Михаил Васильевич Ломоносов. Том 1

Глава VII.

« Не воображайте первобытнаго Рима такимъ, каковъ былъ онъ во время своего величія,» сказалъ Монтескьё. Не будемъ воображать, что и Петербургъ, черезъ тридцать два года послѣ своего основанія, былъ уже городъ великолѣпный. Напротивъ, это были кой-гдѣ расбросанные домы и лачуги, посреди которыхъ возвышались немногія обширныя зданія. Даже расположеніе его было совсѣмъ не похоже на нынѣшнее. Адмиралтейская сторона , гдѣ красуются теперь лучшія зданія, гдѣ видимъ истинное средоточіе города, тогда была самою ненаселенною частью Петербурга. Дикіе лѣса, тундры и болота почти примыкали къ Невѣ на тѣхъ мѣстахъ , гдѣ нынѣ красивая Литейная, великолѣпные каналы и единственный Невскій проспектъ. Только напротивъ крѣпости, внизъ по лѣвому берегу рѣки, простирались зданія довольно видныя, между прочимъ домъ бывшій Меншикова, и Адмиралтейство; но во-

обще эта часть города была населена флотскими Офицерами , матросами и разными рабочими людьми. Слѣды Петра еще были живы черезъ десять лѣтъ послѣ его кончины, когда пріѣхалъ туда Ломоносовъ.

На берегу Невы , съ жадностью глядѣлъ онъ на эти исполинскіе слѣды : они были видимы въ начатыхъ и частію оконченныхъ строеніяхъ, въ твердынѣ, которая возвышалась на противоположномъ берегу, и всего болѣе въ огромной мысли, вознесши столицу Русской части свѣта на болотахъ Ингерманландіи. Жизнь и дѣятельность кипѣли по обоимъ берегамъ Невы, и показывали, что мысль Петра благословляетъ Небо, что она довершится его наслѣдниками, и сдѣлается долговѣчнымъ его памятникомъ , передъ которымъ ничтожны кажутся всѣ памятники міра. Въ самомъ дѣлѣ, Петербургъ, живая мысль Петра, увѣковѣченная въ гранитѣ, и безпрерывно одушевляемая новыми поколѣніями, составляетъ такой оригинальный, чудный, единственный памятникъ этого генія, что передъ нимъ жалки мертвыя громады Египетскихъ пирамидъ. Вся Россія была поприщемъ его безсмертныхъ подвиговъ ; она вся носитъ печать его трудовъ, его заботливости о нашемъ благѣ ; но только Петербургъ выражаетъ вполнѣ этого генія , Петербургъ , любимое дитя его, которое началъ онъ лелѣять своими руками. .

Тутъ, на пространствѣ немногихъ верстъ, вы можете изучить Петра, лучше нежели во всякомъ другомъ мѣстѣ обширнаго его владѣнія ; тутъ Петръ во всемъ своемъ величіи, со всею смѣлостью, упорствомъ, и даже съ нѣкоторыми слабостями генія, благодѣтельнаго для Россіи.

Путешественники переправились черезъ Неву въ лодкахъ и вышли на Васильевскій островъ, къ зданію Академіи. Ломоносовъ искалъ глазами тѣхъ необыкновенныхъ людей, съ которыми готовился теперь жить. Это всегда естественно въ молодомъ человѣкѣ , робко вступающемъ въ тотъ городъ , гдѣ живетъ много людей, извѣстныхъ ему своими дарованіями, ученостью, славою. Въ каждомъ встрѣчающемся думаетъ онъ видѣть ихъ, или по крайней мѣрѣ достойныхъ жить близко нихъ. Его не столько занимаетъ новость самыхъ блестящихъ предметовъ, сколько мысль о близости, о присутствіи этихъ важныхъ для него лицъ. Тутъ все кажется значительнымъ , потому что все это близко къ ннмъ. Мысль о такихъ людяхъ переживаетъ ихъ, и приводитъ въ благоговѣйный трепетъ вступающаго въ замокъ Валленштейна , въ келью Лютера, въ кабинетъ Ньютона.

Ломоносовъ не зналъ даже именъ тѣхъ великихъ мужей, къ которымъ пріѣхалъ учиться; однако онъ воображалъ ихъ чѣмъ-то удиви

тельнымъ, не похожимъ на то, что видѣлъ до сихъ поръ. Съ нетерпѣливымъ ожиданіемъ остановился онъ, вмѣстѣ съ другими, подлѣ дома Академіи, и между тѣмъ какъ провожатый ихъ . пошелъ узнавать, куда и какъ помѣстить пріѣхавшихъ съ нимъ студентовъ , онъ ждалъ необыкновенной встрѣчи , привѣтливыхъ вопросовъ, и перебиралъ въ умѣ всю свою ученость, приготовляясь отвѣчать.

Прошло съ полчаса.

Монахъ возвратился и сказалъ, что имъ велѣно идти въ Гимназію, состоящую подъ вѣдомствомъ Академіи.

— А не въ Академію?—спросилъ Ломоносовъ.

«Нѣтъ, въ Гимназію.

