Константин Великий

Глава 20 КОНСТАНТИНОПОЛЬ

«Что наша жизнь? Игра». Так сказал классик и был прав уже в том смысле, что самые, казалось бы, серьезные вещи проистекают порой из легкого развлечения, игры.

Константин строил ипподром в новой столице исключительно для проведения игр и конных состязаний. Но сделав его необычайно вместительным и удобным для развлечений, император, как ни странно, создал условия для бурного развития политических партий и серьезной политической борьбы.

Вообще говоря, ипподром играл в жизни Константинополя совершенно особую роль. Это был общественно-политический центр города, место массовых сборов и манифестаций, форум всего населения столицы. Достаточно сказать, что именно здесь происходило провозглашение императора.

Если народ хотел обратиться к императору с просьбой или жалобой, то для этого он использовал игры на ипподроме.

Бурное развитие Константинополя можно сравнить с освоением Америки полтора тысячелетия спустя. На новые земли в обоих случаях ринулись люди энергичные, даже, авантюрные. Они были изобретательны и активны и в социальной жизни. Просто прийти на ипподром, чтобы поглядеть на бега, — этого им было мало.

Деление единого «демоса» на партии в Византии началось именно здесь — на столичном ипподроме, построенном Константином. Главных партий было две: венеты и прасины. Первая объединяла торговцев и ростовщиков, вторая — аграриев. Постепенно все византийцы примкнули либо к одной, либо к другой партии.

По свидетельству летописца, во время состязаний представители обеих партий сидели вдоль западной, длинной трибуны. Венеты — по правую руку от императора, прасины — по левую. Ипподром, таким образом, был живым воплощением идеи сильной императорской власти, объединяющей разделенный на части народ.

При Константине новое деление оформилось и в высших кругах византийского общества. Сенаторское сословие и родовитая знать постепенно оттесняются на второй план новой военно-чиновной верхушкой. Борьба между этими двумя группировками происходила по традиции в местах массовых собраний и наиболее острые формы принимала на том же ипподроме или на просторном Форуме Константина. При этом каждая из групп стремилась привлечь на свою сторону «демос». А точнее, использовать его в своих интересах.

Поддержку народа можно было получить и с помощью таких театральных ухищрений, как клакёры (наемные крикуны). Эти заранее подготовленные люди с зычным голосом в самые напряженные моменты публичных действий начинали громко выкрикивать, якобы от имени народа, восхваления или порицания высоким начальникам, политические требования. Такие возгласы весьма мастерски облекались в краткие ритмические лозунги, которые легко могла подхватить толпа. Что она часто и делала, не всегда задумываясь об их сути.

Клакёры были настолько сильным оружием в политической борьбе ранней Византии, что это вынудило Константина издать в 331 году специальный эдикт. Он весьма краток, вот его полный текст:

«Мы всем предоставляем возможность прославлять в общественных местах наиболее справедливых и усердных правителей, с тем чтобы мы могли соответствующим образом их вознаградить, и напротив, предоставляем право обвинять несправедливых и негодных правителей путем возглашения жалоб, с тем чтобы сила нашего контроля воздействовала на них, ибо, если эти восклицания действительно отражают истину, а не являются инспирированными возгласами клиентов, мы будем тщательно расследовать их, причем префекты должны доводить таковые до нашего сведения».

Эдикт Константина был прежде всего направлен против главной оппозиционной силы — родовой аристократии. Теряя прежнее положение хозяйки в стране, знать первой прибегла к помощи клакёров. Но среди историков есть мнение, что Константину этот эдикт был нужен не как средство защиты, а как орудие нападения: им он хотел вооружить тех, кто был опорой его власти, — своих чиновников.

Как бы там ни было, эдикт Константина сыграл историческую роль. Он поднял «демос», «плебс» на небывалую доселе высоту в политической жизни Империи. Отныне не местные аристократы, а глас народа должен был давать оценку деятельности властей.

Эдикт Константина был первым, по сути, законом, признававшим конституционные права простого народа. Именно в начале IV века, во времена правления Константина, в текстах историков и писателей появляется понятие народа как самостоятельной силы, противостоящей сенату, родовой знати.

Однако не всегда в этом противостоянии императору удавалось оставаться третейским судьей. Иногда народ имел дерзость выступить против самого порфироносца. И чаще всего такие выступления начинались на столичном ипподроме.

Забегая вперед на два века, упомянем восстание Ника — знаменитый мятеж в Константинополе, унесший сотни тысяч жизней и разрушивший половину столицы. Главные его события проходили на ипподроме и на Форуме Константина — одной из самых просторных площадей города.

Первым актом кровавой драмы стало выступление на ипподроме прасинов против… императора Юстиниана. Прасины взбунтовались потому, что их отстранили от исполнения церемониальных функций в императорском дворце. Словесные баталии середины января 532 года документально зафиксированы сразу несколькими историками. Вот их сокращенный пересказ:

«Прасины: Юстиниан август! Нас обижают, о лучший из правителей. Видит Бог, мы не можем больше терпеть.

Мандатор (чиновник, говоривший от имени императора, который сам не мог умалить своего достоинства разговором с простым народом): Никто вас не обижает… Вы приходите на ипподром не смотреть, а грубить архонтам.

Прасины: Того, кто притесняет нас, постигнет участь Иуды… Терпение — Божий удел. Мы же, обладая даром речи, скажем тебе сейчас все. Мы, трижды августейший, не знаем, где твой дворец и как управляется государство. В городе мы появляемся не иначе как сидя на осле. (На осле обычно по городу возили преступников.)

Мандатор: Вы не боитесь за свои души, висельники!

Прасины: Запрети зеленый цвет (цвет прасинов), и правосудию нечего будет делать. Позволяй убивать и карай сколько пожелаешь. Такого противоречия поистине не выносит человеческая природа. Лучше бы не родился Савватий (отец Юстиниана), он не породил бы сына-убийцу… Торговца дровами в Зевгме кто убил, автократор?

Мандатор: Вы его убили.

