Мировое правительство

Глава 17 Соединённые Штаты планеты

Америка соскучилась по военным парадам. Последняя большая война, в которой она открыто участвовала, окончилась за восемнадцать лет до этого — эвакуацией последнего оставшегося к тому времени в Сайгоне, столице Южного Вьетнама, небольшого воинского контингента. Окончательному выводу армии США из Вьетнама предшествовали прощальные рождественские ковровые бомбардировки Ханоя и других северовьетнамских городов. И хотя многие американские военнослужащие проявили в той войне поразительное мужество и верность воинскому долгу, итоги той кампании совершенно точно не располагали к победным шествиям.

Теперь изменилось абсолютно все. Америке больше не нужно было противостоять коммунизму во всех частях планеты. «Холодная война», длившаяся сорок пять лет со дня знаменитой фултонской речи Черчилля, произнесенной британским лидером на американской земле, только что закончилась. США одержали в ней блистательную, безоговорочную победу. Советский Союз еще существовал, но находился в последней стадии своего полного и уже неотвратимого разложения. Берлинская стена, главный символ той «холодной войны», была в щепки сметена народом, устремившимся к западным идеалам и к западному же изобилию; скоро ее мелкие обломки стали продаваться с рук как редкий сувенир. Всего за несколько лет до этого Советская держава казалась грозным рычащим медведем, соперничавшим с Западом на равных, а в военном отношении, возможно, даже превосходившим его. А теперь одним из главных вопросов на повестке дня в Вашингтоне и в Брюсселе были масштабы бесплатной гуманитарной помощи России — базовых продуктов питания, чтобы в ее крупных городах на фоне паралича советской экономики не начался полномасштабный голод. Столь быстрая и даже внешне легкая победа была достигнута не с помощью ядерных боеголовок, о паритете количества которых так заботились всю «холодную войну» советские генсеки и члены Политбюро, и не посредством программы «звездных войн» Пентагона, которую они так боялись, хотя программы на самом деле даже никогда не существовало. Берлинская стена была сметена потому, что по ту ее сторону светились витрины великолепных супермаркетов, полки которых ломились от любых продуктов и самых модных и желанных потребительских товаров; потому что там можно было говорить что угодно — выступать на центральной площади с пикетами против власти, а у полиции, по Конституции, не было права не только упечь протестующего за решетку, а даже и прикоснуться к нему. Стена рухнула потому, что обещания «земного рая» по эту ее сторону обернулись репрессиями, бессмысленной работой за копеечное жалованье, безнадежной серостью быта, а главное — ложью, сплошной, всепроникающей ложью, от которой любому сохраняющему достоинство человеку было тяжело просто дышать. Вполне вероятно, что идея коммунизма как таковая в умах людей не умерла. В ней по-прежнему оставалось много заманчивого. Но путь к достижению такого уровня развития общества в далеком заоблачном будущем теперь представлялся во всем мире совсем другим и точно — не советским.

В этот жаркий субботний июньский день в Вашингтоне вдоль обочины проспекта Конституции собралась огромная толпа — более восьмисот тысяч человек. Люди аплодировали, размахивая небольшими звездно-полосатыми флажками, участникам большого парада, который не разочаровал никого. Все звезды, имена которых чаще всего мелькали в американской прессе в последние месяцы, были здесь. Боевые машины пехоты «Брэдли», вертолеты «Апачи», танки «Абрамс» и специальный гость торжества — подвижные ракетные установки Patriot, спасшие столицы Израиля и Саудовской Аравии от иракских обстрелов советскими ракетами «Скад». Морские пехотинцы в парадной белой форме, десантники в камуфляже казались лишь придатком к этому впечатляющему строю новейшей военной техники. В войнах будущего, полностью автоматизированных, вероятнее всего, живая сила на полях сражений будет не нужна совсем. Парадом командовал генерал Шварцкопф, герой кампании, почти идеально составивший и воплотивший стратегический план операции «Буря в пустыне», а принимал парад президент Джордж Буш-старший, в свои 67 лет все еще казавшийся необыкновенно стройным и моложавым. Все руководство страны, и особенно министр обороны Дик Чейни, грузный седой мужчина в очках, в рубашке с короткими рукавами, наблюдало за парадом с таким выражением лиц, словно ими только что была одержана победа в одной из самых великих войн. На самом деле Война в заливе была самой короткой из крупных военных кампаний в истории, продлившись лишь чуть более месяца, а решающая, наземная фаза операции заняла всего 100 часов. Войска Саддама Хусейна, оккупировавшие Кувейт, сдались и покинули территорию суверенной страны даже быстрее, чем на то рассчитывало командование армии США. Но это была хоть и скоротечная, но вовсе не игрушечная война: при неблагоприятном развитии она вполне могла обернуться вторым ужасом Вьетнама, который бы серьезно пошатнул только что завоеванные победные позиции Запада в «холодной войне». Но этого не произошло. Преимущество США над обычными советскими вооружениями на текущий момент стало очевидным всему миру за одну-единственную ночь.