Голова поникла у нетерпѣливаго Ломоносова. Онъ не зналъ, что въ Академіи не было классовъ , и что это высшее ученое мѣсто предоставлено для занятій не ученическихъ.

Ни одного знаменитаго человѣка не видалъ онъ: его и товарищей его. приняли безъ всякой встрѣчи, размѣстили по классамъ Гимназіи , и велѣли имъ являться вмѣстѣ съ другими учениками къ слушанію лекцій.

Такъ разрушились мечты Ломоносова ; однакожъ существенность утѣшила его: онъ началъ учиться Физикѣ, Математикѣ , и забывалъ всѣ рбманы своего воображенія, быстро шагая отъ

успѣха къ успѣху въ наукахъ. Онъ имѣлъ рѣшительную склонность къ Естествознанію, къ наукамъ точнымъ; онъ давно жаждалъ извѣдать въ нихъ свой умъ, и принялся за исчисленія, за неясную въ его время науку о силахъ природы. Въ самомъ дѣлѣ, Физика тогда незаконно присвоивала себѣ цѣлыя области другихъ наукъ; но этого не могъ замѣтить самый проницательный умъ, потому что не его вѣку было предоставлено опредѣленіе границъ Физики: надобны были труды и успѣхи болѣе нежели полустолѣтія, чтобы науки вошли каждая въ свои границы. Сверхъ того, отличительною чертою Ломоносова была собственно неутолимая жажда ко всѣмъ познаніямъ, а при этомъ ему недосугъ было дѣлать открытія, особенно при началѣ своего ученаго поприща. Онъ необходимо впадалъ въ рутину обыкновенныхъ ученыхъ, и только по временамъ блестѣлъ геній его, освѣщавшій иногда темныя стороны наукъ и искуствъ. .

Ровно сто лѣтъ прошло теперь, послѣ вступленія его въ Академическую Гимназію Можно вообразить, какова тогда была метода ученія, если и теперь, послѣ столькихъ опытовъ , не удовлетворяетъ она ума человѣческаго , безпрерывно стремящагося къ совершенству. Однакожъ и при этой методѣ, Ломоносовъ не шелъ на ряду со своими сверстниками, а опе

режалъ ихъ во всемъ. Это обращало на него вниманіе учителей, начальниковъ, и еще болѣе соучениковъ , большею частію избранныхъ молодыхъ людей , отличавшихся хорошимъ поведеніемъ, познаніями и любовью къ ученью. Изъ числа ихъ одинъ, Виноградовъ, особенно полюбилъ Ломоносова, и скоро сдѣлался другомъ его.

Однажды Виноградовъ замѣтилъ своего любимаго товарища не за учебными тетрадями, а за листкомъ бумаги, на которомъ писалъ онъ стихи— Русскіе стихи.

«Что это, Михайло ? ты пишешь. ... боюсь ошибиться ! . , .

—Стихи!—отвѣчалъ съ веселымъ видомъ Ломоносовъ.

« Русскіе стихи ? »

— Да, братецъ ; это уже не новость на на

шемъ языкѣ. Стихи пишутъ у насъ теперь многіе, Піитика Русская образуется.

Виноградовъ засмѣялся.

— О чемъ-же смѣешься ты?— съ нѣкоторымъ огорченіемъ спросилъ Ломоносовъ.

«Помилуй!» сказалъ Виноградовъ. «Писать стихи можно на Латинскомъ , на Греческомъ, на Французскомъ, но, воля твоя, Русскіе стихи едва-ли не всегда будутъ чѣмъ-то дикимъ для слуха.

— Я самъ испытываю, что нашъ языкъ упрямится и не поддается никакому размѣру стихотворному; однакожъ искусные люди, напримѣръ Тредьяковскій , Кантемиръ , и прежде ихъ нѣкоторые духовные отцы, сочиняли стихи преизрядно. Я уже давно упражняюсь въ стихотворствѣ , но еще недавно увидѣлъ образцы названныхъ мною авторовъ , и теперь хочу подражать имъ.

«Во-первыхъ , братецъ , надобно имѣть и дарованія этихъ людей, а во-вторыхъ , признаться тебѣ, я исподтишка смѣюсь надъ всѣми стихами въ мірѣ.

— Смѣешься ? .

«Да, потому что считаю ихъ пустымъ препровожденіемъ времени; какая польза отъ нихъ?

— Образованіе языка.

«Пустое! въ стихахъ только ломаютъ языкъ. Посмотри что дѣлаетъ съ языкомъ самъ Тредьяковскій, и даже Кантемиръ.

— Правда , языкъ и у нихъ тяжеловатъ , но піитическія прикрасы есть всѣ , какъ и у великихъ образцовъ. Потрудимся , постараемся улучшить языкъ.

« Не стоитъ труда эта головоломная работа. Особенно дивлюсь что ты, который больше меня привязанъ къ ученію Физики и Математики, ты занимаешься этими пустяками.

—Неужели-жь ты въ самомъ дѣлѣ почитаешь стихотворство пустымъ занятіемъ ?

« Безъ сомнѣнія.

Ломоносовъ взялъ свой листъ бумаги и разорвалъ его на нѣсколько частей.

«Что ты это, что ты ?» вскричалъ Виноградовъ.

