Коробочка с синдуром

Бхудан

Солнце стояло уже почти в зените, и Рамджатан прибавил шагу, чтобы хоть к исходу дня вернуться домой. На душе у него было удивительно легко, и он с радостным изумлением смотрел на раскинувшиеся до самого горизонта поля, покрытые сочной зеленью дружных всходов. Под легкими порывами ветерка по ним из конца в конец перекатывались упругие зеленые волны, и временами ему казалось, что он плывет по безбрежному зеленому океану. Все в нем пело, и он шел, не чувствуя своей ноши — продолговатой тыквы под мышкой, шерстяной накидки, перекинутой через плечо, и узелка с горохом за спиной. Никакие заботы не тяготили его душу, и только иногда, случайно наступив ногой на сухую прошлогоднюю колючку, он с замиранием сердца вспоминал о своей жене Джасванти и о неминуемом с нею объяснении. Что скажет она, когда узнает о случившемся? А что еще ему оставалось делать? Раз тхакур приказал — много не порассуждаешь. Не сегодня, так завтра тхакур все равно бы отнял у него участок. Тогда в его защиту никто и слона бы не сказал… Да разве женщине втолкуешь?..

Странно устроена жизнь! Было бы в мире все по-другому — люди с радостью принесли бы свою землю в дар тому святому старцу, портрет которого он видел сегодня. Говорят, у этого старца нет ничего — ни дома, ни земли — одно только короткое дхоти. Рассказывают, что этот седобородый старец, Виноба Бхаве, — самый верный ученик и последователь Ганди-джи. Ходит он из деревни в деревню и убеждает богатых жертвовать ему часть своей земли, чтобы он мог потом наделять ею безземельных. Это и называется «бхудан» — «дарение земли». Ах, если бы у него была собственная земля!.. Поежившись, Рамджатан оглянулся по сторонам и, не замедляя шага, снова невольно залюбовался раскинувшимся вокруг зеленым океаном, по которому его как бы несло быстрым попутным течением.

Солнце уже перевалило за полдень и, словно предчувствуя близкий отдых, стало клониться к закату. Рамджатан, прибавив шагу, подумал про себя, что солнцу, видно, как и ему, хочется поскорее добраться до ночлега.

Вот и развесистая смоковница возле самой дороги. У ее подножья — скромная молельня Бансатти — защитницы деревни. Рамджатан остановился и молитвенно сложил руки:

— Слава тебе, Бансатти, мать наша! Поднесу тебе в дар сладости и цветы, только смилуйся над бедняком, махарани[33]. И Джасванти, моя жена, тоже не забудет отблагодарить тебя. Прости нас, мать-заступница, если чем-нибудь прогневили тебя…

Не успел Рамджатан закончить молитву, как из-за дерева, фыркнув, выскочила лисица; на мгновение замерла, удивленно уставившись на человека, и, испуганно метнувшись вбок, скрылась среди пустых всходов, словно ее поглотили зеленые волны океана. Рамджатан крепко выругался: увидеть лисицу — очень дурная примета. Сердито сплюнув, Рамджатан зашагал дальше. Он снова подумал о тех временах, когда была еще жива великая Бансатти. Удивительное дело совершила эта женщина. Ведь она, не мощная старуха, могла бы умереть и своей смертью, и тогда ее тело отвезли бы на шмашан[34], к берегу Гомти, где две охапки дров вознесли бы душу на небо, а бренные останки поглотили бы волны реки, и никто не] вспоминал бы о ней. Но она поступила иначе, и благодарные жители деревни свято чтят ее память. В ее честь у въезда они возвели молельню — маленький алтарик и с тех пор считают ее своей защитницей. Было это в те времена, когда английский сахиб угрозами и силой стал принуждать крестьян сеять индиго. Многим пришлось подчиниться, и только сын Бансатти — богатырь Челик наотрез отказался отдать свою землю под индиго. Разве землю и жену отдают добровольно? И зачем только свалился им на голову этот краснорожий плантатор, похожий на обезьяну, который вместо риса и пшеницы заставляет их сеять индиго?

