжен. Смотри не потеряй! — И Демид деловито подошёл к раненому пану. Тот глаз не поднял. Дух его готовился отлететь. Демид отошёл, обернулся к избитому, спросил: — Как ты? Кличут как?

— Хрящом кличут, пан казак. Я из москалей, но давно уже живу здесь. Да вот не стерпел, поднял голову.

— Тут тебе делать больше нечего, Хрящ. Семья есть?

— То-то и оно, пан казак. Куда мне от неё?

— Дурень! Тебя тут же забьют до смерти. На, передай жене немного, пока ты в бегах будешь. Проживёт, надеюсь. Руки-ноги есть, огородом кормиться будет, а ты иди к нам. Сдюжишь?

— А чего ж, пан казак! Я здоровья готов, раз такое дело, — и взял несколько монет серебром. — Можно я до детей?

— Валяй, но не шибко задерживайся. Скоро наши прибегут. Уходить будем.

Двое селян появились вскоре, но двигались медленно. Один поддерживал другого и даже Ивась понял, что случилось недоброе. В страхе заметил:

— Дядя Демид, кажись ранен… один.

— Поглядим, — недовольно бросил Демид и приблизился к кучке мужиков, толпившихся поблизости. — Что, селяне? Чего так притихли?

— Э, мил человек, — отозвался бойкий на язык мужик с бритым подбородком, — чего тут много говорить, когда паны и вовсе озверели. Сам глядел, что у нас деется.

— Богу дуду отдал ваш пан. На недельку вздохнёте хоть, пока наследники не нагрянут. Так?

— Так-то так, мил человек, да нам от этого как бы худо не случилось. Были многие из нас вольными казаками, да то времечко прошло. Жди теперь ещё больших притеснений. Вон Фома семью бросает. А что делать ему?

— Будто не привыкли к ярму! — зло вскричал Демид. — И остальное перетерпите. Такая доля у нашего народа. Кто виноват, что земли наши разодрали на шматки свои же? Теперь под Польшу отпали. Дурни, одно слово!

Ивась кликнул Демида.

— Добрый человек, — обратился к подошедшему Демиду раненый, — что присоветуешь мне, поранен я.

Демид склонился к кровоточащей ноге, из бедра которой обильно сочилась тёмная кровь.

— Рана пустяковая, одначе без знахарки трудно будет. Ползи к ней, и побыстрей. Тебя как звать будет? — повернулся он к второму мужику.

— Меня-то? Омелько, пан казак. Омелько Брыль.

— Я к чему? — продолжил Демид, провожая раненого, подхваченного мужиками. — Фома-москаль решил с нами уйти. Ты-то что решил?

Этот, ещё молодой мужик лет двадцати пяти, помялся, потом молвил неуверенно, потупившись:

— Видно, остаться здесь — самому в петлю залезть, пан казак. Да и мало что я могу здесь потерять. Всё и так отобрал проклятый! — И он бросил на сидящего ещё пана злобный взгляд своих карих глаз. — Пойду с вами, пан казак! Вот только коня я не догадался взять из конюшни пана.

— Это поправимо. Мимо поедем, заберём. И харчей не мешало бы прихватить побольше. А с оружием как?

— Да кто ж о нём вспомнил-то? Теперь надо и о нём подумать. Мы тех собак порешили, а оружие при них осталось. Да и в доме пана можно поживиться — там одни слуги да супруга остались. Блажит…

— Хорошо, Омелько. Приготовься, хотя, что тебе готовить? В доме пана заберёшь всё, что нужно. Семья есть?

— Уже нет, пан казак. Один я остался, — в голосе мужика слышны были неподдельное горе и озлобленность.

— Тогда и раздумывать нечего, — заметил Демид, избегая тяжёлой для мужика темы. — Скоро Фома вернётся — сядем и поедем. Темнеет, а мы всё ещё торчим тут. Поспешать надо. Где пистолеты?

— Ой, пан казак! Мы с перепугу всё побросали! Что теперь будет?

— Ивась, дождёшься Фому, догонишь нас, а мы поспешим, дело не терпит. К дому пана поспешайте.

Демид пустил коня скорым шагом, Омелько семенил рядом.

Дом пана голосил бабьими голосами. У крыльца топтался конюх и нерешительно поглядывал на приближающихся всадника и пешего.