Прасины: Сына Эпагата кто убил, автократор?

Мандатор: Вы его убили.

Прасины: Господи, помилуй! Свободу притесняют… Кто говорит, что правит всем Бог, откуда же тогда такая напасть?..

Мандатор: Клеветники и богохульники, когда же вы замолчите?

Прасины: Спасайся, правосудие, тебе больше нечего делать… Пусть будут выкопаны кости остающихся зрителей!»

С шумом прасины покидают ипподром, нанеся таким образом явное оскорбление императору. Извечная страсть византийцев к бегам отошла на второй план перед жизненно важной проблемой. Вряд ли удастся найти документ, который бы мог служить более яркой иллюстрацией политической жизни Византии. И без всякого зазрения совести можно сказать: такие отношения императора и его подданных — это отдаленный результат реформ, предпринятых Константином.

Очень кратко расскажем о дальнейшем ходе знаменитого восстания и о его последствиях.

После ссоры с императором на ипподроме возбужденная толпа ринулась в город. Там произошли кровавые стычки между прасинами и венетами. Несколько человек были убиты. Префект Константинополя Евдемон (второй после императора человек в городе) выведал имена семерых зачинщиков бунта и приговорил их к смертной казни: четверых — к отсечению головы, троих — к повешению.

Осужденных для острастки публики провезли к месту казни по всему городу. Но во время исполнения приговора, к счастью троих, виселица сломалась. Они упали на землю и остались живы. Толпа потребовала их освобождения. Но префект был неумолим, и они были повешены во второй раз. И вновь виселица сломалась, и они рухнули наземь.

Тут уж толпа разошлась вовсю — отбила у стражи троих осужденных и отвела в безопасное место, в церковь Святого Лаврентия на другом берегу Золотого Рога. Префект велел войскам окружить церковь и сторожить людей, чудом избегнувших смерти.

На другой день во время ристания на ипподроме не только прасины, но и венеты в один голос потребовали от императора помиловать «спасенных Богом». Тот был глух к народному гласу. Накал страстей был так велик, что за два заезда до конца состязаний (самый острый их момент) публика принялась хулить императора. Кто будет победителем в скачках, уже никого не интересовало.

С криками «Ника! Ника!» («Побеждай!», отсюда и название восстания) народ покинул ипподром. Явившись к префекту Константинополя, возбужденная толпа потребовала убрать военную охрану церкви и освободить троих осужденных. Когда префект ответил отказом, его помпезная резиденция была сожжена дотла.

Далее читаем у Прокопия Кесарийского:

«Члены обеих партий, ворвавшись в тюрьму, освободили всех заключенных там за мятеж или иное преступление. Лица же, находившиеся на службе у городских властей, были убиты».

Затем восставшие пришли к Большому дворцу, построенному Константином, и подожгли его парадный вход. Отсюда огонь перекинулся на другие строения. Грандиозный пожар уничтожил сотни красивейших зданий столицы, в том числе храм Святой Софии, церковь Святой Ирины, сенат, величественный портик и другие здания центральной площади города — Августеона, знаменитые бани Зевксиппа, странноприимные дома…

Читаем у Феофана: «Входя в здания, они разрушали их до основания… Погибли многие жилища богатых и большие богатства».

Юстиниан, желая отвлечь народ от бунта, устраивает внеочередные состязания на ипподроме. Но не тут-то было. Самое любимое ранее народом зрелище уже мало кого интересует. Озлобленная толпа явилась на ипподром только затем, чтобы его поджечь. В тот день впервые прозвучали призывы к свержению императора.

Не на шутку испугавшись, Юстиниан вызвал войска из нескольких городов. Солдаты разогнали восставших, но самые упорные укрылись в Октагоне, красивом здании восьмиугольной формы, где размещалась созданная Константином Высшая школа. Войска попытались выбить их оттуда, но это не удалось. Тогда солдаты подожгли эту прекрасную постройку, в огне погибли многие из бунтовщиков.

Пожар перекинулся на соседние жилые кварталы. Дотла сгорели сотни домов вдоль центральной улицы города, церкви. Но огонь словно по команде остановился у часовни Святого Константина, стоявшей у порфирной колонны на Форуме его имени.

Город представлял собой груду чернеющих развалин…

На пятый день восстания, в воскресенье, Юстиниан прибыл на полусгоревший ипподром с Евангелием в руках и призвал к себе жителей города. Как значится в «Пасхальной хронике», скоро «пришел весь народ, и наполнился ипподром чернью». Император произнес (на сей раз сам) такую необычную для него речь:

«Клянусь святым могуществом, я признаю перед вами свою ошибку и не прикажу никого наказать, только успокойтесь. Все произошло не по вашей, а по моей вине. Мои грехи не допустили, чтобы я сделал для вас то, о чем вы просили меня здесь, на ипподроме».

Но если двадцать лет назад похожая речь императора Анастасия здесь же на ипподроме позволила сохранить ему корону, то ныне Юстиниана она не спасла. Большинство народа было против него. Толпа ревела: «Ты даешь ложную клятву, осел!»

Оскорбленный в лучших чувствах Юстиниан поспешно удалился. А восставшие уже называли имя нового императора — сенатора Ипатия.

Дальнейшие события развернулись на Форуме Константина. Сюда был приведен одетый в белоснежные одежды Ипатий. Его возвели на ступени колонны Константина, возложили ему на голову, за неимением диадемы, золотую цепь и провозгласили императором.

Первым делом Ипатий повел восставших все на тот же ипподром.

Юстиниан тем временем прибег к испытанному средству: приказал своим приближенным отправиться к венетам, которые в этом восстании оказались на вторых ролях, и раздать им большие суммы денег. Среди единых до того времени мятежников вновь начались раздоры. Вновь на ипподроме образовались две враждебные толпы — венеты против прасинов.

Солдатам Юстиниана только того и надо было. Они неожиданно ворвались на ипподром с разных его концов и стали рубить мечами всех подряд, не щадя ни женщин, ни стариков. «Толпа падала, как скошенная трава», — читаем у летописца.

