Помертвевший Пашка дрожащими руками ощупывал Кузю, приподнимал отяжелевшие крылья, беспомощно гладил зеленую металлическую чешую и заглядывал в еще недавно огнедышащую пасть. Смотреть на его отчаяние было невыносимо.
Кузя не замечал, что его кто-то трогает, — глаза дракона стекленели, а морда, и так продолговатая, стала совсем длинной. Из горла с шипением пошла желтая пена. По всему было видно — ему недолго осталось.
— Кузя, миленький, держись! — всхлипнула Вишня, обнимая огуречную драконью голову. Я тоже растерянно погладил дракона и вдруг увидел, что в длинном кроличьем ухе, бессильно упавшем на макушку, торчит большая ржавая игла. Видно, Колдун, улетая, успел кинуть иголку, спрятанную в перьях или под крыльями, и она угодила в дракона.
— Смотрите! — вскрикнул я. — Наверняка отравленная!
— Я вытащу, — торопливо сказала Вишня, вытерев глаза. — У меня тонкие пальцы.
— Это смертельный яд, что ты! — охнул Пряник. — Мой дракон, мне и…
Но я уже натянул пониже рукав плаща, собрав его в варежку, и резким движением вытянул длинную иглу. С нее капала темная мутная жидкость — то ли яд, то ли драконья кровь. Шагнув в сторону, я чиркнул спичкой, чтобы подсветить, воткнул иглу в земляной бугорок и с изумлением увидел, как пожухшая осенняя трава стала черной, а через секунду превратилась в пепел.
Я слышал, что при укусе гадюки можно высосать яд. Ни слова не говоря приятелям, придерживавшим голову Кузи, я собрался приложиться губами к его ране. И сделал бы это, если бы Вишня, подскочив, не оттолкнула меня, да так, что от неожиданности я приложился к земле.
— Даже не думай! Сразу умрешь! У тебя — что, семь жизней?
— Некоторые считают, что уже нет ни одной, — сказал я. — Но ведь надо что-то делать!
— Ой! — Вишня приложила к пылающему лицу ладони. — Я, кажется, знаю… Есть противоядие… — дрожащими руками Вишня зажигала фонарь. — Я поищу, а вы подтащите Кузю к ручью, ему надо пить, пить…
— Подожди! Не ходи одна! — начал было я, но Вишня уже скрылась за деревьями:
— Я рядом! Помоги Пашке!
Пашка, белый, как вата, пытался тащить дракона к ручью. У него не хватало сил, и я тоже принялся тянуть зубастика, благо Кузя чуть-чуть перебирал короткими гусиными лапами. Мы и толкали его, и волокли, и это было мучительно, хотя ручей журчал совсем близко. Кузя стонал, как человек, и из его глаз, покрытых пленкой, катились большие капли. В какой-то момент я решил, что все это зря, — мы только мучаем бедное животное, но все-таки нам удалось приволочь дракона к берегу. Кузя был очень слаб, он уронил голову в ручей и, захлебываясь, стал глотать холодную воду, в которой плавали грустные осенние листья.
Я помчался искать Вишню и с облегчением увидел, что она уже возвращается, — растрепанная, запыхавшаяся, без плаща — его она сжимала в руках.
— Жив? — выдохнула она. — Вот это надо в пасть положить. И к ране привязать. Но только цветы и листья. Стебли колются, их нельзя… — она бросила на землю плащ, в котором скомкались мелкие пожухшие желтые цветы на коричневых ножках. Я ощутил резкий, но приятный аромат.
Некогда было расспрашивать, где Вишня нашла это растение и почему так уверена в успехе. Мы видели: хуже, чем есть, уже не будет. Кузя умирал.
Обжигая ладони (трава была колючая, как крапива), я дергал листья и цветы, рвал их в крошку и дрожащими руками вкладывал в зубастую драконью пасть. Вишня и Пряник не слишком умело приматывали к раненому уху травяные примочки. Бинт Вишня нашла в походной сумке, но его не хватило, и Пряник, порывшись в дорожном мешке, разодрал шарф, чтобы плотнее приложить компресс к драконьему уху.
