Мания приличия

Злопамятность

Не хотелось выбираться из кровати. Я знала, что не заболела, но состояние было именно таким — разбитым, с плохим самочувствием. И всё шло изнутри. Прорвавшиеся слёзы, слабость на глазах у того, кто не должен был это видеть, подкосили меня. Что он теперь будет думать? Что Бог меня не поддерживает и молитвы меня не утешают? Или что и то, и другое несёт лишь рыдания и горести? Я должна была во что бы то ни стало убеждать его в том, что вера и христианская мораль даруют счастье и правильные решения, но заблудилась, запуталась. Почему же? Отец всегда говорил, что путается тот, кто врёт, а я никогда не обманывала, ни себя, ни Дракона. Я была честной и старалась во всем поступать по совести. И запутывал меня именно тот, кто играл и лгал, не обманываясь ни разу сам. Или Джиён тоже не врал? Я устала пытаться угадать, напрасно жду от него неприятностей, или не напрасно, где он лукавит, а где искренен? Если бы не Тэян с Мино, я бы и не заподозрила ничего подобного, но их предупреждения заставили задуматься, а задумавшись, я ощущала изредка нечто противоречивое и иллюзорное, но что? Жестокосердность и трезвомыслие Джиёна одинаково характерны для заядлых лицемеров и самых кристальных в своём благородстве правдорубов.

Следовало бы пойти приготовить завтрак. Часы показывали девять утра. А я кусала губы, сочиняя, как начать сегодняшний день так, чтобы вчерашнее и предыдущее нехорошее как будто бы забылось и исчезло. Ведь были же и приятные моменты, например покупка подарков моим братьям и сестрам, и прогулка по пляжу. И почти всё, что связывалось с Мино, было для меня приятным. Но главное всё же — Джиён. То, как я разрешу все проблемы с ним, определит мою дальнейшую судьбу. Нет сомнений, какие-то мошеннические действия он в отношении меня совершает. Все эти разговоры, показывание мне тех или иных неприглядных сторон жизни, всё это неспроста. Он будто подталкивает меня к чему-то, вытягивает из пассивного принятия моей судьбы. Как он тогда позабавился моему хлопку подносом об стол! А как ему нравилось, когда я неудержимо начинала доказывать свою точку зрения! Неужели Дракон пытается стравить меня с собой ради потехи? Я могла бы поспать подольше. Вряд ли Джиён уже поднялся, но мой организм пробудил меня толчком. Наверное, именно для того, чтобы я приготовилась к новым событиям, если они будут. Как предотвратить очередные сомнения и ощущение поражения? Должна ли моя душа сопротивляться, или всё же смирение, как одна из тех самых христианских моралей, принимает проигрыш безропотно, чем и превосходит бахвальство и тщеславие победителя? Я повздыхала, заворочавшись. А если перейти в атаку? Лучшая защита — это нападение. Но это из области военной стратегии, что ведет к насилию и противоречит моим православным убеждениям. Имею ли я право пользоваться методиками из чуждых мне сфер? Но Джиён-то себя в оружии точно не ограничивает. Итак, какие же у меня ближайшие цели? Заставить его самого играть в этом спектакле, который он устраивает. Как я вчера и заметила — он остался в стороне, затолкав меня на сцену, и наблюдает в сторонке, никак не приобщаясь к моим попыткам сотрудничества. Ну да, зачем ему? Это я от него завишу, а он ни от кого. Возможно ли заставить его зависеть? Как бы то ни было, надо бы стать более непредсказуемой, проявить себя как-нибудь, показывая, что я не сдалась и не разнюнилась. Я сильная. Поднявшись, натянув футболку и шорты, я вышла из комнаты и, набравшись смелости и духу, занесла руку над дверью спальни Джиёна, к которой подошла. Господи, я верю в то, что истинно праведных ты защитишь, тебе виднее, кого спасать, а Дракон, если задумал сотворить со мной злое, то сотворит в любом случае, как бы я себя ни вела, так ни значит ли это, что следует пробовать всё? Господи, поддержи меня, пожалуйста. Я убрала руку, передумав стучать и, взявшись за ручку, ворвалась в комнату Джиёна без приглашения. Шторы ещё с вечера не были задернуты, солнце отражалось ослепляющей яркостью на белизне постельного белья Джиёна, в котором он, зарытый лицом вниз, спя на животе, не обращал внимания на свет, но на шорох моего появления дернулся и моментально