— Да , братецъ : ты оравъ ! стихи мои не стоили труда, который я приложилъ на нихъ.

«Не далъ и прочитать !» прибавилъ съ сожалѣніемъ Виноградовъ.

—И слава Богу! ты пристыдилъ-бы меня еще больше. Но что-же дѣлать, когда страхъ какъ хочется мнѣ образовать Русское стихотворство !

«Послушай, Михайло! Ты будешь первый во всемъ , чѣмъ ни станешь заниматься : полгода ученья вмѣстѣ доказали это не мнѣ одному. Чего-же хочешь ты, когда передъ тобою необозримое поприще Математики, Физики, Химіи ?

— Эхъ, братецъ, Виноградовъ ! Тяжко мнѣ, а долженъ признаться : - не того ждалъ я отъ этихъ наукъ. Ты знаешь какъ я люблю ихъ ? Повѣрь-же, иногда меня грусть беретъ , когда занимаюсь ими , и вотъ въ эти-то часы отдаюсь я бѣсу стихотворства.

« Но чѣмъ-же ты не доволенъ въ этихъ наукахъ?

—Мнѣ кажется, что насъ не такъ и не тому учатъ.

«Съ чего ты взялъ это ?»

— Самъ не знаю , а чувствую , что это неудовлетворительно.

«Намъ показываютъ всѣ возможные эксперименты.

—Да, эксперименты, а больше ничего.

«А чего-жь бы тебѣ хотѣлось.

— По чёмъ я знаю ! Если-бъ зналъ, такъ и дѣлалъ-бы иначе.

«Ну, право, мнѣ кажется, ты хочешь проказничать.

— Говорю искренно: мнѣ мало этого ученья.

Виноградовъ задумался , и черезъ нѣсколько

секундъ сказалъ:

« Можетъ быть ты и правъ ; но , я думаю, наше ученье и не кончится этимъ ; только въ наукахъ не льзя прыгать черезъ ступеньку.

Ломоносовъ началъ дальше развивать ему свои идеи , свои сомнѣнія ; говорилъ, что онъ недоволенъ и своимъ ученьемъ Словесныхъ Наукъ; изъяснялъ догадки, предположенія, мечты свои. Увлеченный краснорѣчіемъ и умомъ его , Виноградовъ вскричалъ наконецъ :

« Михайло ! Я горько ошибаюсь, или ты рожденъ быть великимъ человѣкомъ. Скажи мнѣ: какъ Богъ вселилъ тебѣ эти быстрыя понятія,

эти глубокія догадки о таинствахъ природы? Откуда взялся ты со своимъ умомъ ?

Ломоносовъ отвѣчалъ, улыбнувшись:

— Развѣ ты не знаешь, что я мужикъ, бѣглецъ Холмогорскій !

«Знаю, слышалъ, и почти не вѣрю.

— Да, Виноградовъ. Я точно мужикъ , то есть сынъ мужика ; родился и провелъ первые годы свои среди самаго глубокаго невѣжества; наконецъ бѣжалъ изъ своей родины въ Москву.... да это долгая исторія!

«Но ты никогда не разсказывалъ мнѣ ея подробно. .

— И не хочу разсказывать.

« Почему-же ?

— Потому что грустно.... да, грустно вспомнить мнѣ о первыхъ годахъ юности ! Сколько могъ-бы я уже сдѣлать до сихъ поръ, если-бы началъ учиться во время !...

«Боюсь докучать тебѣ своей просьбою, а желалъ-бы узнать подробнѣе , какъ провелъ ты эти грустные годы ? Примѣръ твой былъ-бы полезенъ и мнѣ. Я не вѣдалъ никакихъ великихъ препятствій въ жизни, и самымъ обыкновеннымъ образомъ перешелъ изъ родительскаго дома въ училище.

— А я долженъ былъ для этого подвергнуть опасности свою жизнь. Слушай.

«Я родился на острову, не далеко отъ Холмогоръ, въ деревнѣ , которая называется Денисовскою: это въ Двинскомъ уѣздѣ, въ Куроостровской волости. Теперь мнѣ двадцать четыре года , слѣдовательно 1711-й годъ былъ годомъ моего рожденія.

« Надобно сказать тебѣ о моемъ отцѣ, что это человѣкъ въ своемъ родѣ необыкновенный. Не знаю для чего спряталъ онъ свой умъ отъ людей, которые видятъ въ немъ простаго рыбака: я вижу въ немъ что-то гораздо больше. Правда , онъ рыбакъ промысломъ , но умъ его глядитъ не на однѣхъ рыбъ. Представь себѣ только, что онъ первый изъ жителей нашего края вздумалъ построить и построилъ галіотъ: это родъ небольтаго корабля, оснащенный по корабельному, съ парусами , и съ удобствами для рыбнаго промысла и для груза. Кой-какъ сбился онъ деньгами для этого суденышка, но построивши его наживалъ порядочные доходы. Онъ перевозилъ на немъ запасы , казенные и частные , отъ города Архангельскаго въ Пустозерскъ , въ Соловецкій монастырь, Колу, Кильдинъ , плавалъ около береговъ Лапландіи, въ рѣку Мезень , къ Самоѣдамъ. Но главнымъ занятіемъ его была рыбная ловля, для которой плавалъ онъ каждое лѣто и каждую осень въ Бѣлое и Сѣверное моря.