— Ну-ка, приятель, — грубо молвил Демид конюху. — Оседлай нам пару лучших коней, да поторопись! Спешим мы.

Подошёл Омелько, довольно вздохнул, протянул два пистолета.

— Слава Богу! Сохранились. Боялся, что уволокут!

— Больше не теряй, казак!

— Я ж не казак, пан! Никогда пистоля и в руках не держал. Выстрелил он, так я тут же его отбросил. Испугался дюже. Боязно…

— Привыкнешь. Это дело нехитрое. Всяк с этого начинает. С конём управишься? Иди в дом. Поищем чего-нибудь.

Демид не стал ожидать ответа. Он шагнул в сени большой хаты под соломой. Там горела лучина, а в открытую дверь виднелась горница со свечами в бронзовом канделябре.

В горнице рыдала женщина, рядом с кувшином воды стояла девушка. Она обернулась на звук шагов, в глазах застыл страх, граничащий с ужасом. Демиду стало не по себе от этих мечущих глаз.

— Ты чего? Не трону, не бойся! Для этого можно взять эту панну, — и он вздёрнул подбородок на женщину.

Та села, злобно уставилась мокрыми глазами на казака, прошипела с сильным польским акцентом:

— Проклятые! Быдло! Свиньи, звери!

Демида ударило в голову от этих презрительных слов, полных открытой неутолимой злобы. Глаза его прищурились в недобром смятении. Рука взметнулась и нагайка рассекла воздух, опустившись на мокрое лицо, горящее неукротимой ненавистью.

Женщина и девушка взвизгнули, девушка в ужасе прикрыла рот рукой, а полячка задохнулась от боли и неожиданного удара.

— Никогда не думала, как это другим приходится, сучка?! — прошипел Демид, чувствуя, как ярость разгорается в нём. — Ты ещё смеешь жаловаться? Я покажу, как мучается народ от таких, как ты, потаскуха польская!

Женщина готова была ответить, но новый хлёсткий удар нагайки вырвал из нутра женщины лишь очередной вопль боли и ужаса.

— Ты сама напросилась, сука! Эй, ты, — повернулся он к девушке. — Где у них деньги, драгоценности? Тотчас принеси! Убью обоих!

Вид Демида был столь грозен, что служанка метнулась в другую комнату, оставив дверь открытой. То была спальня, виднелась кровать под дорогим узорчатым покрывалом, мрачно поблёскивающим в густых сумерках.

Омелько стоял, словно изваяние, не смея шевельнуться. Демид обернулся к нему, посмотрел в лицо, спросил шипящим голосом:

— Де хочешь попробовать панской плоти, Омелько? Сладкая, душистая, а?

Омелько затряс отрицательно головой, не в силах вымолвить слово. Он бы и ответил чего, но язык не слушался.

— Ладно тебе, друг! Иди, отбери себе из одежды и обувки чего получше. Да не стесняйся. Казак должен выглядеть достойно. Пану больше ничего в этом доме не понадобится. Иди же и поторопись!

Женщина больше не выла, не плакала, только смотрела молча злобными глазами. Даже слёзы высохли. И Демиду показалось, что она только и ждёт, когда он покинет её дом и ей представится возможность насладиться местью, вымещая всё на несчастных селянах.

Он подошёл вплотную. Хозяйка не испугалась. Только плотнее сжала в кулаке надушенный мокрый платок.

— Тебе больше ничего не понадобится в этом мире, сучка! — голос Демида шипел, глаза так и оставались прищуренными, лицо бледно. Он рванул с её шеи цепочку с кулоном, оглядел руки, грубо сорвал перстни, обдирая кожу с пальцев, осмотрелся. Больше ничего здесь не было.

В это время вернулась девушка с двумя шкатулками в трясущихся руках.

— Ключей не нашла, — пролепетала она бледными губами, не смея поднять глаза на Демида.

— Не трясись, дурёха! Сейчас откроем, — он выхватил из ножен саблю и сильно рубанул по большей из шкатулок. Крышка разлетелась на щепки и перед глазами сверкнула груда золоти и серебряных монет. — Вот это порядок, посмотрим, что в другой.

В другой оказались женские драгоценности, и их было много.

— Видишь, девка, какие богатства накопил пан с панной? И всё это нашим с тобой горбом! Теперь пусть попробуют откупиться перед Господом за все свои паскудные дела!

Он вытащил перстень с фиолетовым камнем, посмотрел на девушку.

