Худяков

ГЛАВА ДЕВЯТАЯ В КРАЯХ ЭМИГРАНТСКИХ

В воспоминаниях Худякова есть такая глава — «За границей». Но пусть не пытается читатель найти в ней рассказ о тех трех с половиной месяцах, которые пробыл автор за рубежом. В этой главе сообщается, каким преследованиям подверглась книга Худякова «Самоучитель» со стороны петербургской цензуры во время отсутствия автора, как тяготила его жена своими капризами и ссорами с друзьями и знакомыми, как уговаривали его не возвращаться в Россию из-за угрозы ареста. О главном же — зачем он поехал, с кем встречался и что делал в Женеве (и только ли в Женеве?) — Худяков умолчал. Единственная фраза о зарубежных впечатлениях, прорвавшаяся в воспоминаниях, была такой: «Между тем апатичная бездеятельность заднего двора сердила меня»^{151}. Под «задним двором» подразумевалась русская политическая эмиграция.

О том, с кем встречался в Женеве Худяков, мы узнаем из других источников — из переписки Герцена, некоторых показаний на следствии, разговоров с Трофимовым и из бессвязных записей Худякова, когда он уже страдал тяжелым психическим недугом.

Главной фигурой в эмигрантской Женеве был, разумеется, Герцен. Однако русская политическая эмиграция не была чем-то единым, напротив того, все больше углублялись разногласия и личная неприязнь между Герценом и «молодой эмиграцией». Худяков посещал Герцена, подарил ему свой «Самоучитель». Из письма Герцена мы узнаем дату выезда Худякова из Женевы. Частым гостем в доме Герцена была Леонилла, остававшаяся в Женеве еще месяца два после отъезда Худякова.

Однако у Герцена Худяков не нашел ответа на волновавшие его вопросы. Трофимов в своем донесении писал: «…Герцена Худяков считает либералом сороковых годов»^{152}. Относительно более чем сдержанных отзывов Худякова о Герцене говорили на следствии и некоторые его товарищи. Мы не знаем, насколько откровенен был Худяков с Герценом и признавался ли он ему в своих замыслах, но догадываемся, что идее заговора Герцен не мог сочувствовать.

Иначе обстояло дело с Огаревым. Тот же Трофимов сообщал со слов Худякова, что эмигранты «принимали деятельное участие в событиях, бывших в Петербурге» и будто Худяков называл при этом Огарева «главным деятелем»^{153}. В таком толковании слов Худякова есть несомненное преувеличение. Но самая склонность Огарева к заговорам, к конспирации могла служить почвой для более близких отношений его с Худяковым, В записях Худякова, в которых бред душевнобольного перемешан с какими-то действительными воспоминаниями, говорится: «Дворянин Н. Огарев, автор многих стихотворений, сотрудник «Колокола», живший в одной квартире с Александром Ивановичем Герценом много раз в России, Англии и Швейцарии, был родственник и друг последнего; с ним я видался по крайней мере раз пятнадцать…»^{154}

Встречался Худяков в Женеве и с Н. И. Утиным, которого знал по Петербургу, и с М. К. Элпидиным, о чем есть несколько свидетельств. В упоминавшихся полубредовых записях Худякова вместе с этими попадались и некоторые другие имена политических эмигрантов — Л. И. Мечникова, В. И. Касаткина, Н. Я. Николадзе. По предположению М. М. Клевенского, это застрявшие в мозгу больного человека воспоминания о личных встречах. Среди этих имен нет имени А. А. Серно-Соловьевича, и это подкрепляет догадку Клевенского. Дело в том, что в те месяцы, когда Худяков был в Женеве, А. А. Серно-Соловьевич лечился в психиатрической больнице и Худяков видеться с ним не мог.

Было бы очень важно выяснить, выезжал ли Худяков из Женевы, в частности в Италию, где в это время находился М. А. Бакунин. Но этими сведениями мы, увы, не располагаем: архивы Бакунина находятся за рубежом. Упоминание его имени в связи с женевской поездкой Худякова встречается в показаниях Ц. В. Ведерникова и А. М. Никольского, но они настолько глухи, что ре могут служить опорой для вывода о встрече Худякова с Бакуниным. По словам Ведерникова, Худяков рассказывал, что Бакунин «живёт в Италии, занимаясь там живописью»^{155}.

