Глаза Сатаны

Глава 2

За несколько дней до этого, совсем близко от места, где заночевали наши беглецы, молоденький хлопец коротал время за селом, где игралась свадьба в зажиточном доме Харлампия Скряги.

Хлопец часто не мог сдержать слёзы, копившиеся в глазах. Злость, ненависть и беспомощность душили юную душу. Его Ярину отдают за Ярему, казака справного, сотника реестровиков.

Он же, Ивась, хлопец семнадцати лет, теперь не знал, как жить, как смотреть в глаза людям. Масса чувств душила его, а мысли в голове бродили самые мрачные и жуткие.

То он грозился биться с этим Яремой, то выкрасть свою любимую Ярину, то отомстить всему роду Харлампия, подстеречь Ярему и разделаться с ним, освободив путь к Ярине.

Ивася душили слёзы, спазм в горле затруднял дыхание, а звуки веселья, долетавшие до него чуткого слуха из села, терзали его нещадно.

Он сидел на берету Роси, чёрная вода манила, предлагала одним махом покончить с теми муками и беспомощностью, что навалились на этого невысокого юношу, склонившегося к коленям.

Ущербная луна мрачно светила на безоблачном небе, словно подчёркивая не менее мрачные мысли Ивася. Он почти решил, что больше не вернётся в родной дом, хотя ещё не мог определить, куда податься и что будет делать в одиночестве, без всяких средств.

Он слышал, как тревожный голос матери звал его, но не откликнулся на него, не в силах побороть отчаяние и не смея предстать перед её и батьки очами. Они ведь знали и надеялись, что их сын всё же соединит свою жизнь с Яриной. И хоть они были довольно бедны, но бывший казак Лука, отец Ивася, слыл уважаемым человеком в селе. Его былые походы в Крым и в земли Буджацкие[1] не принесли ему достатка, но его храбрость и подвиги были на слуху.

Ивась боялся отца и теперь не представлял, как предстанет перед его лютыми глазами, осуждающими и требовательными.

Вдруг Ивась поднял голову, прислушался. Из села больше не доносились звуки свадьбы. Значит, всё закончилось и сейчас его Ярина в объятиях этого отвратительного Яремы! Эта мысль взбудоражила хлопца. Он вскочил, заметался на берегу в отчаянной попытке найти хоть малейшее успокоение его истерзанной душе.

Остановившись, он опять прислушался. Всё было тихо, если не считать редкого лая собак. Звёзды показывали близкую полночь. Они мигали холодным блеском, луна склонилась к бугру за селом, её свет почти не разгонял ночную темень.

Ивась нащупал в кармане старых холщовых штанов огниво, сжал упрямо губы, шумно вздохнул. Решительным, словно обречённым шагом он направился в сторону села, ближайшие хаты которого светлели побеленными стенами.

Он шёл, в голове стучала одна лишь мысль: «Пусть знают, что я так просто не сдамся! Пусть потом не говорят, что Ивась сопляк и размазня!»

Уверенная поступь привела его к знакомому подворью, уже тонувшему в тишине. Собаки быстро узнали хлопца, облаивать не стали, виляя хвостами.

Ивась огляделся. Большая хата стояла лицом к улице, в задах темнели хозяйственные постройки. Двор заставлен орудиями труда, телегой и праздничной бричкой. К стене сарая под навесом были прислонены сани.

Юноша огляделся. Сердце колотилось в груди, дыхание шумно вырывалось из открытого рта. Неуверенно, осторожно он подкрался к сараю, остановился, определяя направление ветра. Он был слабым, но это не смутило юношу. Он с мрачной отрешённостью отошёл к наветренной стене сарая, где топтались пара коней и коровы. Это его не озадачило. Душа горела мстительным огнём.

Ещё раз оглядевшись по сторонам, он нагрёб соломы, обильно разбросанной на земле, стал высекать искры на трут. Тот задымил, засветился. Ивась подложил под кучу соломы с сеном. Дунул несколько раз, подождал пока пламя не занялось, подправил горючий материал. Поднялся, оглянулся на быстро разгорающийся огонь, и стремительно побежал прочь.

Уже на бегу хлопец с ужасом подумал, какое злое дело он совершил. Но тут же эта мысль заслонилась злобной радостью свершённой мести.

Обернулся. Село уже закончилось в этом месте, но отсвета огня ещё заметно не было. Подумал панически: «Неужто не получилось? Что ж это!» Вдруг заметил отсвет, понял, что всё сделал, как надо, и помчался дальше.

Уже отбежав с версту, он остановился отдышаться. Над постройками усадьбы Скряги виднелось пожарище, уже слышался отдалённый гвалт голосов.

Ивась неторопливо направился к буераку, что, как он знал, тянулся на юг от правобережных холмов. Там он решил переждать, подумать и решить, куда податься. Подумал, что догадаться о содеянном в селе не составит труда.

Забрался в дебри зарослей. Здесь он с друзьями иногда прятался, играя в разбойников и татар. Здесь у них был устроен шалаш, где плотный слежавшийся слой сухой травы манил усталое тело.

Проснулся Ивась поздно. Его разбудил далёкий зов матери. В голове в тот же миг всплыли события прошлой ночи. Сердце зашлось от страха, когда до него дошло, что он наделал. Злость испарилась, как роса под жгучими лучами утреннего светила. Тело покрылось липким потом. Первый порыв броситься к матери — тут же остыл, уполз ящеркой, забился в глубинах его зажатого страхом тела.

Инстинктивно вжался в подстилку, потом вспомнил, что мать не должна знать его схоронку, успокоился, но самую малость.

Скоро зов несчастной матери перестал его терзать, но навалилось нетерпеливое, жгучее желание посмотреть, что получилось с его мести. Но страх оказаться в руках разъярённых сельчан пересилил.

Голод напомнил о себе. Вспомнилось, что он от злости, обиды и беспомощности, вчера почти ничего не ел. И теперь в животе противно щемило, а голова всё сильнее наполнялась мыслями о еде.