Год выстоял Челик и два выстоял. За это время у него уже успели отрасти пышные усы, которые он то и дело гордо подкручивал. Все поля вокруг были засеяны индиго — оно, как заразная болезнь, захватывало все новые участки, — и только на одном-единственном участке по-прежнему колыхались золотые колосья пшеницы. То был участок Челика.

Вся деревня уговаривала Челика не играть с огнем.

— Смотри, накличешь беду на свою голову! Зачем упрямишься? Тростинкою бревна не переломишь! — Но Челик уперся на своем — и ни с места.

Наконец доведенный до бешенства плантатор приказал схватить упрямца. И тут началось такое, о чем до сих пор в деревне вспоминают с ужасом: под кожу Челику загоняли бамбуковые щепки, всю спину исполосовали ременным бичом, а живот придавили тяжелым чурбаном. В беспамятстве валялся богатырь Челик, кровавая пена запеклась на губах — но землю свою не отдал. Ведь земля для крестьянина — мать-кормилица, разве можно отречься от родной матери? Но, как видно, и плантатор решил не отступать. Долго мучился Челик, долго не мог подняться с постели. И не успел еще он как следует встать на ноги и переступить порог своей хижины, как по деревне разнесся слух: плантатор запахивает участок Челика.

Когда весть об этом донеслась до Челика, он чуть не помешался. Едва оправившийся от ран, вскочил, страшный в своем гневе, и, взвалив на плечи умирающую мать, бросился к своему участку, размахивая увесистой дубинкой. За ним толпой устремились крестьяне. Говорят, будто сама мать приказала сыну так поступить, чтобы своей смертью избавить деревню от гнета плантатора. «Мне все равно скоро умирать. Так уж лучше умру на руках родного сына, — сказала она Челику. — Все равно — какая мне жизнь?.. Они, палачи, терзают деревню, они снова схватят и будут мучить тебя. Они убийцы, сынок, и от них пощады не жди… Дай хоть своею смертью помогу людям!»

Завидев огромную толпу, в страхе бежал белый плантатор, за ним, бросив все свои пожитки, устремился и управляющий. С тех пор в деревне не осталось ни одного ростка индиго.

А старая Бансатти, мать Челика, скончалась тут же, посреди поля. Не на погребальном костре умершего мужа простилась с жизнью Бансатти — она принесла себя в жертву земле, которая, как заботливая мать, кормит своих детей. Она совершила гораздо большее, чем сати[35], и навсегда обессмертила свое имя…

Погруженный в свои мысли, Рамджатан очнулся только перед самой хижиной. Радостно повизгивая, к нему бросился их домашний пес Пилайя и, обнюхав ноги хозяина, принялся прыгать вокруг него. Рамджатан ласково потрепал его по шее и вошел во двор. Однако — странное дело! — засов на двери хижины был задвинут, и из задней мазанки тоже не доносилось ни звука. И куда это отправилась Джасванти на ночь глядя? Должно быть, подумал Рамджатан, жена пошла к кому-нибудь из соседей. Он сбросил с плеча накидку и осторожно положил тыкву на землю у стены хижины. Но едва отодвинул он засов и переступил порог, как сзади раздался насмешливый голос Джасванти:

— Говорят, тхакур половину своей земли тебе подарил?

В другое время Рамджатан, вероятно, весело рассмеялся бы, но сейчас ему было не до шуток. Обернувшись, он пристально посмотрел на улыбающуюся жену, стоявшую спиною к солнцу, отчего вокруг ее полуседых волос образовался тонкий, отливающий золотом венчик. Он молчал, не зная, как принять ее слова — в шутку или всерьез; уж не начало ли это неизбежного объяснения?..

Не дождавшись ответа, Джасванти поставила на землю алюминиевый таз, который был у нее в руках, положила в него тыкву и скомканную накидку мужа и, проходя в дверь, кинула через плечо:

— Нынче жена тхакура совсем что-то взбесилась, так на всех и бросается.

