Мировое правительство

Глава 11 Непокорный ирландец

Миновав почти весь центр города, роскошный кортеж поворачивал с улицы Хьюстон-стрит на коротенькую, угловую, почти сразу уходящую под широкий мост улицу Вязов (Элм-стрит).

— Господин президент, теперь вы точно не можете сказать, что в Далласе вас не любят. Посмотрите: весь город вас просто обожает!

Сидевшая рядом с мужем в среднем ряду сидений длинного черного президентского лимузина Нелли Коннели, жена губернатора штата Техас Джона Коннели, обернулась, обращаясь к Джону Кеннеди, 35-му президенту США, сидевшему с супругой Джеки сзади. Тот ответил ей широкой, немного простодушной и абсолютно искренней улыбкой счастливого ирландского парня. В этот момент у него и в самом деле все было как нельзя лучше. Множество его врагов в соперничающей Республиканской партии в последние месяцы были вынуждены прикусить языки, после того как предложенный Кеннеди пакет экономических и налоговых реформ был принят на «ура» частным бизнесом вопреки критике республиканцев. Закон о гражданских свободах, впервые в истории нации гарантировавший равные права белому и черному населению США, должен был вскоре до неузнаваемости изменить положение дел в стране — в лучшую сторону, несомненно. И, конечно, Джеки… После множества семейных бурь и размолвок в последнее время она была абсолютно, полностью предана ему, горячо поддерживала каждый его шаг. Даже в эту минуту столь ослепительно прекрасная в своем очередном изысканном наряде — розовом жакете и розовой шапочке, — выписанном ею специально для этого дня из Франции, она смотрела на него влажными, горящими глазами, полными бесконечной, истинно женской любви. Джон широко улыбался — его жизнь была светла и безоблачна, как никогда.

Но именно эта его улыбка оказалась последней.

Свернув на улицу Вязов, по бокам которой толпились сотни восторженных горожан, водитель лимузина вдруг резко нажал на тормоз, что было более чем странно — останавливаться без личного указания президента по инструкции он не имел права. Кеннеди снова тепло помахал людям рукой. Через мгновение острая боль обожгла горло президента: пуля вошла в него спереди, пройдя навылет. Он опустил голову, схватившись за горло руками. Еще через секунду над улицей разразилась настоящая канонада. Одна из пуль попала прямо в правый висок президента, превратив половину его головы в кровавое месиво. Две другие пули, видимо, случайно прошли чуть-чуть мимо, попав в плечо и бок сидевшего на сиденье впереди губернатора Техаса — тяжело, но, к счастью, не смертельно ранив его. Голова Джона, уже безжизненная, в последний раз склонилась на колени жены. Джеки в первую секунду отчаянно попыталась укрыть его своим телом от возможных новых выстрелов, затем резко встала и поползла по заднему капоту лимузина, словно пытаясь настичь невидимых убийц. Позже она говорила, что она инстинктивно бросилась собирать кусочки мозга мужа. Автомобиль снова ускорился и через пару секунд скрылся под мостом. Спустя полчаса тело Джона Кеннеди в госпитале Далласа было подвергнуто безуспешной попытке реанимации. Но расстрелянный президент США был уже мертв.

Виды сияющего ночного Нью-Йорка с верхнего этажа одного из самых роскошных отелей города, расположенного на Мэдисон-авеню, в Верхнем Истсайде, были необыкновенно романтичны. С одной стороны, словно на ладони, лежал цветущий и благоухающий в конце мая Центральный парк, за которым вздымались величественные силуэты башен Эмпайер-Стейт и Крайслер. С другой стороны светились длинные мосты, соединяющие Манхэттен с Бруклином над темной гладью Ист-Ривер. Нью-Йорк действительно, как пел своим бархатистым баритоном любимец Америки Фрэнк Синатра, никогда не спал. В любое время ночи, до самого утра, двери его баров и клубов были широко распахнуты для посетителей, а с верхних этажей небоскребов всегда можно было видеть нескончаемую вереницу огоньков фар автомобилей вдоль длинных улиц и авеню Манхэттена.

Она как всегда была не просто прекрасна — лучезарна. Рядом с этой женщиной каждому мужчине казалось, что он теперь — властелин мира, что вся его предыдущая жизнь была лишь подготовкой к встрече с Ней, а вся последующая будет иметь смысл только при условии, что он сумеет хоть на какое-то время удержать это неземное чудо рядом с собой. Голливуд и высший свет Америки пятидесятых знал множество роскошных женщин: прославленных актрис с идеально уложенными платиновыми волосами, длинноногих манекенщиц, приезжавших сюда ради карьеры из Европы, и просто юных соблазнительных «старлеток», вившихся стаями вокруг богатых влиятельных мужчин. Но как только Она появлялась в обществе — от национальной кинопремьеры до простой веселой дружеской компании в ночном баре, от важного светского приема до илистого рыбацкого пляжа на севере Калифорнии, по которому она прогуливалась в светлых шортах, босиком, — все остальные женщины вокруг мгновенно меркли. А взоры мужчин независимо от их возраста и семейного положения (даже если супруга была в это мгновенье рядом) неотступно следовали только за Ней — Она притягивали их как магнитом, даже когда сама того не желала. Ее невероятная фигура с осиной талией и потрясающе соблазнительными женскими формами нередко тайно волновала воображение даже окружающих женщин. Ее бедра при ходьбе грациозно и плавно покачивались так, как за всю историю человечества умела делать только Она. Ее совершенное лицо с чувственными, но при этом чистыми, почти невинными чертами никогда, ни при каких обстоятельствах не выглядело самоуверенным или надменным. Напротив, его выражение всегда было мягким, светлым и даже немного детским. Казалось, что эта женщина неземной красоты в душе страдала от страшной неуверенности в себе и ежеминутно искала поддержки в окружающих. В компании Она всегда много говорила, пила дорогое шампанское из тоненьких хрустальных бокалов, которые мужчины почитали за честь подносить Ей. Звук Ее высокого заливистого детского смеха контрастировал с чувственным хрипловатым полушепотом, которым Она разговаривала обычно: и то, и другое было весьма приятно для слуха. Быть просто знакомым с этой женщиной и быть по уши, безнадежно влюбленным в Нее для большинства мужчин означало примерно одно и то же.