Ивась вылез из полуразвалившегося шалаша. Огляделся, припомнил, что недалеко, под большим камнем, чуть ниже буерака, имеется крошечный родничок. Чтобы как-то заглушить голод, юноша напился вкусной воды по самые завязки. Живот раздулся, чувство голода несколько поутихло. Надолго ли?

Мысли потекли в другом направлении. Он ясно осознал, что одному ему в этом буераке долго не выдержать. Мысли заметались в голове беспорядочными зигзагами, но кроме того, что остался один лишь выход — это обчищать в деревне огороды и сады. Или, пользуясь безграничной любовью матери, тайно от отца просить её дать харчей, пожаловаться и испросить совета, как теперь выпутаться из этого дурацкого, глупого положения.

Была середина лета, и дикие плоды ещё не поспели. Лишь в огороде можно было разжиться то морковкой, то огурцом, то редиской с репой. Был ещё лук.

Ивась не посмел идти днём в село. А голодные спазмы опять стали донимать, все мысли были о еде.

Дождавшись ночи, мальчишка, уже проклиная своё легкомыслие, поплёлся к деревне. Он выбрал хату, где собака была ему хорошо знакома, успокоил её, огладил виляющую хвостом животину, и ощупью полез по огороду, ища жратву.

Запихав за пазуху несколько огурцов, морковок и лука, он залез на вишню и долго набивал рот сочными ягодами.

Очень хотелось пойти домой, или к хате ненавистного Яремы или Харлампия. Природная осторожность удержала его от этой глупости. Ивась поспешил к буераку, где и доел почти всё, что добыл на огороде. Тут же заснул, сморенный усталостью, но больше переживаниями и волнением

Утром он долго лежал с открытыми глазами, жалел себя, думал, приходил в уныние, граничащее с отчаянием. И тут приближающийся шум шагов, торопливых и быстрых, всколыхнул его страх. Он готов был броситься наутёк, как знакомый голос Грицька пригвоздил его к земле:

— Эгей! Ивасик! Это я, не бойся! Подожди, щас подбегу!

Хлопец лет четырнадцати, дальний родич и друг, появился среди кустарника и, запыхавшись, с любопытством уставился на юношу.

— Ивась, ну и учудил ты! — тут же воскликнул мальчишка,

— Ты как здесь очутился, Сморкач? — со страхом и надеждой спросил юноша.

— Как, как! Мать твоя упросила. Вот, передала дурню! Ты знаешь, что тебя ищут? Скоро и сюда обязательно заглянут. Не одни мы знаем эту схоронку.

— А как там? — Ивась кивнул в сторону села.

— Так! Сарай сгорел. Одна корова подохла! Чуть хата не погорела! Вот болван! Что уделал? Что теперь будет?

Ивась и сам уже осознал свою глупость, но отступать было поздно. А Грицько подливал масла в огонь:

— Один ты пропадёшь, Ивась. А поймают — забьют до смерти. Уже грозили. Особенно Ярема. Этот прямо ярится. Собирает охочих на поиски. Искали в селе, да попусту. Сёдни сюда припрутся!

В глазах Ивася метались искорки ужаса и безысходности. Мысли судорожно искали выхода, но только страх порождали. Наконец он вялым голосом спросил:

— Куда ж тикать? Сгину я!

— Погоди раньше времени хоронить себя, Ивась. Переходи в соседний буерак. Там много каменюк и среди них есть лазы и пещерки. Сам знаешь не хуже меня. Иди туда пока не поздно, схоронись, а я тебе буду харч приносить. Мать твоя места не находит!

— А батька? — в страхе спросил Ивась.

— Что батька? Свирепеет! Грозится пришибить, коль сыщет тебя. Дурень ты, Нос! Сгубил себя понапрасну.

Друзья помолчали. Потом Грицько вдруг заторопился, проговорил:

— Я пойду, Нос! Мне ещё крюк придётся большой сделать. Чтоб, значит, не увидели меня в этих местах. Поймают, выбьют из меня все признания. А батька голову открутит. Жди меня в пещерах, Нос.

Сморкач тут же поднялся, оставив на траве тряпицу с припасами. Ивась тоскливыми глазами проводил друга, прислушиваясь к удаляющимся шагам босых ног.

Ивась тоже заторопился. Есть расхотелось. В животе было противно, в голове стучали молоточки, а ноги сами торопились мчать в другое место, подальше от опасности.

Он избегал открытого места и, пригнувшись и оглядываясь по сторонам, пробирался дальше. До другого буерака было версты две, и он спешил добраться до густого кустарника, темневшего в четверти версты впереди.

Этот буерак был глубже, заросли кустов и деревьев были гуще. Множество валунов и каменных осыпей с обнажёнными каменными стенками, испещрёнными отверстиями и следами старых разработок, позволяли хорошо укрываться. От сердца отлегло. Ивась Нос немного успокоился, долго искал подходящее укрытие, пока не остановился на одной нише, укрытой плотными кустами терновника, что закрывали видимость.

Ивась пролез у самой земли в нишу. Там было прохладно, тенисто. Слегка влажные камни были холодны, а пол был устлан крупным песком с мелким щебнем. Юноша выбрал камушки, разровнял песок и прилёг, положив узелок с харчем в сторонку. Он был обессилен не столько телом, сколько душевно. Страхи блуждали внутри, рождали новые, и ему казалось, что никакого выхода из его дурацкого положения быть не может.

Хлопец уже склонялся к мысли о добровольной сдаче, но вспомнил о битье, перепугался и плотнее вжался в каменистое ложе его убежища.

Лишь ближе к полудню Ивась ощутил голод и принялся за материнские харчи.

Сморкач пришёл только на следующий день. Долго искал, звал, пока Ивась не подал голос.

— Рассказывай! — тут же потребовал вконец измученный юноша.

— Что тут рассказывать, Нос! Ищут, но пока до этого буерака не дошли. Но дойдут, будь уверен. Твоего батьку принуждают выплатить убытки. Знаешь, как он свирепеет! Грозится всеми карами на твою голову.

— А матушка? — с надеждой спросил Ивась.

— Вот, передала. Бери. Только мне не ясно, долго так будет? Меня могут и выследить. Что тогда? Мать уже догадывается про мои отлучки. Боюсь, что батьке поведает и тогда битья не миновать.

