Коробочка с синдуром

В голодный год

Где ж он так долго задержался? — простонала Раджи и, осторожно приподняв ребенка, сладко прикорнувшего у ее груди, попробовала встать, но тут же снова оперлась спиной о выступ стены и замерла, обессиленная, закрыв глаза и откинув голову. В другое время, отнимая ребенка от груди, она, конечно, не преминула бы грубовато отчитать его: «Разве это амрита[38]? Сосешь, чуть не подавишься!» или: «Почему не сосешь, негодник ты этакий, или сыт со вчерашнего?» — но сейчас она даже не взглянула на него. Тем временем ее дочь Банки, девочка лет десяти, усевшись на пороге задней пристройки, обеими руками ожесточенно чесала свои свалявшиеся космы. Иногда, вытащив из волос вошь, она осторожно клала ее на ладонь и внимательно разглядывала. Потом, раздавив ее между ногтями, снова принималась старательно скрести свою давно не мытую голову.

Вокруг хижины — ни деревца, ни кустика, ни единой живой души. Кругом мертвая тишина. Только изредка ее нарушает гнусавое мяуканье тощей облезлой кошки: волоча хвост по земле, она уныло бродит по двору. Бесследно исчезли даже воробьи, а ведь раньше они целыми стаями осаждали двор Раджи, стараясь подобраться к зерну, рассыпанному для просушки. Когда их сгоняли, они с шумом взлетали на крытую дерном хижину и часами сидели, выжидая удобной минуты. А сегодня не видно даже того одинокого взъерошенного воробышка, который еще дня два назад, отчаянно чирикая, скакал по двору, волоча подбитое крылышко и тщетно пытаясь взлететь. У порога хижины не заметно ни черных остывших угольков, ни жестких волокон мочала, остающихся после чистки посуды. Сразу видно: здесь давно не зажигали очага, не готовили пищи. Вырытая возле дома канавка для стока помоев забита сухой шелухой, да и весь двор выглядит таким запустелым, как будто здесь уже давно никто не живет. Лишь кое-где по стенам сидят мухи. Но и они, лениво взлетая, тоже куда-то исчезают, словно даже для них не осталось в этом месте ничего, чем можно поживиться. Привязанная в углу хижины коза, отчаявшись найти хоть один зеленый листок в охапке сухих веток манго, которые она гложет уже несколько дней, с жалобным блеянием тянется к двери и снова принимается бить копытцем по высохшим, покрытым сморщенной кожицей веткам.

Раджи по-прежнему сидела неподвижно, привалившись к выступу стены. Ее высохшие груди — пустые сумки из сморщенной кожи — вывалились из-под сползшего набок грязного сари. Малыш нетерпеливо заворочался и наконец, изловчившись, поймал губами сухой, потрескавшийся сосок. Не открывая глаз, мать сердито поморщилась и оттолкнула его. Выскользнув из ее ослабевших рук, ребенок упал на землю и откатился в сторону. Вздрогнув от его внезапного пронзительного крика, мать, словно пьяная, качнулась вперед и тихо застонала.

Услышав плач своего маленького братишки, Банки, загородившись ладонью от солнца, равнодушно взглянула на дверь хижины. Ей даже в голову не пришло встать и помочь ребенку. Она зевнула и снова запустила грязные пальцы в свои лохматые космы.

Лучи поднимающегося солнца уже уперлись в стену, обращенную на восток, и двигались дальше, постепенно сокращая тень от хижины. Взглянув еще раз на дверь, откуда доносился надсадный плач маленького брата, Банки наконец медленно встала, подошла к большому кувшину, стоявшему возле стены, плеснула из него немного мутной воды в старую консервную банку и стала жадно пить. Но вдруг, выронив банку, схватилась обеими ручонками за голову и бессильно опустилась на землю рядом с упавшим набок кувшином. Снова встала и, неровными шажками дойдя до задней пристройки, так и свалилась у порога, раскинув ноги и уткнувшись спиной в косяк двери.

С трудом подняв голову, Раджи наконец открыла глаза и взглянула на ребенка. Маленький Мохан валялся возле двери хижины и, уткнувшись лобиком в порог, лизал глину. Протянув руку, мать подтащила сынишку к себе и, снова взяв его на колени, равнодушно пошлепала по голой спинке. В это время тихонько скрипнула дверь. Раджи обернулась и увидела стоящего на пороге мужа. Осторожно прикрыв дверь, Басан шагнул в комнату. Три пары глаз молча, с затаенной надеждой уставились на него, и этот немой призыв острой занозой кольнул его в сердце.

— Возьми это, мать Банки, — торопливо и ласково проговорил Басан. — Смотри, сколько гура мне дали. Пармесар-бабу очень добрый человек… Ну, вставай, разведи гур в воде да быстренько попей! Э, да тут и воды-то нет! — воскликнул он, взглянув на поваленный кувшин. — Ну, да я мигом принесу!

При виде хозяина привязанная в углу коза жалобно заблеяла. Но Басан только мельком взглянул на ее ввалившиеся бока. Сдернув с плеча грязную гамачху, он подал ее жене и, взяв кувшин, направился к двери.