Джон, или, как его звали близкие, Джек, Кеннеди влюбился в Нее, так же как и все, в ту секунду, когда впервые увидел. Он был тогда еще молодым, но подающим большие надежды сенатором, а заодно и наследником огромного состояния. Муж его родной сестры, как когда-то и отец Джона Джозеф Кеннеди, в пятидесятых был влиятельным человеком в Голливуде: устроил очередную роскошную летнюю вечеринку на своей вилле в Лос-Анджелесе. Они пришли на нее с законными супругами: Она была со своим мужем, лучшим бейсболистом мира, он — с юной Джеки, непередаваемо изящной, стильной и при этом прекрасно образованной бывшей французской журналисткой. В постели Джона к этому времени перебывало множество женщин. С его харизмой, чувством юмора и невероятно теплой улыбкой славного ирландского парня он мог покорить почти любую, знал это и никогда не испытывал робости в амурных делах. Но в тот вечер он, как мальчишка, долго не мог решиться подойти к Ней. Когда это наконец произошло, весь остальной мир мгновенно словно уплыл в какую-то даль. Они долго болтали о пустяках, громко смеялись и несколько раз подряд танцевали. Ее ревнивый муж ушел с той вечеринки раньше времени один (правда, под утро вернулся, чтобы увезти жену домой), а мудрая Джеки только улыбалась и, как всегда в таких ситуациях, делала вид, что не придает ухаживаниям мужа на стороне никакого значения. В следующий раз они встретились лишь спустя три года: Джеки в тот момент была глубоко беременна, а Она развелась с бейсболистом и вышла замуж за известного писателя, но большую часть времени жила с ним раздельно и чувствовала себя почти свободной. Их взаимной страсти теперь уже ничто не могло помешать: они встречались каждые выходные в апартаментах на верхнем этаже отеля «Карлайл» в Нью-Йорке. Потом ей пришлось уехать в Англию на съемки фильма, а он — «вернулся в семью», чтобы находиться рядом с супругой после рождения их первого ребенка. Когда Джон был избран президентом в шестидесятом, Она, будучи не в себе от счастья, позвонила ему с бурными поздравлениями: запись их того нежного и страстного разговора служба безопасности потом уничтожит как «порочащую» образ первого лица страны. Ей было все равно, что Джон женат, ей было достаточно просто знать, что он думает о ней каждый день, может быть, даже каждую свободную минуту. Ей казалось, что это так, хотя он и был крайне сдержан на комплименты и любовные признания: натуре мужественного ирландца чужда сентиментальность. Как и всякая влюбленная женщина, Она, конечно же, мечтала, чтобы Джон оставил семью и принадлежал только Ей. Но разум, к счастью, подсказывал, что торопить столь своенравного и упрямого от природы мужчину не стоило. Лишь однажды за все время Она совершила непростительный поступок: позвонила в Белый дом Джеки и поинтересовалась, не находила ли та в их постели в Белом доме Ее пропавшую ночную рубашку и чулок. Это было глупостью еще и потому, что в Белом доме она никогда не была. Но что еще оставалось делать, если Джон вдруг надолго перестал звонить, а количество выпитого ею в тот очередной тоскливый вечер джина и шампанского могло свалить замертво трех дюжих ковбоев. Джеки, естественно, была вне себя от ярости и закатила супругу грандиозный скандал. Три месяца после этого они не виделись. Надо было что-то срочно делать, пока Она не потеряла его навсегда.

В мае 1962-го популярность 35-го президента США была почти на самом пике. В честь дня его рождения был устроен роскошный концерт в огромном зале «Мэдисон Сквер Гарден» в Нью-Йорке, куда были приглашены пятнадцать тысяч человек: соратники по Демократической партии, банкиры, политики, бизнесмены и знаменитости всех мастей. В концертной программе значился целый сонм звезд джаза и эстрады первой величины, а конферанс грандиозного мероприятия вел тот самый муж сестры Джона, на вилле которого они когда-то познакомились.

Она готовилась к этому вечеру давно: сбросила несколько впервые в жизни образовавшихся на ее обычно идеальном теле от переедания на нервной почве килограммов и заранее заказала платье, о котором мечтала всю жизнь. Его создал знаменитый парижский дизайнер, автор легендарных нарядов из фильмов богинь кино недавнего прошлого — Риты Хэйворт и Марлен Дитрих. Для Нее специально для того вечера он подготовил свое лучшее творение в жизни: роскошное, тесно облегающее фигуру платье телесного цвета с двумя тысячами мерцающих страз. В нем Она как будто бы и в самом деле сияла и при этом казалась практически обнаженной: более соблазнительную женщину трудно было себе даже вообразить. Впоследствии никто из зрителей не мог вспомнить решительно ничего из длинной программы вечера. Всем врезалось в память лишь то, как Она, как всегда опоздав, с грацией дикой кошки подошла к микрофону и решительно скинула с плеч белоснежную горностаевую накидку. Зал буквально застонал: в первую секунду всем показалось, что она — совершенно голая. Но через секунду бриллиантовые стразы под блеском софитов засверкали как тысячи маленьких звездочек, и Она спела президенту короткую песенку Happy Birthday. Спела так, что у всех захватило дух: в это мгновенье каждый человек мужского пола на свете страстно хотел бы быть Джоном Кеннеди. Сам президент, как всегда, сохранил свое знаменитое самообладание и, чтобы снять излишний ажиотаж и перевести все в шутку, выйдя к микрофону, с улыбкой отреагировал:

— Услышав то, КАК меня сейчас поздравили, я бы мог наконец-то навсегда уйти из политики.

Поздно ночью, ловко скрывшись от вездесущих репортеров, они ехали вместе в «их» отель в одном из его лимузинов. Она почти спала, положив голову на его плечо, ей в кои-то веки было хорошо, и она ни о чем не думала, а он рассматривал сияющие небоскребы Мэдисон-авеню и, как всегда, размышлял о десяти вещах одновременно. Мудрая Джеки, узнав, что ее соперница будет публично выступать для президента, не хотела выглядеть в глазах общества и журналистов «оскорбленной супругой» и уехала вместе с детьми на выходные за город. Он же твердо решил объяснить своей бывшей пассии, что между ними уже давно все кончено. Но сейчас… Когда эта неземная белокурая головка лежала на его плече, он вдыхал нежный аромат ее духов, а платье, потрясшее мир, в эту секунду все так же облегало ее самую соблазнительную на свете фигуру… Он мог поклясться святым Патриком, что был невероятно взволнован, влюблен так же сильно, как в самый первый вечер, и отдал бы многое, чтобы эти минуты не заканчивались.

