Коробочка с синдуром

Сочные листья и острые шипы

Жарко. На небе ни облачка. Даже на самом краю его бледно-голубого купола нигде не видно хотя бы крохотного обрывка серой тучки — первой предвестницы приближающихся дождей.

Огромное пустынное поле протянулось до самого горизонта, оттененного неподвижной лиловатой дымкой. И только вдали видна одинокая фигура крестьянина. Вокруг ничем не нарушаемая тишина, словно все живое вымерло. Даже неугомонные листочки стоящего на меже молодого нима, будто повинуясь чьему-то приказанию, неподвижны. Крестьянин окидывает дерево ласковым взглядом. Всего пять лет прошло с тех пор, как Бхола своими руками посадил его, а смотри, как разрослось — всем на зависть! Разве найдется у кого-нибудь в деревне такое красивое дерево? Длинные висячие ветки нима почти касаются земли, точно тянутся поцеловать ее жаркую грудь.

Всякий раз при взгляде на это дерево Бхола чувствует приятное волнение и невольно вспоминает все, что ему приходилось слышать о себе в родной деревне.

«Да что и говорить о Бхоле! У него всякое дело горит в руках. Смотри, какой навес возле хижины поставил — любой мастер позавидует! За что ни возьмется, все на славу получается!

Разве кто-нибудь еще снимал такой урожай с одного бигха земли? У него и земля-то словно золотой стала! А ведь еще недавно была совсем бесплодной! Шутка ли сказать! Теперь у него поле — как богатая невеста… А какую хижину построил себе Бхола — просторную да чистую, и все своими руками!»

Его крохотный участок расположен в самом дальнем конце длинного ряда узких полосок земли, принадлежащих односельчанам. Невелик этот надел, но вся деревня называет его не иначе, как «богатой невестой». Здесь Бхола чувствует себя настоящим владыкой. Весь участок, на краю которого стоит хижина Бхолы, буйно зеленеет густыми всходами. Перед хижиной — небольшой чистенький дворик, со всех сторон обнесенный высоким земляным валом, по внешней стороне которого плотной зеленой изгородью тянутся к небу сочные стебли кукурузы и проса. Ярко пестреют цветы, посаженные рукой заботливого хозяина. Бхола очень любит цветы и каждому, кто оказывает ему честь своим посещением, прежде всего надевает на шею пышную гирлянду.

Но сегодня Бхола мрачен. Все раздражает его. Ему кажется, что и сыну давно пора прийти из школы, и Гулаби, его жена, слишком замешкалась на базаре, продавая овощи… Если б она знала, что грозит им!.. Бхола зябко поводит плечами. Жене пока что не надо говорить об этом. Эта новость — словно искра для сухой соломенной крыши. Но в огне сгорела бы только хижина, а ведь здесь может пойти прахом все. Поднимать хозяйство заново уже нет сил, а сын еще мал, дитя несмышленое… Нет, жене он ничего не скажет, — может быть, все еще как-нибудь уладится…

Бхола медленно проводит по лбу — пальцами и резким движением сердито стряхивает капли пота. Возле него на густые, уже побуревшие метелки проса шумно опускается стайка воробьев и начинает усердно выклевывать созревшие зерна. В другое время Бхола поспешил бы согнать их, но сегодня он равнодушно смотрит на оживленную возню воробьев. Пусть клюют!.. Ведь если то, о чем он сегодня узнал, окажется правдой, тогда ни один баклажан, ни один стручок гороха или перца из обильного урожая, созревающего на его участке, все равно не достанется ему… Так зачем жалеть несколько метелок проса? Пусть клюют!

Увидев приближающуюся Гулаби, Бхола тяжело вздохнул, поднял валявшийся под ногами серп и, усевшись на корточки перед высокими, крепкими стеблями проса, быстрыми движениями стал срезать их под корень.

— Целый день работаешь… Отдохнул бы хоть немного! — приветливо сказала жена и, не дождавшись ответа, спросила: — Ты уже поел или дать тебе чего-нибудь?

Бхола промолчал. Он вдруг отчетливо вспомнил все, что произошло темной дождливой ночью пять лет назад. Ураганный ветер хлестал ему в лицо острыми струями дождя. Земля была с головой закутана в черный, как сажа, мрак — не различить даже пальцев вытянутой руки. Все вокруг потонуло в непроглядной тьме, в рушащихся с неба потоках воды.

— Ну куда мы пойдем в такую ночь!.. — умоляла жена. — Что ты задумал, отец Бхуллу, неужели нам бросать хозяйство?.. Хоть бы о ребенке нашем подумал! Уж раз мы из низшей касты, нас везде будут так же обижать, как и здесь. От этого никуда не уйдешь! Из-за какой-то пустячной обиды покидать свою деревню!

— Ни за что не останусь, Гулаби! — дрожа от бессильной злобы, исступленно повторял Бхола.