— Возьми себе, тебе пойдёт. Будешь красоваться перед женихом.

Она испуганно отвела руки за спину, отступила назад, прошептала в страхе, вскинула глаза, полные ужаса:

— Нет, нет! Я не могу, пан!..

— И то верно. Лучше возьми денег немного. Иначе будет подозрительно.

Демид насильно всунул перепуганной девушке горсть серебра, толкнул к двери и грубо прикрикнул.

В горницу вошёл Карпо, доложил, хмуро оглядев помещение и сжавшуюся на тахте женщину.

— Демид, кони готовы. Харч уложен.

— Хорошо что ты придел. Этот Омелько очумел от страха. Пойди с ним, поищи обувку и одежду. Верите побольше, мы тож поизносились с тобой. И с кровати попону возьмите. Она большая и сойдёт под палатку при дожде. И оружие не забудьте.

— А вот на стене висит. Чай целое.

Демид быстро сорвал с настенного ковра мушкет, пару сабель, копьё отбросил, а булаву прихватил, как и дорогой кинжал в ножнах с бирюзой и серебром вдоль ножен.

Омелько всё же очнулся и последовал за Карпом. Появился Ивась с Фомой. Они с удивлением взирали на разгром в горнице, на панну, так и не вставшую с тахты. Фома подошёл ближе, посмотрел в лицо, проговорил злорадно

— Допрыгалась, стерва! Хорошо разукрасили тебя! Только маловато. Вспомни, как наших девок с бабами полосовала, радостно было, а? Теперь поняла, что ж это такое?

Женщина молча, с ненавистью и ужасом одновременно, смотрела на Фому, прищурив гадливо глаза.

— Я тебя спросил, сука! Чего молчишь? Отвечай! От девок и всех нас того требовала неукоснительно. А ну ответь, нравится тебе такое?

Она разлепила окровавленный рот, выдавила из себя, силясь не поддаться охватывавшему её ужасу:

— Ненавижу! Звери! Ублюдки!

Фома подскочил, отвесил ей увесистую пощёчину, видимо вспомнив, как она сама любила это делать. Женщина вскрикнула. Кровь засочилась из рубцов на лице, и она прикрыла его руками.

— Это ты её так отделал, Демид? — спросил Фома, бросая мстительный взгляд на лежащую женщину.

— Эта сука требует ещё. Фома, можешь ей это поднести. Вот нагайка. Ей это понравится.

Фома с видимым удовольствием примерился к рукоятке, а женщина вжалась в спинку тахты, глаза округлились в ужасе.

Мужик повременил немного, наслаждаясь состоянием шляхтички. Она прошептала запёкшимися губами:

— Только такие свиньи и звери могут бить беззащитную женщину, быдло!

— А кто ж тогда твои паны, если они тысячами порят наших баб, насилуют, пытают и убивают? Ага, насилуют. Может и мне попробовать, как это происходит? — Он повернул голову к Демиду, что всё рассматривал украшения.

Тот поднял голову, посмотрел, молвил:

— Я Омельке предлагал, да он перепугался. Займись ты. Хоть попробуешь, чего у неё есть того, чего нет у наших баб. Валяй. Фома!

Женщина взвизгнула, когда Фома к ней подошёл.

— Закрой змеиную пасть, сучка! — прошипел Фома, торопливо возясь со штанами. — Сама раздвинешь ноги, или саблей помочь?

Женщина тяжело дышала, таращила глаза, дрожала от ужаса предстоящего.

Фома тяжело навалился, последовала короткая возня, сдавленные вопли. Наконец он оторвался от женщины, проговорил отдуваясь:

— Всё, как у моей Фроськи. Ничего такого.

— А ты думал… Всё едино, только гонора больше, — и Демид протянул Фоме пригоршню монет. — Рассовывай по карманам, после поделим. Где там Карпо с Омельком?

Те появились с большими мешками.

— Мы готовы, — бросил Карпо, вопросительно поглядев на панну, вяло поправляющую платье, изрядно помятое. — Что с домом, Демид?

— Запаливай, — махнул рукой Демид и отвернулся.

— С энтой лярвой что? — спросил Фома.

— Это твои заботы, твоя заноза, ты и разберись.

Фома неторопливо подошёл к шляхтичке, в лице которой уже горел лишь один жалкий огонёк — желание жить.