Их номер был постоянно забронирован для Кеннеди и декорирован современной, разноцветной дизайнерской мебелью, которая кому-то могла показаться слишком вычурной, но эта яркая обстановка нравилась им обоим. Иногда Кеннеди даже использовал этот номер для деловых встреч во время своих частых визитов в Нью-Йорк: в каком-то смысле для уроженца Бостона отель «Карлайл» стал привычным домом в этом шумном мегаполисе.

На столике, как всегда, стояло ведерко с двумя бутылками ее любимого калифорнийского игристого и закуска: клубника со сливками, морские ракушки и черная икра. Разговор оказался недолгим, поцелуи — страстными, как в их самую первую встречу. Она, уже совершенно нетрезвая, что, впрочем, в постели делало ее еще более желанной, как обычно, стонала, Джон также сгорал от страсти. Из всех женщин, побывавших в его постели, ни одна даже близко не доводила его до такого исступления. Он потом даже злился на себя. Ему казалось, что в постели она всякий раз побеждала его, лишая той психологической выдержки, которую так долго и целенаправленно взращивали в нем его предельно строгие родители. В четыре утра они стояли вместе, почти обнаженные, у окна, как влюбленные школьники, любуясь первыми лучиками восхода над Манхэттеном. Он знал, что он должен был все сказать ей. Но вряд ли было на свете что-то, чего он не хотел делать столь же сильно.

— Джек, любимый, я так скучала. Мы ведь теперь снова будем вместе, как раньше? Скажи мне!

Ее голос был похож на ласковое мурлыканье домашней кошки, но в то же время что-то внутри у него трепетало от волнения.

Джон подошел к гардеробу, чтобы надеть свежую накрахмаленную рубашку.

— Ты куда? Джеки вернется только послезавтра, у нас с тобой еще целые выходные, милый.

Джон опустил голову, помолчал, затем сухо выдавил:

— Все кончено. Мы не сможем больше видеться. Мы слишком увлеклись. Пожалуйста, больше не ищи никогда встреч со мной. Я завтра же дам указание отключить нашу телефонную линию. Если ты побеспокоишь меня или Джеки еще раз, тогда мне придется пойти на более серьезные меры.

Из ее груди раздался громкий, хриплый стон. Казалось, что она вдруг превратилась из человека в обезумевшее раненое животное. Она схватила его за одежду, словно пытаясь не отпустить:

— Нет! Ты не можешь этого сделать! Я не буду никогда лезть в твою семью, не буду ничего делать, обещаю! Джек, не бросай меня, пожалуйста!!!

Джон оттолкнул ее, но она снова вцепилась в него, еще сильнее, пытаясь сорвать с него одежду и невольно глубоко царапая ногтями его тело и лицо. Он снова попытался отстранить ее, но снова не получилось — оказалось, что в этом мягком, женственном теле с белоснежной бархатной кожей на самом деле таилась могучая физическая сила. Он оттолкнул ее еще раз, уже изо всех сил, она упала на кровать, взвыла и снова пыталась схватиться за него. Он отмахнулся от нее рукой, пальцами случайно задев ее губы и нос, разбив их в кровь.

Она теперь просто лежала лицом вниз, на простыне проступали красные пятна. Женщина, о которой грезила половина мужчин мира, рыдала навзрыд, как безнадежно обреченный человек, продолжая издавать хриплые стоны, задыхаясь от слез.

— Вы все бросаете меня… Моя собственная мать душила меня… Мужчины всегда только пользовались моим телом, но им на самом деле было плевать на меня!! Как я вас всех ненавижу… Ненавижу!!! Будь ты вовеки проклят!!! Слышишь? Проклят!

Ее последние слова и крики раздались в спину выходившего из номера бывшего любовника. За дверью в коридоре президента ожидал один из его самых доверенных охранников. В голосе Джона уже не было ни намека на романтическое настроение — только жесткие, стальные ноты:

— Зайди к ней и проверь, чтобы эта тупая пьяная курица не объелась таблетками. Не хватало еще, чтобы пресса раструбила потом, что она покончила с собой у меня. Отвези ее домой, но так, чтобы по дороге ее никто не увидел. Завтра доложишь. Выполнять.

Через два месяца, в августе 1962-го, ее нашли мертвой в собственном доме в Лос-Анджелесе при до сих пор до конца не выясненных, подозрительных обстоятельствах. Причиной смерти точно была передозировка снотворного, но многое указывало на то, что смертельная доза была введена ей накануне вечером кем-то внутривенно. Было ли это делом рук спецслужб? Даже если нет, то как минимум достоверно известно, что агенты ФБР постоянно следили за ней, прослушивали ее, прекрасно знали о ее суицидальных настроениях и сделали все, чтобы в тот вечер никто из ее знакомых случайно не помешал ей покончить с собой. Была ли ее смерть приказом кого-то из братьев Кеннеди? Даже если и так, то эту тайну они оба вскоре унесли вместе с собой в небытие.

Джозеф Кеннеди, отец президента, всю жизнь оставался ирландцем до мозга костей. На исторической родине у него осталась большая родня: когда Джон посетил Ирландию в июле 1963-го в конце своего официального и последнего визита в Европу, он был приглашен в их старинное родовое поместье на берегу океана. Его троюродные братья и сестры, которых Джон никогда раньше не видел, устроили для него тогда настоящую деревенскую пирушку с блюдами из картошки, пирогами и деревенским элем. Джон ощутил прилив необыкновенной радости и даже поднял тост «за здоровье и процветание всех Кеннеди по обе стороны океана». Вероятно, это был последний тост Джона, произнесенный за столом в кругу родственников.