— Ты мне зубы не заговаривай! — оборвал ее Рамджатан, стараясь грубостью прикрыть свое замешательство. — Дай-ка лучше чего-нибудь поесть!

— Поесть, говоришь? А где до сих пор шатался? Все люди уже пашут, а ты о чем думаешь?

Когда Рамджатан подходил к деревне, ему не терпелось как можно скорее поведать жене чудесный рассказ о святом старце Винобе, который, словно воплощение бога на земле, пришел очистить от скверны сердце и душу человека. Однако сейчас ему было уже не до этого: от голода даже голова кружилась. И уж совсем не хотелось рассказывать жене о благородном поступке тхакура, которого Джасванти считала отпетым мошенником. Поэтому он промолчал, не желая давать жене повод для ссоры.

Джасванти подала ему жареных зерен и, усевшись напротив, с воодушевлением принялась рассказывать об урожае на их участке. Рамджатан вздохнул с облегчением: она еще не успела узнать, что участок им больше не принадлежит.

— Такого гороха еще никогда у нас не бывало — до того крупный, что стручки чуть не падают на землю. А какой густой — межи не видно! Если поможет всемогущий, в этом году уже не придется бедствовать…

Рамджатан угрюмо молчал.

Прополоскав рот и набив табаком чилам, он сказал жене, направляясь к двери:

— Там в узелке горох. Разрежь-ка тыкву да свари с горохом.

Усевшись во дворе на круглую циновку, Рамджатан закурил хукку. Смеркалось. Вокруг было безлюдно и тихо. Пилайя, положив морду на вытянутые передние лапы, сонно закрывал глаза. Тишину нарушало лишь бульканье воды в хукке.

В голове Рамджатана проносились путаные, тревожные мысли.

И что за проклятая жизнь! Работаешь-работаешь не покладая рук, растишь-растишь урожай на чужой земле — и какая же награда за все труды? Хорошо еще, если заработаешь себе на рис. Вот если бы и в самом деле получить хоть немного земли! Ведь обещал же ему тхакур, да можно ли верить его обещаниям? Но как не поверить словам почтенного Виноба Бхаве — этого удивительного старца с усталым лицом, покрытым сетью глубоких морщин? Если бы сейчас святой старик был с ним, то, наверно, не ныли бы от усталости ноги, не лезли бы в голову тревожные мысли. С какою радостью согласился бы Рамджатан на собственных плечах носить из деревни в деревню это живое воплощение бога на земле! Великой силой наделен этот немощный с виду старик, если его слово так подействовало даже на скрягу тхакура!..

Рамджатан затянулся в последний раз, потом размел землю вокруг себя. Собрав щепки, сухой помет и траву, он сложил все это в кучу и, выбив из чашечки жарко тлеющий клубочек табака, принялся раздувать костер.

Из хижины вышла Джасванти, но тут же поспешно натянула на лицо конец сари и снова скрылась за дверью. Рамджатан оглянулся: во двор входил крестьянин с их улицы, по имени Дона Махто. Рамджатан вскочил и, стряхнув с циновки пыль, расстелил ее, словно для желанного гостя, поближе к костру, а затем принялся набивать табаком свой чилам.

— Некогда мне сидеть, брат Рамджатан, — заговорил Махто, подходя. — Увидал тебя во дворе, вот и зашел пожелать тебе доброго здоровья. Слыхал новость?

Рамджатан постарался изобразить на лице удивление.

— Нет, ничего не слыхал, брат Махто. Ну, рассказывай поскорей.

— Говорят, к нам идет святой человек Виноба. Собирать землю будет. Говорят, даже наш тхакур уже пожертвовал целых десять бигхов!

— Да ну! — воскликнул Рамджатан, делая изумленное лицо.

— А как только Виноба соберет землю, в деревне создадут комитет. Вот этот-то комитет и станет наделять землею тех, у кого ее нет. Смотри же, не упусти случая!

— Да что ты говоришь, брат Махто! Неужели же и я наконец буду иметь собственную землю! — Рамджатан задыхался от радостного волнения, так и распиравшего ему грудь.