— Вот и посчитались, ясновельможная. Молись, не молись, а я тебя отправлю на небеса, на суд божий.

Она открыла губы, просить пощады, как решил Фома, но его кулак смачно расквасил ей рот. Голова откинулась и она лишилась чувств.

Все уже вышли на двор, готовясь в дорогу. Фома деловито высекал искру, чертыхнулся, увидев горящие свечи в канделябре. Поднёс их к тёмным шторам окон, бросил на охапку соломы у ног шляхтички, посмотрел, как занимается пламя, плюнул в сторону ещё не очнувшейся женщины и вышел к товарищам. Те уже садялись на коней.

Конюх в волнении топтался рядом, броситься на помощь опасался, а Фома пригрозил ему кулаком, подошёл, схватил за шиворот, притянул и прошипел:

— Ты ещё не наелся ляшских подачек, Остап? Не смей! Пусть всё сгорит! Это змеиное логово! Езжайте, я догоню, — обернулся он к друзьям, тронувших коней пятками

Фома ещё пару минут молча смотрел на быстро разрастающийся пожар, потом удовлетворённо вздохнул, повёл потревоженными плечами и спиной, повернул коня и медленно поехал следом. Жар пожара достигал его спины, но крика он не слышал. Ещё раз обернулся, заметил, как Остап бегает по двору, не решаясь подойти ближе к дверям.

Вялые, усталые и угрюмые, люди остановились уже после полуночи в высоком орешнике. Неподалёку текла заболоченная речушка в камышах и осоке, что кишели комарами.

В молчании стали укладываться поспать. Лошади уже напились и жадно щипали траву, брякая недоуздками и подковами.

Первым встал Фома. Он деловито прислушался к жужжанию лучезарного утра, оглядел коней, едва видневшихся в орешнике. Раздул костерок, поставил рядом котелок с водой.

Проснулся Карпо, молча пошёл к речушке, поплескался холодной водой и неторопливо вернулся. Молвил тихо, посматривая на спящих в росе друзей:

— Уж слишком мы беспечны, Фома. Как бы до беды не дошло.

— А что, уже дела делали? — насторожился Фома.

— Случалось, — ответил Карпо, помедлил и немного поведал, как они оказались здесь и почему.

— А я тож хотел было притулиться к этому Косинскому, да узнал, что он лях и передумал. И как раз вовремя. Всё одно не успел бы. Его уже схватили. Слыхал, что простили.

— Точно. Почти всех простили, Фома. Странно это мне.

— И не говори. Да хоть шляхта, хоть наша старшина больше об своей кишени думку имеет. Редко кто повертается харей к людям.

Отряд держал путь на юг, намереваясь вскоре подойти к Днепру и дальше пробраться на Сечь. Вечерело, усталые кони понуро плелись, как и казаки, выискивая подходящее место для ночлега. По-прежнему не хотелось останавливаться по хуторам.

Сзади всех двигались Ивась с Омельком. Они как-то сразу сошлись и весь день вот так ехали рядом, неторопливо переговариваясь.

Судя по всему, их обоих тревожила одна и та же мысль. Потому Омелько и спросил, пытливо заглянув в лицо юноши:

— Ты ведь недавно с ними? — Кивнул вперёд. — Что, так всегда гробили ляхов? Жутко было смотреть. А тебе?

— Ещё бы! А им хоть бы что! Даже не поморщатся. Задубели, что ли?

— Видать так. Мне один дед говорил, что к этому, к убийству, значит, не так уж трудно привыкнуть. Не верится что-то. Едва блевотина не задушила.

— Чёрт его знает, Омелько. Но и меня жуть берёт. А как по-другому с этими душегубами поступать? Они-то ещё похлеще мордуют наш люд. Уж этого я тоже насмотрелся. А ты и на собственном горбу испытал. Посмотрим.

— А нас-то примут на Сечи? Боязно, коль назад вернут.

— Демид клянётся, что он постарается. Говорит, что ляхи до Сечи только руки тянут. Но ещё не схватили. Полностью, я говорю.

— Вон Фома говорил, что всех, что с каким-то Криштофом были — всех завернули до прежних панов. Как их там мордовали, знаешь?

— Можно представить, — грустно отозвался Ивась.

Всадники растянулись по тропе шагов на пятьдесят. Впереди затемнел лесок, манящий прохладой, но речки нигде видно не было. А солнце уже садилось за волнистую кромку горизонта.