Ивась затравленно смотрел на друга, но возразить было нечего. Юноша опустил голову, силясь сдержать крик отчаяния, ужаса и безнадёжности.

— А тут хорошо, Ивась, — отвлечённо молвил Сморкач. — Хорошо бы травы натаскать. Думаю, что тут тебя не найдут. Но, Нос, что дальше? Может, мне с твоей матерью поговорить, узнать, что делать. Может, ты к каким-то родственникам подашься?

— Ага, поговори, Грицько. У меня в голову ничего не приходит. А матушка сможет мне помочь хоть советом.

— Тогда я пошёл, Ивась. Теперь идти далеко и стало опасно. Пока! Завтра постараюсь заглянуть. Сиди тихо, не высовывайся. Нос не показывай! — и Сморкач вдруг весело усмехнулся.

Ивась потрогал свой большой нос, слегка крючковатый и тонкий. Вспомнил, что это наследие отца. Не зря же у отца была такая кличка. Их в селе так все и звали: Носы.

Но тут мысли юноши перенесли его в село. Опять страх заполнил его всего. В животе опять стало нудить. Юноша в отчаянии бросился было за Грицьком, передумал и в изнеможении повалился на песок, скребя ногтями.

Через пару дней в буераке появились три казака. Они оставили лошадей пастись и полдня рыскали по нему. Ивась часто слышал их, дрожал в страхе, однако и на этот раз пронесло. Но услышанные слова ещё больше испугали его, повергай в очередной ужас. А услышал он вот что:

— Этот Нос, будь он проклят, чует моё нутро, где-то здесь обретается. Я думаю, что стоило бы притащить сюда его собаку. Она-то обязательно его учует, и мы его словим.

— Надо бы раньше об этом вспомнить, — устало заметил второй казак.

— Всего не упомнишь. Но завтра обязательно с его кобелём приду. Уверен, что мы его схватим. Ярема обещал по пять злотых за него, кто приведёт.

— Ну паршивец! Чего натворил! Зазноба, видишь ли! Молоко ещё не обсохло на губах, а туда же! Весь в своего батьку.

— Ты что, его знал раньше?

— А как же! Вместе казаковали не один год. В молодости. Знатно за бабами бегал. Не одну испоганил, шельмец! Ха-ха! Прыткий был, да вот сынок обгадил. Ха!

— Ещё платить придётся убытки. Ярема теперь с него не слезет. По миру пустит! Он такой! Спуску не даст.

Услышанное ещё больше повергло юношу в уныние и страх. А тут ещё об отце такое услышать. Слёзы сами навернулись на глаза, спазм комком закупорил гордо, а сдерживаемые рыдания сотрясли тело.

Мысль о самоубийстве снова вспыхнула в голове. Она огнём обожгла сердце, прокатилась внутри волной ужаса, жалостью к себе. Ивась зарыдал, не в силах больше сдерживаться.

Ночью он почти не спал. Кошмары маячили перед глазами один другого страшнее и ужаснее. Он почти не вспоминал Ярину, а когда она возникла перед внутренним взором, оказалось, что её образ легко заслонился его собственным горестным, безвыходным положением. Это нисколько не удивило, в голове не засело, словно он оказался равнодушным ко всему, что недавно происходило у него с этой девушкой.

Постепенно злость, остервенение овладели юношей. Он мстительно задумался, а потом со злорадством подумал: «Хорошо бы перед бегством ещё наведаться в село и подпалить ещё раз! Меня там ждать не могут. Уверены, что я в страхе забился в нору и дрожу, как заяц!»

И тут вспомнил о собаке. Казак грозился утром прискакать сюда. Это с быстротой молнии блеснуло в голове. Он вскочил, больно ударился в темноте головой о потолок, потёр ушиб, собрал узелок с остатками харчей и полез наружу, не обращая внимания на царапающие колючки куста.

Ночь перевалила за середину. Юноша про себя чертыхнулся, упрекнув себя, что понапрасну потерял столько времени, забыв столь важное для себя. Страх гнал Ивася дальше, пока он не подумал, что надо скрыть следы от собаки. Огляделся, сообразив по звёздам, что идёт на восток. Вспомнил, что Рось протекает в двух вёрстах севернее и решительно направился к ней.

Парень спешил. Времени оставалось мало. Через три часа начнётся рассвет. Почти бегом достиг реки, вошёл в неё и побрёл на запад по воде. Местами он проваливался по пояс в глубину, это его не смущало. Вспомнил с лёгкой усмешкой, что давно не купался.

Пройдя с версту, устав, вышел на берег продрогший, мокрый и растерянный. Куда дальше идти, Ивась не знал, но страх гнал его, и он продолжил спешно шагать дальше на запад. Босые ноги начинали побаливать от уколов, покрылись мелкими царапинами, щемили.

В голове было пусто, но до безразличия ещё не дошло. После рассвета оглянулся назад, но ничего не увидел, кроме всхолмленного пространства с редкими рощицами вблизи логов и буераков.

Спустился в один из них, когда солнце брызнуло своими лучами на привольные земли. Деревень поблизости видно не было.

Усталость сморила хлопца. Ночь без сна ощущалась. Перекусил, оставил чуточку на обед, укрылся в тени кустарника и мгновенно заснул.

Муравьи разбудили его своими укусами. Солнце показывало за полдень.

Хотелось пить, но лог был сухим, а до речки было больше версты, как ему казалось. И страх держал его на месте.

Ивась вылез из лога, осмотрелся. Было пустынно, тихо и жарко. Жажда успела сделать рот шершавым, но страх от этого не уменьшился. Он решил перетерпеть, дождаться ночи и только тогда идти к реке.

На его счастье он нашёл на пологом склоне обильно росшую землянику. Он ползал по траве, набивал рот вкусной, разогретой ягодой и блаженно чавкал весь в розовом соке, липком, привлекающем ос и пчёл.

К вечеру он докончил остатки еды и со вздохом сожаления свернул тряпицу и аккуратно запихнул в карман холщовых штанов.