Приезд Худякова в Женеву дал известный заряд деятельности политических эмигрантов, почти утративших контакты с революционным подпольем в России. По свидетельству Н. Я. Николадзе, с приездом Худякова было связано устройство русской типографии в Женеве — типографии М. К. Элпидина. По другим данным, благодаря Худякову Элпидин стал издавать журнал «Подпольное слово», два выпуска которого вышли в 1866 году^{156}. Дал ли он средства на оба эти предприятия или же только подсказал самую мысль, мы не знаем. Деньги у Худякова были: кроме врученных Ишутиным, он располагал тысячью рублей, подаренных Леонилле к свадьбе, которые она пожертвовала для общественных дел и которые, как писал Худяков, он издержал «на чужие нужды»^{157}.

После смерти Худякова в эмигрантской газете «Общее дело» был опубликован его небольшой мемуарный очерк о цензуре, в котором рассказывались его собственные цензурные мытарства^{158}. В 1901 году этот очерк М. К. Элпидин переиздал отдельно книгой под заглавием «Отец Макарий в пьяном и трезвом виде». В «Опыте автобиографии» имеется лишь весьма сжатый рассказ о том, что подробно описано в этом очерке. Он, должно быть, писался в Женеве и, возможно, для будущего «Подпольного слова».

Лопатин в своих воспоминаниях сообщает: «Если не ошибаюсь, перу того же Худякова принадлежала и маленькая заграничная брошюрка, украшенная крестом и озаглавленная «Слово св. Игнатия» или просто «Св. Игнатий». Это был сборник священных текстов (с точным указанием на цитируемые места), говорящих против царей, властей, господ, богачей и всех современных зверских порядков»^{159}. Речь шла о брошюре «Для истинных христиан. Сочинение Игнатия», выпущенной в Женеве в 1865 году, то есть, возможно, в то время, когда там находился Худяков. На этом ли основании или по другим сведениям «безоговорочно приписывает эту брошюру Худякову сибирский публицист Белозерский, человек (как мы увидим далее), близко стоявший к Г. Н. Потанину и Н. М. Ядринцеву и весьма осведомленный о многих фактах биографии Худякова и его рукописного наследства. Несомненным автором брошюры считал Худякова и М. М. Клевенский, сославшийся дополнительно на слова Худякова в письме из Женевы к родителям: «Я пишу кое-что…»^{160} Поддержал это мнение и Л. Н. Пушкарев, отметивший общность высказанных в брощюре идей с мыслями, отраженными в других работах Худякова^{161}.

Брошюра «Для истинных христиан» вопреки своему названию — атеистическая книжка, отвергающая церковные догмы (посты, поклонение иконам и мощам), оправдывающая ереси («…часто называют еретиками людей, говорящих истину»), проводящая идеи демократии (начальники — слуги народа) и крестьянского социализма, идеи общественной собственности, разделяемой в соответствии с нуждами каждого. Все это изложено в форме проповеди, опирающейся на священное писание. Между прочим, Трофимов в своем донесении особо отмечал, что «Худяков хорошо знает св. писание, особенно Ветхий завет» и на его, Трофимова, вопрос, откуда у него, закоренелого материалиста, отрицающего бытиё бога, такие знания, отвечал, что изучал священное писание как исторический источник^{162}. Это свидетельство может служить дополнительным, хотя и косвенным, доводом в пользу мнения об авторстве Худякова.

Три экземпляра этой брошюры были в 1866 году найдены на Соборной площади в Саратове^{163}. Ишутинец Д. Л. Иванов показывал, что видел ее у Моткова, который говорил, что отпечатана она в Женеве и написана, должно быть, В. И. Кельсиевым. Один из позднейших участников Ишутинской «Организации» Ф. П. Лапкин, сообщал, что эта брошюра была у бельского мещанина А. Иванова и что Иванов утверждал, будто она печаталась в России и ее издателем был «какой-то Елисеев, писавший в «Современнике» статьи под псевдонимом «Грицко». При обыске у юнкера Александровского военного училища в Москве Н. Овсяного, причастного к ишутинцам, было найдено 120 экземпляров литографированного креста с надписью «Для истинных христиан», которые ему якобы передал также причастный к делам ишутинцев прапорщик В. М. Алексеев^{164}. Это наводит на мысль, что Худяков (а может быть, Леонилла) привез брошюру в небольшом количестве экземпляров с расчетом размножить ее в России литографическим способом.