Перебравшись из Ирландии в Нью-Йорк и сказочно разбогатев, Джозеф Кеннеди в двадцатых годах приобрел поместье на самом выступе мыса Кейп-Код, на берегу Атлантики, недалеко от Бостона, в самом величественном месте всего Восточного побережья США. Сначала это был лишь обычный небольшой домик на берегу океана, но Джозефу очень полюбилось это место, и позже он скупил также несколько соседних поместий, построив огромный, роскошный особняк в позднем викторианском стиле. Это был комплекс из нескольких просторных зданий, декорированных в светло-голубых тонах, с большим бассейном, теннисным кортом и даже мини-полем для гольфа. Джон вместе с его младшими братьями Робертом и Эдвардом провел здесь все детство, окончив престижную местную среднюю школу. В этих же любимых им краях Джон начал и свою политическую карьеру: в тридцать лет от местного округа штата Массачусетс, где его все хорошо знали, он сначала был избран в нижнюю палату конгресса, затем стал сенатором. Впоследствии Джон не раз менял свои резиденции, вплоть до Белого дома, но именно мыс Кейп-Код всегда оставался для него местом, где его душе было спокойнее всего.

Последний год выдался особенно бурным и крайне тревожным. В страшный Карибский кризис прошлой осенью, после размещения советских ракет на Кубе, военные буквально впились в его горло, каждый день требуя срочно начать превентивную ядерную атаку Гаваны и Москвы. Только благодаря железной выдержке его и Роберта, а также неожиданному для многих благоразумию Хрущева мир удержался тогда на тонкой грани ада всеобщей ядерной войны. Потом была тяжелая весна, прошедшая в ежедневной, без выходных, работе: нападки республиканцев в сенате, волнения и перевороты в Латинской Америке, козни собственного ФБР с непотопляемым Гувером во главе. Он всей душой ненавидел этого человека с отвратительным жабьим лицом и бесстрастными рыбьими глазами, вот уже четверть века возглавлявшего тайную полицию США и без конца проворачивавшего какие-то свои темные дела. Формально он был подчиненным Кеннеди, и два года назад Джон уже порывался уволить его после встречи в Белом доме, на которой Гувер назвал положение дел в стране «катастрофическим» и при коллегах унизил Роберта, занявшего тогда пост Генерального прокурора, назвав его «зеленым новичком». Когда Джон в тот же день сообщил заместителям о намерении снять Гувера с должности, его правая рука вице-президент Линдон Джонсон и госсекретарь Дин Раск (внешне чем-то напоминавший Гувера) хором заявили, что такой ход будет главной ошибкой всего его президентства. Когда он стал настаивать, Джонсон и Раск, не сговариваясь, ответили, что в случае увольнения Гувера ситуация в стране полностью выйдет из-под контроля и они оба немедленно уйдут в отставку. Линдон Джонсон был весомой политической фигурой: выходец из Техаса, он пользовался популярностью на всем юге страны, тем самым перетягивая на сторону Кеннеди и демократов голоса нескольких традиционно республиканских штатов. Социологи уверенно утверждали, что без Джонсона он не выиграет следующие президентские выборы. Раск держал в своих руках военно-промышленный комплекс, разросшийся из-за «холодной войны» с Советами в шестидесятые до невообразимых масштабов. Когда Кеннеди что-то говорил генералам, они беспрекословно соглашались, но только если Раск поддерживал слова президента малозаметным утвердительным кивком или жестом. Лишиться сразу этих двоих из-за отставки Гувера он не мог, поэтому, при всем его ирландском упорстве, все-таки сдал назад. Что, вероятнее всего, оказалось его ошибкой.

В июле Кеннеди совершил вояж по Европе: люди повсюду встречали его с бурным восторгом, видя в нем посланца мира и живой символ будущего. Но объективно ситуация в Европе казалась чрезвычайно напряженной из-за все обостряющегося противостояния с соцлагерем. Особенно опасной была ситуация в Берлине, где Советы, разделившие город огромной стеной, расстреливали тех, кто пытался перебежать на другую сторону, и угрожали военным захватом западной части города. В самой Америке над головой Кеннеди сгущались еще большие тучи. Могущественные боссы нефтяной и сталелитейной промышленности давно точили на него острый зуб. Нефтяники были против введенных им прозрачных конкурентных процедур при распределении новых месторождений: впервые за сто лет, со времен Рокфеллера, Кеннеди жестко потребовал навести порядок в этой отрасли. Стальные короли восстали против законов об улучшении условий труда рабочих, нормировании рабочего дня и повышении минимальной зарплаты, резко повышавших их издержки. Крайне недовольны президентом были и военные: политика разрядки и мирных переговоров с Советами на фоне пока еще явного превосходства Америки в вооружении рассматривалась ими как его позорная слабость и даже предательство национальных интересов. Военное лобби, жаждавшее все больших миллиардных заказов, видело в нем препятствие для удовлетворения своих аппетитов. Иногда Джону казалось, что он каждый день ходит с закрытыми глазами по бескрайнему минному полю.

Единственное, что приносило ему истинную радость и ощущение счастливого предвкушения, — это беременность Джеки. У них уже было двое детей: трехлетний сын, во всем похожий на него, и пятилетняя дочь, уже взрослая и рассудительная. Редкие безмятежные часы, которое он проводил по воскресеньям с семьей, были теперь его главной отдушиной. Он словно чувствовал, что Джеки подарит ему в этот раз еще одного мальчика. В обычной ирландской семье того времени было не меньше семи-восьми детей, и Джон всей душой мечтал о новых наследниках.

Джеки хорошо себя чувствовала: будучи заядлой курильщицей с нормой три пачки в день, в этот раз она впервые во время беременности смогла полностью отказаться от сигарет. Последние две недели перед родами она провела на Кейп-Код, в поместье Кеннеди. Джон, несмотря на свой сверхплотный график, прилетал к ней на вертолете из Вашингтона раз в два дня, чтобы хотя бы пару часов посидеть, держась за руки с любимой женщиной, в тишине, перед вечерним океаном. Джеки почти все время молчала, отказываясь заранее обсуждать имя их ребенка, но Джон сам решил назвать мальчика Патриком — в честь святого покровителя Ирландии. Роды прошли в местном военном госпитале: 7 августа счастливый Джон весь день принимал поздравления. Однако вечером поступили тревожные новости: ребенок родился с неразвитой дыхательной системой. Чтобы он выжил, ему требовалась серия сильнодействующих инъекций в трахею в первый час жизни и кислородная камера, но ни того, ни другого в госпитале, по странному стечению обстоятельств, не оказалось. Джеки и Патрика срочно перевезли в госпиталь в Бостоне, но оказалось слишком поздно. Через сутки, несмотря на все усилия врачей, младенец скончался. Позже историки назовут эту трагедию «первым актом проклятия семьи Кеннеди». Утром девятого Джон в больнице держал бледную и все такую же молчаливую супругу за руку. Затем, чтобы хоть как-то прийти в себя от горя, вылетел на вертолете с двумя своими самыми близкими людьми — Робертом и личным помощником Дэвидом Паэурсом, с которым они близко дружили еще с юности, в поместье на кромке мыса Кейп-Код. Вечером его ждали неотложные дела в Вашингтоне: у него была всего пара часов, чтобы подышать воздухом Атлантики, собраться с силами и мыслями и начать жить дальше.