Саддам Хусейн вторгся в Кувейт, видимо, даже не осознавая, какой мощной и единой будет ответная реакция «мягкотелого», с его точки зрения, Запада. Испытывая тяжелые экономические проблемы после многолетней изматывающей и оказавшейся в итоге совершенно бесплодной войны с Ираном, а также из-за резкого снижения мировых цен на нефть, он ввел армию в маленькую страну, лежащую между Ираком и Персидским заливом, имевшую огромные запасы нефти и, что не менее важно, стабильный политический режим, под смехотворным предлогом, что Кувейт якобы ворует иракскую нефть, буря на границе наклонные скважины. После захвата страны, осуществленного за одну ночь в августе девяностого, иракские солдаты много недель занимались мародерством, обчищая кувейтские магазины и насилуя женщин. Мировое сообщество резко осудило вторжение уже на следующий день. Создание широкой международной коалиции во главе с США заняло несколько месяцев. Боевые действия начались в январе девяносто первого: тысяча самолетов коалиции, включая «невидимки» «Стеле Б-117», больше месяца днем и ночью бомбили объекты по всей территории Ирака: коммуникации, склады оружия, аэродромы и командные пункты. Однако реальный эффект воздушных атак, к тому же не затрагивавших стратегические гражданские цели, помимо психологического воздействия на солдат противника, был невелик: нанести серьезный урон самой крупной и боеспособной на тот момент армии Азии одними бомбардировками было невозможно. Как и в любой войне в истории, все решала наземная операция. Саддам сосредоточил на оборонительных позициях вокруг столицы Кувейта, а также в пустыне более тысячи советских танков «Т-72», которые отлично себя зарекомендовали в ходе ирано-иракской войны: только благодаря им этот конфликт, в котором общий военный перевес был на стороне Ирана, Ираку в конце удалось-таки свести «вничью», сохранив свою территорию. Многие эксперты предсказывали, что наступление коалиции в тяжелейших условиях (пустыня с постоянными песчаными бурями и зыбкими, высокими, местами не проходимыми для техники барханами) быстро захлебнется, конфликт затянется надолго, превратившись в настоящий ад для американской армии. Даже самые отчаянные оптимисты говорили о том, что операция в лучшем случае займет несколько недель. Однако исход всей этой войны был, по сути, решен в ходе одной атаки в течение всего нескольких часов. И это было почти чудо.

Ночь обещала быть спокойной. Двести танков «Т-72» были надежно вкопаны в песок — так, что над поверхностью пустыни были видны лишь их башни с пушками. Всего около двадцати танков оставались мобильными, охраняя периметр лучшей иракской танковой дивизии, для того чтобы вражеские разведывательные отряды не застали обороняющихся врасплох. Место дислокации танков было выбрано на основании опыта войны с иранцами — оно защищено горным склоном от наступающего потенциального противника и мало заметно с воздуха. Именно атак американских тяжелых бомбардировщиков командование дивизии опасалось больше всего. Днем по секретному каналу связи была передана информация о том, что войска коалиции высадились в Саудовской Аравии, в ста пятидесяти километрах от иракской границы. С учетом того, что противник не имел точных сведений о расположении дивизии, а также того, что с самого утра весь день над пустыней бушевала сильная песчаная буря, в которой ничего не видно на расстоянии свыше ста метров, было ясно, что в таких условиях, в крайне тяжелой, абсолютно незнакомой местности, никто не решился бы начать марш вслепую. Сколько раз в ходе ирано-иракской войны танки, несмотря на их максимальную скорость шестьдесят-семьдесят километров в час по асфальту, намертво увязали в непролазных барханах, не в состоянии преодолеть и тридцати километров по пустыне за сутки. Нередко случалось также, что танки теряли связь и попросту не могли точно определить место, где они находятся, в итоге становясь легкой жертвой противника. Наступление американцев на Ирак могло начаться не раньше чем через двое суток. С приходом темноты буря и ветер улеглись, и танкисты, приоткрыв люки, наконец смогли отдохнуть от дневной жары, ведь советские танки без кондиционеров нагревались под палящим даже в конце зимы солнцем аравийской пустыни до состояния раскаленной консервной банки. Остатки пылевой завесы продолжали скрывать ночное небо: обычно оно напоминает в пустыне сказочный, яркий звездный шатер, но в эту ночь звезд не было видно вообще. Некоторые танкисты вышли из своих машин, чтобы хотя бы пару часов вздремнуть рядом на земле, разложив коврик на свежем воздухе. До битвы, ожидавшейся через два дня, надо было набраться сил. Если бы кто-то из древних полководцев мог обозреть эту картину он испытал бы что-то вроде благоговения и даже зависти: огромный участок пустыни, ощетинившийся длинными пушками вкопанных в песок железных машин смерти, защищенный широкими и длинными, простиравшимися до горизонта минными полями на склоне горы, и над всем этим царила абсолютная, удивительно спокойная ночная тишина.

