Мания приличия

Мертвец

Наша вычурная троица пробыла в клубе меньше часа после того, как мы с Сынри не договорились в танце о каком-либо продолжении этого действа. Я поднялась к Джиёну и молча, поскольку он не спешил разделять со мной своё уединение — а он создавал удивительное ощущение человека, абсолютно одинокого в толпе — стояла рядом, посматривая туда же, куда и он, или в другую сторону. В результате я поняла, что подразумевал Сынхён под танцами. Когда он возник вновь, вынырнув из пляшущего океана тел, он был ещё более под кайфом, чем до того. Ему всего лишь хотелось найти косяк, ради которого он сюда и прибыл. И он нашёл его. И теперь мы могли ехать обратно. За руль сел Джиён, я снова примостилась сзади, а веселящийся и беззлобно, но абсурдно бормочущий Сынхён размахивал руками на переднем пассажирском, подпевая своим басом песням, которые, по-видимому, нравились обоим друзьям.

Вернувшись в особняк, они пошагали в кинозал, собираясь продолжать пьянку и я, поскольку не имела таких намерений, да и не прониклась радостью от такого общества, пожелала им спокойной ночи. Сынхён запоздало пожелал того же, а Джиён, скупо кивнув, ничего не сказал и пошел к бару, не оглядываясь. Я уже жутко хотела спать и, не думая ни о чем, упала на кровать, скинув с себя одежду, и тут же уснула. Забывшая отключить будильник, я была разбужена им, хотя до этого просыпалась по привычке часов в восемь и отрубилась опять, уговорив себя, что ещё рано. Однако девять утра было в самый раз, и я стала переваливаться с боку на бок, чтобы постепенно открыть глаза и начать день. Мягкая и удобная постель, тишина, тепло и покой обманчиво окружали домашней безопасностью, и некоторое время я лежала, не думая вообще ни о чем, воспроизводя отрывки какого-то непонятного, нейтрального сна, вспоминая родителей и братьев с сестрами. Но потом постепенно реальность стала захватывать, и я переключилась на то, где нахожусь, и поблизости от кого. Мозг сопротивлялся сплошному негативному воплощению жизни вокруг, а в него входило и увиденное накануне: употребление спиртного и веществ, разврат, сомнительные уговоры Сынри и прочее, и взамен этого голова сама собой напомнила о Мино, как бы противопоставив его светлый, по сравнению с остальными, образ. Я встала и велела себе начать новый день, забыв о подобных мыслишках. Чем он лучше остальных? Такой же участник преступности, а то, что не заладилась его личная жизнь, не делает его тем, кому позволено портить чужие судьбы. Умывшись, приняв душ и одевшись, я вышла из спальни, гадая, нужно варить кофе Джиёну сегодня или нет? Если я уходила спать около двух, а они продолжали пить, то вряд ли он уже поднялся, а будить его негласно запрещено, сокрыто под просьбой не беспокоить его по собственному хотению. Я решила начать с того, чтобы убедиться, что они не разнесли полдома и хотя бы легли, а не «бухают» до сих пор. Не нравятся мне все эти жаргонизмы, но без них не выразить полной сути происходящего. Вырулив в коридор, издалека, над спинкой дивана, я увидела всё тот же бардак на столике, что и вчера, только увеличившийся в три-четыре раза. Сегодня горничную явно не ждать, так что нужно бы убраться самой, выбросить пустые бутылки, помыть стаканы и тарелки из-под закусок, протереть стол, вычистить ковролин, на который они наверняка хоть каплю, но пролили. Обходя диван, я уже тянулась к посуде, когда обнаружила на нём, открывшегося из-за спинки, лежащего плашмя, Сынхёна. Вздрогнув, я затаилась. Он лежал на спине, одна рука свисала, другая лежала на груди, лицо каменное, губы сомкнуты, как и веки, ноги вытянуты, и вся поза выражает какую-то потерю