В этой мясорубке на ипподроме погибли около 35 тысяч человек. Ипатий был схвачен и доставлен в Большой дворец. Юстиниан велел немедленно казнить его.

Так трагично закончилось крупнейшее восстание ранней Византии в городе, построенном Константином «для пущей славы великой Империи».

Но вернемся к нашему герою.

«Самый могущественный из смертных» не знал, что судьба приготовила ему очередное, пожалуй, тягчайшее за всю жизнь испытание.

Власть в Империи была поделена. Самая большая часть ее территорий принадлежала Криспу, старшему и самому любимому сыну Константина. Ему еще не было тридцати. На что же могли рассчитывать подросшие дети Фаусты?

К тому времени у нее их было шестеро, причем трое — юноши с честолюбивыми задатками матери. Для них места у верховного трона не было. И ради своих кровных и столь обожаемых детей Фауста решилась на преступление.

План ее был коварен. Сначала Фауста устроила так, чтобы муж застал ее в объятиях подвыпившего Криспа. Затем она подбросила мужу фальшивое письмо, адресованное якобы Криспу, из которого становилось ясно, что Крисп — участник заговора с целью захвата верховной власти. Взбешенный Константин отправил сына в изгнание на Адриатику до тех пор, пока не решит его участь.

Историки расходятся во мнении о дальнейшей судьбе Криспа. Некоторые уверяют, что Фауста убедила Константина в предательстве сына и вынудила мужа издать указ о его казни.

Но Фрэнк Слоттер, один из знатоков византийской истории, выдвинул такую версию: Фауста подговорила учителя ее детей изготовить фальшивый указ о казни Криспа. Фальшивка была сделала очень искусно, с печатью и очень похожей подписью Константина.

И цезарь Запада Крисп был обезглавлен как участник заговора с целью покушения на жизнь императора.

Когда Константин узнал об этом, он впал в отчаяние. В трагедии он был склонен винить прежде всего самого себя — за то, что вовремя не оставил трон, подобно Диоклетиану, и не поделил Империю. Он был уверен, что тогда сын был бы жив.

Далее события, по Слоттеру, развивались подобно драме Шекспира. Сравнив почерк на фальшивом указе с почерком учителя, Константин допросил его, и тот признался, что во всем виновата Фауста.

Константин в порыве гнева кинулся к жене и, застав ее в горячей ванне, утопил…

Естественно, у Евсевия, биографа Константина, о подобном развитии событий, даже если они были именно таковы, не упоминается ни единым словом.

Официальное известие так объясняло причину смерти Фаусты: она захлебнулась в ванной после чрезмерной дозы снотворного. Ее похоронили с почестями, какие подобают императрице…

В один день Константин стал самым несчастным из людей. Им овладела черная меланхолия, его характер с каждым днем портился. Все чаще его охватывали приступы неоправданного гнева. Лицо его светлело только в обществе его малых детей и внуков, ставших для него чуть ли не единственным источником душевного спокойствия.

Константин разделил Империю на четыре префектуры, четыре экзархата: Восток, Запал, Италию, Иллирию.

В префектуру Востока входили Египет, Сирия, Месопотамия, Армения и Малая Азия.

Запад охватывал, как и во времена Константина-цезаря, те же провинции: Британию, Испанию и Галлию.

В префектуру Италии, кроме собственно Италии, входили все острова Средиземного моря, Северная Африка и Альпийские области до Дуная.

Иллирию составляли Греция, Дакия, Македония, Паннония.

Своего старшего сына, Константина Второго, Константин назначил цезарем Запада. Среднего сына, Констанция, — цезарем Востока. Третьему, Константу, досталась Италия. Аннибалиан, племянник Константина и внук Феодоры, стал цезарем Иллирии.

Сам Константин оставался императором с правом накладывать вето на решения младших правителей.

От тяжких мыслей лучше всего отвлекали заботы по устройству новой столицы Империи. Константин вложил в нее всю свою страсть, силу и талант.

В фантастически короткий срок Константинополь стал одной из красивейших столиц планеты. Григорий Богослов называл его «оком вселенной, городом могущественнейшим на суше и море, общенародным форумом, откуда исходит все важнейшее…».

Константин сумел притянуть к своему городу огромные материальные средства и сделать его самым крупным рынком для сбыта товаров со всего света, в особенности редких и дорогих товаров из Персии, Египта, Индии. Даже из далекого Китая сюда везли драгоценные по тем временам шелковые ткани.

Но Константин твердо решил сделать новую столицу и центром культуры и просвещения. Одним из первых своих указов он освободил от муниципальных обязанностей и должностей профессоров и докторов всех известных в то время наук, вместе с женами и детьми, «дабы предоставить означенным лицам всю необходимую свободу для занятий науками и искусствами и для преподавания другим». Ученые, равно как врачи, адвокаты и школьные учителя, были приняты на казенное жалованье, весьма приличное.

Представители интеллигенции были в новой столице одним из самых состоятельных сословий. Об этом позаботился Константин, обеспечив их многими льготами и освободив от ряда повинностей, таких, как воинская служба или постой солдат. Жили представители этого сословия в отдельных домах, одевались в дорогие одежды.

На особом положении были придворные врачи, они и вовсе были освобождены от всех налогов.

Таким образом, уже при Константине в Византии интеллигенция стала привилегированным сословием. Она содержалась за общественный счет и пользовалась многими льготами. Это стало причиной того, что наука и образование в Византии многие последующие века стояли на недосягаемой для других стран высоте.

В этом смысле с городом на Босфоре могла соперничать только Александрия — крупнейший культурный центр средневекового мира. Рим, как и прочие города, уже при жизни Константина ему значительно уступал.

Авторитетный византолог А. Джонс, сравнивая число частных домов в Риме и Константинополе, делает вывод: в новой столице их в два раза больше. Это подвигает исследователя к следующему заключению: в Константинополе был значительно более многочисленным средний класс, состоявший из чиновников, юристов и представителей других интеллектуальных профессий.