Башня первого танка взорвалась словно петарда во время новогодних гуляний — с неописуемым грохотом и ярким светом разлетелась на мелкие части, образовав столб пыли и искр высотой в несколько метров. Лобовая броня танка «Т-72», почти неуязвимая в иранскую войну, превратилась в тысячи горячих обломков металла. Такое страшное поражение могло быть только от авиабомбы, и головы разом проснувшихся, отчаянно кричащих солдат пытались что-то высмотреть в небе, но оно было совершенно темным. В течение минуты еще шесть адских выстрелов, раздававшихся словно ниоткуда, уничтожили почти все танки, охранявшие первый ряд внешнего периметра, вместе с их экипажами. Иракские войска охватила неописуемая паника. Казалось, что их атакуют силы свыше, не от мира сего. Новая серия залпов, раздавшихся еще через пару минут, уничтожила все оставшиеся на поверхности иракские танки, двигатели которых даже не успели завести. Где-то вдалеке наконец раздался лязг танковых гусениц.

Подразделение, состоящее из примерно ста пятидесяти новейших танков «М1А1 «Абрамс», специально для Войны в Заливе усиленных дальнобойными немецкими пушками, вело прицельный огонь по иракским позициям с самой вершины холма, находясь в полной темноте на расстоянии двух с половиной километров. Почти мгновенная переброска тяжелой бронетехники к намеченной цели в труднопроходимой местности оказалась возможной благодаря неизвестной до этого в мире спутниковой системе навигации GPS, исправно работавшей даже в самую сильную песчаную бурю. Наносить точнейшие удары с такого расстояния в кромешной тьме позволяли новейшие ночные тепловизоры, распознававшие цели-объекты по следу тепла, исходящего от них. Наконец, даже если бы танки коалиции каким-то образом были обнаружены противником, им бы совершенно ничто не угрожало — дальнобойность пушек советских «Т-72» не превышала полутора километров. К тому же и сами снаряды были особенными — с наконечниками из обедненного урана, благодаря его уникальной плотности и твердости не просто проделывавшие отверстия в броне танков противника, а буквально разносившие самые толстые листы железа в металлические щепки. Не дожидаясь, когда противник придет в себя, танки «Абрамс» на максимальной скорости ринулись вниз по склону. То один, то другой танк коалиции время от времени подрывался на минах, которые болезненно встряхивали его экипаж, но благодаря специально защищенным гусеницам и днищу даже не замедляли скорости его движения. Преодолев минные поля без потерь, американские танки ворвались в гущу сил противника. Некоторые из вкопанных танков успели произвести выстрелы, но их старые снаряды отскакивали от брони наступавших танков, не причиняя тем ущерба. К трем часам ночи все было кончено. Потрясенные, оглушенные иракские солдаты образовали длинный ряд с поднятыми вверх руками. Большая часть всей техники иракской дивизии была уничтожена. Потери иракцев в живой силе в этой битве исчислялись несколькими сотнями человек. У американцев были серьезно повреждены четыре танка, но, как и все остальные, они оставались на ходу. Погиб один военнослужащий коалиции: в ходе боя он потерял ориентировку, высунулся из люка, и ему в голову угодил осколок снаряда другого американского танка. Ни один танкист, находившийся в танке, не был даже ранен. Последняя великая битва новейшего американского и (пусть и несколько устаревшего к тому времени) советского оружия закончилась так, что ни у кого в мире больше не осталось сомнений в том, что и в военном смысле паритета между этими двумя державами больше нет. Разумеется, Война в Заливе в эту ночь не закончилась. Армии коалиции пришлось еще трое суток штурмовать столицу Кувейта, зажав в итоге отступающую армию Саддама в тиски с двух сторон, выпустив ее домой только под гарантии иракского диктатора, что интервенция в Кувейт окончена навсегда. В войне погибло более сорока тысяч иракских солдат и сто пятьдесят военнослужащих коалиции: соотношение потерь — двести пятьдесят к одному. Еще удивительнее был баланс потерь техники: на полтысячи подбитых иракских танков пришелся всего один вышедший из строя американский. По этим цифрам казалось, что на средневековых людей напали почти неуязвимые инопланетяне.