повернулся. Заспанные, ещё не до конца трезвые глаза щурились припухшими веками, волосы дыбились в разные стороны, худощавое тело смотрелось особенно тщедушным в пышных комках и сугробах одеяла, огромного, на всю исполинскую кровать, но сгрудившегося над елозившим, видимо, во сне Драконом. Я не смогла сдержать улыбки, хотя лицо его приняло злющее и недовольное выражение. Но в этих белых мятых холмах он походил на пегого сиротливого воробышка, а не главу азиатской мафии. Пытающиеся окончательно открыться глаза вопрошали о том, что я делаю тут и зачем? — Ну, не чужие же люди, — развела я руками, вместо извинений и оправданий, остановившись и не идя дальше. Застывший, он с минуту приходил в себя, оценивая моё появление и думая неизвестно о чем. Ему это не понравилось, я чувствовала. Джиёну было весело, пока всё шло по его планам, когда он высыпался и в выделенное время, в которое считал себя бодрым и отдохнувшим, начинал рассуждать о жизни, подготовленный, спокойный. А если я вот так, а? Я ждала, наорет он или выскажет что-то, заберет слова о «королевской неделе» обратно? Очень органично, но ему наверняка это стоило усилий, мужчина всё же вывел на губах сонную улыбку. — Девушки, с которыми я сплю, и те пытаются не беспокоить мой сон, кроткие, как мышки. А ты, не принося мне никакой физической радости, лишаешь простейшего удовольствия — выспаться. — Разве я всё ещё не королева? — я театрально поставила руки в бока, что мне было несвойственно, поэтому получилось как у той, кем я и являлась — неловкой и неотесанной провинциалки. Рисующейся перед приёмной комиссией в ГИТИС. — И чего желать изволите, ваше величество? — хмыкнул король, механически откинувшись на подушку, которую приподнял и прислонил к спинке кровати, после чего, так же не глядя, зашарил рукой по прикроватной тумбочке в поисках пачки сигарет. — Не кури. Это вредно, — твердо произнесла я, не выходя из позы. — Тебя заботит моё здоровье? — прекратила движение его рука, но не отдернулась. — Или это констатация факта? — Следуя твоей логике, власть королевы даруется ей повелителем, так как же она может не заботиться о нем? — Ах, вот оно что, — шире улыбнулся он. — А следуя твоей логике? — А следуя моей логике, ты должен перестать курить, чтобы мы играли честно. Я участвую в твоей жизни, а ты в моей. Либо ты перестраиваешься и пытаешься стать лучше, либо я отказываюсь от всяких договоренностей с тобой. — Ты ставишь мне условие? — озадачился Джиён игриво. — В ультимативном порядке, — подтвердила я. Проявленная вчера слабость повизгивала от радости, что мне удаётся так её камуфлировать. Я просто-таки на рожон полезла. Проведя какую-то перезагрузку в своём разуме, Джиён медленно убрал руку от сигарет. Вовсе этого не ожидавшая, я поборола внешние проявления удивления, но меня настиг фактически шок от его послушания. Или это предвестие чего-то грозного и недоброго? — Знаешь, когда передо мной выделываются, иногда я достаю пушку, — он постучал пальцем по поверхности тумбочки. — Она вот тут в ящике. Обычно люди притихают, трусят, извиняются или изменяют манеру поведения. Но с тех пор, как я вручил пистолет тебе, а ты направила его себе в рот и нажала на курок, я сомневаюсь, что с тобой такой способ воздействия прокатит. Я могу сам направить на тебя дуло, но предугадываю, что ты изречешь «стреляй» с гордым видом мученицы и, даже испугавшись, не подашь и вида. Поэтому мне не остаётся ничего, как позволить тебе продолжать. Ещё что-нибудь? — Свари нам кофе. — Пережив первую победу, я выбрала следование по тому же пути. Дорога шаткая, и если не заведу себя в топь или тупик, то могу нащупать верное дальнейшее направление. — Я? — Джиён захохотал, от веселья даже помотав головой. — Дай угадаю: а ты будешь критиковать его? — Правильно, — кивнула учительски я. — Что на тебя нашло сегодня? — Он расслабился только сейчас. Это выдало какое-то движение его плеч, или даже уголков глаз. Но до этих пор он собирался с мыслями, действительно выбитый мною из колеи. Я заметила это. — Ты пытаешься влезть мне в душу и испортить её. Я пришла к выводу, что имею право на ответные санкции. — А у меня есть душа? — напомнил о камне преткновения