Роберт был намного — на восемь лет — младше. В детстве Джон порой задирал и разыгрывал его, но большую часть времени был заботливым старшим братом, учил непоседливого «малыша» со смешными щелями в зубах и всегда взлохмаченной рыжей челкой ловить рыбу, кидать камешки по воде и правильно держать бейсбольную биту Пока Дэвид Пауэрс от его имени принимал звонки и соболезнования по телефону в гостиной, Джон и Роберт, сняв костюмы и оставшись в светлых рубашках, как когда-то в детстве, сидели рядом друг с другом недалеко от бассейна, у самого берега. Их отец, переехавший в старости на юг, во Флориду, подарил поместье Роберту, хотя и тот из-за большой занятости бывал здесь нечасто. Их мать Роза, несмотря на постоянные амурные похождения отца, все равно всегда была предана ему и семье (она переживет почти всех своих детей и умрет здесь, в поместье, в возрасте 104 лет). Роберт даже сейчас, занимая важный государственный пост, чувствовал себя мальчишкой, гордившимся и любившим своего мудрого старшего брата:

— Помнишь, как я разбил себе нос, когда борт нашей лодки накренился и я ударился о край причала? Больше всего мы боялись, что нам обоим влетит от мамы. Она никогда не прощала, если кто-то из нас ревел или жаловался. Не вини себя ни в чем. Джеки все так же любит тебя, она молода, у вас еще будет много детей.

И Роберт, и их младший брат Эдвард даже не скрывали, что тоже влюбились в Жаклин с первого взгляда и всю оставшуюся жизнь считали ее идеалом.

— Джек, мы не виделись с мая, только иногда общаемся по телефону. Сейчас, конечно, не лучший момент говорить о делах. Но я не знаю, когда в следующий раз появится время для меня в твоем графике… Джек, мы с тобой — в огненном кольце. Помнишь, ты сказал в конце той, лучшей твоей речи — о начале национальной программы высадки на Луну вместо гонки вооружений, — что этой страной руководят темные силы, которые не желают ничего, кроме личного обогащения. И что ты сделаешь все, чтобы не дать им столкнуть Америку с предначертанного ей Богом пути.

Джон, сидевший, опустив голову, чуть заметно кивнул.

— Только за последний месяц, когда ты был в Европе, я трижды получил угрозы личной расправы. На одной из конференций, организованной Рокфеллерами и еще кем-то, ко мне подошел солидный банкир с Уолл-стрит и сказал без обиняков, что твой недавний указ о выпуске серебряных сертификатов Министерством финансов переполнил чашу терпения деловых кругов и они вынуждены на это реагировать. Он сказал, что этот указ расшатывает основы американской денежной системы и что ты не имел права подписывать его, не проконсультировавшись с банкирами.

— Дерьмо (Джон в приватных беседах употреблял и не такие слова). Это технический документ. У нас уже давно не хватает золота, чтобы обеспечить доллары, оборот которых из-за военных растет в огромных количествах. Зато у нас много серебра, которое тоже может быть средством обеспечения. Министерство финансов планирует выпустить этих сертификатов всего-то на несколько миллиардов в этом году — капля в море. Но если эксперимент пройдет удачно, через какое-то время эмиссия денег Минфином в обход Федерального резерва резко увеличится. Мы выбьем стул из-под задницы этих жирных котов с Уолл-стрит, которые указывают всем, что делать. Мне постоянно приходят просьбы о встрече с кем-то из банкиров. Но у меня есть более важные дела. Последний раз общался с банкирами на каком-то мероприятии в Нью-Йорке. Я тогда произнес речь, потом выступил кто-то из Рокфеллеров — кажется, его звали Дэвид. Я не особенно его слушал и почти сразу отбыл в аэропорт. Наверно, они хотели что-то обсуждать со мной в кулуарах, но я даже не дал им шанса. Крысы. С тех пор как я снял с поста директора ЦРУ этого вечного интригана Даллеса, который всегда был с ними заодно, я надеялся, что они поняли, что давить на меня бесполезно. Как только окончится следующая президентская кампания, я избавлюсь от двух третей людей в моей администрации, а Гувера упеку за решетку. Бобби, я обязательно выиграю эти выборы. Через два года страна станет совершенно другой.

По мере того как он говорил, казалось, к президенту возвращались его обычная сила, решимость и энергия. Он резко выпрямился и сразу застонал от приступа боли.

— Если только спина меня не доведет. Три раза в день приходится колоть обезболивающие. Кажется, я пропустил уколы сегодня утром, и мой позвоночник уже просто горит. Дерьмо. У Дэвида должны быть шприц и ампулы.

В гостиной с видом на океан Джон совершил необходимые процедуры, как обычно, надел под рубашку свой ортопедический корсет, затем пригубил мохито со льдом и, кажется, почувствовал себя намного лучше.

— Пойдем, Бобби, вертолет уже ждет. Со мной и Джеки будет все хорошо. Не беспокойся.