В новой столице был основан и Императорский университет. Более тридцати профессоров преподавали в нем грамматику, римское и греческое красноречие, философию, греческую словесность, юридическое право.

Устав Университета предусматривал для особо авторитетных профессоров графский титул, что уравнивало их в правах с главами провинций.

В Университете была создана библиотека, со старых рукописей делались копии. Для этого трудились более десяти каллиграфов. Легенды утверждают, что и сам Константин любил заниматься перепиской старых кодексов.

Вообще говоря, на протяжении многих веков ни в одном городе мира наука и искусство не пользовались таким вниманием, как в Константинополе. И заслуга в этом, конечно же, основателя византийской столицы, заложившего традицию такого отношения к культуре.

Не надо, впрочем, забывать о многочисленном сословии тех, кто находился на нижней ступеньке социальной лестницы. Прежде всего это нищие и всевозможные попрошайки, без которых нельзя представить столичную улицу.

Константинополь, это средоточие византинизма, возвел милостыню в один из высших видов добродетели.

Нишие византийской столицы составляли как бы особую корпорацию, и неудивительно, что новых членов принимали в нее с большой неохотой, ведь дневной заработок официального нищего во много раз превышал заработок хорошего ремесленника. Среди константинопольских нищих выделялись те, кто состоял в особых отношениях с патриаршим двором: они получали постоянную милостыню во время показательных раздач в патриархии.

Эту категорию привилегированных нищих один из хронистов именует «патриаршими детьми» или «хищными бедняками». Он рассказывает, что как-то ночью они украли у него последний плащ.

Столичные нищие чаще всего жили на улицах, ночуя в углах форумов, на церковных папертях или под сводами крытых портиков. Здесь же встречались и увечные, выставлявшие напоказ свои болячки, стараясь разжалобить прохожих. Все это придавало весьма своеобразный вид константинопольским улицам, где среди величия колонн и великолепия статуй ютились полудикие фигуры в живописных лохмотьях.

На самой низшей ступени общества находились и рабы, которые были собственностью как государства, так и частных лиц или церкви. Но Константин несколькими своими указами облегчил положение рабов. Они теперь могли иметь семью и даже собственность, могли получать наследство.

Константин запретил владельцам рабов слишком жестокое обращение с ними. Убийство раба стало наказуемым. Власть хозяина раба являлась властью не над вещью, а над человеком.

Неудивительно поэтому, что ни при Константине, ни при его преемниках в хрониках, повествующих о мятежах и восстаниях в Византии, не упоминаются рабы. Бунтовали другие сословия.

Говоря о городе Константина, ради объективности стоит упомянуть и о других его теневых сторонах. Прежде всего это нечистоты и зловоние на улицах, вступавшие в столь явный контраст с помпезной пышностью великой столицы. Причиной тому была чисто восточная особенность населения, которое заботилось лишь о чистоте своих домов и нисколько не думало о чистоте улиц, без зазрения совести заваливая их отбросами.

Но настоящим бедствием для города были кладбища, вернее, места погребения, если так можно сказать. Только состоятельные люди могли позволить себе роскошь хоронить родственников по всем правилам — в склепах или на собственных усадьбах. А тела нищих и казненных преступников (тех и других было в избытке) просто сваливались в огромные ямы на окраинах города, будучи обречены на гниение под открытым небом. Не надо пояснять, какое вокруг царило зловоние.

Об освещении ночного Константинополя позаботился император Юстиниан только в VI веке. А при Константине, увы, в ночной столице запоздалые жители пробирались по темным улицам с лампами в руках. Ночным грабителям предоставлена была полная свобода действий. Их наглость дошла до того, что однажды под покровом тьмы они украли медные статуи с ипподрома.

Еще одним несимпатичным явлением Нового Рима было необычайное развитие проституции. Девушки из беднейших сословий вынуждены были торговать собою на площадях и улицах ради того, чтобы выжить.

Многие историки отмечают изобилие публичных домов в Константинополе и его окрестностях. Их называли «мимариями», а их обитательниц — «мимами». Происхождение этих слов указывает на то, что, как и в Древнем мире, в Византии ремесло гетеры и актрисы считалось весьма сходным.

Устраивать мимарии не стеснялись даже по соседству с церквями. Борьба императора с притонами имела мало успеха: когда высоким повелением закрывались одни, проститутки перебирались в другие и продолжали заниматься своим ремеслом.

Житие преподобного Феодула Столпника повествует об одной знатной женщине, которая была вынуждена служить в мимарии после того, как ее разорившегося мужа кредиторы засадили в тюрьму. И таких историй было известно немало.

Следует упомянуть и такой весьма распространенный в Константинополе грех, как содомитство. В Житии преподобного Власия есть рассказ о продаже в рабство доверчивых юношей привлекательной наружности. Заманивали их, как ни странно, бродячие монахи.

В другой летописи упоминается знатный вельможа Анатолий, который имел множество рабов; среди них он выделял молодых и наиболее симпатичных, приближал их к себе якобы для обучения грамоте, всячески ублажал и одаривал одеждой со своего плеча, сладостями и прочим и таким образом склонял к похоти. Если они отказывались, то Анатолий мучил их голодом, жаждой и плетьми.

Об употреблении рабынь в качестве наложниц вряд ли надо говорить особо — это было явлением ординарным и даже публично не осуждаемым. В Житии преподобного Павла Латрского читаем рассказ о юной красавице, отказавшейся утешить своего господина: сначала ее мучили холодом, лишив одежды в зимнее время, а затем отрезали язык.

Весьма характерным для Константинополя первых веков его существования было публичное мучительство. Оно достаточно ярко характеризует наклонность византийского плебса к жестокости. Самым мягким ее проявлением, пожалуй, были позорные шествия осужденных по городу на осле. Их оскорбляли, избивали, делая калеками.

Житие святого Андрея Критского содержит сцену его медленного растерзания рыночной толпой. (Было это не в эпоху Константина, а позже, во времена иконоборческих гонений, но этот эпизод весьма характерен как пример подлинного зверства обезумевшей константинопольской толпы.)