«Мнѣ было Десять лѣтъ, когда оцъ въ первый

разъ взялъ меня съ собой. Я какъ ребенокъ радовался этому, и пособлялъ, отцу въ чемъ могъ; онъ сталъ брать меня съ собою каждое лѣто. Мы плавали далеко на сѣверъ , въ Океанъ , и достигали иногда 70-ти градусовъ тироты. Тутъ-то наглядѣлся я на чудеса природы , какихъ вѣрно не увижу больше. Одно море , не здѣшняя финская лужа, а необозримое . Сѣверное море , представляетъ уже такое дивное зрѣлище , на которое не льзя нарадоваться. Прекрасна тихая гладь его ; но я всего больше любилъ глядѣть на него въ бурю, когда волны перелетаютъ черезъ корабль , и кидаютъ его по хребтамъ своимъ какъ щепку. Мнѣ казалось тогда, что въ морѣ есть страсти , что оно сердится, что оно хочетъ наказать дерзость людей, которые осмѣлились ходить по свѣтлому зеркалу его. Кипѣніе волнъ, свистъ вѣтра, всплески встрѣчающихся валовъ, говорили, казалось мнѣ , что-то странное , непостижимое для ума, но понятное душѣ. Я прислушивался къ этому говору, и радъ бывалъ, когда постепенно стихало море : мнѣ думалось , что оно мирится съ нами , что оно шепчетъ что-то намъ своимъ непонятнымъ языкомъ. Оно стихло ; оно опять гладко , свѣтло какъ стекло. Новое , чудное , величественное зрѣлище ! Не валы ходятъ по морю, не вѣтеръ подымаетъ цѣлыя рѣки воды , но что-то живое , что-то

близкое, сродное морю колеблется громадой по немъ. Подплываемъ ближе : это исполинъ-рыба, это китъ роскошествуетъ, отдыхаетъ, нѣжится на влажной его поверхности. Мы въ мирѣ съ моремъ; но покуда оно спитъ тихимъ сномъ, навивается смертельный бой съ исполиномъ, обитателемъ его. Ловкая, привычная рука вонзаетъ въ него острое желѣзо : китъ взмахнулъ тяжкимъ хвостомъ своимъ, и легкое суденышко наше едва не хлебнуло воды, едва не опрокинулось; онъ пустилъ фонтанъ воды и едва не затопилъ насъ этимъ страшнымъ ливнемъ ; кинулся въ бездонную глубь моря, и веревка, привязанная къ острогѣ, задымилась отъ скорости движенія ; въ нѣсколько секундъ онъ вывертѣлъ ее всю, и боченокъ , къ которому была она привязана другимъ концемъ, нолетѣлъ въ море. Скрылось все; но китъ не ушелъ отъ своихъ непріятелей; они стерегутъ его; а ему тяжко подъ водой ; ѣдкая соленая вода разъѣдаетъ его тѣло, и вотъ боченокъ явился на поверхности; за нимъ выплылъ и китъ. Новый ударъ, новая опасность для насъ, и, по третьему удару, гибель мощному сопернику. Я часто бывалъ свидѣтелемъ ловли китовъ , и никогда не могъ привыкнуть къ этому зрѣлищу: инѣ бывало страшно за своихъ, и жаль благороднаго непріятеля.

«Иногда мы оставались въ морѣ до поздней

осени, и тогда-то видѣли всю игру страстей его. Оно какъ будто гнало насъ съ лона своего ужасными, свирѣпыми бурями, и наконецъ высылало прошивъ непослушныхъ . громады льдовъ. Зши непріятели поопаснѣе кита. Они грозили разбить наше утлое построеніе, требовали всего искуства мореходнаго, и будто изъ милости позволяли намъ убѣгать къ берегамъ.

«И какъ пріятно бывало ступить на берегъ послѣ такихъ опасностей ! Отецъ мой вводилъ въ заливъ свою Чайку (такъ называлъ онъ свой галіотъ ) и начиналъ торговлю наловленной рыбой, или считалъ деньги, заработанныя перевозкой чужихъ тяжестей. У насъ была теплая изба, и въ ней оставались мы почти все зимнее время. Извѣстно какая у насъ зима : она продолжается восемь мѣсяцевъ, изъ которыхъ шесть царствуетъ ночь. Во все это время почти нѣтъ солнца, и мы бродили-бы полгода въ потемкахъ ; ежели-бы предусмотрительная природа не зажигала въ небѣ пожара, который называется сѣвернымъ сіяніемъ. Ты видалъ его и въ Петербургѣ, но что здѣшнее сѣверное сіяніе передъ нашимъ ! Представь себѣ, что полгоризонша объято пламенемъ, и такимъ яркимъ , такимъ блистательнымъ , такихъ чудныхъ цвѣтовъ, что, право , развѣ дуракъ не придетъ отъ него въ восхищеніе.