Голос Демида донёсся до молодых людей:

— Эгей! Поспешай! До воды надо добраться! А впереди ничего не видно!

Приятели переглянулись, ударили коней пятками и трусцой потряслись к остальным. Впереди ехал Демид, зорко высматривал местность, уже подёрнутую лёгкой предвечерней дымкой.

Но проскакали ещё больше получаса, прежде, чем в густых сумерках блеснула вода. Это был небольшой ставок с ключом, бившим около берега.

— Хоть это нашли! — благодарно воздел глаза к темнеющему небу Карпо.

Тучи комарья вились вокруг, пока не задымил небольшой костерок, но пришлось разжечь другой для приготовления пищи.

Быстро забулькала пшённая каша в казане. Фома тонко нарезал сала с прожилками мяса. Хоть и старое, но всё ж сало. А после целого дня тряски в сёдлах, и эта еда казалась отличной. Да и к какой ещё еде привыкли наши путники, постоянно ощущающие её недостаток.

— Ещё дней десять такого пути, — мечтательно протянул Демид, — и можно считать себя настоящими казаками-сечевиками. Поди готовят какой поход за зипунами, добывать себе казацкого хлеба. Хорошо бы.

— Вряд ли, Демид, — лениво отозвался Карпо. — Время уже для этого вышло.

— Как сказать, — не унимался Демид. — Всякое бывает на Сечи.

Однако разговор не клеился. Легли спать рано, договорившись сторожить по очереди. В первую очередь стал Ивась.

Было немного страшновато. Пришлось убедить себя, что это ночное, и он с хлопцами сидит у костра и слушает нескончаемые сказки и побасенки. Или сам рассказывает. Как придётся.

Вспомнилась мать, сёстры. Об отце вспомнил как-то отчуждённо. Знал, что тот, если встретит, отлупит жестоко, не говоря уж о том, что ругать будет долго и нудно. И несколько дней.

Он унёсся мыслями в родное село, но о Ярине вспоминать не хотелось. И хоть понимал, что она ни в чём не винна, но неприятный осадок всё же глодал его изнутри.

Ивась вздрогнул, понял, что мысли и воспоминания превратились в сон, скорее в дремоту. Он оглянулся вокруг, боясь, что проспал что-нибудь важное, но всё было тихо. Лишь кони невдалеке тихо переступали спутанными ногами. Сильно хотелось спать.

Пришлось встать, разминая остывшие ноги и спину. Пошёл к коням, подогнал ближе к лагерю, потом поднялся на едва заметную возвышенность, оглядел серебрившуюся под молодым месяцем местность и вдали, на севере заметил одинокий огонёк.

Захотелось приблизиться, поговорить с людьми, но где он, этот огонёк?

Вернувшись в лагерь, постоял в раздумье: будить или нет себе замену? В конце концов сонливость прошла, и он посчитал правильным посторожить ещё немного. Звёзды мало что дали ему. Время по ним он читать ещё не сумел. И пожалел об этом, пообещав научиться у старших.

Выступили до солнца, перекусив остатками каши, салом и луком, запив это невкусной водой из ставка. Лошади дохрумали последний овёс, отдохнули и бодро вышагивали по сухой траве, предвещавшей непогоду и дождь. Вьючные таились на длинных поводьях сзади Фомы.

Поднявшись на пологий бугор, тотчас заметили мелькнувшую тень вдали, скрывшуюся в низком кустарнике в полверсте севернее.

— Не татарин ли шмыгнул? — забеспокоился Карпо. — С них станется. Любят шайками шататься по степи. Всё никак ясыря не нажрутся, нехристи!

— Может, показалось, — попробовал успокоить Фома.

— Может, и показалось, да вряд ли, — задумчиво отозвался Демид. — Или поляки шныряют отрядами. Вылавливают беглых своих.

— Во всякой случае поберегтись следует, — процедил Карпо. — Гляньте на оружие. И с вьюков поснимать след самое ценное себе на сёдла. Если чего, может придётся вьючных бросить.

— Ух, Карпо, ты и осторожничаешь! — повернул голову к другу Демид. — Да пусть будет по-твоему. Помнится, ты так не раз выручал своими требованиями поостеречься.