В этот вечер на сцене блистало целое созвездие джазовых звезд первой величины. Гениальный пианист Чик Кориа восхищал гостей искрометными импровизациями в стиле латиноамериканского джаза; обладатель бесчисленных Грэмми темнокожий виртуоз Херби Хэнкок со своим ансамблем представлял новый альбом в стиле современного блюза. Любимец публики, непередаваемо обаятельный Эль Джерро, который, кажется, мог даже лучше, чем просто идеально, спеть любую джазовую композицию, вызывал взрывы аплодисментов камерной аудитории, заставлявшей его снова и снова выходить на бис. Этот субботний вечер был организован и спонсирован Рокфеллеровским центром, и приглашения на него получили некоторые из высших американских чиновников, а также верхушка финансовой элиты страны.

Дэвид Рокфеллер о чем-то долго разговаривал с Аланом Гринспеном, стоя в глубине зрительного зала с бокалом шампанского в руках. Даже внешне эти двое людей были чем-то неуловимо похожи: оба — невысокого роста, зрелых лет, в чуть старомодных серых костюмах. Но самое большое сходство заключалось в их взгляде. Было в их глазах то, что слегка отпугивало даже вышколенных официантов в белой униформе с бабочками на шее, которые старались наведываться в эту часть зала реже, чем в другие. Взгляд акулы на неосторожного серфингиста — пожалуй, наиболее подходящее сравнение. Алан Гринспен был преемником Пола Волкера на посту председателя Федеральной резервной системы. Хотя он занимал эту должность к этому моменту всего лишь четыре года, он успел стать самым авторитетным финансовым гуру страны, как, собственно, и полагается в его должности. Почти сразу после того, как он возглавил Систему, случился «черный понедельник» — одно из самых загадочных до сих пор событий за всю историю Нью-Йоркской фондовой биржи.

Американская экономика после очередной фазы бурного роста, происшедшего благодаря резкому снижению налогов в период правления Рейгана, входила в стадию стагнации, но очень мягкую и, по общим прогнозам, непродолжительную. Начинавшаяся неделя в золотую октябрьскую осень восемьдесят седьмого не принесла никаких новостей и обещала быть спокойной. Однако, как только в понедельник торги открылись, стало происходить что-то совершенно непонятное: котировки всех акций не просто снижались: они камнем, безостановочно летели вниз. По итогам одного-единственного торгового дня национальный биржевый индекс упал на 23 %, то есть ни с того ни с сего превратилась в дым четверть стоимости американской экономики, ее «потери» составили полтора триллиона долларов. Это было похоже на начало новой Великой депрессии, но уже на следующий день и всю оставшуюся неделю торги шли ровно, как ни в чем не бывало, а еще через два года индекс роста вернулся к своим прежним значениям. Что же произошло в тот странный понедельник и кто стоял за этим, так и осталось тайной: правительство поручило ФРС разобраться с этим, но в итоге получило от Системы лишь формальную отписку. Героем этой истории стал Алан Гринспен, уверенно заявивший прессе на той неделе, что у ФРС все под контролем и новая депрессия Америке не грозит. Система предоставила неограниченные кредиты под минимальную процентную ставку синдикату из нескольких крупнейших банков Нью-Йорка, которые быстро скупили самые лакомые из резко и без причины подешевевших акций ведущих национальных компаний. Дальновидные рыночные аналитики предрекали, что Алан Гринспен, провернувший столь блестящую операцию, принесшую Системе триллионы новых долларов, теперь останется на посту ее руководителя пожизненно. Хотя это оказалось и не так, но Гринспен в итоге находился у руля ФРС почти двадцать лет — беспрецедентный срок в новейшей истории, и даже после отставки оставался одним из самых влиятельных лиц в американской финансовой системе, участником Бильдербергского клуба.

Темы разговора двух уважаемых джентльменов постоянно менялись: от обсуждения только что окончившегося победой демократических сил августовского путча в России, что, вероятно, теперь уже навсегда вбило осиновый кол в могилу бывшего главного геополитического соперника, до взрывоопасной ситуации в Африке, в которой, несмотря на бесконечные транши западных кредитов и непрекращающийся поток гуманитарной помощи, общая ситуация становилась все хуже. Вскоре к их компании присоединились Дик Чейни и Генри Киссинджер, с некоторым опозданием прибывшие на уик-энд из Вашингтона. Все четверо были близко знакомы друг с другом, и хотя Киссинджер к этому времени давно отошел от активной политической деятельности, занимаясь в основном написанием мемуаров и лоббированием отдельных крупных коммерческих проектов, во всей Америке трудно было найти человека, столь же глубоко погруженного во все сегодняшние политические хитросплетения.