Ивась сидел на краю лога в ожидании темноты, чтобы пойти к реке. Сумерки тянулись долго, нетерпение росло. Юноша уже порывался пуститься в путь, когда справа услышал далёкие звуки позвякивания уздечек и приглушенный перестук подкованных копыт коней.

Внутри похолодело. Бросился на землю и затаился. Вскоре он увидел двух всадников, неторопливо приближающихся к логу. В пятнадцати шагах от него они проехали в лог, негромко переговариваясь.

Ивась признал в них казаков, но чужих, не из села. Страх отпустил его, захотелось подойти к ним, людское общество звало его. Он сильно переживал одиночество и теперь колебался, не зная на что решиться.

Всё же жажда давала себя чувствовать. Парень решил, что эти казаки неспроста путешествуют одни и решили остановиться в этом уединённом месте. И поспешил к реке, оставив встречу с казаками на потом, если осмелится.

Юноша оглянулся назад, стоя во весь рост. Проследил, как казачьи тёмные силуэты исчезают в рощице, раскинувшейся на краю пологого лога, и пустился к реке.

Назад возвращался с полным кувшином воды, оставшемся от последней передачи матери. В нём ещё катались капли кислого молока, он их тщательно высосал, даже выпил с водой, не решившись вылить мутную воду в реку.

Теперь хотелось есть, и людского общества. Его тянуло к тем казакам, что так неожиданно и таинственно появились перед ним. Страх всё же боролся с этими порывами, а мозг перебирал возможные варианты и остановился всё же на знакомстве. Решил, что не обязательно говорить им всей правды. Можно наплести, а проверить им всё одно нет возможности. А так есть вероятность, что его примут, хоть у него и нет коня. Но он готов последовать за ними и пешком. Это его нисколько не страшило.

Ивась осторожно пробрался к роще. Свет костра показал расположение казаков. Вот и кони, стреноженные, пасутся поблизу. Вскинули головы, настороженно навострив чуткие уши. Послышался голос одного казака:

— Что-то встревожило коней, Демид. Пойти глянуть?

— Можно, — отозвался второй голос. — Да что тут может быть?

Ивась испугался, но тут же выступил вперёд, поближе к свету костра.

— Это я, Ивась, паны казаки. Я один. Можно к вам?

— Ты откуда взялся такой? — поднялся тот, кого назвали Демидом. — Подойди-ка ближе. Посмотрим.

Ивась несмело подошёл и остановился у костра.

— Что молчишь, хлопец? Отвечай, коль старшие спрашивают.

— Да вот, паны казаки, убёг из дому, — промямлил Ивась.

— Бывает, — молвил тот, что поднялся раньше проверить коней. — Ты откуда будешь?

Ивась назвал свою деревню. Демид заметил:

— Недавно мы её видели издали. Так, Ивась, так тебя кличут?

— Так, пан казак. Вот вода у меня, не хотите попить, — и юноша с готовностью протянул кувшин.

— Оставь себе, хлопец. Мы вдосталь напились, переходя реку. Садись к огню, а то комарьё заест. Небось харча нет, а?

Ивась сглотнул слюну, промолчал, а Демид посмотрел на товарища, подмигнул, бросил с усмешкой:

— Карпо, брось-ка хлопцу кус хлеба, да репы с луком. Думаю, от этой еды его не своротит, а, Ивась?

— Благодарствую, пан казак, — несмело ответил Ивась, а Демид ещё спросил, с интересом разглядывая гостя:

— Фамилия у тебя имеется?

— Нас все кличут Нос, пан казак.

— Ну правильно, хлопец! — хохотнул Демид, показал на нос Ивася и добавил: — С таким носом другого прозвища и быть не могло. У отца, небось, такой же?

— Ага! — улыбнулся Ивась, и обиды никакой не почувствовал.

— И откуда такой нос взялся у твоей родины, ха? Кто твой отец?

— Был казаком, пан, да рана сгубила его. Теперь дома работает.

— А ты чего ж сбежал? Батька лупцевал сильно?

— Да не так чтобы, просто…

— Э, хлопец, так не пойдёт! Раз оказался с нами, то выкладывай начисто. Тут мы тут чужие и болтать шибко не будем, правда, Карпо?

— А чего ж там, Демид. Вестимо, чего нам зря лясы точить. Пусть поведает нам свои дела. Всё интерес будет послушать. Горилку ещё не пьёшь?

Ивась замялся, а Демид строго молвил:

— Пустое говоришь, Карпо! Это от него никогда не уйдёт. Ещё успеет и горилки испить. А пока повременим. Ну, говори, хлопец, да спать будем укладываться. Пора уж.

Ивась торопливо проглотил последний кусок, запил водой и поведал всё без утайки. После чего ощутил лёгкость в теле и голове.

— Хм! — произнёс Карпо неопределённо. — И такое случается в нашей жизни. Однако, хлопец, ты и дурака свалял! Но теперь ничего не поделаешь.

— Сдыхал, дурашка? Что будет с родителями теперь? Ты их загубил. А всё виной дивчина. С ними нужно быть осторожнее, хлопец. Они до добра не доведут, особливо такого юнца, как ты. Ты хоть попользовался ею?

Ивась почувствовал как краснеет, но этого никто не заметил в отблесках костра. Ответил нерешительно:

— Да как же, пан казак? Нет. Боязно ведь…

— Ну хоть одно ты сделал доброе дело, — весело заметил Демид. — И что ты теперь собираешься делать, Ивасик?

Тот опять покраснел, ответить не решился. Долгое молчание прервал Карпо, равнодушным тоном проговорив:

— Что тут рядить, Демид. Хлопец вляпался по самое горло. Дома его забьют до смерти. Куда ему, дураку, деваться? Пусть с нами остаётся. Всё веселей будет. А так погибель ждёт мальца. Смотри, какой он щуплый и худой. Мало ему не покажется, коль заявится домой. А, Демид?

Тот глубокомысленно задумался, а Ивась с дрожью в теле ждал ответа.

— А что, хлопец. Мы на Сечь пробираемся. Если хочешь, то присоединяйся, я не против. Вот только ты без коня. Это плохо.

— Коня добыть можно, Демид. Жалко хлопца. Пропадёт ведь.