— Сделали все, что могли… — тихо проговорила Вишня, когда мы наконец оставили дракона в покое. Кузя был еще жив — он дышал тяжело, прерывисто и сипло. Но глаза его были закрыты, а обвисшие крылья безжизненно упали. Дракон находился то ли в тяжелом сне, то в обмороке, то ли при смерти, и мы не знали, дотянет ли он до восхода солнца. Уже светлело — небо над нами стало бледно-лиловым, остро сквозило утренней сыростью.
— Бедный, бедный… — пробормотал Пашка и отвернулся. Мы видели, как вздрагивают его плечи, но ничего не говорили. Как успокоить человека, который теряет друга? Да и нам было жалко Кузю до слез. Чтобы хоть как-то разрядить обстановку, я спросил Вишню:
— Что это за трава? Ну, противоядие?
— Лилея жгучая. В заскальном лесу возле ручьев растет в изобилии, покрыта мелкими желтыми цветами с ярко выраженным горьковатым запахом, — бесцветным голосом произнесла Вишня — будто страницу из учебника прочитала. — Эффективно используется при любых видах отравлений.
«Если бы ты хорошо учил ботанику, ты бы тоже знал…» — наверное, хотела добавить Вишня, но вздохнула и сказала негромко:
— Отец говорил, что, если применить лилею в течение часа, она помогает. Но только…
— Что?
— Он имел в виду яд местных тварей. Гадюка, металлозубый жук, кровожадка… А тут — колдовская игла. Кто знает, что это вообще такое… Но будем надеяться.
— Будем надеяться, — эхом повторил я.
Мы долго сидели у костра, подкидывали хворост в ленивое желтое пламя. Иногда ко мне приходило нехорошее чувство — будто кто-то наблюдает за нами из-за темных кустов и могучих деревьев. Но я отмахивался от нежданного страха: волки и шакалы к костру не подойдут, а Колдун вряд ли вернется.
Уже совсем рассвело, и только сейчас я понял, что замерз, — под плащ пробрался утренний холод, а облака возвратились к Вишне и Прянику.
Кузя не шевелился, но был жив — мы с тревогой прислушивались к его тяжелому прерывистому дыханию. В бледном утреннем тумане лес стоял свежим, умытым, а ужасы минувшей ночи казались безумным кошмарным сном, — если бы на наших глазах не умирал молодой домашний дракон.
На сердце лежал камень — я мрачно размышлял о том, в какие передряги втянул друзей, — стоило ли это делать? Поход-приключение превратился в жуткую реальность, от которой я хотел бы избавить Вишню и Пашку. Ох, только бы Кузя остался жив!
Вишня хлопотала у костра («Сделаю горячий чай на травах, чтобы мы не заболели»). Пряник ни на шаг не отходил от Кузи, поглаживая его по поникшей огуречной голове. Небо сделалось золотисто-алым, солнце трогало макушки деревьев, роняя на поляну долгие прозрачные лучи. Но у нас не было сил любоваться утренней красотой.
— Ну все. Конец, — ровным голосом сказал Пашка, и я заметил, как вздрогнула Вишня.
— Умер? — вскрикнули мы разом.
— Кузя жив. Мне конец.
Пашка выразительно посмотрел в яркое рассветное небо, в его карман спешно скользнул Снежок, превратившийся в крошечный шарик. Я решил, что возвращается Колдун, и схватился за меч — уж теперь-то я точно прибью этого отвратительного оборотня! Но Пряник указал ладонью куда-то на север, и я все понял. Капля на румяном небе росла, росла, и в ней уже можно было разглядеть очертания мощного дракона. На нем восседал эм Реус — толстый, усатый и грозный.
Эм Реус прилетел на Грае — черном рогатом драконе с желтыми огненными глазами и острыми, как лезвия, крыльями. Приземлился умело — даже трава не помялась, и, ловко спрыгнув (несмотря на немалый вес, он все делал ловко), поспешил к нам, на ходу выкрикивая непонятные фразы:
— Криттен грапаль безалуг! Ральтен барган парамук!
— Что это он? — шепотом спросил я Вишню.
— Ругается… — тихо ответила она. — По-синегорски. Он же оттуда. Но я плохо знаю этот язык.
Синегорье примыкало к Светлому городу — только синие скалы его отделяли, и туда тоже прилетали разноцветные Облака. Но говорили там на ином наречии, хотя и наше понимали.