Осужденного на казнь еретика тюремные стражи с побоями вывели на площадь, где его встретили издевательства и хохот. Начинается травля человека озверелыми людьми. Ему разбивают голову дубиной, побивают камнями. Скорая смерть несчастного не останавливает зверство толпы. С него сдирают кожу (слава Богу, он уже мертв и не чувствует боли). Ему вспарывают живот, и на мостовую вываливаются волочащиеся кишки… В пьянящей кровавой сцене участвуют и женщины, и дети, идущие в школу. Наконец, насытившись зверством, толпа бросает обезображенные останки в яму, куда сваливают тела казненных преступников…

Настоящим бичом для новой столицы оказались пожары. Под их постоянной угрозой жил город со своими тесными, чрезмерно узкими улицами, загроможденными в основном деревянными домами. Печей, как ни странно, в них не было, и в зимнее время комнаты обогревались жаровнями с углем. Естественно, при таких условиях пожары, при самых различных способах их тушения, были в столице частым и весьма опустошительным явлением.

Но происходили они не только от неосторожности с огнем; пожары сопровождали всякий бунт столичной черни, которая в диком ослеплении поджигала город, не думая о том, что может спалить и свое жилье. Эти бунты, особенно частые в IV-VI веках, когда еще не было сломлено необузданное своеволие народа, сплотившегося под знаменами партий ипподрома, были для Константинополя настоящим бедствием.

Воспитанный тем же ипподромом в жажде сильных ощущений рабочий люд новой столицы был едва ли не самым жестоким и диким из всех известных доселе плебсов. Живя в чисто восточной грязи и тесноте, не имея за душой ничего, кроме постоянного призрака голода, константинопольский пролетарий вечно алкал грабежа и беспорядков. Эта жажда и выплескивалась в поджоги.

В Житии преподобного Феодула Столпника читаем о том, как он принимал погорельцев после очередного пожара в Константинополе. Один со слезами говорит, как пожар застал всю его семью мирно спавшей и погубил его жену и троих детей, другой рассказывает, как, спасаясь от огня, он был ограблен мародерами, неизменно появлявшимися при пожарах и нередких в этой части света землетрясениях.

Константинополь с самого начала его существования стали называть «высшей опорой и средоточием православия». Уже в IV веке в городе насчитывалось до двухсот шестидесяти церквей и более ста монастырей. Со всего света в эту «пристань веры» стекались подвижники христианства. Но среди них было немало тех, кто стремился использовать новую веру для своей карьеры. Ведь при таком количестве церквей и таком громадном клире было весьма легко вступить в ряды духовенства.

В значительной степени продуктом новой христианской религии были всевозможные благотворительные учреждения Константинополя. Богадельни, приюты, больницы, воспитательные дома, лепрозории в подавляющем большинстве возникали при церквах и монастырях. Во главе этих благотворительных заведений, как правило, стояли духовные лица.

Это было великим вкладом Православной Церкви в городскую культуру мира. Традиция, рожденная в Византии, распространилась вскоре на другие страны.

Становлению христианской благотворительности активно содействовал Константин. Во время голода он неоднократно передавал Церкви огромные запасы хлеба для раздачи беднякам, вдовам и сиротам. Продовольственные пайки для жителей столицы тоже были впервые введены Константином. Он помогал созданию богаделен и приютов, их число при нем достигало двух десятков.

Константин распорядился основать первые больницы для психически нездоровых людей, родильные дома — для бедных женщин, лепрозорий при городской тюрьме — для прокаженных преступников…

При всех своих пороках и недостатках город Константина вызывал неизменное восхищение тех, кто видел его впервые. Как его только не величают! И «оком земли», и «светильником мира», и «мастерской Вселенной», и «великим градом, превознесенным над всеми прочими», и «манящим городом-сказкой, как венком, окруженным голубым морем и сияющим красотой рощ».

Византийские писатели доходят прямо-таки до религиозного преклонения перед городом, вобравшим в себя все высшие блага как православной, так и древнеэллинской культур.

Великий царственный град, возведенный гением Константина, в течение тысячелетия был прекраснейшей столицей мира. В нем сверкали кресты десяти сороков церквей и возносился в лазурь южного неба вечный купол храма Святой Софии. В нем теснились корабли десяти морей, высились сказочно пышные дворцы, торговал и работал миллионный людской муравейник…

Константинопольская улица днем представляла собой живописнейшее зрелище. У храмов и церквей хозяева свечных лавок, пренебрегая запретом городского эпарха, на глазах прохожих отливали свечи. Менялы в тени портиков круглый день взвешивали золотые монеты и обменивали их на мелочь. Кузнецы выносили из мастерских наковальни и осыпали улицу фейерверками горящих искр. Парфюмеры наполняли воздух экзотическими благовониями амбра и мускуса, смирны и кинамона. Мясники разделывали теплые еще туши.

Тут же шилась и чинилась обувь.

Тут же готовилась самая разнообразная горячая еда: пеклись хлебы, тушились овощи, на таганах жарилась только что пойманная рыба.

Тут же в пыли валялся пьяный, в отбросах копались нищие, а юродивый справлял свои естественные потребности.

Тут же ювелиры выставляли на продажу привезенные со всего света драгоценности.

Тут же старьевщик, юрист и проститутка предлагали свои услуги.

Тут же шла торговля предметами утонченной роскоши: изящными изделиями из бронзы, серебра и слоновой кости.

И тут же философы вели свой бесконечный диспут…

И среди этого яркого калейдоскопа жизни бродили толпы зевак и праздных горожан. Константинопольцы охотно проводили свободное время на улице. Среди тенистых галерей и портиков, под навесами распивочных и закусочных было приятно укрыться от горячего солнца, поболтать, узнать последние новости. Для этого были мало приспособлены те углы, в которых ютилось большинство населения столицы. Ее улицы пустели только в полдень, когда люди прятались от самого нещадного зноя и садились за обед.