пластичности, отверделость. Подождав с минуту, не потревожила ли я его своими шагами, которые не пыталась сделать неслышными, я поняла, что не разбудила его, и продолжила задуманное: принялась прибирать. Приятно было отметить, что не такими уж они оказались и хрюшами, и под столом и вокруг него всё было неприкосновенно. Минут десять-пятнадцать я сносила вниз бутылки, тарелки и бокалы, споласкивала их и ставила на место. Когда брала последний, то он чуть-чуть соскочил с пальцев и, звякнув громко, но всё же уцелев, погрозил разбудить Сынхёна. Я опять застыла, обернувшись на него. Ни в одном глазу, даже не пошевелился. Последней ходкой вернувшись с влажной тряпкой для протирания стола, я стала коситься на Сынхёна уже более внимательно. Переставая осторожничать с шумом, я ждала, когда же он начнет приходить в себя? Нельзя же упиться до такой степени, что ничегошеньки не чувствуешь, хоть на голове пляши? Сколько ж нужно выпить, чтобы быть похожим на труп? Я сжала тряпку. Остановилась. Выпрямив спину я развернулась к лежащему на диване. В самом деле, он очень похож на мертвеца. Даже не по себе. Приглядываясь, я попыталась обнаружить дыхание, но грудь не поднималась, и рука на ней не двигалась. Никакого пьяного храпа. Ничего. Всё больше пугаясь, я приблизилась к мужчине и наклонилась. Никаких шелестов, посапываний и посвистов, свойственных спящим мужчинам — я по отцу и братьям знала, они не пили, но спали шумно. Как же так? А где Джиён, кстати? Не убил же он друга и смылся? Выпустив тряпку из руки, я отшатнулась. О боже, а если я одна в особняке с трупом?! Нет, что за ерунда, Сынхён не мертв — как так могло бы случиться? — Сынхён! — несмело позвала я, но никакого отклика, естественно, не последовало. — Сынхён! — повторила я чуть громче. Ни одна мышца не дернулась. Становилось по-настоящему страшно. — Сынхён! — положила я руку ему на плечо и потрясла его. — Сынхён! — заладила я и, проделав более уверенные движения и позывы, я выяснила, что тело передо мной никак не реагирует. Господи, он на самом деле умер?! Подскочив на ноги, я едва не схватилась за голову, сделав круг вокруг своей оси. Оглядев зал, я попыталась сообразить, что предпринять? Телефонов я тут никаких не знаю, да меня и не поймут на корейском, идти отсюда пешком неизвестно куда и сколько… Джиён! Вмиг забыв о том, что его не надо тревожить — не просто так ведь! — я понеслась туда, где были его покои. Я не решалась прислонить ухо к груди Сынхёна и послушать, бьётся ли там сердце? Если я не услышу и этого, меня охватит окончательный ужас, мне нужен кто-то рядом. Я подбежала к запертой двери, за которой предполагалось наличие хозяина особняка. Подняв кулак, и на секунду напомнив себе о том, что он может разозлиться, я всё же постучала. Потом ещё и ещё, и чуть громче. Хоть бы они все тут не вымерли! Кто знает, бывает ли в Сингапуре какая-нибудь подпольная алкогольная продукция, от которой можно откинуться, как у нас в России от паленой водки? Даже если он жив, вдруг ему там плохо, а он закрылся? Как вообще можно жить одному и запираться? Да мало ли что случится! Под мои тарабанящие стуки и крики «Джиён!» дверь всё-таки открылась. Он показался на пороге, недовольный, сонный, в одних трусах-шортах почти до колен. Я опустила кулаки и почему-то прошлась взглядом по его многочисленным татуировкам на теле. Язык прилип к нёбу от его угрожающего взгляда, совершенно не такого улыбчивого, как вечером. Как по-разному он умеет смотреть! — Что случилось? — прохрипел он и тут же покашлял в кулак, возвращая голос. — Там Сынхён… он не приходит в себя. Мне кажется, что-то случилось, — еле выговорила