«Й не былъ равнодушенъ къ этому чудному явленію, такъ-же какъ не былъ равнодушенъ къ чудесамъ моря , льдовъ , полугодовой ночи , и къ нашимъ лѣсамъ , въ которыхъ есть такія мѣста , гдѣ не бывала еще стопа человѣка. Я старался объяснить себѣ, молодымъ умишкомъ своимъ , отъ чего происходитъ то, отъ чего другое ? Для чего наконецъ все это ? И вотъ еще тогда-то запала мнѣ въ умъ страсть къ изученію природы , которое называемъ мы теперь и Физикой и Натуральной Исторіей , и Богъ знаетъ какъ еще !

« Въ то-же время , не одна природа привлекала меня изучать себя. Я сталъ учиться Русской грамотѣ, и учитель мой , приходскій дьячекъ, удивлялся, что вскорѣ я сталъ читать и писать порядочно. Черезъ два года я былъ уже точно лучшимъ чтецомъ въ церкви, и живши по зимамъ всегда дома , не пропускалъ ни одной службы безъ того, чтобы не читать на клиросѣ или за амвономъ. Другіе ученики нашего дьячка вскорѣ стали бранить меня, и даже бить за то, что а читалъ лучше ихъ. Многіе были гораздо старше меня, учились гораздо больше, а не умѣли читать внятно; дьячекъ хвалилъ меня за ломкость и Пріятность голоса, какъ называлъ онъ это , и навязалъ мнѣ тѣмъ цѣлую кучу гонителей.

«Я былъ принужденъ читать больше дома ;

но шутъ ожидала меня еще страшнѣйшая гроза. Надобно сказать тебѣ, что мать моя умерла прежде нежели я могъ помнить себя; я остался единственное дитя у отца моего, потому что хотя онъ и женился въ другой разъ, но дѣтей у него- больше не было. Вторая жена его, моя мачиха, самое злое твореніе , какое только можно вообразить. Она была самою ужасною моею гонительницею, ненавидѣла меня и увѣряла моего отца, что я никуда негодный мальчишка, лѣнтяй , который вѣчно сидитъ но пустому за книгами. Старикъ иногда отмалчивался, потому что любилъ меня, но иногда и самъ приходилъ въ гнѣвъ. Наконецъ она успѣла довести его до того , что онъ сталъ запрещать мнѣ читать книги. . . . Можешь повѣрить, какъ это было мнѣ горько ; но я уходилъ въ уединенныя мѣста , въ дремучій лѣсъ, и тамъ читалъ и учился чему было можно ; терпѣлъ холодъ и голодъ , но отстать отъ ученья не имѣлъ силъ.

Разсказывая тебѣ всю жизнь свою , не могу умолчать объ одномъ обстоятельствѣ, кото рое до сихъ поръ тяготитъ мою душу. Мнѣ было тринадцать лѣтъ, когда я подружился съ нѣсколькими раскольниками изъ ближней деревни. Они держались секты, называемой Безпоповщина. Я льстилъ имъ , и не безъ корыстныхъ видовъ: я зналъ, что у нихъ есть доволь-

но книгъ, а мнѣ совсѣмъ нечего было читать. Я попросилъ у никъ книгъ ; они дали мнѣ ихъ, начали толковать догматы религіи по своему, и наконецъ привлекли меня въ свою секту. Между ними были говоруны, которые изъяснялись такъ Красно, съ такимъ убѣжденіемъ !... Два года держался я нелѣпыхъ мнѣній раскола, но наконецъ самъ увидѣлъ свое заблужденіе. Удаляясь постепенно отъ враговъ души моей, я наконецъ совсѣмъ отсталъ отъ нихъ. ... Благодарю всемогущаго Бога, что онъ освѣтилъ младую душу мою свѣтомъ истиннымъ ! Но самъ себѣ не могу простить этого грѣха. Раскольники не преслѣдовали меня, потому что надъ ними носились громы Петровы; о заблужденіи моемъ не зналъ никто ; но этотъ случай былъ важенъ своими послѣдствіями.

«Разставшись съ раскольниками , я сталъ съ омерзѣніемъ смотрѣть на ихъ книги. Между тѣмъ умственная жажда томила меня. Всѣ духовныя книги , которыя были въ нашей приходской церкви, прочиталъ я давно. Я сталъ просить у моего учителя какихъ нибудь другихъ, свѣтскихъ книгъ ; но онъ отвѣчалъ, что нѣтъ ихъ у него , да нѣтъ вовсе и на Русскомъ языкѣ ; что если я хочу учиться и читать книги всякія , то для этого необходимо энать Латинскій языкъ. Что такое Латинскій языкъ?— Да языкъ, на которомъ есть вся-

кія книги ; а научиться ему можно въ Москвѣ, Кіевѣ, и Петербургѣ, гдѣ учреждены для этого особенныя школы.

«Тогда-то въ первый разъ вспаломнѣ наумъ идти въ Москву. Но какъ сдѣлать это? Я проронилъ нѣсколько словъ о своемъ намѣреніи, желая вывѣдать , согласится-ли отецъ отпустить меня. Когда онъ понялъ о чемъ идетъ дѣло, то поднялъ такую грозу, что я .не зналъ чѣмъ успокоить его. Мачиха моя присоединилась къ нему , начала жалѣть, что у мужа ея такой безпутный сынъ, начала плакать, выть.... Старикъ разсердился еще больше и хотѣлъ выгнать меня изъ дому. Окончилось тѣмъ, что меня хорошо поколотили и велѣли гнать изъ головы дурь.