Киссинджер, дипломат от Бога и чрезвычайно общительный человек, предложил всем четверым поднять тост за «Конец истории». Под этой фразой, модной в элите Америки в то время, понимался, разумеется, не апокалипсис и не конец человечества вообще. Речь шла о том, что сейчас, на глазах нового поколения, сверхуспешного по сравнению со всеми предыдущими, закрывалась старая страница истории мира, пронизанного неопределенностью и страхом перед всевозможными катаклизмами — финансовыми, экологическими, и особенно страхом перед всеобщей ядерной войной. Теперь, когда противовеса Америке в мире не осталось, открывалась новая страница — вся планета должна была играть по американским правилам, которые, надо признать, как и во времена доминирования Римской империи, несли всем прочим народам мира скорее благо, чем зло: новые технологии, а также прозрачные, понятные и признаваемые всеми правила игры, приводившие к устойчивому экономическому росту. Америка в 1991-м была похожа на покорителя великих новых земель, с большим трудом и полным напряжением сил преодолевшего тяжелую пересеченную местность (период «холодной войны») и теперь, наконец, стоявшего на дороге из желтого кирпича, идеально ровной и без единого препятствия ведущей к сияющим, заоблачным вершинам. Советский Союз лежал в руинах. Европа изо всех сил стремилась объединиться, и в этом процессе мудрая рука Вашингтона была едва ли не ведущей силой, примирявшей вечно соперничающих Германию и Францию, не говоря уже о почти неограниченном влиянии на Британию, говорящую во всех смыслах со Штатами на одном языке. Япония, еще недавно заявлявшая о себе как о главном мировом экономическом конкуренте США, прямо сейчас переживала страшный финансовый кризис, ее хозяйство и банки были почти парализованы и зависели от кредитов ФРС, как от кислородной подушки в палате умирающего. Китай, вставший на путь радикальных экономических реформ, был идеальным местом для переноса туда производств дешевых, трудоемких товаров, которые китайские рабочие, трудившиеся на местных фабриках по двенадцать часов в день всего за несколько долларов в месяц, были готовы производить для Америки почти бесплатно и в неограниченном количестве. Африка была не способна управлять даже сама собой и поэтому на многие годы вперед оставалась лишь источником дешевого сырья.

— Что у нас на повестке после Кувейта? Наша армия стала слишком хороша, чтобы бездействовать. Может быть, сожжем что-нибудь бестолковое в Африке?

Алан Гринспен, несмотря на свое исключительно финансовое образование, бесспорно, был человеком широких взглядов, а также, в отсутствие прессы, всегда выражался кратко и цинично:

— Все зависит от того, сколько правительство выделит нашим крупнейшим корпорациям. Мы можем производить куда больше новых бомбардировщиков, самолетов-шпионов, но конгресс зажимает мой бюджет на следующий год. Я хотел бы дать пинка под зад этим отморозкам из Сомали, а если те вдруг начнут вести себя хорошо, то, может быть, высадиться в Судане или Мозамбике. Давно пора задать этой катящейся ко всем чертям Африке хорошую порку.

Дик Чейни, министр обороны, был выходцем из Техаса и никогда не стеснялся в выражениях. Дэвид Рокфеллер, напротив, старался держаться даже в компании в доску своих людей интеллигентно:

— Для дальнейшего роста необходимо продвигать технологические изменения. Только они своей отдачей как следует наполнят бюджет, в том числе и Пентагона. И у нас для этого есть все возможности. Силиконовая долина уже произвела на свет несколько молодых миллиардеров. Со своей стороны мы их пестуем, иногда помогаем сохранять монопольное положение на рынке, чтобы их бизнес продолжал расти, а не испытывал давление зарубежных конкурентов. Но это только начало. Через двадцать лет мир благодаря новым кремниевым технологиям изменится до неузнаваемости. Задача Америки — держать весь этот процесс под своим контролем.

— Компьютеры? И как же вы этим ушлым ребятам помогаете?

— Всеми способами. Несколько лет назад лично я владел крупным пакетом акций компании Apple. Там была сложная ситуация из-за ее основателя Стивена Джобса. Очень одаренный парень, но непредсказуемый, взбалмошный. В какой-то момент акции компании после бурного роста упали почти до нуля. Я не мог этого допустить и заставил правление уволить Джобса. Эта была война, которая могла бы войти в учебники, если бы все ее детали не были столь конфиденциальными. Джобса уволили, у компании продолжились трудные времена, но она потихоньку стала выкарабкиваться. И у нее по-прежнему самая перспективная в мире операционная система. Уверен, мы еще увидим ее новый, подлинный расцвет. А еще новый руководитель IBM недавно хотел расторгнуть долгосрочный контракт с компанией «Майкрософт», чтобы перейти на какую-то европейскую самописную операционную систему с открытым кодом, бесплатную. Мы сделали так, что его пригласили в органы безопасности, где ему доходчиво объяснили последствия такого предательства национальных интересов и для концерна, и для него лично. Контракт с «Майкрософт» теперь продлен сразу на пять лет вперед. Некоторые наши партнеры, знавшие о той щекотливой ситуации, вложились в подешевевшие тогда акции «Майкрософт» и теперь точно не прогадают.