Осенью Кеннеди активнее, чем прежде, продолжал политику мирных переговоров и создания общества с равными правами независимо от расы, пола и вероисповедания. В сентябре он с большим успехом выступил в ООН с речью о мирном сосуществовании двух систем и необходимости разрядки в мировой политике. Его речь нашла отклик в сердцах множества людей. В октябре он подписал с Хрущевым соглашение о запрете ядерных испытаний в атмосфере и воде. В ноябре, за две недели до гибели, дал указание подготовить всеобъемлющий закон о борьбе с бедностью, в том числе расширявший права рабочих и снова повышавший минимальную зарплату. Неоднократные просьбы, переходящие в требования и ультиматумы со стороны банкиров и некоторых крупных промышленников, Кеннеди, как и прежде, как правило, игнорировал. Его президентский рейтинг, согласно опросам населения, после некоторого снижения этой весной, снова резко взмыл вверх, достигнув тех же впечатляющих значений, что были в начале его президентского срока. До следующих выборов оставался еще почти год, но уже сейчас мало кто сомневался, что молодому президенту при такой всенародной популярности удастся удержать свой пост. Его отношения с Джеки никогда еще не были такими теплыми и нежными. С того дня, как они потеряли ребенка, супруги, возможно, впервые с момента их бракосочетания, были совершенно неразлучны, во время публичных мероприятий постоянно держались за руки и то и дело обменивались нежными, неподдельно влюбленными взглядами.

В третьей декаде ноября Кеннеди пригласили выступить в Техасе. Даллас не был ни столицей, ни даже самым крупным городом штата. Но именно он был сердцем Техаса — местом, где находились главные офисы крупнейших нефтяных и сельскохозяйственных корпораций Америки. Деловой центр Далласа с причудливым сочетанием современных зеркальных небоскребов и красивых старых зданий XIX-го века, в основном в красных и коричневых тонах, был самым впечатляющим в Америке, не считая, конечно, деловых центров многомиллионных Нью-Йорка и Чикаго.

Сам визит был предложен вице-президентом Линдоном Джонсоном, уроженцем Техаса, а его организация была поручена губернатору штата Джону Коннели — довольно простому и открытому человеку. Флорида и Техас (наряду с Калифорнией, но там будущая победа Кеннеди не вызывала сомнений) — самые густонаселенные штаты Америки с наибольшим количеством голосов выборщиков. Флорида всегда колебалась посередине между республиканцами и демократами, а Техас и вовсе был традиционной вотчиной соперников Кеннеди. Но на этот раз он не просто хотел победить на выборах хотя бы с минимальным перевесом, как это произошло в шестидесятом. Теперь ему была нужна убедительная победа, которая дала бы ему возможность объединить Америку и повести ее по пути еще более решительных реформ. Он знал, что в Техасе многие его не любили, но верил, что его приезд и неотразимое личное обаяние резко повысят его шансы на победу в этом штате.

Даже в конце ноября погода в Далласе стояла солнечная и почти по-летнему теплая. Маршрут кортежа Кеннеди проходил по главным улицам центра. Президент с супругой ехал в открытом лимузине. В городе, большинство жителей которого легально владели огнестрельным оружием, это противоречило не только всем инструкциям по безопасности высшего должностного лица Америки, но даже и простому здравому смыслу. На тротуарах президента приветствовали десятки тысяч людей, многие наблюдали за процессией из окон, поэтому проверить все возможные точки по пути кортежа было изначально невозможно. Предполагалось, что лимузин будет накрыт прозрачным пуленепробиваемым верхом. Но когда чета Кеннеди приземлилась в аэропорту, все автомобили процессии были поданы открытыми. В молодости Кеннеди был любителем погонять на спортивных кабриолетах, ему всегда нравилось ездить «с ветерком», без верха. Расчет его убийц был простым, но он сработал: церемония проезда по Далласу была спланирована по минутам, и у Кеннеди, тем более на глазах супруги и сотен людей, встречавших его в аэропорту и почти боготворивших его как непобедимого героя, не было ни времени, ни желания ждать, пока лимузин оборудуют непробиваемой крышей. Тем более что губернатор Техаса с супругой ехали рядом, на передних сиденьях, а значит — подвергали себя такому же риску.

О плане убийства Кеннеди губернатор ничего не знал и, сам получив тяжелые ранения, спас, таким образом, свою репутацию в глазах истории.

Хотя один близкий друг пытался отговорить его от этой поездки тем утром.

Завтрашний день… Мысли крутились и сбивались в голове. Нельзя было упустить ни одной детали. И кстати, еще Коннели… его надо как-то вывести из-под удара.

Весь прошедший день для вице-президента Линдона Джонсона был сплошным кошмаром. По должности он должен был сопровождать президента на важных мероприятиях, но при этом у него была своя повестка — встречи в кулуарах, где, как правило, велись куда более жесткие переговоры. Так произошло и сегодня: с пяти утра он чувствовал себя загнанной белкой в колесе. Утром, пока Кеннеди, прилетевший на юг Техаса, в Сан-Антонио, выступал на конгрессе медиков, его главный политический конкурент Ричард Никсон дал прессе Далласа враждебное интервью, в котором назвал Кеннеди человеком, у которого нет шансов на следующих выборах, после чего журналисты чуть не разодрали Джонсона, требуя от него срочных комментариев. Днем, пока Кеннеди был на официальном обеде в Хьюстоне с тремя тысячами делегатов, ему пришлось долго общаться с Гувером по телефону, последний раз обговаривая с ним все детали завтрашнего дня. Вечером он и Кеннеди встретились в Форт Уэрте — пригороде Далласа, старинной ковбойской столице Америки, а также месте, где находилась лучшая в мире база для подготовки военных снайперов. До центра Далласа отсюда было не больше часа езды на машине, но президент все равно планировал завтра утром перелететь в Даллас на самолете, как того требовал официальный протокол — даже несмотря на то, что полет длился всего минут двадцать. Согласно тому же протоколу президент и вице-президент должны летать на разных самолетах — чтобы в случае гибели одного из них в авиакатастрофе страна не осталась без руководства. Поэтому самолет с Джонсоном должен был приземлиться в Далласе утром на час раньше. Что в данной ситуации было плюсом. В этот момент его размышления были прерваны голосом строгой секретарши:

— Господин Джонсон, у вас вызов по правительственной линии.

Вице-президент кивнул. На другом конце провода был голос человека, который мог разбудить Джонсона среди ночи и заставить его прийти на встречу с ним пешком из любой точки Америки.