Дракон. — Найдём, — скрестила я руки на груди. — А если найдешь, ты думаешь, её будет куда портить? — В твоём случае портить — значит улучшать. Начнём с отказа от вредных привычек. — Во взгляде Джиёна проплыла бегущая строка вроде: «Брось, ты думаешь, что я серьёзно себя в чем-то ограничу из-за твоих капризов?». Но он ничего не сказал. — Помнишь, я сравнила твою постель с твоей душой? Ты никого в неё не пускаешь, она у тебя неприкосновенная. Так ты относишься и к своему чему-то там внутри. Назовем это сознанием, если тебе не нравится слово «душа». Но если бы ты был религиозным человеком, ты бы знал, насколько обрядовая и церемониальная часть влияет на что-то внутри, на восприятие, на мировоззрение. Поэтому мы и соблюдаем все правила: посты, традиции, моления, почитание икон. Внешние привычки укореняются, переходят во что-то большее. — Он непонимающе ждал, к чему я приду. Я и сама, не лучший оратор, чуть не сбилась с мысли и не потеряла нить, к чему вела. — Так вот, — сделав шаг, я тронулась и пошла к кровати Дракона. — Если ты отрицаешь, что внутри тебя что-то есть, то тебя не тронет моя попытка залезть туда, куда ты не хочешь, чтобы кто-либо залазил. — Занеся ногу, я поставила её на край постели. — Даша! — негромко успел ахнуть Джиён, подавшись корпусом вперед, но тут же взял себя в руки и опять застыл, в то время как я подтянула вторую ногу и, забравшись на белые простыни, прошлась по ним и предстала перед мужчиной. Вернее было бы сказать над ним, поскольку он сидел, задрав чуть голову, а я стояла, наклонив свою. Мы молча уставились друг другу в глаза. В памяти мелькнула сцена из клуба, когда Сынхён сидел почти так же и снизу вверх смотрел на девицу, что обнажалась его руками. Но я не она, я не собиралась раскидываться своими трусами. А Джиён, похоже, и не думал протягивать ко мне руки. — Что ты чувствуешь? — спросила я. Было в этом что-то невероятно приятное, смотреть на Джиёна сверху. Но даже с этого ракурса он не сделался неуверенным, подавленным или растерянным. Его небольшие губы и корейские глаза сдержано замерли. — Я не поверю, если ты скажешь, что ничего. Никогда не поверю. — Несколько секунд, пожалуй, мне хотелось скинуть тебя отсюда, — нашёл храбрость и совесть признать это Джиён. Уста дрогнули и ухмыльнулись, оставив взгляд холодным. — А теперь я скорее думаю о произошедшем, чем испытываю что-то. Со мной так всегда случается. Я едва успеваю ощутить, как слишком усилено начинаю мыслить. И ощущения уходят. — Он вытащил из-под края одеяла вторую подушку, которая в прошлый раз лежала на стуле возле кровати, прислонил её рядом со своей и похлопал возле себя. — Ну-ка, присядь. — Снова опешившая, что мои подвиги имеют мирный исход и не тянут за собой кровавые жертвы, я осторожно опустилась, размышляя, зачем мне садиться? Потому что ему не нравится быть снизу или есть другие причины? — Вот, ты забралась на мою постель, где никогда ещё ни одной бабы не валялось. И что же чувствуешь сама? — Я? Не знаю. Смущение, — огляделась я, впервые сидящая с мужчиной на ложе (тут же вспомнился Тэян и ужасные попытки клиентов в борделе, но о них хотелось забыть раз и навсегда, там были совсем не такие ситуации, связанные с кроватью, в какой я была сейчас). Джиён был в одних трусах, наверное. Под одеялом не видно. Но я хотя бы одетая, и это кое-как придаёт мне чувство огражденности. — Смущение? — полувопросом повторил Дракон, покрутив на языке слово. Загадочно-меланхоличная ухмылка прилила к его губам. — Даже не могу вспомнить, испытывал ли я когда-нибудь его. Возможно, когда первые раза два спал с женщинами. — Твой стыд истребила Наташа? — не растерялась я, ввернув известный мне факт из его прошлого. Глядя на неё можно было представить, что решившийся на какой-то роман с ней обязан стать отважным и смелым, или же и не начинать ухаживаний. И всё же, ухаживал ли Джиён и как вообще выглядели их отношения много лет назад? — Даже если бы на её месте была другая, всё равно я избавился бы от стыда, как избавляется всякий, приобщаясь к сексуальной жизни. Это раскрепощает, — он посмотрел на меня, промолчал о чем-то, и опять повернул лицо вперед. — Ты вписываешься на этом