Чуть позже, уже сидя за банкетным столом, Алан Гринспен обратился к Чику Кориа, который, как и другие звезды джазового концерта, был приглашен к торжественному ужину:

— Блистательно! Особенно смена тональности в последней композиции с ми-минор на до-мажор, с переходом на ритмический размер ²/₄. Это было неожиданно и просто восхитительно.

Пианист, всегда скромный на публике, взглянул на главного банкира Америки с удивлением.

— Да-да. Мы с вами играли в одном ансамбле, правда, в разное время. В студенчестве я играл на саксофоне в группе великого Стэна Гетца. Вы с ним тоже записали альбом, но спустя много лет. Не поверите, но больше всего в жизни я горжусь не тем, что возглавляю Центральный банк, а тем, что в молодости побывал на прослушивании у самого Майлса Дэвиса, который сказал, что я умею играть джаз. Правда, в группу свою так и не взял — слишком высокой была конкуренция. Я тогда расстроился и окончательно решил посвятить себя экономике и финансам. Много лет не брал в руки сакс, но когда я слушал вас сегодня, невольно в уме перебирал пальцами его клавиши.

И все же главный разговор этого вечера состоялся в конце, поздно, когда многочисленные гости почти разъехались. Рокфеллер и Алан Гринспен отдыхали в отдельной, «сигарной» комнате. Они общались приватно довольно часто, но именно в этот момент обсудили то, что определит путь развития американской, а с ней — и мировой финансовой системы на десятилетие вперед.

Миловидная официантка принесла коробку кубинских сигар пятьдесят седьмого года. В элите США считалось особым шиком курить сигары «докастровской» эпохи, когда Куба еще была фактически американской колонией. Говорили, что в те времена девушки, скручивавшие на фабриках сигары из лучших сортов табака, еще не забывали мыть перед рабочей сменой руки. На столике на серебряном подносе стоял Hennessy Paradis — изысканный купаж из примерно пятидесятилетних коньячных спиртов дома Hennessy с глубокими, бархатистыми фруктовыми тонами. Собеседники не были курильщиками, так как ни о чем так тщательно не заботились, как о собственном здоровье, но для коллекционных сигар иногда все же делали исключение.

— Правильно распорядиться победой бывает гораздо труднее, чем победить. Конечно, концом истории здесь и не пахнет. Всего лишь временный триумф, не более того. Но ближайшие несколько лет однозначно будут нашими. Системе постоянно нужен приток новых ресурсов. Мы должны контролировать все, что растет, и делать так, чтобы этот рост как можно дольше не останавливался. Алан, что лично вы планируете для этого делать в рамках ваших полномочий?

— Все возможное. Проблема лишь в том, что американские биржевые индексы и так находятся на историческом максимуме, и жилье прибавляет в стоимости стабильно уже несколько лет. А любой трейдер знает, что деревья не растут до небес. Доу-Джонс пробил уровень три тысячи и, по мнению аналитиков, сильно переоценен. Многие ожидают очередной обвал через пару-тройку лет.

— Бросьте. Обвалов не должно быть. Не мне вас учить. Нужна правильная учетная ставка, и, конечно, надо как можно активнее продавать гособлигации. Грядут совершенно новые времена. Старые динозавры вроде магазинов Уоллмарт исчерпали свои резервы роста. Через десять лет в список самых дорогих компаний Америки будут входить некоторые из тех, которые сейчас еще даже не созданы. Сейчас идеальная геополитическая ситуация для безостановочного роста рынка. Забудьте о рассуждениях, что он якобы переоценен. Вливайте в него все топливо, которое только можете, придумывайте что угодно, ваша задача — чтобы рынок рос. Сегодня пятьсот крупнейших компаний Америки стоят семь триллионов долларов? Пустяки, разговор ни о чем. Завтра или в крайнем случае послезавтра они должны стоить двадцать, тридцать триллионов. Алан, вы хорошо делали вашу работу до сих пор. Не подведите синдикат. На вас лично сделаны серьезные ставки. Вы даже сможете лично, первым из председателей в истории, рассчитывать на небольшую долю в Системе — я говорю о небольших долях процента, конечно. Но вы понимаете, что речь идет о миллиардах.

Алан Гринспен промолчал, опустив голову. Но в ней проносилась в этот момент буря мыслей.

— А кстати, что с Ситибанком? Наши коллеги, кажется, слишком увлеклись кредитованием отсталых стран мира через валютный фонд. Мой «Чейз Манхэттен» занимается этим уже десятки лет, но мы сами держим контакт с правительствами стран-должников и знаем обо всех их потенциальных проблемах загодя. А они подошли к этому сложнейшему бизнесу как новички. В этом году им придется списать на убытки миллиарды безнадежных долгов стран третьего мира. По правде говоря, Ситибанк стоит на грани банкротства. ФРС собирается спасать его? Если Citigroup рухнет, то о росте рынка придется надолго забыть.