Разорвав темноту, сверкнула слепящая молния, оглушительно загремел гром. Прикрывая собой ребенка, оба испуганно прижались друг к другу, а тугие, жгучие струи дождя, словно ременные бичи, заполосовали по их спинам…

Бхола вздрогнул: углубившись в воспоминания, он не заметил, как сзади подошла Гулаби, держа в одной руке маленькую плетеную корзиночку с холодной рисовой кашей, а в другой — лоту с водой.

— Вот возьми… наверное, с самого утра не ел ничего… Да что с тобой? Уж не заболел ли?

Бхола хотел было ответить жене, как вдруг Гулаби удивленно воскликнула:

— Посмотри, что за люди идут сюда? Все в белом…

Бхола резко повернулся к ней.

— Где?

— Да вон там, видишь?

Бхола взглянул на дорогу и поспешно вскочил на ноги.

— Ступай домой и не выходи. Я сейчас…

— А когда же есть будешь? — недовольно протянула Гулаби. — Что с тобой сегодня?

И тут же испуганно съежилась — такой бешеный взгляд метнул на нее Бхола. Никогда еще она не видела мужа таким: ввалившиеся, круглые от ярости глаза, сухая шея с натянувшимися жилами и двумя глубокими ложбинками у горла… Неужели это ее Бхола, который не раз с улыбкой переносил самые тяжелые невзгоды и был всегда так ласков с нею? Что с ним такое случилось?

Гулаби внезапно почувствовала себя одинокой и беззащитной, словно листок, оторвавшийся от родной ветки.

— Ну что же ты стоишь как вкопанная? — крикнул Бхола. — Видно, всю совесть растеряла, таскаясь по базарам!

— Что ты говоришь, отец Бхуллу? Опомнись! — глотая слезы, тихо ответила Гулаби.

А Бхола, не оглядываясь, уже бежал навстречу людям в белом. Это были инженер строительства, чиновники и тхакур Тивари.

Вся в слезах, Гулаби испуганно смотрела, как муж, яростно размахивая руками, долго спорил о чем-то с незнакомым важным господином. Что бы это значило?..

Шел месяц чайт, на полях уже заколыхались зеленые всходы, и крестьяне приступили к вторичному поливу своих участков.

Это было самое подходящее время для рытья оросительных каналов. В набухшую от влаги, уже покрытую нежными всходами землю лопата входит легко, словно зуб в спелое яблоко. Не то что в месяцы джетх или байсакх, когда почва становится твердой как камень. Поэтому было решено немедленно приступить к сооружению большого оросительного канала, который был запланирован правительством.

Вот уже целый месяц вдоль межи, разделявшей поля двух соседних деревень, с утра до вечера трудились рабочие. Но как только бечева землемера потянулась через поля тхакура, работы вдруг почему-то приостановились…

Впрочем, причина была всем ясна. Вся деревня знала, что один из министров штата Уттар-Прадеш уроженец этих мест и что на последних выборах тхакур Тивари оказал ему немалую услугу. Накануне выборов он еще с вечера согнал в сарай, как скотину, всех своих батраков и арендаторов, а ранним утром на грузовиках отвез их на избирательный участок со строгим приказанием голосовать за господина министра. Это и решило исход выборов. Министр до сих пор продолжает восхищаться находчивостью и государственным умом своего земляка. Узнав, что часть его владений изымается для нужд строительства, Тивари в ту же ночь выехал скорым поездом в столицу штата. А на следующее утро инженер был вызван телеграммой в Лакнау, и там сам господин министр дал ему строжайшее указание ни в коем случае не трогать земель тхакура Тивари.

И еще говорят, что инженер хоть и вынужден был повиноваться, но остался в большой обиде на тхакура. В самом деле, разве это не глупо — беспокоить самого министра из-за какого-то жалкого клочка земли. Уж конечно, за ту же тысячу рупий и отличную буйволицу все можно было решить на месте. Стоило ли ездить из-за этого в Лакнау?

У Гулаби были свои планы, которыми она хотела поделиться с мужем. Она узнала, что недалеко от их участка скоро будет разбит лагерь строителей. Значит, надо вырастить побольше овощей да подороже продавать их приезжим. Может быть, даже лавку удастся открыть. Не нужно будет ходить на базар да разносить овощи по деревне. Так быстрее скопишь немного денег. И когда подрастет сын, ему уже не придется жить в бедности. Может быть, большим человеком станет!

Однако сегодня при первом же взгляде на хмурое лицо мужа ее восторги угасли. Что с ним? О чем это он спорит с этими незнакомыми людьми? Стоя на пороге, с тревогой прислушивалась Гулаби к доносившимся до нее возбужденным голосам, но не могла разобрать ни слова. Наконец все медленно двинулись вдоль межи в сторону деревни. Бхола даже не обернулся; он шел рядом с человеком в городском белом костюме, на ходу продолжая что-то горячо ему доказывать.

Проводив взглядом удаляющегося мужа и концом сари утерев слезы, Гулаби вернулась в хижину. Она не заметила, как возвратился из школы Бхуллу и как, набив карманы жареными зернами, он умчался играть с соседскими ребятишками.