Присев на корточки, Раджи стала осторожно развязывать узелки на гамачхе и бережно вынимать маленькие коричневые кусочки гура. Она принялась уже за третий узелок, как вдруг у нее закружилась голова, перед глазами поплыли разноцветные круги, к горлу подступила тошнота, и, выронив из рук гамачху, она со сдавленным стоном снова опустилась на земляной пол. Банки развязала остальные узелки, расправила складки, но, внезапно заметив на одном кусочке гура несколько дохлых муравьев, брезгливо отшатнулась. С кувшином воды вошел Басан и, увидев сидящую на полу жену, озабоченно спросил, положив ей на плечо темную, жилистую руку:

— Ты что, мать, уж не заболела ли?

Раджи не ответила. Нахмурившись, Басан дрожащими руками принялся размешивать гур в глиняной миске с водой. Банки молча присела рядом, и даже малыш Мохан следил блестящими глазенками за каждым движением отца.

Нацедив мутноватой от гура воды в две маленькие глиняные чашечки, Басан подал одну Банки, другую поставил перед Моханом. Потом наполнил до краев большую кружку и поднес ее к пересохшим губам жены. Та, словно очнувшись от забытья, схватила кружку обеими руками и, не отрываясь, стала жадно пить. Глаза Басана наполнились слезами, подбородок задрожал. Он несколько раз судорожно глотнул воздух, но, стараясь казаться спокойным, ласково проговорил:

— Ты не спеши, мать…

Раджи поставила пустую кружку рядом с собой на земляной пол и закрыла глаза. Басан заглянул в миску и, убедившись, что она еще полна больше чем наполовину, пододвинул к себе пустые чашечки детей, смотревших на него разгоревшимися от жадности глазами. Он снова наполнил их чашечки, а потом до последней капли вылил остатки сладкой воды в кружку жены. Руки у Басана вдруг почему-то отяжелели, и он несколько мгновений, не мигая, смотрел на пустую миску. Выхватив кружку у него из рук, Раджи несколькими большими глотками опять осушила ее до дна.

— Очень уж пить хотелось, — смущенно сказала она и, снова придвинувшись к стене, села с таким видом, будто только что проснулась. Утолив голод, дети сразу оживились. Банки убежала во двор играть, а Мохан, то и дело падая, тщетно пробовал встать на свои кривые ножки. Взгляд Басана был прикован к влажно поблескивающему дну пустой миски. Наконец он с трудом отвел глаза и встал.

«Наверно, думает, что я сыт, — с глухим раздражением подумал он, взглянув на жену. — Только себя жалеет…»

— Почему Банки до сих пор не выпустила козу? — сердито проговорил Басан.

— А куда ее выпустить? Кругом-то ведь голая земля, — с трудом поднимаясь на ноги, устало проговорила Раджи. — Даже листьев манго не достать. У кого деревья, тот разве даст?.. Вчера Банки сломала было ветку в саду у Ганеша-бабу, так его сынок чуть руку не вывихнул у бедняжки…

— Сын Ганеша-бабу? — хрипло переспросил Басан. Он чувствовал страшную усталость, а голова, кажется, готова была расколоться от, невыносимой боли. — Ну ладно, я ему еще припомню! — лицо Басана потемнело от гнева.

— Время такое, что поделаешь, — вздохнула жена. — Сейчас и свои-то о родстве забывают, а они ведь нам совсем чужие!

Раджи говорила ровно и негромко, но Басану почему-то слышалась в ее голосе скрытая насмешка. Он почувствовал, как со дна его души поднимается глухая, беспричинная ярость и темной пеленой застилает ему глаза. Вдруг маленький воробушек, звонко чирикая, опустился возле двери и бойко запрыгал по двору. Тот самый воробушек! Крыло его, как видно, зажило, и теперь он весело перепархивал, гоняясь за большой зеленоватой мухой. У Басана сразу отлегло от сердца, и он впервые за весь день улыбнулся.

Подняв с пола тонкую сухую веточку манго, он переломил ее и, сунув в рот кусочек, стал медленно жевать.

— В полдень зубы чистить! Что ты, бапу[39]? — рассмеялась Банки, отвязывая козу. А Раджи, заметив сердитое движение мужа, испуганно проговорила:

— Ты что, так целый день голодный и ходишь? Ни крошки, видно, во рту не было? И мне ничего не сказал. А я-то, глупая, все до капли выпила… За такой грех мне и в аду места не найдется!

— Да что ты!.. Я просто посмотрел, что это за ветки, сухие или сочные… А меня еще утром угостили у старосты.

— Не обманываешь?

— Разве я когда-нибудь обманывал тебя?

Басан старался казаться спокойным. А у самого голова так и разламывалась, и нестерпимая горечь сводила рот. Наверно, от той единственной щепотки жевательного табака, которой угостили его сегодня утром. Придерживаясь рукой о стену, он медленно пересек комнату, толкнул дверь и, пригнувшись, молча вышел во двор.