Казаки неторопливо пересматривали поклажу вьючных коней, перекладывая к себе харч и одеяла. Фома не отказал себе в удовольствии скатать красочное атласное покрывало с кровати последних панов. Карпо посмотрел па него и усмехнулся в усы.

Отряд тихой рысью трусил по гребню гряды, тянувшейся на юго-восток. В жарком мареве смутно виднелось небольшой хутор. Он манил к себе колодезнои водой, сеновалом, отдыхом.

— Завернём? — повернулся Демид к Карпо и Фоме, трусившими рядом.

Те согласно кивнули.

Кони, учуяв близкую воду и жильё, пустились крупной рысью и за полчаса уже въезжали в крохотное село с речкой, огибавшей его с двух сторон.

— Всё же есть ещё вольные деревни на нашей земле, — восхищался Демид. Он внимательно осматривал людей, хаты, приветствовал баб и мужиков. — Где у вас колодец, красуни? — Это он к трём девушкам, что полоскали бельё на мостках у речки. — Холодненькой испить охота.

Девушки засмеялись, указали чуть выше, где среди зелени деревьев, виднелся журавель колодца.

Редкие селяне подошли узнать, что за люди.

— Как у вас тут, мужики? Тихо? — Демид оглядел троих ещё не старых, в холщёвых рубахах, селян.

— Бог миловал, добрый человек. Всё тихо. Пан до нас ещё не добрался, — ответил один из них, почёсывая бровь заскорузлым пальцем.

— Дай Бог, чтоб и во веки веков не добирался, — очень значительно проговорил Фома. — У других уже вовсю шуруют паны. Смотрите, не провороньте.

Мужики неопределённо пожали плечами. Вид их был довольно потерянный.

— Смотрю на вас, мужики, — сказал Демид, — что-то вы не дюже веселы. С чего бы это вы?

— С чего веселиться, казаки? Кругом нас уже полно панов по сёлам сидят. Может, скоро и до нас дело дойдёт. Не так уж много наших сёл осталось вольными.

— Да! Король всё раздаёт своим шляхтичам; всё новые и новые земли с сёлами и людьми, — проговорил Карпо, сплюнул в пыль, снял шапку и вытер со лба обильный пот.

— Чужих поблизу не встречали? — поинтересовался Фома.

— Вроде нет, пан казак. А что?

— Да вроде показалось недоброе нам с час назад, или больше.

— Наши ещё не все вернулись с поля, — заметил один мужик. — Коль что узнаем, казаки — поведаем тотчас. Понимаем…

— Где бы нам переночевать здесь, а? — И Демид обвёл село глазами.

— У Кондрата Бакулы можно. Сарай, считай, пустой. Остатки сена найдутся, хозяин не будет возражать. Идёмте, я провожу, — мужик махнул рукой.

Заматеревший Кондрат без тени мягкости в лице глянул на гостей, кашлянул, промолвил густым голосом:

— Оно-то можно, да как бы паны не узнали чего. В четырёх верстах на сход село с дюже злым и въедливым паном.

— Мы заплатим, Кондрат, — полез в карман Демид. — А, если что, так можешь вполне всё свалить на нас. Мол, принудили, проклятые низовики. С нас, как с гуся вода! — И Демид мрачно усмехнулся.

— Тогда, казаки… Что ж, располагайтесь. Я не против. Свои ведь…

Коней напоили, засыпали остатки овса, а путники, помывшись в речке, завалились спать ещё до темноты, плотно поужинав горячего и гречневой каши.

Их разбудили в темноте. Какой-то молодой парубок с трепетом в голосе шептал:

— Вставайте быстрей! Беда подходит! То ли поляки, то ли казаки сюда конными прут! А поляки там точно есть!

— Откуда знаешь? — метнулись слова всполошившихся казаков.

— Сам видел! Стояли на бугре и высматривали в деревне что-то!

— Много их? — не унимался Демид, торопливо натягивал сапоги и сопел.

— Кто ж их знает! Темно ведь. Думаю, что два десятка наберётся, а там поди посчитай. Темнеют, и всё! Я помогу оседлать коней!

— Кобылу вьючную надо бросить, Демид, — предложил на ходу Карпо. — С нас хватит и одной скотины! Не забывай оружия, хлопцы!

Все выскочили на тёмный двор. Кони беспокойно вскидывали головы, шарахались в стороны, а казаки, сдерживая ярость, пытались успокоить животных, бегая вокруг с сёдлами и припасами.