— Ладно, Ивасик, — проговорил Демид серьёзно, с лёгким пренебрежением в голосе. — Пусть остаётся. Действительно пропадёт, и косточки мать не соберёт для похорон. Вот только что мать подумает? Её жалко!

Ответа не последовало. Всем стало не по себе. Ивась волновался при этих словах, молчал, понимая, что тут ничего не сделаешь, а казаки стали молча укладываться спать.

— Ивась, бери потник, уложи под себя. Да рядно возьми укрыться. Под утро будет прохладно. И роса… — Карпо бросил всё это на траву около костра, уже потухающего.

Ивасика переполняло чувство благодарности. Выразить его он не посмел. Молча принял дар казаков и быстро утих, угревшись под вонючим рядном. У него лишь промелькнула мысль, что здесь всё пропитанно запахом коней, их потом, кожами сбруи и сёдел, сваленных рядом. А мысль о коне, обещанном Карпом, додумать не удалось. Сон сморил его. После стольких дней страхов, неуверенности и безысходности, юноша спокойно и безмятежно отдался сну.

— Ну, Ивасик, — поправившись в седле, бросил Демид ранним утром, — держись теперь. Если что, хватайся за стремя и не бросай его. Поехали.

Казаки тронули коней, Ивась заторопился следом, а в голове по-прежнему было легко и ясно. Он без сожаления покидал родное село, лишь немного погрустнел, когда вспомнил про друзей-товарищей. А Ярина где-то пропадала в тумане, словно промелькнула нечаянно, скрылась и пропала. Хотя не совсем. Нет-нет, да всплывёт неясным видением, не задерживаясь, проплывёт мимо и исчезнет, как утренний лёгкий туман.

Это почему-то не удивляло Ивася, не возмущало. Он даже не испытывал прежней злости, ярости, что так будоражили юношу. Теперь он мог спокойно разобраться в своих чувствах, но делать этого не хотелось.

Он весь был поглощён открывшейся перед ним перспективой дальнего путешествия, возможностью оказаться в среде прославленных сечевиков, о чём в любом селе мечтал каждый мальчишка.

Ивасю не приходило в голову, что скоро, возможно уже сейчас, готовится королевский указ о передаче их села какому-нибудь пану шляхтичу, и его односельчане станут крепостными, холопами, быдлом, рабами.

Казаки разговаривали мало, Ивась старался не пропустить ни слова из их разговора. И понял, что они опасаются не только панских стражников, но и реестровых казаков, служащих Речи Посполитой, королю польскому.

Это ещё больше заинтриговало Ивася. Он шёл по тропе позади казаков, со смятением думал о том, что его может ожидать с этими казаками. Мечты прыгали с одного на другое, и он не ощущал усталости, продолжая упорно плестись за всадниками.

Перед полуднем, когда казаки сделали большой крюк, обходя село, Демид обернулся к юноше, промолвил участливо:

— Ивась, ты хоть можешь на коне усидеть?

— А чего ж, дядя Демид. Сколько раз гарцевал, водил ведь скотину в ночное, да и просто так ездил. У батьки осталось седло…

— Тогда лезь на моего коня, а я пройдусь немного. Устал трястись в седле. Стой, Карпо!

Карпо осадил коня, осмотрелся по сторонам. Указал нагайкой немного в бок, проговорил в усы:

— Вот обойдём холм, там лесок темнеет. Видно буерак впереди. Там отобедаем. Коней надо напоить, Демид.

— Напоим, чего уж там. Ну, Ивасик, садись, да не гони шибко. Шагом, шагом.

Юноша торопливо уселся в седле. Поймал босыми ногами стремена, разобрал поводья и тронул бока коня пятками. Конь неохотно зашагал, а Ивась с торопливостью стал вспоминать редкие наставления отца по верховой езде.

— Сгодится, Ивась, — ухмыльнулся Демид, поспешая за всадниками. — Не новичок в седле. Скоро, значит, готовься принять собственного коня. Ты слышишь?

— Слышу, пан казак! Спасибо. А чем я вас отблагодарю? У меня ничего с собой нет, дядя Демид.

Демид не ответил. Он думал, что они давно уже не щипали панов. От тех мест, где они разбойничали, отъехали далеко. Погони и в помине нет, и потому можно опять пошалить. Тем более что и повод имеется. Не тащиться же хлопцу всё время пёхом да ещё босиком.

— Карпо, надо присмотреть маеток поменьше, — сказал Демид многозначительно, кивнул в сторону Ивася, добавил: — Безлошадный у нас казак, а это никуда не годится.

— Угу, — отозвался Карпо, но в его голосе не чувствовалось уверенности.

— Потому отдохнём подольше. Подыщи место получше.

Карпо пришпорил коня. Он быстро умчался в облаке пыли. Ивась обернулся к Демиду.

— Дядя Демид, что вы задумали? Мне можно об этом знать?

— Пока не стоит, Ивась. Это пока не твоё дело. Вот достанем коня, тогда поглядим. Может, и сегодня удастся это.

Ивась не осмелился перечить, но в голове вихрились разные мысли. Он с трудом мог осилить то, что узнал. Но постоянная ненависть к панам, шляхте, давала повод хлопцу считать такие действиявполне оправданными. Даже был рад, что он тоже причастен к этому.

Он унёсся мыслями дальше. Его мечты сосредоточились на оружии, но попросить об этом Демида не посмел.

А через час примерно они уже отдыхали, разбросав одежду по траве и переваривая только что проглоченный обед. Ивась не стал бороться и заснул, сморенный усталостью долгойдороги.

Казаки дремали, вяло отмахивались от назойливых насекомых, жужжащих в воздухе.

В два часа пополудни казаки неторопливо собирались продолжить путь. Будить Ивася не стали, понимая, что тот слишком устал. И, лишь сидя на конях, они окликнули юношу. Тот вскочил, быстро собрал рядно, скатал, бросил его Карпо, тот приторочил его к седлу. Все трое неспешно тронулись в путь.

— Думаешь, мы успеем до темноты дойти до хутора или села? — спросил у Демида Карпо.

— Обязательно, — бойко ответил Демид. — Лишь бы это не было большим селом или замком вельможного пана.