я, боясь, что мы двоём обнаружим именно то, что я подозревала. На лице Джиёна нарисовалось нешуточное беспокойство. — Где он? — тотчас двинулся он и я поспешила вперед, указывая, что мужчина там же, где и был. Мы вошли в кинозал и, теперь оба, нависли над диваном, на котором всё так же, покойником, лежал Сынхён. — По-моему, он не дышит, — дрожащими тонами выдавила я из себя. — Черт, — Джиён подсел к другу и взял его за запястье, нащупывая пульс. Потом обернулся ко мне через плечо. — Ты что, грохнула его? — Я?! — ахнув, я даже отступила на шаг. — Господи, да ты что?! — я перекрестилась. — Как я могла? Я встала, а он лежит вот тут, вот так… — слезы стали набегать на глаза от нервов и беспокойства. — Что с ним сделалось? Почему? — Я надеялся, что ты мне расскажешь… — Джиён поднялся и посмотрел на меня драконьим прищуром. — Когда мы расходились под утро, он был в совершенном порядке, — будто вспомнив о том, что пил и только что встал, он пригладил волосы, разлохмаченные по бокам. — Может, сердце остановилось от наркотиков или большого количества спиртного? — предположила я, косясь на Сынхёна. Находиться рядом с тем, чья душа нас уже покинула, очень не комфортно. Меня начало трясти. Я должна была бы радоваться, что один из мерзавцев скончался, но меня одолевали сожаление и раскаяние, что я не смогла ничем предотвратить этой трагедии. — Это было для него не так уж и много, — Джиён вновь подозрительно вперил в меня взор. — Разве что его отравили? — Да… да как бы я смогла? Ты что?! — я молитвенно сжала руки. Всегда всем доверяющая и привыкшая верить на слово, я осознала, что эти люди не верят никому и ничему, и если им что-то взбредет в голову, то я на это никак не повлияю. Меня посадят за убийство? Или он убьёт меня за товарища сам? — Я не говорю о том, что не способна убить кого-либо, но, Джиён, где бы я взяла яд? Пожалуйста, не думай, что я тут пытаюсь навредить тебе, вам… — Ладно-ладно, — отойдя от дивана, он сел на кресло напротив и указал мне на соседнее. — Успокойся и присядь. — Ты не вызовешь скорую помощь? — удивленно послушалась я. — Как я могу? Вдруг всё-таки какой-то криминал? — он дотянулся до бутылки с виски и, раскупорив её, подставил себе стакан, принявшись наливать, чтобы опохмелиться. — Нет, нам с тобой нужно избавиться от трупа. Мы скинем его с пирса, на корм рыбам. Поможешь? — У меня не нашлось слов. Под мерное журчание льющегося виски, я онемела. Это же его лучший друг! Это вот такие почести он ему собирается воздать? Сегодня пьёт вместе с человеком, а завтра может выкинуть его и забыть? — Чего молчишь? Поможешь? — Я… я… — не находясь, что сказать, я готова была подставить ещё один стакан и попросить налить мне. Если Джиёну всё это нормально, то мне вот-вот станет плохо. Заметив боковым зрением движение, я повернула голову и дико взвизгнула от того, что Сынхён, не открывая глаз, резко сел, сложившись пополам. Джиён по левую руку засмеялся, поглядывая то на меня, то на приятеля. — Ну хватит орать-то, — сквозь веселье попросил он, и я поняла, что всё ещё голошу от ужаса. Губы сошлись. — Мне нужно в туалет, — произнес загробным басом Сынхён и, всё так же, с закрытыми глазами, опустил ноги на пол, поднялся, вытянул вперед руки, как зомби, и потихоньку поплелся прочь. Шокированная и едва ли не плачущая, я смотрела ему в спину, не ощущая себя от пережитого кошмара и облегчения, наставшего позже. — Эх, Даша, Даша, — вздохнул рядом Джиён. — Это называется — мертвецки пьян. Неужели ты не могла сама пощупать пульс и понять, что с ним всё в порядке? — Я так испугалась и растерялась… — бесцветно промямлила я, обернувшись к нему. — Но это