— Да, конечно. Уже в ближайшие недели банк получит два миллиарда долларов помощи от саудовского принца. Они же мечтали получить доступ к нашему рынку. И потом, за освобождение Кувейта надо платить. Можно назвать это подарком от семьи Саудов, сделанным от чистого сердца.

— Совершенно верно. Любая война должна окупаться. И пожалуйста, помните то, что мы говорили о Силиконовой долине. Сейчас она находится на пороге взрывного роста. Мы живем в мире информации, и ее с каждым годом будет все больше. А еще через какое-то время весь мир станет одним большим сгустком информации. Тот, кто владеет ею, владеет всем, не забывайте.

Был второй час ночи. Наступало воскресное утро первого сентября. Немолодые джентльмены попрощались, обменявшись приветами супругам.

Девяностые — удивительная эпоха, ознаменовавшаяся невероятным прогрессом в технологиях, прежде всего информационных, — по-настоящему только что начались.

Блайт была в это утро вне себя от ярости. Все валилось из рук. Она впервые в жизни опоздала утром на поезд, на котором ездила на работу из Нью-Джерси, где все еще снимала квартиру с двумя спальнями в обычном блочном доме, хотя вскоре должна была переехать в роскошную квартиру с окнами на западную часть Центрального парка в центре Манхэттена, к своему жениху. Ее избранник работал трейдером в том же банке, что и она. Мысль о том, что скоро до работы ей можно будет добираться минут за пятнадцать пешком, заставила ее немного успокоиться. Блайт была хороша собой — стройная кареглазая блондинка, всегда дорого и стильно одета, — однако мужчины часто относились к ней с опаской. Возможно, дело было в ее подчеркнутом британском выговоре, из-за которого она многим казалась высокомерной, а может, их отпугивала ее слишком быстрая и успешная карьера. Уже в восемнадцать она стала работать каждое лето в банках в Лондонском Сити, в двадцать один — с отличием окончила Кэмбридж. Сейчас ей было всего лишь двадцать пять — возраст, когда многие ее сверстники еще только обдумывают то, чем они хотят заниматься в жизни. Блайт уже занимала высокую должность руководителя отдела кредитных инструментов в самом престижном нью-йоркском инвестиционном банке — J.P. Morgan. Блайт с детства точно знала, к чему стремиться в жизни, никогда не останавливалась и не разменивалась на мелочи. Она уже зарабатывала несколько сот тысяч в год, но это были вовсе не те деньги, которыми можно было гордиться, в ее представлении о мире. Она хотела получать ежегодные миллионные бонусы, а для этого нужно было неустанно двигаться вверх. Переехав в «Большое яблоко» из родного Кентербери, уютного древнего городка на юге Англии, она сняла скромную квартиру в Нью-Джерси. Во-первых, потому, что дорогое жилье на Манхэттене для такой девушки, как она, должен был бы, разумеется, оплачивать состоятельный мужчина, которого еще не было, а во-вторых, по выходным ей нравилось заниматься конным спортом на свежем воздухе за городом. В это утро ей предстояла важная встреча, от которой зависел ее годовой бонус и, может быть, даже дальнейшее повышение. Но именно это утро, как назло, не задалось. Проснувшись, она с ужасом вспомнила, что белую блузку, которую собиралась надеть к деловой, до колен, темно-синей юбке, она забыла взять из прачечной в выходные, новые туфли оказались тесными и растирали ноги, а новенькая и явно тормознутая латиноамериканская девушка из забегаловки между ее домом и станцией наземного метро так долго готовила ей кофе, что она, хоть и выпила его на ходу, обжигаясь, все же пропустила свой поезд и теперь могла опоздать на утреннюю встречу с руководством на целых полчаса.

К счастью, ее руководитель перенес встречу, так как у него был срочный конференц-звонок с новым офисом J.P. Morgan в Дубае, где рабочий день в это время уже заканчивался. Впрочем, в ведущих инвестиционных банках понятия рабочего дня практически не было. Нормой считалась работа по четырнадцать-шестнадцать часов в день. Уход домой в десять вечера в пик делового сезона выглядел наглым вызовом всему коллективу — обычно при закрытии крупных сделок мало кто покидал свое рабочее место раньше двух ночи, а также отпрашивался, только при наличии веских причин, на воскресенье, при этом, конечно же, все гордились своей безграничной преданностью работодателю. Мир инвестиционного банкинга, с одной стороны, приносил большие зарплаты и совсем уж умопомрачительные бонусы в случае успеха, но в то же время был жесткой, бескомпромиссной ежедневной борьбой за выживание.

Проблема, которой занимался отдел Блайт день и ночь в последнее время, на первый взгляд, не имела решения. Весной банк выдал кредит на пять миллиардов долларов крупнейшей нефтяной компании Exxon. Сделка выглядела совершенно рутинной, и мало кто обратил внимание, что формально заемщиком в ней выступила не головная компания, а одно из ее небольших, добывающих нефть, дочерних обществ. Летом суд неожиданно вынес решение, вчинив огромный экологический иск за разлив нефти из танкера на Аляске именно этой дочерней компании, сделав ее фактически банкротом. Отделу Блайт было поручено придумать схему возврата средств банку да еще и с наименьшими затратами.