— Вряд ли здесь такие объявятся. Слишком дикие здесь места для таких панов, Демид. Но осторожность не помешает и теперь. Особенно теперь, когда мы приближаемся к Сечи.

— Ивась, хватайся за стремя! Мы прибавляем шагу! Потерпи, скоро будет и у тебя добрый конь. Наверное, об оружии мечтаешь, а?

— Ты верно подметил, дядя Демид, — смущённо ответил Ивась, берясь за стремя. Казаки пустили коней лёгкой рысью.

Ивась терпел, стараясь не упасть, а казаки продолжали трусить по узкой дороге. Впереди показалась повозка, запряжённая парой волов. Мужик в драном соломенном колпаке оглядел казаков, остановил взгляд на парне.

— Дед, ты не подбросишь нашего юного друга? — спросил Демид, придержав коня. — Парень лишился коня, а бросить его одного мы не можем.

— Садись, хлопец, — безразлично ответил мужик.

Ивась с наслаждением растянулся на соломе, прикрыв лицо ладонью.

— Дед, далеко до села? — продолжал расспросы Демид.

— Версты три, самое большее, пан казак. Дело там есть?

— А как же! Кстати, большое село или деревенька?

— Как сказать. Дворов сорок, не больше.

— Пана уже имеете? Или пока свободные?

— Какое там! С месяц назад приехал сюда, с охраной. Важный, гонористый!

— Удивил, дед! Они все такие! А охранников много?

— Пятеро, пан казак. И слуга с ним.

— А как кличут вашего пана, дед?

— Пан Ковалик фамилия ему, пан казак. Говорит, что его мать наша, украинка, и что он готов поставить дела так, что все будут довольны.

— Старая песня, дед! Мы это уже слышали. А на ночь этот пан Ковалик может пустить нас, реестровых казаков, переночевать?

— Об этом, пан казак, не скажу. Вот ежели вы от старосты Броцлавского или от кого ещё из панов, тогда другое дело. А так…

— Это нас устраивает, дед. Как лучше добраться до его усадьбы?

— Будем проезжать, так около речки по правую руку, пан казак. Усадьба ещё строится, и пан Ковалик живёт во флигельке, что стоит в саду. Недалеко сеновал стоит, там гайдуки его спят. Вольготно им!

— Так, может, и мы составим им компанию, а, дед?

— То пусть пан решает, казачки. То мне неведомо.

— Как живётся при пане, дед?

— Признаться, думали, что будет хуже, однако сносно живём. Надолго ли, но пока не притесняет. И гайдуки его ведут себя просто. Вот только до баб… сами знаете, пан казак.

— Дед, ты не приютишь нашего мальца на ночь у себя? Негоже появляться с ним перед панскими очами. Мы заплатим. Ты не сомневайся, — и Демид показал серебряную монетку.

— Оно конечно, пан казак. Чего ж там. Место в саду или в колымаге этой найдётся. Устал хлопец, за вами без коня. Пусть ночует.

Монетка перекочевала в карман деда, а Демид тронул бока коня шпорами и потрусил вперёд.

Дед хитро проводил их прищуренными глазами, прикрикнул на волов, но они и ухом не повели. Колымага отчаянно скрипела, но Ивась не просыпался.

Казаки издали осмотрели усадьбу пана Ковалика, свернули в сторону и объехали село стороной, сделав большой круг. Селяне с любопытством провожали их глазами, прикрыв их от солнца приставленными ладонями.

— Будет сложно справиться с этим паном, — молвил Демид, отъехав от села.

— Если не поднимать шума, то можно и управиться, — ответил Карпо. — Гайдуки-то отдельно храпят. Припрём для верности двери колом, собак там ещё не завели. А флигель возьмём тихо. Вот коня будет труднее увести. Да с божьей помощью и это совершить можно.

— Эко у тебя легко всё получается, Карпо.

— Так никто нас не ожидает, Демид! Это-то нам и на руку. Лишь бы гайдуков не побеспокоить. На худой конец можно и подладить. Суматохаподнимется, про нас и вспоминать будет некогда.

— Ладно кудахтать! — осерчал Демид. — Попробуем, но вначале надо разузнать про деда. Как его там, ты запомнил?

— Дед Макар, Демид. Живёт на другом конце деревни. Я приметил его хату.

— Тогда можно и отдохнуть малость. Солнце садится. Кони притомились.

Демид с Карпом расположились в неглубоком овражке, заросшем молодыми деревцами и лопухами с крапивой. Перекусили скромно, что осталось от обеда. Варить ничего не стали, улеглись, не раздеваясь, подложив под руки оружие.

Долгие сумерки наконец переросли в тёмную ночь. Молоденький месяц, только народившийся, никак не нарушал темноты ночи.

— Хорошо бы проверить, что там в усадьбе, — протянул Демид. Подняться и посмотреть кругом было лень и он продолжал лежать, устремив взор в чёрное звёздное небо.

— И без этого обойдёмся, — недовольно ответил Карпо, — Чего ради лишний раз мозолить людям глаза. И так нас уже заприметили все селяне.

— Да леший с ними! Им только будет повод посудачить и порадоваться. Вряд ли найдётся, кто пожалеет польского пана у себя в селе.

Карпо не ответил. Он лежал и размышлял. И мысли в его голове порочились медленно, неуклюже. Лишь одна была ясной и чёткой. Хотелось иметь свой клочок земли, хозяйство, семью с детишками и жить спокойно. Обязательно на хуторе, подальше от большого скопления людей. И без панов. Вот тут у Карпо появились большие сомнения. Ляхи всё настойчивей прибирали украинские земли к рукам, а это только лишний дармоед на шее крестьянина.

Время тянулось медленно, торопиться не хотелось. Наконец Демид поднялся, зевнул нервно, молвил, обратив лицо к звёздам:

— Пора, Карпо. Нужно ещё за мальцом заехать. Не стоит деда подставлять.

— Поехали, — коротко отозвался Карпо.

Они не доехали шагов полтораста до крайней хаты деда. Карпо пошёл пешком, осторожно ступая по узкой тропинке к хате, подслеповато белеющей среди фруктовых деревьев.