было забавно, правда, — улыбаясь, он отпил виски. — Я не удержался, чтобы ни посмотреть, как ты поведешь себя в такой ситуации. Жаль, я так и не услышал, была ты готова мне помочь или нет? — А ты серьёзно выбросил бы тело друга вот так вот? — Если бы от этого зависела моя жизнь и сохранность? Да. И он сделал бы то же самое, — Джиён пожал плечами, полоская во рту горячительную жидкость. — Живые мертвым уже ничем не помогут, а мертвые живым могут, так что никто на это не обидится, — я попыталась вдуматься в это. А у нас ставили свечи за упокой, поминки и всё тому подобное. Считалось, что живые всё-таки влияют на существование умерших на том свете. Это если верить в тот свет, конечно, чего не делал Джиён. Он верил только в то, что видел, как я поняла. — Если что-то подобное повторится, — начала я, сменив тему. — Если случится что-то серьёзное, я честно, правда, не хочу и не буду пытаться убить никого из вас. Я не смогу. Убийство — самое страшное, что можно сделать. — Сможешь, Даша, сможешь, — пронзительно посмотрел мне в глаза янтарно-карий взгляд, под которым я начинала ёрзать и теряться. — Ты мало здесь пожила, в Сингапуре, в этом мире, в реальности, суровой и беспощадной. Однажды, — кто знает? — когда будет выбор либо ты, либо тебя — ты поймёшь, что убить кого-то не так уж и трудно. — Лучше погибнуть, — покачала я головой, — Чем загубить свою душу, — ухмылка в ответ мне совсем не понравилась. Она была далека от его дружелюбной улыбки. Передернув плечами от странного холодка по спине, который образовывался, когда Джиён начинал на меня долго смотреть, я встала. — Сварить тебе кофе? — Сынхён вошел обратно, уже с распахнутыми веками и держась за голову одной рукой. — Не надо, я сам, — мужчина встал, похлопав по плечу вернувшегося товарища, упавшего на диван снова, только теперь в сидящую позу. — Принесу тебе что-нибудь от похмелья, не умри ещё раз тут. — Что-то меня не хило нахлобучило, — Сынхён откинул голову назад, потряс ей, потёр веки и переносицу. Джиён медленно ушел. — По-моему, я не выспался. — Ты так крепко спишь, — заметила я, устыдившись признаться, что приняла его за покойника. — Да, бывает. Пушкой не разбудишь, — мужчина опустил взгляд и увидел бутылку виски. Подтянул её к себе, изучал с минуту, гадая, употребить или нет, поморщился, отодвинул. — Хорошо мочевой пузырь работает не автономно, а заставляет подниматься и идти, — до меня дошло, что Джиён принялся журчать алкоголем только из побуждений активизировать друга. Хорошо же он его знал! Но мысль о том, что он не устроит достойные похороны тому, если с тем случится беда, меня не покидала. — Как считаешь, Джиён только женщин не ценит, или друзей тоже? — спросила я его. Сынхён остановил на мне немного изумленный, но потеплевший и образумившийся взгляд. Дурь выветрилась. — Боюсь, у нас с тобой разные понятия цены, стоимости и приоритетов, поэтому мне трудно будет объяснить тебе, что как на самом деле. — Попробуй. Я хочу понять вас, этот ваш образ жизни… не участвовать в нем — для себя я не могу такого принять, но понять — да, мне хочется, — я заговорила тише, поддавшаяся движению ладони Сынхёна указавшей, что надо говорить аккуратнее. Мужчина вздохнул. — Тут нечего особенно понимать. Это опыт, от которого ты либо умнеешь и становишься ушлым, либо ничего не осознаёшь, никаких уроков судьбы, и будешь стерт из-за глупости. Джи не верит в дружбу, но дружить умеет. — Так бывает? — удивилась я. — Говорил же, объяснить трудно, — Сынхён оглянулся назад, убедился, что никто не идет, и вернул внимание ко мне, закинув ногу на ногу, по-мужски, щиколоткой на колено. — У него был друг детства, с