Подскочив к сыну, торговец осыпал его градом непонятных колючих слов, но Пряник ничего не ответил, даже не поднялся — так и сидел возле Кузи, измученный и отрешенный. Черные глаза эм Реуса переполняла ярость, и я понял, что пришло время вмешаться:
— Господин Реус, я должен вам все объяснить…
— Поди прочь! — выкрикнул он, плеснув в меня кипящим гневом. — Как ты посмел втянуть моего сына! Племянницу мою!
— Дядя Реус, Кузе плохо! Мы лечили его, как могли, но… Посмотрите на него, пожалуйста! — скороговоркой протараторила Вишня.
— Ах! Мой дракон!
Эм Реус бросился к Кузе, решительно сунул ладонь под тяжелое крыло, приподнял серые веки, потрепал по скользкому боку, спешно и сноровисто ощупал шипы. Кузя вскинул голову, глянул мутным взглядом — и тут же лег обратно, ровно, громко засопел.
— Ральтен барган парамук! — побагровел эм Реус. — Что вы мне голову морочите? Все в порядке с драконом! Дрыхнет, ленивая скотина! А если бы что-то случилось, — он резко обернулся ко мне, — твой отец в жизни не расплатился бы! Знаешь ли ты, сколько стоит этот зверь?
— Не все меряется деньгами, — насупившись буркнул Пашка.
— А ты молчи! С тобой потом поговорим! А что у дракона с ухом? Травма? Рана? — эм Реус был взбешен. — Смотри, парень, если дракон потерял товарный вид… Дом продашь — не расплатишься!
— Дядя Реус, да вы под повязку загляните! — перебила его Вишня.
— Не повязка, а тряпка! Что тут наворотили?!
Вишня бережно размотала шарф, потом бинт. Аккуратно сбросила с раны пожухшие целебные лепестки и листья. Бурое пятно возле драконьего уха поблекло, оно напоминало неопасный подживающий синяк, расплывшийся рваным коричневым пятном.
— Ральтен барган… — озадаченно пробормотал эм Реус, склоняясь над драконом. — Что? Что это было?
— Отравленная игла, — не глядя на отца, пояснил Пашка.
Эм Реус живо поднял с земли несколько вялых желтых цветков, взволнованно размял их, потер в больших ладонях, понюхал. Посмотрел на нас хмуро:
— Лилея?
Вишня кивнула.
— Лилея… — ошеломленно повторил эм Реус. И вдруг неожиданно сказал: — Молодцы.
Не иронично сказал, не ехидно, не колко — так, что мы растерялись даже. А эм Реуса будто выключили: только что в ярости размахивал руками, чуть ли ногами не топал в бешенстве, а тут выдохнул, обмяк, сел в роскошных зеленых шелковых штанах прямо на бурую влажную почву — и все вертел, крутил жухлое блеклое соцветие. Он молчал — и мы молчали.
Наконец эм Реус заговорил с нами, но уже не истерично, не громогласно, а холодно, по-деловому, — наверно, так он беседовал с северными торговцами, у которых закупал дорогой товар:
— Расскажите, как было.
— Что рассказывать? — пожал плечами Пряник. — Просто Колдун оказался убийцей и оборотнем, вот и все.
— В волка превращается? — деловито, будто об обычном деле, спросил Пашку отец.
— Нет. В птицу.
— Ну, детали, детали!
И мы принялись вспоминать детали — объясняли сбивчиво, бестолково, но, пожалуй, более-менее внятно, потому что эм Реус не перебил нас ни разу. Он качал круглой головой, крутил черный ус и всё больше мрачнел, поглаживая облако — упитанного щекастого моржа. Когда мы завершили рассказ, громадный морж сделался крошечным детенышем-бельком и улизнул эм Реусу на макушку, юркнул под черный цилиндр.
— Ну, что скажешь? — прищурился Пашка. Он по-прежнему обнимал Кузю, оторваться от него не мог.
Эм Реус стащил с головы цилиндр, обмахнулся им, как веером, хотя было вовсе не жарко — утренняя сырость пробирала до костей даже возле костра. Крошечный морж, не растерявшись, сунулся Пашке под локоть — узнал его, конечно.
— Скажу, что Колдун иначе говорит. Не так он говорит, — сумрачно бросил эм Реус. Он натянул цилиндр и тяжело поднялся с земли.