Мельком взглянув на колышущийся в знойном полуденном мареве горизонт, он, пошатываясь, двинулся дальше — к навесу, пристроенному позади хижины. Тяжело дыша, лежал под навесом его старый вол. Сколько раз за эти долгие годы выходил с ним в поле Басан! Он любил это могучее, послушное животное, как любят верного друга, и каждую весну заново окрашивал ярко-голубой краской его большие загнутые рога. Каким выносливым и неутомимым был когда-то его друг, а теперь от него остались одни только торчащие ребра, обтянутые толстой дряблой кожей, а шея так исхудала, что едва могла держать тяжелую костлявую голову. Сейчас вол неподвижно лежал в тени навеса, вытянув шею и закрыв глаза. И, даже услыхав знакомые шаги хозяина, он не шевельнулся. Лишь изредка он протяжно вздыхал, и тогда из его широких сухих ноздрей со свистом вырывалось натужное дыхание.

Лежавшая рядом с ним тощая телка с трудом поднялась и шагнула к Басану, натянув веревочную привязь. Но Басан только уныло взглянул на нее и отвел глаза: разве может понять бессловесная скотина, почему он пришел с пустыми руками?

Мрачным взглядом окинув свое скудное хозяйство, Басан уселся на ветхую, готовую вот-вот развалиться чарпаи и вдруг, закатив глаза, тяжело повалился на спину. Ему показалось, что его тело становится совсем тонким и невесомым, легким, как высохший лист, и вот уже, подхваченный жарким вихрем, он стремительно уносится ввысь. Он летит, летит, рассекая душный воздух, и вдруг медленно опускается возле огромной груды теплых лепешек — такой огромной, что, даже приставив длинную бамбуковую лестницу, не добраться до ее вершины… Басан жадно протягивает руки, желая скорей набрать побольше лепешек… Но бесшумная толпа каких-то мечущихся взад и вперед теней проворно выхватывает лепешки прямо у него из-под рук… Всемогущие боги! Схватить бы хоть одну! Хоть одну!.. Половину он съест сам, а другой поделится с детьми и женой… Но все стремительней мечутся проворные, жадные тени, и ароматная груда теплых лепешек тает на глазах… Скорей! Иначе ему ничего не достанется!.. Собрав последние силы, Басан, крича, протягивает руки, бросается вперед — и со стоном открывает глаза… Он по-прежнему лежит на старой, продавленной чарпаи, а высоко над ним голубеет безоблачное горячее небо. Значит, это был только сон… И какой страшный сон!

Мучительным усилием Басан заставил себя приподняться, свесил ноги и сел на край чарпаи. Стиснув зубы и крепко зажмурившись, он ждал, пока перестанет кружиться голова. Потом со вздохом огляделся.

Старый вол, закрыв глаза и вытянув шею, по-прежнему лежал под навесом. Телка тщетно рвалась с привязи. Длинные тени уныло протянулись поперек двора. Зной уже начал спадать, багровое солнце почти касалось горизонта. На улице показались люди, и легкие порывы прохладного ветерка изредка доносили невнятный гомон их голосов… Хочешь не хочешь, а надо скорей приниматься за работу.

Не успел он подняться с чарпаи, как из хижины вышла Раджи с большим глиняным кувшином на голове.

— Все отдыхаешь, а нет чтобы подумать о скотине, — сразу напустилась она на мужа. — Весь день шатался где-то, а как заявился, так ничего и делать не хочет!

Басан молча прошел под навес и первым делом отвязал телку. Пошатываясь на худых длинных ногах, она поплелась на выгон. Повернувшись к волу, он освободил его от привязи и толкнул ногою в бок, чтоб заставить подняться. Но старый вол только протяжно вздохнул и даже не приоткрыл глаза. Скрипнув зубами от ярости, Басан схватил стоявшую у стены дубинку и изо всех сил ударил его по исхудалой, жилистой шее. Вол захрипел и стал медленно валиться на бок. Сжимая в руке дубинку, Басан, тяжело дыша, стоял над ним в злобе и растерянности.

Подбежала растрепанная Раджи и с визгливой бранью набросилась на мужа:

— Ракшасы[40], что ли, оседлали твою несчастную голову? Столько дней скотина голодная, а ты ее дубинкой!

Бросившись к упавшему волу, она дрожащими руками обняла его за шею. Худые плечи ее внезапно затряслись, она повернула к Басану искаженное, залитое слезами, морщинистое лицо:

— Наказал нас всевышний! Подох ведь вол!.. Как теперь жить будем?

Словно нестерпимым жаром обдало Басана. По спине пробежал колючий, мучительный озноб. Черные тени стремительно закружились у него перед глазами. Он расставил ноги, чтобы не упасть, хотел крикнуть — громко, протяжно, страшно, — но вместо крика из его пересохшего горла вырвался только какой-то странный лающий звук. Осекшись на полуслове, Раджи испуганно взглянула на него широко открытыми, полными слез глазами. Чуть заметно покачиваясь, Басан по-прежнему стоял с каменным лицом. Пальцы крепко, до боли сжимали тяжелую дубинку.