которым они выросли с малых лет. Они десять лет были лучшими друзьями, хотя Джиён был разгильдяем, а приятель его — пригожим и порядочным. У Джи девушки были, наверное, лет с шестнадцати, а этот вдруг завел первую после двадцати. Естественно, сразу любовь, всё серьёзно и тому подобное, разговоры о свадьбе. А тут выпал день рождения Джиёна. Он ожидал друга, а тот, заехав на вечеринку и вручив подарок, сказал, что не может остаться, потому что его девушка считает его компанию разпиздяями и блядунами, так что он должен держаться от них подальше или, по крайней мере, не задерживаться с ними, потому что они недостойны его общества. Несмотря на уговоры Джиёна, что нельзя вот так кидать друзей из-за слов новоиспеченной пассии, с которыми прошел полжизни, друг развернулся и уехал. Между ними появился конфликт, который только ширился, потому что приятель продолжал бегать на задних лапках перед невестой, теряя уважение Джиёна, в результате, когда они вышли на прямой разговор, тот сказал, что баба ему дороже, чем друг, ведь с ней же ему строить семью и жить всю оставшуюся жизнь (ну и любовь, естественно!), так что, если тот настоящий друг, то должен всё понять, принять и поддержать. Джиён понял, что ради пизды кидать друзей — низко, принял решение не восстанавливаться в университете, из которого его поперли за плохое поведение, потому что он начал буянить из-за всех этих событий, и поддержал мафиозную группировку, с которой и уехал в Сингапур. Друзей он завел новых, но ты же понимаешь, что дружить до того, как столкнулся с предательством — это одно, а дружить после предательства — совсем другое. — Но… почему он не попытался понять друга и поговорить ещё раз? — нахмурилась я. — Ты считаешь, это должен был делать Джи? С той-то стороны кукушечка от любви съехала, было не до воссоединения с другом. Да и разве осознают такие люди, что поступают неправильно? Никогда. — А… тот друг — он до сих пор женат на той девушке, ради которой бросил Джиёна? — Шутишь? — Сынхён усмехнулся, завертев в пальцах пустой бокал. — Они и не были женаты. Повстречались. Расстались. Потом у него были ещё девушки. Потом он женился, но на другой. Сейчас разведен. — А Джиён? Возненавидел после этого женский род? — поняла я, что ссора с лучшим другом сыграла куда большую роль в становлении его личности, нежели какие-то любовные страдания. — Да нет, с чего ты взяла, что он его ненавидит? — мужчина откинулся назад, выпустив бокал. — Скорее он просто перестал верить в неисчерпаемость людских чувств. Хотя, может и раньше не верил, просто получил визуализацию тайных подозрений о том, что подлец живет в каждом. — Но в нем же не жил до тех пор! — воспротивилась я. — Может, просто крепко спал? — захохотал Сынхён. И я подумала, что так и есть, вспомнив, как похож он был полчаса назад на нежильца. Иногда внутри нас что-то может быть как будто мертвым, отсутствовать, не жить, но выясняется, что оно всего лишь глубоко спит, настолько глубоко, что можно и не заметить это, но рано или поздно оно проснется, знать бы, как активизировать. Не значит ли это, что в каждом спит не только подлец, но и добряк? С одинаковой вероятностью в душе живет злодей и доблестный рыцарь, и нужно знать, кого ты будишь, и каким образом это делается. Со стороны лестницы появился Джиён, несущий на подносе три чашки: себе с кофе, Сынхёну с каким-то лечебным зельем, и мне с чаем. Мне приносит чай глава сингапурской мафии?! — Звонил Тэян, — поставил поднос на столик Джиён. — Надо с ним порешать кое-какие дела. Вечером заедет, — почему-то многозначительно посмотрел на меня Дракон, и я подумала, что этого мне ещё не хватало…