Но главным итогом поездки Худякова явились не его литературные труды, а нечто более серьезное и важное, оказавшее решающее влияние на дальнейшие планы революционного подполья в России.

17 ноября, оставив в Швейцарии жену, Худяков выехал в Петербург и по приезде, по отметив даже паспорта в полиции, немедленно отправился в Москву для сообщения ншутинцам важного известия: за границей создан тайный европейский заговорщический центр, имеющий свою агентуру в виде национальных организаций во многих странах и замышляющий революцию как всеевропейскую акцию. В следственных материалах этот центр назывался Европейский революционный комитет.

Исследователи долгое время считали, что речь шла о Международном товариществе рабочих, созданном К. Марксом. М. М. Клевенскпй, посвятивший особую статью вопросу о Европейском комитете, пришел к выводу, что сведения о реальном факте — I Интернационале, — сообщенные Худяковым, Ишутин, склонный к мистификациям, расцветил собственными фантастическими домыслами и превратил в тайный заговорщический центр. Однако донесения Трофимова показывают, что то, что Клевенскпй считал ишутпнекой мистификацией, исходило от самого Худякова. Не доверять Трофимову в данном случае нет никаких оснований: он не был знаком со следственным делом и не знал «домыслов» Ишутина и других, которые давали показания о Европейском комитете, а между тем рассказал почти то же самое, что и они.

В одной из первых записей, излагающих разговоры с Худяковым, Трофимов отметил, что Худяков «Петербург считает отделением Европейского революционного комитета»^{165}. Затем в «Дополнении», обобщающем и уточняющем ряд бесед с Худяковым, он сообщал: «Худяков ездил за границу к Герцену и виделся там с членами Европейского комитета. У него найдены при обыске фотографические карточки членов революционного комитета. Но ни одного пе выдал»^{166}. К сожалению, все так называемые вещественные доказательства, принадлежавшие главным участникам каракозовского процесса, переданные в Петербургскую управу благочиния, безвозвратно погибли при пожаре. Поэтому нет возможности проверить, кто был изображен па фотографиях, изъятых у Худякова.

Заметим, что непосредственно за сообщением о Европейском комитете в донесении Трофимова следует высказывание Худякова о неизбежности повторения покушения на Александра II. О том, что это пе случайное соседство двух обособленных фактов, может свидетельствовать другое донесение Трофимова, писавшееся через год. В нем сообщается о разговоре с Худяковым по поводу покушения А. И. Березовского на Александра II. Осведомитель пишет: «Березовский, как уверяет Худяков, действовал не лично от себя, а в целях Парижского революционного комитета. Эти комитеты во всех европейских государствах очень сильны; в России же, по мнению Худякова, которое он высказывает с большою уверенностью, как подавленные в самом начале, в настоящее время по существуют, да и составление их пе только бесполезно, но даже вредно… Доказательством тому представил случайное открытие заговорщиков 4 апреля»^{167}. Здесь важно не то, насколько справедливо мнение Худякова о покушении Березовского, но его уверенность в том, что Березовский стрелял по заданию одного из комитетов, представлявшего собой ответвление Европейского революционного комитета.

Характерно, что Худяков, говоря о революции как об общеевропейском акте, тоже исходил из представления о существовании международного центра. «Если в Петербурге вспыхнет революция, — утверждает Худяков, — то ни один государь в Европе пе усидит па троне. Варшава отделится; Познань и Галиция тоже, это поведет за собой революцию в Австрии и Пруссии; другие державы не отстанут, все это так подготовляется»^{168}.

Таким образом, мы видим, что известие о Европейском революционном комитете как общеевропейском центре, объединяющем национальные комитеты и ставящем своей целью насильственные перевороты вплоть до цареубийства, шло от Худякова. Не исключена, конечно, возможность, что Ишутин приукрасил это сообщение домыслами о «гремучей ртути» и «орсиниевских» бомбах, которые якобы Европейский комитет рассылал по национальным комитетам.

Но такое представление о Европейском революционном комитете никак не вяжется с I Интернационалом. К тому же, когда Худяков приехал в Женеву, никто из русских не входил в Женевскую секцию Ипторнациопала, организованную на рубеже 1864–1865 годов и нет никаких указаний на то, что кто-либо из политических эмигрантов был с нею как-то связан. Женевская секция существовала вполне легально и не была тайной организацией заговорщического типа. Тот факт, что Худяков имел фотографии членов Европейского революционного комитета, но никого из них не выдал, также свидетельствует о том, что речь не могла идти о Женевской секции.