Он тихо подошёл к плетнёвым воротам. Собака не встретила его лаем, в окнах не горел ни один огонёк. Карпо постоял у ворот, прислушиваясь, раздумывая, как потише, не привлекая внимание соседей, призвать Ивася.

Светлая тень приблизилась к воротам. Тихим голосом Ивась произнёс:

— Дядя Карпо, это ты?

— Тише, хлопец! Выходь. Что это у тебя в руках?

— Да вот дед сунул в руки. Говорит, что пригодится. Харч разный. Говорит, что за серебро должен отплатить.

— Хитрый дед, однако. Пошли.

Демид держал коней за повода, встретил своих, спросив:

— Как там дед? Всё спокойно?

— Дед что надо, Демид, — ответил Карпо. — Харчами снабдил, собаку куда-то дел, и хлопца приготовил. Хитрюга! Но молодец!

— Серебро, говорит, надо отработать, — добавил Ивась.

— Так, Ивась, — проговорил Демид тихо. — Иди вот той тропой и схоронись в кустарник, что увидишь шагах в трёхстах или больше. Нос свой, хе-хе, не высовывай, пока мы не подъедем. Лежи и наблюдай. Отоспался у деда?

— Ага, дядя Демид. Ну я пошёл, — в голосе звучала неуверенность.

— Жди нас, хлопец, — бросил Карпо. — Мы можем и задержаться, так что потерпи малость. И харч весь не сожри, а то придётся тобой поужинать. Или позавтракать, — добавил Карпо без тени шутки.

Казаки проводили глазами хлопца, пока тот не скрылся из виду, сели на коней. Шагом, без спешки потянулись задами в направлении усадьбы пана Ковалика.

Ночь приближалась к середине. Редкий лай собаки нарушал тишину. Ни в одной хате не светился огонёк.

Оставили коней у мостика через узкую речку, что текла ниже усадьбы шагов на сто с небольшим. Переглянулись, поправили оружие и не спеша потопали к усадьбе. Остановились, прислушались и осмотрелись.

Тихо, пахло свежими стружками, известью и землёй. Обошли стройку, углубились в сад, где темнели флигель и большой тёмный сарай. У дверей сарая прислушались. Храп, доносившийся оттуда, говорил, что гайдуки спят крепко.

Карпо нашёл брус у стройки, подпёр им дверь, попробовал крепость его. Молча, словно одно целое, друзья направились к флигелю.

Дверь была закрыта на засов, но окно открыто. Карпо с трудом протиснулся в его тесное отверстие. Вскоре дверь открылась. Что-то грюкнуло в середине, но ничего не произошло.

Демид осторожно прокрался в единственную комнатку с двумя окошками. С трудом определил, что на топчане спит пан Ковалик, а в крохотном коридорчике на тюфяке, положенном на пол, храпит слуга. В помещении чувствовался запах винного перегара. Пан не храпел, только шумно дышал, белея без покрывала на узком ложе.

Демид указал Карпо на слугу, сам двинулся к топчану, обнажив кинжал. Толкнул спящего за плечо, заставил проснуться. Крепко зажал рот твёрдой ладонью, прошептал зловеще:

— Молчи, пан, иначе смерть! Тихо! Где злотые?

Пан Ковалик мычал, пока Демид не сообразил, что его рот зажал. Ладонь убрал, и пан Ковалик вздохнул, выкатив глаза, облизывая пересохшие губы.

— Ну! — грозно прикрикнул Демид и надавил кинжалом на шею.

— Ой! — непроизвольно вскрикнул поляк. — Я сейчас! Дайте встать, пан…

Демид позволил тому подняться с топчана. Пан Ковалик нетвёрдо держался на ногах, не то от страха, не то от пьяного похмелья. Он поискал руками в углу, пошарил и выставил на крохотный стол шкатулку тёмного дерева.

— Вот, пан, всё, чем располагаю. Это ваше, только не губите. Я ведь добро пытаюсь вершить в своём селе, пан!

— Добро ли, пан? Смотри у меня! Я могу и вернуться проверить. Открой!

В ларце даже в темноте можно было заметить грудку монет. Демид торопливо выгреб их, переложил в карман. Посмотрел на ляха, проговорил тихо:

— Где кони, пан? Мне нужно самые лучшие. Жизнь ты уже заработал, теперь трудись за избавление от пыток.

— Понимаю, понимаю, пан! Они в конюшне, за сараем! Прошу вас!..

— За сараем, где дрыхнут твои охранники?

— Так, пан, так! Вы легко найдёте!

— Пошли со мной, пан.

— За-зачем, пан? — в голосе хозяина явно слышался ужас.

— Чтоб шум не поднял, пан. И помочь надо. Пошли, пошли!

Пан Ковалик осторожно ступал в темноте, стараясь не зацепить чего. В сенях Карпо сторожил слугу, довольно молодого, шустрого человека с кляпом во рту и со связанными руками.

— Мы в конюшню. Топайте за нами, — проговорил Демид, подтолкнул кинжалом пана. Тот заторопился и едва не упал, споткнувшись о низкий порог в проёме двери во двор.

В конюшие стояло несколько коней. Зажгли фонарь. Пан со слугой торопливо седлали двух коней, набивали торбы овсом. Демид вспомнил о харче, подумал, но всё же спросил пана:

— Где твои запасы жратвы, пан? Нам нужно немного.

— Прошка, бегом принеси панам еды! — тут же приказал лях.

— Погоди! Карпо, иди с ним, да рот заткни, и руки спутай на всяк случай.

Демид с паном, тихо понукая коней, вывели их и медленно повели к речке. Ждать Карпо оказалось недолго. Он появился с мешком за плечами и молча стал приторачивать его к седлу. Пан Ковальчик сильно волновался, вертел головой, порывался что-то спросить. Но не решался. А Демид молвил тихо, баз надрыва:

— Молодец пан! Ты всего заслужил, но не обижай селян. Вернусь ещё. А теперь тебя придётся… — он намеренно замолчал, потешаясь над страхом человека, ожидающего самого худшего. — Не трясись, пан. Просто привяжем тебя к мостику, и подождёшь, пока мы не отъедем подальше. Ты понял, пан?

