«Упрямец» и другие рассказы

В АРЕСТАНТСКОЙ

Нас пятеро в одной из камер на шестом этаже полицейского управления. Лежим рядком, друг подле друга, головой к стене — в углу цыганенок, за ним дезертир из румынской армии, потом македонец Велко, типографский ученик Илия, а с самого краю — я, так как я теплее всех одет.

Свет городских фонарей теряется высоко в ночном небе, и решетки двух наших окон разрезают на квадраты бледно-желтое, точно отблески далекого пожара, сияние. Город растаял, утонул в фосфоресцирующем мраке, и кажется, что в ночи, на этой неприступной железобетонной скале, нет никого, кроме нас пятерых. Даже звонки трамваев доносятся к нам приглушенные, неясные, словно эхо из глубокой бездны.

С полей по реке пришла прохлада. Спина у меня стынет, и я поворачиваюсь лицом к оконным решеткам.

— Товарищ, — тихо шепчет типографский ученик. — Ты не спишь?

— Не сплю.

— Хочу тебя спросить…

— Спрашивай.

Я снова поворачиваюсь к нему лицом.

Но проходит один трамвай, другой, а он все молчит.

Его зовут Илия — вот все, что я о нем знаю. Привели его сегодня в полдень. Клялся, что не знает, за что его взяли.

— Видишь, какое дело, — наконец заговорил Илия хриплым голосом, запинаясь, — горло у него пересохло от волнения. — Читал я в одной газете… Не то читал, не то мне рассказывал кто… Но только есть одно лекарство… Изобрели его ученые в Советском Союзе. Вакцина, что ли… Да, да, вакцина, точно! Вакцина от страха. Вы ничего об этом не слыхали?

— Ну и что это за лекарство? — спросил я.

— Да вот лекарство такое…

Илия вдруг приподнялся, сел, стал растирать колени. Потом опять лег, но на живот, подперев голову руками.

— Написано было, что если кому сделают укол этой вакцины, у того исчезает страх. Понимаешь? Человек перестает бояться. Что бы с ним ни делали, он уже не чувствует никакой боли. На куски его режь — словечка не проронит. Хоть и знает — а не скажет.

Зубы у парня стучали, рассекая слова…

— Страшно мне, понимаешь? И хочу не бояться, а боюсь. Бить меня будут, чтобы я рассказал о листовках. Вот кабы укол, тогда — иное дело…

Македонец Велко, лежавший по другую сторону от Илии, приподнялся, сел, подогнув ноги, и принялся обшаривать свои карманы в поисках сигарет. Зашуршала бумага, чиркнула спичка, и огонек пробежал по сигарете до самых губ.

— Гм… Слушаю я тебя, парень… Детский какой-то разговор! — произнес он. — Вот что я тебе, сынок, скажу… Они там, в Советском Союзе, своего добились, и такое снадобье, о котором ты размечтался, им ни к чему. Опять же, изобрети кто такое у нас, все равно продавать не позволят. Где уж там! — огонек его сигареты вслед за рукой прочертил в воздухе круг. — Тогда бы пришлось вообще полицию прикрыть.

Велко снова затянулся, будто стремясь пропитать дымом каждую жилку своего большого и сильного, как у борца, тела.

Дымок сигареты, окутав его слова, приглушил их…

— Страшно, говоришь?.. Да, друг, не без того…

— Но я вправду ничего не знаю! — полушепотом возразил Илия.

— Погоди, милок, о том и речь. Когда знаешь — это и плохо и хорошо: ведь рано ли, поздно, а конец будет. Терпишь, терпишь, а как станет невмоготу, так оказываешься… предателем. — Он будто выплюнул это слово, чтобы оно не оскверняло рта. — А вот если не знаешь — тут уж никакого конца не будет. Эти твои басни насчет вакцины только расслабляют волю. Мой тебе совет: думай лучше о чем-нибудь другом. Старайся так себя переломать, переработать, чтобы самому стать, как эта вакцина. Вот, скажем, сейчас лежишь ты. Закрой глаза и вообрази, будто тебе кто-то отрезает напрочь палец. Перочинным ножичком отрезает, маленьким, тупым. Он режет, а ты на него глядишь. Сначала кожу разрезал, потом до кости дошел, сустав нащупывает. Больно, очень больно, но ты стискиваешь зубы и терпишь. Вот, попробуй, уставься в одну точку и об одном об этом только и думай. Как отхватит он у тебя полпальца, да как хлынет кровь, ты другой-то рукой зажми… Попробуй… — наставлял Велко парня. — А то можно еще иголки запускать. Только чтоб длинные были. Загоняй себе иглы, куда ни попало. Ничего, быстро привыкнешь. Я по себе знаю. Меня один македонский воевода выучил — царство ему небесное, — прикончили его, сволочи! Разок попробуй, другой, третий, и эта — как ее? вакцина, что ли? — сама собой у тебя в крови образуется. И не придется тебе тогда нюни распускать, точно маленькому. Меня вот смертным боем били, а я — ни звука.

Сплюнув в ладонь, Велко загасил окурок, вытянул ноги, неуклюже, точно медведь, заворочался и повернулся к нам спиной, положив под голову локоть.

— Ложись, Илия, ложись и ты, — потрепал я по плечу притихшего паренька.

Илия устало повернулся и вытянулся на спине.

А время шло…

Впрочем, кто это выдумал, будто время идет? Разве не стоит оно — вечное, непостижимое, и только мы измеряем его то часами, то иной раз звонками ночных трамваев. А когда и трамваи перестанут ходить — ударами собственного сердца. Или этими тяжелыми шагами в коридоре…

Идут… Идут, чтобы увести Илию на ночной допрос.

1933

Перевод М. Михелевич.