Посетивший Новый Рим король остготов Атанарих был поражен его величием и великолепием. Вот его впечатления, сохраненные для нас византийским историком:

«Теперь я вижу собственными глазами этот знаменитый город, о котором часто слышал с недоверием. Я восхитился и самим положением города, и грандиозными его стенами, и караванами кораблей, и множеством народа из различных племен, живущих мирно… И я произнес: без сомнения, император — это земной бог, и кто осмелится поднять на него руку, сам будет виновен в пролитии собственной крови».

Восемь веков спустя его восхищение разделят крестоносцы, пришедшие захватить сказочную, единственную, самую яркую столицу мира. Описывая ее, их предводитель Виллегардуэн говорит:

«Кто не видел собственными глазами, не поверит, будто может существовать на свете столь богатый город — верховный над всеми остальными. Не может не затрепетать сердце человека, увидавшего высокие опоясавшие его со всех сторон стены, мощные башни, богатые дворцы и великолепные церкви… Во всем свете не сыщется зрелищ, подобных его празднествам на ипподроме. Жители византийской столицы, подобно каким-то принцам, ходят в роскошных шелковых одеждах, тканных золотом и осыпанных жемчугом…»

По одному меткому выражению, Константинополь был Парижем Средних веков. И туда стремились паломники со всего света. Весь мир грезил о нем. Венецианские банкиры мечтали о выгодных сделках, которые можно совершить на Босфоре. Скандинавские викинги и воины Армении приходили сюда, чтобы служить в императорской гвардии и составить здесь себе состояние. В Константинопольском университете вокруг знаменитых учителей толпились ученики со всей Европы.

Город на Босфоре, Константинополь, несомненно, был самым великолепным и самым блистательным центром во всем христианском мире. Известный историк культуры В. Н. Лазарев говорит по этому поводу: «О Константинополе мечтали среди холодных туманов Норвегии, на берегах русских рек, в крепких замках Запада…»

Очень скоро многие столицы Запада и Востока стали копировать город, созданный Константином. При дворах стали вводить такие же пышные византийские костюмы, титулы, сложный церемониал императорского дворца. Архитекторы Европы подражали стилю византийских храмов, дворцов и галерей. Модельеры заимствовали у византийцев покрой платьев, художники — сюжеты своих мозаик и фресок…

Со времени Константина слово «Византия» перестало служить только выражением реального географического понятия. Оно стало обозначать и систему ценностей (культурных, государственных, церковных, политических), носителем которых отныне была Византийская империя.

Хотя надо заметить, что несколько веков кряду это наименование, Византия, вызывало у многих сомнения и возражения. Даже сами ее обитатели называли себя не византийцами, а ромеями. Свою же Империю звали Ромейской.

И еще одно попутное замечание. У русских термин «византийский» не одно столетие был связан с такими весьма несимпатичными чертами человеческого характера, как коварство, хитрость, лицемерие, самомнение и тщеславие. С другой стороны, самое восторженное, коленопреклоненное отношение сложилось у наших предков к таким понятиям, как византийская культура, византийская образованность.

Византия породила византинизм — исторический принцип, на основе которого веками складывалась жизнь значительной части человечества. Византинизм разделил Европу на две половины — православную и католическую (здесь скрыты не только религиозные различия, но и политические и этнографические).

Византия и византинизм взрастили две вековые ценности русского народа — самодержавие и Православную Церковь.

Византия в лучшем своем проявлении — это «симфония». Единое по своим традициям и устоям государство и одновременно устойчивое христианское сообщество — вот основы византийского менталитета.

Население Империи было многолико и включало десятки народностей: греки, арабы, евреи, армяне, сирийцы, копты, готы, сарматы, аланы, славяне… Что могло их объединить? Вместо общенационального патриотизма у них была общая вера — христианство. Оно и соединило в одно целое столь разные народы и народности. Оно и было основой византинизма.

Ярким примером может быть Сирия, одна из частей Византии. Когда арабское завоевание оторвало ее от Империи, христианство и греческий язык весьма быстро стали исчезать из обихода. Тем не менее православное население Сирии в течение многих веков не утратило ни чувства духовного, религиозного родства с Византией, ни постоянного тяготения к Империи, воплощавшей идею мирового православного царства и хранительницы высшей земной культуры. Неизменный экономический и художественный обмен продолжал сплачивать Сирию с остальным византийским миром — величайшей космополитической монархией всех времен и народов.

После падения Римской империи Византия осталась единственной хранительницей идеи всемирной монархии — одной из составляющих византинизма. Очень скоро византинизм дошел до Киева и Москвы. И Русь с легким сердцем, с восторгом восприняла высшую основу своего устройства — императорское достоинство.

Об огромном влиянии Византии на Русь говорилось немало (достаточно сказать, что государственный герб, двуглавого орла, Русь переняла у Византии). Но здесь еще раз упомянуть об этом влиянии весьма уместно, потому как у истоков великой Империи стоял наш герой, император Константин Великий. И деяния его, совершенные в далеком от нас IV веке, простираются и до нашего времени.

Византия просветила наших предков, как, впрочем, и другие славянские народы, светом новой веры, дала им богослужебный язык и письменность. Византийское пристрастие к яркости и красочности передалось и русской традиции иконописи. Византийская любовь к плавному ритму слов предвосхитила тягу русского народа к поэзии церковных песнопений. Византийская религиозная одержимость предшествовала подвигам русских монахов и чудотворцев…

Под влиянием Византии сложилось государственное устройство многих славянских стран, развились их литература и искусство. От Византии к нам перешли знаки верховной государственной власти: держава, скипетр, бармы — драгоценные оплечья, надеваемые во время коронации.

Один болгарский князь говорил, обращаясь к византийцам: «От вас на все страны добрый закон исходит».

Византинизм вобрал в себя тысячелетнюю культурную работу богатейших и просвещеннейших стран Древнего мира. Самая великая идея Византии, унаследованная от предшествующих монархий, — это идея религиозно-обоснованного «мирового царства» и «царственного града».