Рано утром, заслышав поблизости какой-то странный шум, Гулаби поспешно вскочила с чарпаи. Сердце ее готово было выскочить из груди. Муж все еще не вернулся. Поздно ночью, усталая и встревоженная, она уснула, так и не дождавшись его прихода. Шум нарастал, и Гулаби выбежала из хижины. Увидев на своем поле толпу людей, она, широко раскрыв глаза, застыла на пороге.

Ее поле, еще вчера ярко зеленевшее сочными всходами, сегодня чернело, засыпанное свежевзрытой землей. Лишь кое-где виднелись смятые и поломанные стебли. Широкий черный зев канала уже проглотил половину участка и, словно огромный прожорливый змей, подбирался прямо к хижине.

Сотни лопат мелькали в поле, выбрасывая черную землю, сотни потных человеческих рук, мерно подымались и опускались, поблескивая на солнце… Что же это? Что делать? Кого звать на помощь? С диким воплем, точно безумная, Гулаби бросилась через поле. Крича и размахивая руками, она бежала к толпе, плотным кольцом обступившей палатку на краю участка. То тут, то там виднелись красные тюрбаны полицейских.

— Отец Бхуллу! Что же это делается?.. — крикнула она и, растолкав толпу любопытных, бросилась к мужу. И увидела его лицо — измученное, осунувшееся, искаженное страданием лицо покорившегося судьбе человека.

Только теперь поняла Гулаби всю глубину постигшего их несчастья и с громким рыданием припала к плечу мужа…

Еще накануне Бхола понял, что уже ничто не сможет спасти его участок. Он так и не нашел в себе силы вернуться домой. Задыхаясь от отчаяния, бродил он по темным безлюдным улицам деревни. Что делать? Куда кинуться? Как птица при виде врага покидает насиженное гнездо, так и он готов был сегодня же ночью навсегда уйти с семьею из этих мест. Но при одном воспоминании о той ужасной ночи, которую ему пришлось пережить пять лет назад, у него опускались руки. Нет, теперь уже не хватит на это сил…

Кто же этот страшный, неумолимый враг? Кто разрушает его счастье? — снова и снова спрашивал он себя. Ну конечно, тхакур Тивари! Вот кто его враг! Он заставит его вернуть землю или задушит собственными руками… Тяжело дыша, Бхола побежал к дому тхакура. Привратник спал. С веранды слышался мощный храп толстого Тивари… Да, тхакур может спать спокойно — он сберег свое поле… Каждый заботится только о своем добре. А где же справедливость? Где законы? Они в руках у чиновников, в руках у того важного сахиба, который здесь всем распоряжается. Значит, он и только он один виноват во всем!

Шатаясь от усталости, Бхола добежал до палатки инженера. Остановился, прислушиваясь. У входа, всхрапывая и бормоча что-то во сне, спали рассыльные.

С крепко сжатыми кулаками шагнул Бхола в полумрак палатки. Он сам еще не знал, что сейчас сделает, знал только одно: он ни перед чем не остановится, лишь бы добиться своего!

У самого входа спала на чарпаи жена инженера. В тусклом свете фонаря ее красивое молодое лицо слегка светилось в полумраке. На губах играла счастливая улыбка: видно, ей снился приятный сон. Отчетливо выделялась красная точка на лбу — совсем такая же, как у Гулаби… С щемящей тоской подумал Бхола о своей жене… Гулаби, Гулаби! Сколько горя приходится ей терпеть! Где она сейчас? Может быть, бродит одна по темной деревне, ищет мужа… Злобно стиснув зубы, Бхола исподлобья глядел на безмятежно спящую женщину. Но вот его угрюмые морщины стали разглаживаться. В чем виновата она, эта женщина? Да и ее муж разве нарочно решил его разорить? Ведь он только исполняет чужие приказы, он тоже ни в чем не виноват…

Всему виною правительство, да, да, правительство! А уж тут ничего не, поделаешь… Лицо Бхолы страдальчески искривилось, и он прикусил губу, чтобы не расплакаться. Потом в его лихорадочно горящем мозгу возникла новая мысль: а так ли это? Справедливо ли во всем винить правительство? Откуда правительство знает, что у него, Бхолы, только и есть, что этот крохотный надел земли, за который он, отрывая последний кусок у себя и у своей семьи, платил выкуп целых пять лет? Только совсем недавно участок стал наконец его полной собственностью! Так что же, значит, никто не виноват? Видно, такова уж его судьба… Бхола почувствовал вдруг страшную, давящую усталость, его плечи покорно поникли, стиснутые кулаки разжались… Он медленно повернулся, и его растерянно блуждающий взгляд снова остановился на озаренном счастливой улыбкой лице молодой женщины.

Глядя на это лицо, утопавшее в мягкой, колеблющейся полутени, Бхола вдруг ясно представил себе большие, черные, с влажным блеском глаза Гулаби, удлиненные, как два маленьких плода манго, оттененные пушистыми ресницами… Сколько горя повидали они и сколько им еще предстоит повидать — этим чистым и нежным глазам его верной подруги!

…Словно зачарованный, застыл Бхола, забыв обо всем вокруг, тихим, печальным, затуманенным взором глядя на лицо безмятежно спящей женщины…