месте, — на этом месте… его любовницы? Он не дал надумать лишнего: — На белоснежном фоне абсолютная невинность. Ты первая, чьё присутствие не коробит меня, не рвет диссонансом. Впрочем, прежде я никого не примерял, так что откуда знать?.. А ещё неделю или две назад мне и ты бы тут, скорее всего, не понравилась, — я заинтригованно устроилась поудобнее. — Я говорил тебе вчера о покойной жене Сынхёна… она была до него непорочной, и соблюдала ну совершенно всё, что можно соблюдать, чтобы зваться благочестивой. Но я никогда не считал её образцом невинности. Не знаю, никогда раньше не видел девушек, которых мог бы назвать благородным словом «невинность», а оно именно благородное. Понимаешь, чаще вся эта поебень с их манерностью и целкостью идёт от глупости и незнания, а глупость и незнание уж никак не создают ореол святости и доблести. На Востоке святыми считают только мудрецов. Без неё — мудрости — святости нет, — Джиён обернулся ко мне. — В тебе появился характер. В тебе родилось что-то, что начало познавать. И осознавать. И такая ты мне нравишься куда больше. — И к чему это ведет? — насторожено полюбопытствовала я. — Ни к чему, я пытаюсь умаслить тебя комплиментами, чтобы ты приготовила завтрак, и не заставляла это делать меня, — шутливо и просительно воззрился он в мои глаза. Я засмеялась, сползя с подушки и улегшись вовсе. — Нет! Тебе нравится характер? Королева хочет кофе! — Он тоже почти смеялся, потешаясь над моей дешевой борзостью. Он потом может пристрелить меня или кинуть обратно Тэяну, чтобы меня насиловало стадо клиентов, но сверху всё видно, и в книгу судеб, возможно, запишется, как Джи-Драгон сварил кофе для смертной простушки из российской глубинки. Господи, неужели я стала самолюбивой, что для меня важно потешить гордыню? — Но курить я бросить не смогу по твоей указке. — Я думала, что ты сам всё решаешь в своей жизни. Или никотин сильнее тебя? Ты зависим? — Мне нравится курить! — заверил чистосердечно Джиён, приложив ладонь к груди. — Не кури до конца недели. — На тебя ночью высыпали мешок заносчивости? — И вылили бочку наглости. — Если я не буду курить до конца недели, то ты будешь со мной выпивать вино в течение этих дней. — Но у меня пост! — возмутилась я. — А у меня может пожизненный обет курения. И за пропуски в моей атеистической конторе мне прописывают кармические наказания, несчастья и беды. Смачнейшие пиздюля. В общем, я жутко грешу, проводя без сигареты хоть день. — Мы уставились друг на друга, пытаясь выиграть схватку глазами. Хотя нет, это я так восприняла, Джиён просто смотрел, слушая, что я скажу на его поправки. — Нет, я не могу нарушать то, что не нарушала никогда с детства… — Тогда я курю, — повернулся он к тумбочке и потянулся к зажигалке. — Нет! Ну так же не честно! — Почему? Ты сказала, что мы смешиваем наши жизни, обмениваясь, так сказать, культурно. Вернее, ты думаешь, наверное, что твоя культура обменивается с моим бескультурьем… — Я так не говорила! Я говорила, что ты умнее и образованнее меня. — Не путай цивилизованность и культурность. И то и другое содержит примерно одинаковый набор признаков, — Джиён улыбнулся. — Но я цивилизованный человек, а ты — культурный. Так вот. Если мы приобщаем каждый второго к тому образу жизни, к которому привыкли, то должны это делать в равной мере. Я не заставлял тебя участвовать, я тебе лишь показывал, но ты хочешь непосредственно задействовать меня, изменив мои привычки. Значит, меняй и свои. — Не грусть и печаль, а легкая разочарованность собой с их привкусом охватила меня. Как я могла повести себя столь бестактно с человеком, так тонко всё различающим и подмечающим? Он не погружал меня в действия, он показывал, а я, не добившаяся никаких результатов демонстрацией себя, как примера, пошла дальше и решила давить на него, чтобы он уже не только смотрел, но и «попробовал» быть правильным. А ведь сам он честно не заставлял и не принуждал, и даже не предлагал (разве что выпить) мне всё то, что делал сам. Джиён откинул одеяло и выбрался из-под него. В трусах вроде укороченных шорт, он прошаркал до столика с графином воды, почесывая правой рукой спину через левое плечо. Налив в стакан и отпив