Тот с готовностью закивал головой, ретиво подал руки и подошёл к поручням мостика. Демид не очень туго прикрутил пана верёвкой, осмотрелся по сторонам, хлопнул пана по спине, кивнул ему озорно, вскочил в седло и тронул коня каблуками.

— Ивасик! — позвал тихо Демид. — Ивасик! Мы приехали! Выходь встречать!

Юноша появился из кустарника, подошёл осторожно, остановился в нерешительности. — Видал? Выбирай одного из двух! Другой пойдёт под вьюками.

— Ого, дядя! Неужто можно?

— Поспеши, хлопчик! Нечего нам тут базикать. Садись-ка побыстрее! — в голосе Демида прозвучал металл.

Ивась быстро взобрался в седло, оглянулся на казаков. Те без слов пустили коней крупной рысью, Ивась за ними.

Проскакали до рассвета, укрылись в яру с ручьём на дне, расседлали коней.

— Отдохнём малость тут. — Демид устало растянулся на траве, даже не подложив под себя попону. — Часа три-четыре у нас имеются. Спать, казаки!

Поздним утром Демид проснулся, огляделся, прислушиваясь.

— А ну поднимайтесь, казачки! Время требует!

Все нехотя поднялись, а Карпо молвил, бросив взгляд хмурых глаз на парня, спешащего приготовить коней;

— Хлопец, там в мешке для тебя тряпки имеются. Оденься, а то на казака ты не походишь. И поспеши. Трогать пора.

Демид с одобрением посмотрел на друга, промолчал, на ходу жуя кусок мяса, что оказался в мешке Карпо.

— Дожуём в седле, — бросил Демид, оглядел яр. — Поехали.

Обходя деревни и хутора, казаки спешили на юг. Разговоры не клеились, а Ивась просто стеснялся пускаться в расспросы. Он и так ещё не пережил всё то, что произошло с ним за последнее время. Но мысли о доме, о матери постоянно витали в голове. Он вздыхал, но должен был признаться, что встреча с казаками была даром божьим, ниспосланным ему небесами. Он за этот день не раз воздевал взор к небу, шепча благодарственные молитвы.

Иногда слёзы сами собой наворачивались на глаза, мешали смотреть, и тогда парень отставал или отворачивался, смахивал их, злился на себя, однако ничего не мог поделать.

На нём была белая сорочка довольно тонкого полотна, лёгкий кафтан малинового цвета, штаны немного узковатые, как казалось ему, но почти новые, красивого тёмно-зелёного цвета. И сапоги, немного великоватые, но зато тоже почти новые. И шпоры, блестевшие начищенной бронзой. На голове красовалась шапка с пером, нечто вроде высокого берета, но с крохотными полями. Она смущала, он порывался выбросить её, но не решался, боялся гнева казаков.

Ивась отчаянно потел, но снять кафтан боялся. Ему было приятно красоваться в нём, и он терпел, пока Карпо не бросил ему хмуро:

— Да сбрось ты эту ляхскую тряпку, хлопец! Взопрел, небось весь!

Ивась обрадовался его словам, торопливо снял кафтан. Прохладный ветром степи приятно обдувал потное тело.

На третий день пути, ещё далеко до полдня заметили небольшой отряд конников. Издали определить их оказалось невозможным, но встречаться с ними было нежелательно.

— Чёрт! — выругался Демид. — Сворачиваем в сторону, казаки!

— Да нас наверняка заметили, Демид, — ответил Карпо. — Куда нам деться?

— Это наверняка посполитые, Карпо. Не стоит нам с ними встречаться. Из опасения.

— Их больше десятка. Догонят.

— Посмотрим, Карпо. Приготовь лучше пистолет. На всякий случай.

— Мы побежим, так тогда точно погонятся. Может, не будем?

— Не болтай лишнего, Карпо. До них ещё с версту, мы легко отдалимся от них. Заворачивай назад!

Они погнали коней лёгким галопом, сберегая силы животных. Высматривали подходящие места, где легко было укрыться от погони. Но таких мест пока было не видно.

Иногда казаки оглядывались назад. Часть всадников числом не более пяти отделилась от отряда и погнала коней следом.

— Демид, догоняют! — заволновался Карпо.

— Чёрт с ними! Успеем прибавить ходу. Повременим пока.

Не прошло и трёх четвертей часа скачки, а преследователи были уже шагах в полторастах. А Демид всё ещё не отпускал поводья, не пришпоривал коней. Он часто оглядывался, пригибаясь к шее коня, оглаживал его потную шею и мягко, ласково поглаживал её.

Впереди легко скакал Ивась. Он был чуть ли не вдвое легче казаков, особенно Карпо, конь его меньше уставал.

Преследователи стали кричать приказ остановиться. По голосам было ясно, что это польский отряд, идущий на север после выполнения какого-то задания.

Тихо прозвучал пистолетный выстрел. Свиста пули никто не услыхал, но Демид молвил зло;

— Поддай, Карпо! Уходим!

Кони прибавили, заметно увеличивая расстояние. Погоня, криками и нагайками понукая коней, ускорила бег. Но животные уже порядком притомились

— Сдержим малость, Карпо! — оглянулся на друга Демид. Потом крикнул, подняв голову: — Эй, Ивасик! Придержи своего-то! Не гони так!

Ивась, поняв, что увлёкся скачкой, придержал коня. Ему было неловко от столь прыткого аллюра. И теперь он легко скакал чуть сзади и сбоку, уходя от шлейфа пыли, несущегося из-под копыт коней.

Ещё немного скачки — и поляки стали осаживать взмыленных коней. Они сгрудились у дороги и что-то обсуждали.

— Стой! Не спешите! Передохнём и мы! — Голос Демида был бодр, спокоен и он тут же спрыгнул на землю. — Пошли немного разомнём спины и ноги, други. И коням дадим передышку! Ляхи отстали и вряд ли смогут пуститься в путь.

-

[1] Буджак — территория в современной Молдавии, вокруг города Аккерман, ныне Белгород-Днестровский, где в XV–XVI в. обосновались ногайские татары,