Это был Говард Хант, миллиардер, богатейший нефтяник Америки послевоенного времени. Говорили, что в юности он был нищим бродягой и шулером, а свою первую бензоколонку выиграл в салуне в карты. Впоследствии он стал одной из самых одиозных личностей в политике США. Расширяя свой нефтяной бизнес, он не гнушался никакими способами. К нему ходили на поклон все техасские политики и чиновники. В пятидесятых его влияние вышло уже далеко за рамки штата. Хант всю жизнь был близким другом Эдгара Гувера, бессменного руководителя ФБР. Нефтяной бизнес тесно сблизил его с кланом Рокфеллеров. Конкурентами в нефтянке они были лишь на бумаге: на самом деле они лоббировали и проводили нужные законы совместно с Нельсоном Рокфеллером. Теперь Ханту уже был нужен ручной политик федерального уровня: из всех потенциальных кандидатов «на вырост» техасский сенатор Линдон Джонсон приглянулся ему больше всего. У них было много общего — острый ум, математический склад мышления, циничный взгляд на жизнь, необременность чрезмерной моралью. Хант потратил миллионы на предвыборную кампанию Джонсона, а когда его протеже все же уступил Кеннеди, использовал все свои связи, чтобы сделать того вторым должностным лицом страны. Но, даже подойдя столь близко к вершине власти, своей главной цели Хант не достиг: Джон Кеннеди не только так и не стал «его» человеком, но, напротив, все, что Кеннеди делал, противоречило его интересам. Хант ненавидел этого выскочку. Последней каплей стало громкое дело, инициированное лично Кеннеди, об уклонении Ханта от налогов на сотни миллионов долларов, грозившее тому пожизненным заключением. Когда техасский нефтяной магнат впервые этой весной стал обсуждать «проблему Кеннеди» в самых высоких, элитных деловых кругах Америки, сразу нашлось множество других влиятельнейших людей, которых данная «проблема» задевала не менее остро. Его ненавидели промышленники, связанные с военно-промышленным комплексом, банкиры, встревоженные распространением серебряных сертификатов вместо долларов. И еще многие чиновники: такие, как постепенно терявший свое прежде безграничное влияние Эдгар Гувер и Аллен Даллес, уволенный Кеннеди из ЦРУ, но по-прежнему дергавший за многие ниточки в этой организации. Заговор… Нет, это даже нельзя было назвать заговором в обычном смысле этого слова. Скорее, это был монолитный консенсус американской деловой и политической элиты против Кеннеди. С ирландцем ни о чем нельзя было договориться, а его заоблачные рейтинги почти гарантировали, что «проблема» никуда не исчезнет и в следующие четыре года…

Голос Ханта звучал в трубке, как обычно, весомо и при этом несколько вальяжно:

— Линдон, дружок, как дела? Ты же не забудешь сегодня пожелать начальнику доброй ночи? Кстати, не беспокойся: нас с тобой никто не слушает. Это личная линия Гувера. Я в Далласе, но связь идет через его кабинет в Вашингтоне. Самого Эдгара, правда, там нет — он сказал, что устал за эти дни и хочет пораньше лечь спать. Как настроение у влюбленной четы? Все по плану?

— Да, завтра в десять тридцать они приземлятся. Я прилечу раньше. Четверо наших людей из службы безопасности уже получили все инструкции. Лимузин будет без крыши. По прогнозу, рано утром пройдет дождь, но к полудню будет солнечно. Водитель притормозит по сигналу. Мотоциклы и машины сзади будут ехать на максимальном расстоянии. Меня беспокоит только этот парень. Что, если его не окажется в библиотеке в нужное время? У нас есть запасной план?

— Ты же знаешь, я все еще лучший в стране игрок в покер. А значит, у нас есть план при любом развитии событий. Стрелков будет несколько, с разных сторон. Их будут координировать. Этого психа, Освальда, вызвали в библиотеку за час до встречи. Он дорожит своей службой, поэтому, скорее всего, не опоздает. Если же накануне перепьет и проспит, его притащат туда за шиворот.

— Мне очень жаль, что все так получается. Точно нет другого выхода?

— Его пытались предупредить по-хорошему уже много раз. Терпение исчерпано. Я надеюсь, ты завтра не побежишь закрывать его грудью?

— Нет. Но это может сделать Коннели. Ты же знаешь, мы дружим с ним семьями, и он честный человек, мухи не обидит.

— Это его проблемы. Мы же планировали, что с Кеннеди должен поехать в одной машине другой парень — глава сената штата. Терпеть не могу этого мерзавца, убили бы заодно двух куропаток одним залпом. Но этот олух Коннели сам полез на рожон — сказал, что не поехать в родном штате рядом с президентом будет для него непростительно. Пусть пеняет на себя. Может, его и пронесет, хотя вряд ли, конечно.

Хант, видимо, собирался сделать этим вечером еще несколько звонков.

— Дружок, сладких снов. Помнишь, тогда, в Остине, когда мы с тобой только познакомились, после заседания в Капитолии я сказал тебе, что когда-нибудь сделаю тебя президентом. Этот день настал — завтра вечером ты примешь присягу. И не мучь себя сомнениями. Никто не виноват. Думай сейчас лучше о том, как тебе управлять этой страной дальше. Спокойной ночи, Линдон.

Утром в Далласе, до прилета президента, Джонсон все-таки успел еще раз сказать Коннели, чтобы тот не садился в лимузин Кеннеди, и эти слова даже слышали окружающие, что впоследствии было обнародовано. Но губернатор снова его не послушался.

Показательный расстрел Джона Кеннеди на Элм-стрит был успешно совершен в намеченной, идеально просматривавшейся точке между зданием библиотеки и мостом, чему не помешало даже неожиданно большое количество скопившихся рядом на тротуаре людей. Водитель должен был просто притормозить лимузин, но он сделал даже больше: на какое-то мгновенье остановился. Сигнал к действию подал агент ФБР, стоявший на краю тротуара и державший в руках огромный зонт (весьма нелепый для солнечной погоды). Как только лимузин поравнялся с ним, он резко опустил зонт вниз. Первый же выстрел попал в цель — один из трех бывших агентов ЦРУ, рекомендованных Даллесом и стоявших за небольшой перегородкой на травянистом склоне со стороны моста по ходу движения кортежа, насквозь прострелил спереди горло Кеннеди. Тот поднял руки, словно пытаясь что-то поправить на своей шее. Второй выстрел сзади, из окна библиотеки, где, по будущей версии, якобы прятался Освальд, а на самом деле находились еще двое агентов, прошел в миллиметрах от головы Кеннеди и ранил сидевшего впереди губернатора. Самым страшным оказался третий выстрел — его снова сделал один из агентов на травянистом холме: пуля угодила точно в правую часть головы президента, отбросив ее назад и буквально разнеся полголовы в клочья. Мозги Кеннеди обрызгали не только Джеки, но и весь салон лимузина, и даже долетели до мотоциклистов кортежа. Еще три выстрела с разных точек прозвучали тогда, когда на тротуаре среди прохожих уже началась жуткая паника, а водитель лимузина снова резко нажал на газ. Поэтому выстрелы оказались неточными — одна пуля вторично ранила губернатора (который все-таки чудом выжил), вторая зацепила руку уже практически мертвого президента, третья — прошла мимо (ее позже нашли и также приписали Освальду). Ни одна из пуль, по счастливой случайности, не задела ни Джеки, ни жену Коннели.