немного, он поставил его и обернулся ко мне. — Что ж, пойду варить кофе. Тебе в постель принести или спустишься? — А ты можешь принести? — Он сделал такую стойку, начав поджимать губы, что я замахала ладонью. — Я спущусь. — Даша, тебе, как и всем русским, вредно давать палец — ты сожрешь руку. — Я просто подумала… ты же умеешь играть в шахматы… Ведь в них у королевы больше прав, чем у короля. — Мне не пришлось делать уточнений по поводу названий фигур, поскольку мы с ним уже как-то обсуждали это. В корейских чанги есть слоны, генералы и пушки, и пусть суть игры та же, но названия-то другие. — Король всегда держится подальше ото всего, за спинами пешек, прячась, хотя без него и игры бы не было. Это очень напоминает тебя в твоём Сингапуре. Только на одну клеточку в любую сторону. А королева… она может делать всё, что угодно, ходить любым образом… Я рассуждаю по-западному, да? — перехватила я его скептический взгляд. — Ты рассуждаешь по-женски. Я не люблю шахматы. Там есть правила, и одно это отталкивает меня от любых подобных игр. В жизни слон может пойти, как конь, а конь может поползти, как пешка. Пешка может развернуться и ударить по своему королю, а королева может перейти от черных к белым, или от белых к черным. Это всё шахматы учитывать не учат, так зачем же такие игры? — Чтобы научить людей играть по правилам? — Ты ещё скажи, чтобы научить человека выигрывать, — мимолетно оскалился он, потерев подбородок на проверку наличия щетины. Она была незаметной. — Есть вещи, которые либо даны людям, либо не даны. Как можно научить играть по правилам? К этому можно неволить, заставляя следовать чему-то, но как только ты отпустишь поводок, несклонный к честности тип сразу же нарушит всё, что только можно. А победы? К ним либо есть способности, либо нет. А свобода? Тот, кто считает, что может потерять свободу или получить её от кого-то — раб по сути. Если ты свободен, то свободен всегда. — Но если я сейчас буду утверждать, что я свободна — это будет странно, как минимум. — А ты не чувствуешь себя свободной? — Джиён обвел перстом спальню, медленнее проведя в сторону окна, за которым стелился бирюзовый простор воды. — В большой и удобной кровати, сытой, одетой, посылающей меня на кухню, ты чувствуешь себя рабыней? В самом деле? — Я не нахожусь там, где хотела бы, я не могу вернуться к себе домой — это ли не рабство? — Постой, ты как-то говорила, что делать всё, что хочется — это беспредел. Беспредел — это не свобода, а превышение её. И сейчас говоришь, что не ощущаешь себя свободной лишь потому, что не можешь совершить того, что хочешь. Ты же утверждала, что потакать своим желаниям — плохо. Так что же, оказавшись в каких-то условиях, ты не можешь признать себя свободной лишь потому, что реальность не совпала с твоим желаемым идеальным представлением о ней? И это говорит человек, вещавший, что Богу виднее, кому, когда и где быть? Если же ты признаёшь, что тобой управляет Бог и ты везде лишь по его указанию, то о какой личной свободе вообще идёт речь? У тебя её никогда не было и не будет, а коли твой Бог распорядился тебе пребывать тут, то чувствуй себя здесь так же, как дома — по его воле ты была там, по его воле ты оказалась не там. — Тут я оказалась по твоей, а не его воле! — воспротивилась я. — Так что же, я всё-таки сильнее Бога? — расплылся Джиён. Видя, что лишил меня возможности контраргументации, замкнув сотый круг моей спорящей самой с собой логики, он развернулся и пошёл готовить завтрак. Я не разбиралась в кофе и была непритязательна в еде. Как я могла сказать хоть что-то толковое по поводу того, чем накрыл маленький столик на кухне Дракон? Он уселся напротив меня, взявшись за палочки. Посмотрел в мою сторону, взглядом показывая, что я должна произнести хоть какую-то обвинительную или критическую речь. — Я не в состоянии ругать еду, прости, — не оправдала я его надежд, и принялась её пробовать, убедившись, что ничего, что мне не понравилось бы, он не изобрел. — Но тебя я могу поругать — ты не умеешь готовить. Это просто из вредности, за то, что ты придирался ко мне. — Отпей кофе хотя бы, — предложил он. — Я вообще-то предпочитаю чай, — с издевкой заметила