— Говорю — значит, знаю, — с многозначительным видом сказал Дона Махто. — Потолкуй сначала с тхакуром. Может, и ты заживешь по-человечески.

Дона Махто вскинул на плечо свою бамбуковую палку и важно пошел со двора. Проводив его до соседней хижины, радостный Рамджатан почти бегом вернулся к себе во двор, не переставая повторять имя заступницы Бансатти.

Солнце садилось. В его косых лучах широко расстилался изжелта-зеленый, а кое-где уже золотой, словно слой сливок на молоке, простор полей. А над полями, будто гигантские руки, протянулись с неба голубовато-дымчатые полосы дождя. Потянуло холодным ветром; он дул напористо и ровно, точно разматываясь с какой-то огромной катушки. Коза зябко вздрагивала, а Пилайя свернулся клубком у самого костра, зарывшись носом в свой пушистый хвост.

Рамджатану хотелось поскорее накормить козу и сбегать на соседнюю улицу — разузнать, когда будут давать землю. Ведь Дона Махто мог рассказать уже в деревне, что скоро и к ним придет святой старик Виноба. Воображение рисовало ему картины одну заманчивее другой: вот он уже богатый крестьянин, у него в хозяйстве два вола, да такие, что рукой до рогов не достать, а на шеях у них звонкие колокольчики — уж колокольчики-то он обязательно купит! Неплохо было бы завести и хорошую корову: ведь топленое масло да кислое молоко нынче в цене… Но он тут же постарался отогнать эти мысли и даже рассердился на себя: не спеши, брат Рамджатан, не обольщайся! Дадут — бери, но не забывай, что и земля, и чистота помыслов даруются человеку свыше, всемогущим богом. Ему вдруг вспомнилось, кем был дед нынешнего тхакура. Случалось, у него даже и горстки муки не бывало. Рассказывают, старик по целым дням ходил со двора во двор, выпрашивая щепотку табаку для чилама. Но однажды человеку повезло: пахал он как-то в поле и вдруг в кустах, на обочине своего участка, увидел англичанина и с ним белую женщину, еле живых от голода и жажды. Сперва он перепугался, хотел бежать в деревню, но они издали показали ему серебряную рупию и знаками объяснили, что им нужно. Несколько дней старик прятал их в своей хижине — уж конечно, не из милосердия, а за хорошую плату. Этот-то англичанин и устроил его судьбу. Дал ему денег, а деньги это земля!

Да, все на свете в руках всевышнего: если уж суждено получить землю, то обязательно получишь ее. Рамджатан снова повеселел. Значит, правильно он поступил, сделав так, как сказал тхакур. Рамджатан арендовал у него всего лишь один бигх земли, но Джасванти очень гордилась тем, что ее муж не батрак и что у них есть земля, хотя бы и арендованная. И вот сегодня тхакур вынудил его отказаться от своего участка. Но Бансатти-махарани, видно, решила не оставить его своей милостью…

Услышав чьи-то шаги за спиной, Рамджатан вздрогнул всем телом — рядом стояла Джасванти.

— Что сказал тебе Дона Махто? — нетерпеливо спросила жена.

Рамджатан сразу вернулся с небес на землю. Прежняя тоскливая тревога охватила его. Он быстро и настороженно глянул на жену: уж не рассказал ли ей кто-нибудь о его разговоре с тхакуром? Что будет, когда Джасванти узнает об этом?

— Что сказал мне Дона Махто? Да так, ничего особенного, потолковали о том о сем… — упавшим голосом ответил Рамджатан, опустив глаза, и поспешно отошел к костру.

Через несколько дней по всей деревне только и было разговоров, что о бхудане и о том, кого будут наделять землей. Подумать только: тхакур пожертвовал целых десять бигхов своих заливных лугов! Сам господин судья превозносил его щедрость до небес и собственноручно возложил на него гирлянду из живых цветов. Теперь в газетах напечатают фотографию тхакура, чтобы люди узнали о его щедром даре.

По всей деревне шли ожесточенные споры.