Официальная и единственная до сих пор версия убийства Джона Кеннеди, представленная Америке и всему миру так называемой комиссией Уоренна, которой фактически руководили Линдон Джонсон и Эдгар Гувер (а самым активным ее членом был Аллен Даллес), звучит следующим образом. Попробуйте рассказать ее в детском саду и посмотрите на реакцию детей.

Убийца-одиночка, ненавидящий Кеннеди и психически невменяемый Ли Харви Освальд (которого знавшие его люди характеризовали как человека, не интересовавшегося политикой), за час до убийства незаметно от нескольких десятков видевших его людей средь бела дня пронес в библиотеку новейшую снайперскую винтовку (длиной более метра), которую непонятно откуда взял. Затем он обустроил на шестом этаже «снайперскую точку», забаррикадировав угловое окно сотней пустых картонных ящиков (и снова незаметно от всех). Когда президентский кортеж выехал на улицу Вязов (здание библиотеки находится ровно сзади места убийства), Освальд произвел из винтовки три удивительнейших выстрела. Очевидно, распавшись на части и развернувшись в полете как бумеранги, эти три его пули нанесли семь пулевых ранений президенту и губернатору, причем все пули, по сложно объяснимой причине, вошли в их тела с правой стороны и спереди. Ни одна из пуль не вошла в тело Кеннеди ровно сзади — то есть по единственно возможной с точки, откуда якобы стрелял Освальд, траектории.

Ворвавшиеся в здание библиотеки полицейские задержали Освальда уже через девяносто секунд после убийства, когда он на кухне второго этажа спокойно сидел на стуле и пил из бутылочки кока-колу, которую, видимо, недавно вынул из холодильника. По версии следствия, Освальд (внимание — ровно за полторы минуты!), произведя три выстрела из окна на шестом этаже, тщательно протер всю винтовку, чтобы удалить отпечатки своих пальцев, разобрал баррикаду из картонных коробок, пересек весь (довольно большой) шестой этаж, спрятал винтовку на дне ящика в противоположном углу, затем пересек весь этаж обратно, спустился по единственной в здании лестнице с шестого этажа на второй, привел себя в порядок, восстановил дыхание и сел прохладиться кока-колой. Вероятно, даже покойный Гарри Гудини вряд ли смог бы провернуть такой фокус. Поднимавшиеся через минуту после убийства по той же лестнице две уважаемые сотрудницы библиотеки в ходе следствия поклялись на Библии, что не слышали внутри здания никакого шума и что мимо них никто вниз по лестнице не пробегал. Однако их свидетельства отнесли к числу второстепенных по важности, и они не повлияли на выводы комиссии.

Вот такая версия убийства Кеннеди содержится во всех официальных учебниках истории.

Очевидно, что опровергнуть эту версию без труда мог бы сам Освальд. Но ему не дали это сделать. На следующий день, когда Освальда вели из камеры на допрос, прямо перед объективами телекамер в полицейском участке Далласа к Освальду подошел человек и убил его выстрелом в упор. Человека звали Джек Руби — он был весьма мутной личностью, владельцем стриптиз-клуба, имел многочисленные связи с мафией. В ходе следствия Руби, которому явно грозил электрический стул, заявил, что даст сенсационные показания, но только при условии, что его переведут куда угодно из тюрьмы Далласа и разрешат открыто выступить перед конгрессом. Его просьба следствием была почему-то отклонена. Спустя пару недель после этого Руби нашли мертвым в его камере. Все концы теперь были окончательно и надежно спрятаны в воду.

К слову, Освальд и Руби были не единственными жертвами спецоперации по заметанию следов. Вскоре после убийства Кеннеди странным образом умерли еще ряд важных свидетелей: полицейский, задержавший и первым допросивший Освальда, погиб на следующий день якобы из-за случайного выстрела в самого себя. Таксист, подвозивший Освальда к библиотеке, который мог засвидетельствовать, что у того не было с собой оружия, погиб через несколько дней в автокатастрофе. В течение нескольких следующих лет список «случайно погибших» людей, прямо связанных с делом Кеннеди, вырос в общей сложности до тридцати (!) человек.

Убийство Кеннеди, в отличие от многих других эпохальных событий истории, не было напрямую организовано Федеральной резервной системой. Однако Система, безусловно, как минимум была соучастником этого преступления. И, что было куда более важно и сложно осуществимо, ее владельцы руками федеральных спецслужб и высших правительственных чиновников, несмотря на вопиющие нестыковки официальной версии и последовавшую вереницу загадочных убийств, сумели скрыть правду о нем, избавившись от почти всех «опасных» свидетелей. Никто из истинных организаторов «убийства века» так и не был уличен и наказан.

Во всем этом деле произошла лишь одна погрешность — как обычно, мелкая, непредсказуемая случайность, которую некоторые все же называют «рука судьбы». На кортеж президента собиралась посмотреть чета пожилых супругов по фамилии Запрудер. Но утром женщина почувствовала себя плохо, и ее муж решил снять для нее проезд кортежа Кеннеди на хорошую по тем временам кинокамеру, заняв для этого идеальную точку на травянистом холме. В фильме Запрудера все происшедшее запечатлено практически идеально. Это пленка, по чистой случайности «вовремя» не изъятая спецслужбами, была обнародована, пролив много света на тайны самого загадочного убийства XX-го века.