я. Он понял, что мой умысел был именно в этом. Я отказалась пить кофе вовсе, отодвинув чашечку. Хотя могла бы и выпить, мне было всё равно. Но он поднялся и поставил чайник, чтобы заварить чай. — На сегодня у нас никаких грандиозных планов? Признаться, мне не нравится таскаться среди людей и показушничать. Я бы предпочла остаться… — Если тебя ещё не удручило окончательно моё общество, то, может, покатаемся на яхте? — Я задумчиво облизала палочки от вареного риса с чем-то там в нем. — А в ней у тебя тоже ещё никто не валялся? — повторила я его выражение. — С ней я менее щепетилен. Там даже вечеринки бывают. — Меня не удручило твоё общество, — заверила я, возвращаясь к завтраку. — С тобой интересно разговаривать, тебя увлекательно слушать, у тебя есть чему научиться. Уверена, многие люди хотели бы получить совет кого-то, вроде тебя, порассуждать с тобой о жизни. — Пока грелась вода, он присел рядом, боком к столу, положив на него один локоть. — А знаешь почему? Потому что я богат. Потому что у меня есть власть. Смысл и значение слов имеют вес только в зависимости от того, в чьи уста они вложены. Все мои теории, мысли, всю мою демагогию вложи в монолог заштатного школьного учителя. Над ним посмеются, как над преподавателем пустых звуков. Пусть эти слова произнесёт инженер или рабочий на заводе — он станет заумным изгоем, неприятным в компании циником. Продавцы и менеджеры с моей философией будут похожи на сектантов, понабравшихся из платных семинаров крылатых выражений о том, как добиться успеха или как найти гармонию. Безработный с такими речами покажется тупым неудачником, женщина — аморальной шлюхой. И только я, господин маленького государства, человек, купающийся в деньгах, кажусь со своими фразочками интересным и умудренным. Это смешно, печально и поразительно одновременно. Никому нет дела до содержания мысли. Всем важно то, в кого она обличена, как произнесена, при каких условиях. Вот почему нет истины, понимаешь? Одно и то же может быть сказано тобой и мной. Но за мной пойдут, а за тобой — нет, потому что ты ничего не добилась со своими убеждениями, а мне, якобы, проложили дорогу к сладкой жизни мои идеи и моё мировоззрение. Да черта с два, Даша. Я думал в шестнадцать лет одно, в двадцать другое, в двадцать пять третье, а сейчас — пятое, десятое и дальше буду меняться сообразно тому, как идёт моя жизнь. Но что бы я ни думал, я что-то делал, не сверяя это со своей жизненной установкой, а просто делал, как приходилось. Можно десять лет в голове держать мысль о том, что надо поступать так-то и так-то, но при удобном моменте, или в какой-то экстремальной ситуации поступить иначе. Моя психология свойственна именно тому положению, которое я занимаю. Предпосылки у этого, конечно, врожденные, но складывайся жизнь иначе — и я бы сложился по-другому. — У тебя была любовь до того, как ты разбогател? — напрямую спросила я. — Ты продолжаешь думать, что именно её отсутствие формирует меня всего такого плохо? — угадал он мои мысли. — Раз уж ты упомянула Наташу… я испытывал к ней что-то, что тогда захватывало и поглощало. Я был счастлив проводить с ней время, и новизна испытываемого придавала остроты и масштабности чувствам. Потом было ещё две-три девушки, которые занимали мои мысли, но с возрастом понимаешь, что это особенность юности, или каких-то процессов в организме, увлекаться чем-то настолько, что не в силах думать о другом. Разве можно назвать любовью проходящее настолько, что и в памяти-то не остаётся? — Наверное, нельзя, особенно если учитывать, что память-то у тебя хорошая, — улыбнулась я. — Вот-вот, и злая, — хмыкнул Джиён. — Возможно твой секрет в этом, — он нехотя отвлекся, выключив конфорку, и вернулся дослушать меня. — Если твой разум сильнее чувств, то нужно захватить именно его. Возможно, если что-то врежется тебе в память навсегда, то именно это ты назовешь любовью, — я не знаю, к чему я это сказала, но почему-то подобное показалось мне приближенным к правде. Услышав мои слова, Джиён посмотрел на меня глазами, напомнившими мне Кощея из русских сказок. В тот момент, когда разбит ларец, кролик, утка и всё прочее, и осталось только яйцо, хранящее иглу.