Возле небольшого костра за околицей сидели трое: Рамджатан, Дона Махто и старик Гхурху. Рядом лежала чья-то пятнистая собака, а неподалеку играла маленькая девочка.

— Нет, тут что-то нечисто. Опять, видно, какую-нибудь штуку затеяли. Думаете, спроста у тхакура останавливается заместитель окружного судьи? — рассуждал Дона Махто.

— Неужели ж у тебя ему останавливаться? Да у тебя даже горстки риса не найдется, чтобы угостить его! — попробовал возражать Рамджатан.

— Нет, ты только послушай, — перебил его Дона. — По-моему, нас попросту хотят одурачить. Сперва пожертвует клочок своей земли тхакур, за ним потянутся крестьяне, и, когда наберется большой надел и дойдет дело до раздачи земли, заправлять всем этим — помяните мое слово! — станет наш тхакур. Как скажет, так и будет. Кто лижет ему пятки, тому и дадут землю. Верно, Рамджатан?

Рамджатан испуганно заморгал. И с чего бы это Дона Махто затеял с ним такой разговор? Неужели уже пронюхал обо всем? Желая скрыть свое смущение. Рамджатан поспешно встал.

Старик Гхурху, сидевший рядом с ним, терпеть не мог пустобреха Дону и всегда старался чем-нибудь его поддеть.

— Если бы все зависело от тхакура, ты бы уж, наверно, не упустил бы такого случая, — проговорил старик, подмигивая Рамджатану.

— Ты, дедушка, можешь говорить все что угодно, — рассердился Дона, — но я тебе вот что скажу: из-за какой-то жалкой подачки в два бигха я бы не отказался от своего участка, как вот он! — Дона кивнул на Рамджатана.

Старик сначала удивленно глянул на Дону, потом резко повернулся к Рамджатану:

— Неужели ты, Рамджатан… неужели ты сам отказался от своей земли?

— Да, отец, — покорно вздохнул Рамджатан. — Наш тхакур пожертвовал целых десять бигхов земли, а потом вызвал меня к себе. «Если, говорит, хочешь ссориться со мной, то так и знай: затаскаю по судам. Рано или поздно все равно откажешься от своего участка. Ты, говорит лучше потихоньку откажись от него, а за это я тебе из пожертвованной земли выделю целых пять бигхов…» Сам посуди, отец, мне ли тягаться с тхакуром?

Дона промолчал, а старый Гхурху погрузился в раздумье. Несколько минут длилось это неловкое молчание. Дремавшая около них пятнистая собака поднялась на ноги и, лениво потянувшись, встряхнулась всем своим косматым телом. Маленькая девочка толстым стеблем сахарного тростника стала выкатывать из костра картофелины. Дона взглянул на солнце и поспешно встал, заявив, что ему пора в поле. Рамджатану очень хотелось, чтобы Дона поскорее ушел, тогда бы он смог поговорить со стариком откровенно. Однако старый Гхурху тоже собрался уходить.

— Залил костер водой — не разожжешь, отказался от земли — не вернешь. Так-то, брат Рамджатан! — В голосе старика прозвучало осуждение. — Теперь жди своего бхудана!

Рамджатан начал было оправдываться, но Дона, прервав его, взял старика за руку.

— Пойдем, отец, нам с тобой по дороге.

Подавленный, плелся домой Рамджатан. Конечно, он и раньше побаивался острого язычка Доны, но уж никогда не думал, что Дона так быстро пронюхает про его дела. Больше же всего на свете он боялся предстоящего объяснения с Джасванти. Что он скажет ей в свое оправдание? Да она ему теперь житья не даст!.. И Рамджатану снова вспомнился рассказ о Бансатти. В сердце каждого крестьянина живет неистребимое желание иметь собственную землю, а он, Рамджатан, отказался от своих наследственных прав на аренду участка, лишь бы наконец получить собственный клочок земли… Неужели жена не поймет его?.. Ну, будь что будет…

Ничего не замечая вокруг, Рамджатан почти бегом направился домой.