«Но судьба какъ будто нарочно поджигала страсть мою къ ученью. Случайно, въ домѣ одного зажиточнаго человѣка, Христофора Дудина , увидѣлъ я наконецъ не духовныя книги. Помню, что я пришелъ въ совершенный восторгъ , и перевертывая листы, пожиралъ ихъ глазами. Ты спросишь : какія были это книги ? Старинная Славянская Грамматика , и Ариѳметика , напечатанная въ Петербургѣ, въ царствованіе Петра Великаго, для навигатскихъ учениковъ. Н предметы этихъ книгъ , и языкъ ихъ , и изложеніе были для меня совершенною новостью. Я сталъ неотступно просить ста-

рика Дудина , чтобы онъ позволилъ мнѣ прочитать драгоцѣнныя его книги ; онъ не соглашался. Не разъ возобновлялъ я эту просьбу, и всегда понапрасну : Дудинъ не хотѣлъ дать мнѣ своихъ книгъ даже на нѣсколько дней. Я рѣшился употребить хитрость : началъ угождать сыновьямъ его , дѣлалъ и дарилъ имъ игрушки, выдумывалъ игры , разсказывалъ сказки, и довелъ ихъ до того , что они полюбили меня и были готовы сдѣлать все для пріятеля. Я сталъ просить у нихъ почитать книгъ отцовскихъ; сначала не соглашались, но по усильной просьбѣ выдали ихъ мнѣ. Этого было довольно: книгъ уже я не отдалъ назадъ, не разставался съ ними, читалъ ихъ всякой день, во всякой свободный часъ, и наконецъ выучилъ наизустъ. Такимъ образомъ узналъ я Ариѳметику, хотя въ книгѣ Магницкаго , автора моей Ариѳметики, она изложена очень дурно, многоглаголиво и безтолково ; узналъ отчасти и Грамматику. Эти двѣ книги были вратами учености моей !

«Между тѣмъ, въ умѣ моемъ созрѣвала мысль о побѣгѣ въ одинъ изъ названныхъ учителемъ моимъ городовъ. Бѣжать изъ родительскаго дома ! Страшно и выговорить эти слова. Но посуди о моемъ положеніи неугасимая страсть къ ученью жгла мою душу, тревожила меня днемъ и ночью , лишала покоя ; а надѣяться,

чтобы отецъ согласился отпустить меня и благословилъ на просвѣщеніе ума наукою, было невозможно ; оверхъ того жить , при безпрестанныхъ нападкахъ и терзаніяхъ отъ мачихи, стало мнѣ совершенно несносно. Я рѣшился убѣжать.

« Но какъ исполнить эту дерзкую мысль ? Я придумывалъ разные планы, искалъ случая, распрашивалъ ѣдущихъ въ дальніе города ; но средства не представлялось никакого. Наступилъ 17-й годъ моей жизни. Изъ нашей деревни отправлялись иногда обозы съ рыбою ; я узналъ , что и въ этотъ годъ отправляется одинъ въ Москву. Сердце мое затрепетало. Я рѣшился непремѣнно уйдти съ обозомъ.

«Никому не открывалъ я своего намѣренія; не говорилъ ничего съ мужиками, которые нагружали рыбу на возы , и боялся даже какъ-бы по глазамъ моимъ не узнали , что таится въ душѣ моей. Рѣшимость придавала мнѣ твердости. Наконецъ, утромъ одного дня, зашевели-, лось , заскрыпѣло на улицѣ : обозъ отправлялся въ дальній путь. Я выскочилъ на улицу вмѣстѣ съ другими , и будто изъ пустаго любопытства смотрѣлъ какъ скользили возы, какъ снимали шапки и крестились извощики. Я сдѣлалъ это для того , чтобы лучше скрыть свое намѣреніе , а уйдти хотѣлъ ночью и догнать

обозъ на дорогѣ. Неопышность моя не предвидѣла никакихъ препятствій.

« День случился праздничный. Отецъ мой, не занятой ни какою работою , оставался дома, и былъ необыкновенно веселъ и ласковъ ко мнѣ. За ужиномъ, какъ нарочно, онъ разговорился о своихъ надеждахъ, въ простотѣ сердца высказывалъ смиренные свои планы, и оканчивалъ все тѣмъ , что я вѣрная подпора у него, что я на старости буду его кормильцемъ. «Руки приложить , слава Богу, есть къ чему ; только ты будь добръ и послушливъ.» Это были , я думаю, послѣднія слова его ко мнѣ. Признаюсь, я готовъ былъ броситься къ ногамъ отца, испросить прощеніе въ страшномъ непослушаніи, которое скоро хотѣлъ сдѣлать, и остаться навѣкъ добрымъ мужикомъ, на утѣшеніе старику. Но мачиха моя вдругъ взбѣсилась за что-то, и тотчасъ выгнала изъ сердца моего всю чувствительность. Такимъ образомъ, она невольно толкнула меня къ развязкѣ. Я легъ іспать. Не помню, спалъ-ли я ; но знаю , что кровъ волновалась во мнѣ , что я былъ какъ въ лихорадкѣ, и когда наступила давно желанная минута, я долженъ былъ призвать на помощь всю бодрость свою.