Под Европейским революционным комитетом подразумевался не I Интернационал, а, «Интернациональное братство» М. А. Бакунина, проект создания которого он разрабатывал еще с конца 1863 года.

Рассказ Бакунина об этом периоде своей деятельности передает в своих воспоминаниях З. Ралли, его большой приверженец. «В 1864 году, — пишет он, — когда М. А. (Бакунин. — Э. В.) покинул Лондон и переселился в Италию, заветной его мыслью стало основание тайного интернационального общества, которое соединило бы в один стройный союз всех борющихся за действительное политическое и социальное освобождение человечества… Организовать такой союз из революционных элементов всех наций, взаимно поддерживающих и помогающих друг другу, впервые попробовал Бакунин в Италии, в бытность свою в Тоскане, первая же серьезная попытка была совершена в Неаполе… «Тогда-то я и написал первый мой проект статутов для Интернационального братства, — заявлял нам Бакунин и прибавлял при этом всегда: — первыми братьями этого общества были итальянцы, потом испанцы и, наконец, французы и русские»^{169}. В числе последних имелись в виду и польские демократы Я. Загорский и В. Мрочковский, бывший киевский студент, участник польского восстания, и кн. 3. С. Оболенская, вышедшая замуж за Мрочковского.

В Неаполь Бакунин переехал в начале октября 1865 года, то есть во второй половине сентября по старому стилю. Это было в то время, когда Худяков находился в Женеве. Неапольский период жизни Бакунина так описан Г. Вырубовым, проживавшим за границей, тесно общавшимся с Герценом и вообще с русскими политическими эмигрантами: «Бакунин действовал, направляя людей, как он говорил, на путь истинный, основывал тайные общества, организовал заговоры, вырабатывал планы революций». По словам Вырубова, Бакунин и его ознакомил со статутами «обширного тайного общества, учреждавшего свои филиалы во всех странах мира. Оно представлялось в виде федеративной лаборатории всемирной социальной революции. Тут были и теоретические соображения в форме разнообразных вариаций на старую тему: «свобода, равенство, братство, справедливость» — и в мельчайших подробностях практическая организация центральной власти и отдельных кружков, члены которых должны были, между прочим, приносить присягу на кинжалах»^{170}.

Основные программные документы «Интернационального братства» — «Организация» и «Революционный катехизис» — близки по целому ряду пунктов к идейным и организационным основам ишутинского тайного общества, реорганизованного в конце 1865 года.

На основе привезенных Худяковым сведений была продумана новая многоступенчатая структура этого общества. Его наиболее широкой основой должна была служить легальная или полулегальная организация, состоящая из людей еще не подготовленных для подпольной деятельности, — «Общество взаимного вспомоществования», «Переводчиков и переводчиц» или «Помощи женскому труду» и т. д. В какую из форм оно выльется — не имело значения. Такое общество и начало создаваться в конце декабря 1865 года. Внутри этой организации скрывалось тайное общество, значительно более узкое, состоявшее как из основного ядра ишутинцев, так и из некоторых лиц, привлеченных ими ранее, а также и в момент реорганизации. Новыми людьми были представители из кружка «саратовцев» и «малининцы». Они сравнительно недавно прибыли в Москву, и многие из них были слушателями только что основанной Петровской земледельческой академии. Это общество на следствии и в литературе получило название «Организация». Наконец, внутри «Организации» скрывалось еще более законспирированное со своими особыми задачами общество, состоявшее из старого основного ядра Ишутинского кружка, — «Ад».

На протяжении первых месяцев 1866 года созывались частые сходки каждой из организаций и рассматривались проекты устава и программы. Все эти проекты (а их было несколько, и по словам П. Ф. Николаева, какие-то из них были приняты) уничтожили после покушения Каракозова и начавшихся в Москве арестов. Однако из показаний на следствии вырисовывается такая картина.

Легальное общество должно было проводить пропагандистскую и просветительную работу, а кроме того, служило источником, откуда могла пополняться «Организация». Последняя ставила перед собой задачу свержения самодержавия любыми средствами, вплоть до террористических актов, и установление народовластия в виде федерации областей, наделенных широкими автономными правами и объединяемых центральной властью. Основной ячейкой областных автономий являлись общины, коллективно владевшие землей и средствами производства.