До своей хижины он добрался, запыхавшись и обливаясь потом. Со двора доносился веселый голос Джасванти. Рамджатан замер на месте. Собрав вокруг себя женщин со всей улицы, Джасванти что-то радостно рассказывала им, рассыпая направо и налево любезные обращения — «матушка», «сестрица», «тетушка». Рамджатан ничего не понимал. Что тут такое происходит? Зачем собрался этот женский панчаят?

— Я ведь, сестрица, только недавно узнала, что беднякам землю будут давать, — звучал радостный голос Джасванти. — Дона Махто сказал нам о бхудане, а ведь вы же сами знаете, какой человек Дона Махто — чистое золото!

Дона Махто сказал… Рамджатану вдруг стало жарко. Он шагнул из-за угла во двор. При виде мужа, остановившегося перед навесом, где сидели женщины, Джасванти быстро вскочила и, протягивая ему какую-то розовую бумагу, бойко затараторила:

— Все тайком да втихомолку делаешь от жены, словно вор какой! От арендованного участка отказался — ничего не сказал, пять бигхов собственной земли получил — тоже ни слова. Хорошо, что я как раз оказалась дома, а то управляющий-бабу[36] так бы и унес бумагу обратно!

С каждым словом Джасванти розовая бумага в руке Рамджатана словно превращалась в лист золота. Это была дарственная на пять бигхов земли! Рамджатану хотелось закричать от радости и, схватив жену в охапку, пуститься в пляс, но они были не одни — вокруг чинно восседали соседки. А Джасванти продолжала:

— Ну и хорошо сделал, что отказался от арендованного участка! Если до суда доходит, не рад будешь и своей земле!

Перед глазами Рамджатана в один миг промелькнули его прежний участок и молельня Бансатти. Это ее великой милостью наконец получил он собственную землю! Он даже ясно представил себе морщинистое, доброе лицо этой женщины, умершей задолго до его рождения… Он будто увидел перед собой и святого старца Винобу — собирателя бхудана, его спокойное, мудрое лицо, лицо человека, посвятившего себя служению людям… Рамджатан чуть не задохнулся от внезапно нахлынувшей на него радости.

— Завтра же снеси к алтарю Бансатти цветов, сладостей и желтое покрывало! — прерывающимся от волнения голосом сказал он жене, а сам бегом кинулся со двора.

Добежав до маленькой молельни, он распростерся перед нею ниц. Он не помнил, сколько времени провел здесь, низко кланяясь и касаясь лбом края холодной каменной ниши. Слезы текли по его лицу, а дрожащие губы беззвучно шептали слова благодарности.

Прошел год. Снова наступил холодный месяц пус[37], и обитатели деревни опять, стуча зубами от холода, кутались в лохмотья, сидя у костров. Некоторые еще кое-как перебивались случайными заработками, но Рамджатан был уже не работник. За последние месяцы он высох как щепка. Весь год он только тем и занимался, что отводил в канал воду со своего нового участка. Подаренная тхакуром земля, которую Рамджатан получил от комитета бхудана, существовала только на бумаге, — ее затопили воды Гомти.

А теперь вот уже целый месяц Рамджатан не встает с постели. Его иссохшее тело ежеминутно сотрясается от приступов мучительного кашля, а в груди все время что-то хрипит и клокочет. Когда ему становится хуже, он, задыхаясь, ловит ртом воздух, а Джасванти бьет себя кулаком в грудь, плачет и причитает, как над покойником. Соседи, слыша ее вопли, тяжело вздыхают и сокрушенно качают головами.

В короткие перерывы между приступами кашля, когда Рамджатан, обессиленный, с закрытыми глазами лежит на веревочной сетке чарпаи, ему почему-то вспоминаются богатырь Челик и его мать Бансатти, спасшие деревню от плантатора. И тогда ему кажется, будто кто-то могучий поднял его над собой, как знамя, и, грозно размахивая палицей, устремился к его прежнему участку — к той бесценной полоске в один бигх, которую так ловко и так бессовестно отобрал у него проклятый тхакур.