« Послушай , Биноградовъ ! Не доказываетъ-ли чистоты намѣренія моего даже то, что я не думалъ о средствахъ дороги, не запасся ни

одною копѣйкою, ничѣмъ? Пускаясь въ далекій, безвѣстный путь, одинъ, пѣшкомъ, я не воображалъ, что могу умереть съ голоду или замерзнуть на дорогѣ. Я хотѣлъ бѣжать, только бѣжать, къ неясной, единственной для меня цѣли.

« Боязливо поднялся я съ постели своей ; но въ домѣ всѣ спали крѣпкимъ сномъ. Я отыскалъ ощупью свое чистое бѣлье , надѣлъ двѣ рубашки, и на нихъ овчинный тулупъ свой, который носилъ каждый день; завязалъ въ узелъ вѣрныя свои книги, Ариѳметику и Грамматику; взялъ еще кусокъ чернаго хлѣба, оставшійся на столѣ отъ ужина, и началъ потихоньку выходить. У порога я остановился невольно и прислушивался къ дыханію спящихъ ( ты знаешь, что въ деревенскихъ избахъ всѣ спятъ въ одной комнатѣ). Какъ мнѣ хотѣлось взглянуть еще разъ на отца ! Я представлялъ себѣ его то грознымъ, то умоляющимъ ; темнота придавала особенную игру воображенію.... Наконецъ , боясь измѣнить себѣ и разбудить кого нибудь , я поспѣшно отперъ дверь, вышелъ во дворъ . . . надобно было еще отпирать ворота. Мнѣ уже казалось, что въ избѣ сдѣлался шумъ.,. Торопливо выскочилъ я на улицу и пустился бѣжать.

« Ночь была темная, но къ счастію не очень холодная. Я бѣжалъ не оглядываясь ; напослѣ-

докъ выбился изъ силъ и принужденъ былъ присѣсть на сугробъ снѣгу. Тутъ-то пришло мнѣ въ голову , какъ отчаянно было предпріятіе , которое затѣялъ я. Покуда я былъ среди людей, въ теплой комнатѣ, мнѣ казалось, что пройдти до Москвы — игрушка : всталъ да пошелъ ! Но отбѣжавши нѣсколько верстъ отъ родительскаго дома, ночью, въ пустынѣ снѣговъ , я почувствовалъ совсѣмъ иное. Взошла луна и освѣтила передо мною неизмѣримое пространство , одѣтое въ бѣлый саванъ : я, человѣкъ , уничтожался на этомъ страшномъ лонѣ природы. Слезы брызнули изъ глазъ моихъ, когда я не только вообразилъ, но и увидѣлъ свое одиночество. Оглядываясь къ родной сторонѣ , я плакалъ пуще. «Ты одинъ, безпомощенъ теперь! » сказалъ я самъ себѣ. «Ты самъ вырвался изъ родныхъ объятій!... Но ворочаться поздно! » подумалъ я. «Дома ждутъ меня теперь побои, долгій гнѣвъ отца, и—мачиха , со всею злостью своею. А впереди мое счастіе , цѣль давнихъ желаній моихъ. Пойдемъ-же въ міръ , бороться съ нимъ !... »

« Бодро сталъ я на ноги и скорымъ шагомъ пустился по дорогѣ. Всю остальную ночь и весь слѣдующій день , я то шелъ , то бѣжалъ , не останавливаясь почти нигдѣ. Наконецъ усталость принудила меня остановиться въ какой-то деревнѣ, уже поздно вечеромъ. Я сталъ

распрашивать, давно-ли проходилъ тутъ обозъ съ рыбою ; мнѣ сказали, что передъ самымъ вечеромъ, и что онъ вѣрно остановился въ ближней деревнѣ. Я бросился на лавку и спалъ часа два мертвымъ сномъ ; пробудившись , тотчасъ отправился впередъ, и на разсвѣтѣ, часу въ десятомъ дня, догналъ обозъ, уже въ семидесяти верстахъ отъ нашего селенія.. .. Остальнаг? , досказывать нечего. »

Виноградовъ слушалъ своего товарища съ такимъ вниманіемъ, что Даже не прервалъ его ни разу. Когда Ломоносовъ пересталъ говорить, онъ все еще напрягалъ слухъ , и наконецъ сказалъ :

— Знаешь-ли, Михайло , что я уважаю тебя еще больше, когда знаю исторію твоей жизни.

«Мнѣ кажется, въ этой жизни всего больше горестнаго.

— И высокаго , превосходнаго ! Обыкновенный человѣкъ, на твоемъ мѣстѣ, не рѣшился-бы уйдти въ одномъ тулупѣ, безъ копѣйки денегъ j нѣтъ, онъ все сбиралъ-бы средства , жаловался-бы во всю жизнь на судьбу, и остался-бы грамотнымъ мужикомъ, не болѣе.