Намечалось создание разветвленной сети тайных обществ в провинции для проведения той же пропагандистски просветительной работы. С этой целью члены «Организации» предполагали разъехаться по губернским центрам, чтобы основать там местные организации. Эти задачи очень напоминают то, о чем рассказывал в своих показаниях Г. Вашкевич.

Функции «Ада» были прежде всего контрольными. Кроме того, на них должно было пасть осуществление акта цареубийства.

«Организация» рассматривала себя как ветвь Европейского революционного комитета, то есть бакунинского «Интернационального братства». Последнее приняло в глазах Худякова и его московских единомышленников такие масштабы, каких никогда не имело. Но Бакунин умел внушать представление о крупном размахе своих замыслов и деятельности. И сам ли Худяков с ним встречался или узнал об «Интернациональном братстве» через других, например М. К. Элпидина или Н. И. Утина, бывших в это время горячими поклонниками Бакунина, но и в том и в другом случае он уверовал в подлинную силу этой организации.

После возвращения Худякова из-за границы его связь с ишутинцами стала неразрывной. С ним согласовывались структура и программа тайного общества. Для личных контактов был выделен О. А. Мотков. Переписка велась через В. Н. Черкезова. Поездки ишутинцев и самого Ишутина в Петербург стали почти непрерывными.

Новый размах получила и деятельность петербургского подполья. Ее важнейшие факты и детали остались не раскрытыми следственной комиссией и не выявлены исследователями. Но по некоторым письмам, захваченным во время обысков, видно, что эта деятельность сильно активизировалась и требовала денежных средств. Письма эти были захвачены у Автонома Фортакова. Одно из них было из Астрахани от его брата Андрея и датировано 31 марта 1866 года. «Скажи Никольскому, — говорилось в нем, — что при всем моем уважении как к нему, так и делу я не мог найти денег ни под вексель, ни но до что; я же не мог дослать своих Потому, что в сборе их нет. Пускай он мне напишет, сколько ему нужно, я, может быть, как-нибудь перевернусь».

Другое письмо было от А. Никольского к Андрею Фортакову от 3 апреля 1866 года. Его должен был отвезти в Астрахань Автоном Фортаков. В письме этом сообщалось: «Андрей Иваныч! Получил от Вас деньги. А я уже их ждал, ждал. Но на то, на что я их просил, была крайняя нужда. Я уже отдал свои, как только прислали из дома. Более 100 руб. отправил, так что теперь пока там есть. Теперь там вчера говорили, что нужно усилить работу. Из Ваших я взял только 50 руб. сер., остальные пока оставил у Вашего брата. Туда же пошлю теперь свои, а там и Ваши…»^{171} На следствии ни Никольский, ни Фортаковы не раскрыли, что такое «там» или «туда» и для чего нужны были деньги; придумывая всякие россказни то о покупке микроскопа, то о деньгах для издания уже изданного А. Никольским перевода книги Р. Оуэна. Самый факт таких уловок указывает на то, что назначение их было сугубо конспиративное.

В воспоминаниях Худякова есть немало намеков на острую нужду в деньгах в этот момент.

Очень важным является свидетельство Г. А. Лопатина об этих первых месяцах 1866 года. Лопатин познакомился с Худяковым не ранее конца ноября — начала декабря 1865 года. Худякову он казался человеком, привлечение которого в общество потребует времени и усилий (так говорил Лопатину сам Худяков). Между тем в это время, по словам Лопатина, «заговорщики считали дело близким к развязке, к началу конца, а потому хлопотали о практических частностях и считали неблагоразумным тратить драгоценные минуты на вербовку таких личностей…»^{172} Хотя Лопатин и не участвовал в заговоре, его осведомленность о нем не оставляет сомнений: ведь именно его оставил Худяков своим конспиративным душеприказчиком, поручив ему «временное ведение обезлюженного дела».

Говоря о заговорщиках, Лопатин имел в виду, конечно, и петербуржцев во главе с Худяковым, и москвичей-ишутинцев. Но в каком отношении этот заговор находился к покушению Каракозова? Попробуем разобраться в массе самых противоречивых свидетельств на этот счет.