— Куда подадимся, Демид? — спросил негромко Карпо, уже крутясь на коне.

— Хлопец молвил, что отряд заходит со схода. Куда ж ещё? В ту сторону, — махнул рукой на запад. — Выезжай со двора! Омелько, вьючного коня возьмёшь! Просмотри, всё захватили? Эй, хлопец, где ты?

— Чего надо, пан казак? — вынырнул тот из-за шеи коня.

— Кобылу спрячь. Могут придраться. И вот тебе за труды, — сунул в загрубевшую ладонь несколько серебряных монет. — Прощай! Спасибо тебе!

— Храни вас Господь, пан казак, — ошалело пробормотал парень.

Беспорядочный перестук конских копыт дробно бухал по пыльной дороге и затих, провожаемый истошным собачьим лаем.

Парень торопливо вскочил на кобылу, звонко ударил её ладонью по крупу и погнал к околице, подальше от предполагаемого появления отряда.

Конный отряд вошёл в деревню тихим шагом, в молчании.

— Собаки неспроста взлаяли, пан хорунжий, — тихо молвил казак, ехавший чуть сзади польского офицера.

— Я слышал, — недовольно ответил поляк. — Проверим. Село маленькое и мы докопаемся. Приступайте к поиску. Да будьте поосторожнее. Они вооружены. Послать вперёд трёх в разведку. Пусть проедут версты три, посмотрят. Вперёд!

В отряде свистнули, собаки зашлись лаем, в хатах завозились, стали появляться светлые тени людей, выглядывающих из ворот и окошек. Заголосили бабы, дети заплакали. В окнах засветились тусклые лучины.

Двадцать хат деревеньки всполошились, люди высыпали на улицу, в страхе наблюдая, как проворно и деловито казаки рыщут по хатам и сараям, отвешивают незлобивые оплеухи и тычки.

Хорунжий спокойно восседал на рыжем жеребце, покусывал ус, держа руку на рукояти нарядной сабли.

— Пан хорунжий, ничего такого не нашли, — подбежал десятник в запаренном кафтане, с шапкой в руке. — И селяне ничего такого не знают.

— А собаки? Они ведь кого-то провожали? — Хорунжий огляделся на топтавшихся с озабоченными лицами мужиков и баб. — Предлагаю золотой тому, кто скажет что-нибудь о бандитах, рыскающих в округе!

Селяне зашептались, пожимали плечами, жадно посматривали на сверкающую в свете редких факелов монетку. Один старик выступил на шаг, поклонился почти до земли, молвил тихо:

— Пан офицер сам мог убедиться, что всё село мирно спало. Мы никого в своём селе не видели, не принимали. Слухи бродят — это верно. Сами слышали, пан офицер! Простите, если что не так, ясновельможный пан!

— Пшёл, пся крев! Быдло замазанное! Все воры, всё скрывают, голодранцы!

— Пан хорунжий, разведка прибыла. — Десятник заискивающе смотрел снизу на командира.

— Что они говорят? — недовольно бросил хорунжим.

— Темно, пан… Что ночью можно узреть, пан. Надо дождаться дня.

Поляк некоторое время раздумывал, видно было, что он зол, недоволен результатами набега, и теперь колебался в выборе решения. Ему не хотелось заниматься этим мелким делом, но приказ есть приказ.

— Распредели людей по хатам, — не поворачивая головы бросил хорунжий. — Отдохнём до утра.

Казаки радостно загомонили, и не прошло и десяти минут, как деревня опять погрузилась в темноту и сон. Но внутри шептались, обсуждая происшествие.

В одном из сараев трое казаков, укладываясь спать, загадочно шептались в темноте. Один голос постарше, говорил тихо:

— Как бы нам не загреметь, хлопцы. Долго это продолжаться не может.

— Да ничего не будет, — отозвался голос помоложе. — А чего ты хотел? Своих выдавать? Пусть погуляют ещё. Всё одно долго это им не удастся.

— Архип верно молвит, — ещё один голос. — Пусть погуляют. Панам давно рога надо поотбивать. Да и следов почти не было. Так, мелочь…

— Хватит базикать, хлопцы. И так выбиваемся из сил. Спите. До света совсем мало осталось.

В сарае затихло, вскоре раздался лёгкий храп и мирное сопение.

-

[1] Майдан (укр., тюрк.) — площадь.