« Правда , рѣшимости надобно было много ! Но много и счастья, потому что я зависѣлъ отъ перваго встрѣчнаго.

44?

— Богъ всегда награждаетъ такую благородную смѣлость , какова была твоя.

« Но онъ-же испытываетъ такихъ бурныхъ людей , какъ я, и страстями тяжкими. Неужели, ты думаешь , мнѣ легко пробивать грудью препятствія судьбы , и что мнѣ даромъ достаются мои ничтожные успѣхи ? Нѣтъ, мнѣ труднѣе нежели кому нибудь ! Голова моя горитъ и сердце какъ будто хочетъ выпрыгнуть отъ этихъ сильныхъ ощущеній, которыя увлекаютъ меня, не знаю куда. А я такъ-же человѣкъ, какъ и другіе ! Не умѣю назвать страсти моей къ ученью , но уже много претерпѣлъ я для нея. Ты видѣлъ, какихъ препятствій стоило мнѣ добраться до Москвы. Но тутъ ожидали меня испытанія новыя. Я вытерпѣлъ все униженіе отъ людей, пока добился въ Спасскую школу. Всякій дуракъ величался передо мной , душилъ мое самолюбіе , напоминалъ о нищетѣ моей. . . А эта ужасная фурія, которую называютъ нищетой ! Она не перестаетъ терзать меня до сей поры, и кажется не перестанетъ еще долго. Грудь ломится, когда вспомнишь о прошедшемъ и будущемъ!...

— Но главное теперь уже сдѣлано ; въ будущемъ остаются для тебя одни успѣхи.

« Успѣхи? Да знаешь-ли ты, что значатъ для меня успѣхи ?

— Это слово имѣетъ общій смыслъ для всѣхъ.

«Для всѣхъ, но не для меня. Успѣхъ-ли, что я въ пять лѣтъ выучилъ Латинь, съ прибавкою кой-чего, и такъ-же начинаю теперь учиться Естествознанію ? Пожалуй , меня и теперь можно сдѣлать Профессоромъ въ этихъ предметахъ ; это и называютъ обыкновенно успѣхами. Нѣтъ , надобно узнать науку , и потомъ самому сдѣлать въ ней шагъ, распространить ед предѣлы. Мнѣ извѣстны теперь двадцать предметовъ, въ которыхъ я обязанъ совершить такіе успѣхи. Иначе, что я такое ? Школьникъ!

—Ну , мнѣ кажется, ты понимаешь это ужь слишкомъ свысока. Довольно и того , что мы поравняемся съ другими. Да и можно-ли браться за все ?

« А какъ-же иначе ? Пожалуй, довольствуйся тѣмъ , что скажутъ или покажутъ тебѣ учители, такъ ты и будешь ученый невѣжда. Вѣкъ и наука не ждутъ насъ, и своимъ чередомъ идутъ впередъ. Мнѣ хочется не только до гнать, но и перегнать ихъ. Иначе я не сталъ-бы и учиться. Что-же говоришь ты, будто не льзя браться за все, то для насъ Рускихъ это правило покуда еще не умѣстно. У насъ такъ мало дѣлателей, что они обязаны браться за все. Иначе, осуди нашего Великаго Петра,

4 66

который не хотѣлъ быть только хорошимъ Генераломъ или хорошимъ кораблестроителемъ: Онъ былъ все. Русскій ученый долженъ обработывать свой языкъ , изобрѣтать правила для Стихотворства и Краснорѣчія, переводить образцы. ... А Науки Математическія ?... Да что и говорить!. . Не возражай , что я забавляюсь мечтой: когда прекратится жизнь моя, тогда только буду я не доступенъ всему окружающему. А теперь, когда сердце бьется во мнѣ съ такою силой , я хочу захватить себѣ цѣлый міръ.

Виноградовъ улыбнулся.

« Не мучь меня этою равнодушною усмѣшкой! » вскричалъ Ломоносовъ. «Вы, благоразумные люди , не сдѣлаете ничего безъ насъ , полу-сумасшедшихъ, Наши-же труды станете вы приводить въ порядокъ.

— Но, скажи мнѣ, откуда взялъ ты всѣ эти мысли ? Я ничего подобнаго не слыхивалъ , и хоть не совсѣмъ согласенъ съ тобой , но не могу сказать, чтобы не нравились мнѣ твои слова.

« Да отъ кого-же могъ-бы ты слышать ихъ , когда я самъ придумалъ все это ,» отвѣчалъ развеселясь Ломоносовъ. « Глупаго празднаго времени остается много ; я стараюсь наполнить его своими размышленіями. И ты можешь дѣлать то же.

— Да у меня недостаетъ времени на ученье !

« Что тутъ учить ? Снова признаюсь тебѣ : я не совсѣмъ доволенъ здѣшнимъ ученьемъ. Все это мало, поверхностно, неудовлетворительно.

— Какъ неудовлетворительно ? Мы слушаемъ лучшихъ Профессоровъ.

« Тѣмъ досаднѣе, что они какъ будто скрываютъ отъ насъ что-то. Право , Виноградовъ , я недоволенъ ихъ ученостью. -