Тот пастырь, которого в конце III века Константин увидел впервые в полуразрушенной церкви на берегу Евфрата, помогает понять сверхидею самодержавной Византии. Византия — это самая яркая во всей истории нашей планеты иллюстрация того, что подлинная общечеловеческая культура не нуждается в существовании национальных государств.

Византия, сознательно или нет, стремилась осуществить идеал единого стада и единого пастыря, который в глазах Создателя есть единственное условие мирового спасения.

Да, Византия чудесным образом сумела сохранить для человечества высшие эстетические, религиозные, социальные и политические достижения предшествующей истории.

Но Византия оказывала влияние не только в течение десяти веков своего существования, но и после своего крушения в 1453 году.

Мало того, Византия продолжает свое воздействие на европейскую и мировую культуру и поныне — посредством своих памятников.

Мумия византинизма еще ждет своих исследователей.

Большая часть литературных памятников византийских времен до сих пор не издана. На одном только Афоне (в Греции) хранятся до десяти тысяч рукописей. Во всех больших европейских библиотеках есть свои специальные отделы византийского периода.

Не до конца изучены многие памятники архитектуры и живописи. Этому мешает то обстоятельство, что многие из них находятся под землей. Необходимые для раскопок деньги у турецкого правительства долгое время не находились.

Между тем (и это самое прискорбное) на турецкой территории тайно велись контрабандные раскопки. Добытые таким способом древности продавались в частные коллекции.

Тема эта весьма актуальна. Потому как до сих пор не сделано всесторонней оценки культурного значения Византии вообще и для России в частности. Для нас эта задача имеет особую важность.

Наследие Византии для нас не отвлеченная проблема, а реальный предмет, изучение которого тесно связано с нашей историей. Его изучение необходимо и для развития нашего исторического самосознания и — главное — для воспитания устойчивого взгляда на наше нынешнее развитие.

Куда идем? Что строим? Какими идеалами вдохновляемся?

Эти вопросы приобретают особую значимость для нас — народа, в одночасье утратившего свою идеологию, свою общенациональную Идею. Ее нельзя вновь обрести, не вернувшись к истокам. А истоки наши идут от Византии.

Вот почему нам так важно все, что связано с Константином, заложившим основы Византии и византинизма.

Вместе с тем из опыта Византии очень важно извлечь и горькие уроки. И прежде всего надо ответить на вопрос о причинах ее гибели.

Да, были землетрясения, были моры. Были многочисленные набеги варваров, а затем нашествия воинственных крестоносцев с запада и османов с востока. Но не это явилось, как уверяют византологи, основными причинами крушения величайшей Империи средневекового мира.

Византию погубили внутренние язвы. Мы уже называли пять главнейших. Теперь скажем о них подробнее.

Первая из них — непомерно раздутый чиновничий аппарат.

Свидетельства летописцев переполнены рассказами о бесчисленных преторах, форологах, магистрианах, логофетах дрома, практорах, апографевсах и анаграфевсах, диэкэтах, дасмологах, коммеркиариях и навтологах, «которых столица посылает в провинцию в гораздо большем числе, чем Бог некогда лягушек в Египет». Их наезды, разумеется, с многочисленною свитою, были часты и сопровождались нескончаемыми поборами и податями.

Государственная машина Византии была слишком громоздка и работала саморазрушающе. Чрезмерное обилие чиновников и их частые смены, алчность вновь пришедших, которые первым делом стремились набить свой карман… (Так похоже на нынешнюю Россию. В СССР с его 250-миллионным населением аппарат не превышал 18 миллионов. То есть каждый четырнадцатый. Сейчас на 149 миллионов народа — более 25 миллионов чиновников! Каждый шестой!)

Бюрократия в Византии была хищной и ненасытной. Преподобный Феодор Студит рассказывает об одном царском казначее. Тот за несколько лет службы собрал огромное состояние и был завидным женихом. Но когда он вознамерился взять в жены молодую красивую девушку, она ответила отказом и укрылась в монастыре. Тогда чиновник похитил ее мать и стал пытать. А затем выкрал из монастыря саму девушку и насильно женил ее на себе. Словом, полный беспредел, выражаясь современным языком.

Вторая роковая болезнь Византии — слишком разительное расслоение, поляризация общества на бедных и богатых. (И вновь очень похоже на нынешнюю Россию.)

Особенно это стало заметно после введения крупного землевладения. Прежде единая Византия стала распадаться на усобные хозяйства, и население ее провинций оказалось во власти крупных магнатов-землевладельцев. Немногие полупили власть над многими.

Если при Константине в стране все социальные слои были перемешаны между собой и более-менее равны, то теперь крупное землевладение разделило Империю на два противоборствующих лагеря. И своей враждебной замкнутостью сословий Византия стала напоминать средневековый Запад.

Третья ее внутренняя язва — судебная волокита и невозможность добиться справедливости. Постоянные взятки и подкупы в судах сделали правосудие недостижимым идеалом. (Здесь византийское наследство Россия эксплуатирует уже многие века.)

В Житии преподобного Павла Латрского читаем о расправе крестьян над судьями, вынесшими вполне справедливый приговор двум разбойникам. Возражать было вроде бы нечему и возмущаться нечем. Но власть и администрация в Византии настолько себя дискредитировали, что население привыкло видеть в чиновниках «только насильников и обжор» и жаждало над ними собственноручной расправы. Что и было сделано.

Четвертая болезнь — пренебрежение к собственной армии. (Тут уж о современной России говорить без слез просто невозможно.)

Как мы помним, Константин унаследовал от отца, императора и полководца Констанция Хлора, самое бережное отношение к своей армии как к основе могущества государства. Так он ее и строил.

Но после него с течением времени императоры Византии сочли возможным «сэкономить» на обучении собственных солдат и стали набирать войско из чужеземных легионеров. Неудивительно, что те смотрели на местное население как на жителей завоеванной ими страны — со всеми вытекающими последствиями, такими, например, как частые случаи насилия солдат над беззащитными горожанами и крестьянами.

Ну а когда Империя оказывалась в сложной ситуации, рассчитывать на самоотверженность солдат-чужеземцев и вовсе не приходилось. Они нередко попросту изменяли своим временным хозяевам и переходили на сторону врага.

Пятая причина падения грандиозной цивилизации — равнодушие Константинополя к провинциям, которые из последних сил кормили свою пышную и алчную столицу.

Слишком централизованная, Империя не позволяла развиваться силам местного самоуправления и жестко подавляла все проявления социального творчества на местах. Она лишь брала, ничего не давая взамен. Столица украшалась и богатела, провинция беднела и разорялась. (Не напоминает ли это нашу нынешнюю российскую действительность?)

Византийский писатель Михаил Хониат незадолго до гибели великой Империи пишет, обращаясь к жителям Константинополя:

«Вы не желаете выглянуть из-за своих стен и ворот, не хотите посмотреть на древние, окружающие вас города, ждущие от вас справедливости; вы посылаете в них одного за другим форологов, с их зубами звериными, говоря согласно Моисею, чтобы пожирать последние останки. Сами же вы остаетесь у себя, предаваясь покою и извлекая богатства из законов и суда, города же опустошают негодные фискалы.

Да и чего лишены вы? Разве плодородные равнины Македонии, Фракии и Фессалии не работают на вас хлеб? Разве не выжимают вам вино Эвбея, Птелерия, Хиос и Родос? Разве фиванские и коринфские пальцы не ткут вам одежды? Разве не вливаются речки всех богатств в столицу, как в единое море?

Чего вам ради, в самом деле, менять привычное на чужое? Не лучше ли не знать «ни дождя, ни солнца», а в полноте всех благ, без труда, сидеть дома и пользоваться неомрачимой жизнью?»

Такими страстными словами пытался образумить сограждан один из самых искренних византийских патриотов. Увы, это было гласом вопиющего в пустыне. Язвы продолжали перерождаться в раковую опухоль…

Вернемся к нашему герою. Константину было еще долго до смерти, но он уже думал о переходе в мир иной. В центре города он поставил великолепный храм во имя Двенадцати Апостолов. Величественная церковь была задумана Константином как усыпальница византийских царей.

Он сам придумал украсить ее двенадцатью мраморными колоннами с серебряными вазами наверху. В центре храма стоял позолоченный саркофаг. Он был предназначен для Константина…

Роскошный храм Двенадцати Апостолов считался одним из самых замечательных памятников Константинополя. В плане он имел форму креста и был окружен обширным двором с галереями из колонн и скульптурами. Близ храма были дворец, бани и здания для стражи, охранявшей гробницу.

В истории Византии храм Двенадцати Апостолов имел важное значение. Император Юстиниан в VI веке значительно расширил его, с особым старанием украсив те приделы и портики, которые предназначались для гробниц. При храме были погребены великие патриархи Константинополя — Григорий Богослов, Иоанн Златоуст, а также Никифор и Мефодий, прославившиеся своей борьбой за православие против иконоборцев.

Храм стал усыпальницей не только Константина, но всех византийских императоров и оставался ею до 1453 года. На следующий день после взятия Константинополя турками храм был разрушен. На его месте Мохаммед Второй построил в свою честь мечеть Мехмедиэ.

Константин украсил свою новую столицу множеством церквей и храмов. Среди них самые известные: храм Святой Софии и церковь Святой Ирины. Фундамент храма Святой Софии был заложен при Константине, а достроен храм в первом варианте его сыном Констанцием. Церковь же Святой Ирины сохранилась до сих пор в довольно приличном состоянии.

Весьма интересно, что от IV века, от времени Константина, сохранились до наших дней только религиозные постройки. Например, церковь Святой Ирины или церковь Святой Анастасии. А вот дворцы и другие общественные здания практически совсем не уцелели. Значит, церковное строительство уже в ту пору велось с особым тщанием, велось правильно, с соблюдением всех архитектурных законов и с применением самых хороших материалов.

Удивительный и малоизвестный факт: первое в истории Общество любителей христианского просвещения было основано Константином, в его царском дворце в Константинополе.

В его дворце несколько обширных залов были устроены так, что могли служить тихим прибежищем для людей, ищущих откровения. Почти как в церкви, только без обязательных церковных атрибутов. Здесь было запрещено «просто болтать».

В своей новой столице Константин действительно желал создать оазис Гармонии. А какая Гармония — без взаимопонимания граждан по самым сложным вопросам бытия человеческого? И в тихих залах царского дворца Константин собирал людей разных сословий — для нахождения этого самого взаимопонимания.

В редкие часы досуга Константин писал речи, предназначенные для публичного чтения. Местом таких чтений царь выбрал свой роскошный дворец. Он любил читать Библию, и в его речах, обращенных к народу, было много нравственных наставлений и рассуждений на библейские темы. А были и откровенные вопросы к аудитории, если сам оратор не знал ответа. Например, один из вопросов, заданных Константином собравшейся публике, звучал так: возможно ли было для Бога сделать человеческую волю более кроткой? Тогда, может быть, и меньше бед испытало бы непокорное человечество?

Особенно волновали Константина вопросы о ветхозаветных пророчествах и их исполнении.

Но нередко в своих речах он рассуждал и о достоинствах гениев языческой культуры: Платона, Вергилия… Он хотел показать, что объективен в отношении религии римских богов и их глашатаев.

Публично философствующий император — это было так необычно, так удивительно. И толпы собирались послушать Константина в его царских хоромах. Места, однако, всем хватало. Среди слушателей Общества любителей христианского просвещения были и высшие церковные иерархи, и простые ремесленники.

Обычно заседание открывал сам Константин. Но подав пример откровенности, затронув людей за живое, он уступал место прочим ораторам. И тогда осмелевшая публика подымала вопросы весьма дерзкие, а для царя иногда и нелицеприятные. Но не было случая, чтобы Константин выказал царский гнев. Он спорил на равных (почти на равных), и это придавало заседаниям Общества особую прелесть! Булочник, споривший с императором в его чертогах о смысле бытия, запоминал надолго сей миг своей жизни.