Начальник Блайт, вице-президент банка, лысоватый, в очках мужчина лет пятидесяти, разглядывал страницы меморандума к встрече, который Блайт переслала ему по электронной почте поздно вечером накануне.

— Честно говоря, мисс, вы меня снова удивили, но на этот раз — весьма неприятно. Весь этот ваш отчет — чистой воды детский лепет. Кажется, что вы новичок в банковском деле и не разбираетесь не только в юридических тонкостях, но даже и в элементарных финансовых терминах. Возможно, вы просто не знали, о чем писать. Я крайне разочарован.

— Простите, если отчет мне не удался. Я готова попробовать объяснить все на словах.

— У вас пять минут, не больше. У меня сегодня тонны гораздо более важных встреч.

— Я обращалась в головную компанию Exxon. Но они сказали, что за долги своих «дочек» они не отвечают, и это действительно прописано в нашем кредитном договоре. Я обратилась к ведущим юридическим компаниям Нью-Йорка, но в них мне ответили, что дело — почти безнадежное. Но ведь штрафы за экологию, разливы нефти — это не только проблема Exxon. Я пообщалась с Европейским банком реконструкции и развития. Они сказали, что тоже занимаются этим же вопросом и абсолютно уверены в том, что «дочка» Exxon с помощью их целевого финансирования успешно устранит последствия аварии, выплатит штраф и после всего этого останется на плаву. Я тогда предложила им выкупить наш кредит, но у них нет под это утвержденного бюджета. Тогда я предложила им выступить для нас гарантом под этот кредит за вознаграждение. К сожалению, юридически это невозможно: страховки на такие суммы могут выдавать только крупнейшие в мире страховые компании. И тогда я предложила купить у нас инструмент CDS под этот долг.

— Что такое CDS? Никогда не слышал о таком.

— Кредитный дефолтный своп. Ну это я так его назвала. По сути, это гарантия за заемщика, которую можно продать или купить. В случае банкротства (дефолта) заемщика тот, кто выпустил эту гарантию, не обязательно должен платить за него сам. Он может, заплатив лишь часть, передать это обязательство другой заинтересованной стороне, например страховой компании (то есть сделать своп) или должникам банкрота, или просто продать на открытом финансовом рынке и так далее. При этом весь этот круг не подпадает ни под какие регулятивные требования, банкам не нужно по закону создавать для таких операций дополнительные резервы капитала. Мои контакты из Европейского банка заинтересовались и даже предложили продать нашему банку такую страховку всего за двадцать миллионов долларов. Это ведь меньше, чем полпроцента от суммы кредита, а мы теперь будем полностью защищены, вернем полную сумму в любом случае.

Начальник посмотрел на Блайт куда с большим интересом:

— Все еще кажется детской выдумкой. Традиции банковского оборота не меняются за один день, поверьте. Но мне тоже нужно поговорить с нашими юристами. По крайней мере, какая-то надежда. Можете идти, Блайт. Желаю продуктивной рабочей недели.

Юристы J.P. Morgan подтвердили, что выпуск, купля и продажа такого финансового инструмента, как CDS, не противоречат никаким нормам финансового законодательства. Следующие три года Блайт в банке занималась исключительно выпуском собственных CDS либо торговлей на рынке чужими. В 28 лет она стала самым молодым управляющим директором (вторая ступень после главного управляющего) банка за всю историю нью-йоркского J.P. Morgan.

Но даже Блайт не знала о том, что уже менее чем через год вопросу выпуска и обращения CDS на мировых финансовых рынках было посвящено специальное, внеочередное совещание директоров Федеральной резервной системы. Глава ФРС Алан Гринспен публично назвал CDS «изумительным инструментом управления рисками». Каждый год объем мировой торговли такими страховками рос в несколько раз. К 2007 году мировой рынок оборота кредитных дефолтных свопов превысил 60 триллионов долларов, с большим отрывом став самым обращаемым в истории производным финансовым инструментом. В 2008 году, в разгар ипотечного кризиса, по многим CDS наступил дефолт, сделав их продавцов неплатежеспособными, многократно усугубив общую плачевную в тот момент ситуацию. В прессе эксперты называли CDS «страшным финансовым оружием массового поражения». Впрочем, как и любое другое новейшее оружие, оно сделало Америку еще могущественнее, а неуловимых владельцев ФРС — богатыми, как еще никогда ранее в истории.

— Я не могу найти ничего в этой чертовой мешанине. Где последние результаты «мартовского безумия»?

— Ты имеешь в виду финальную серию чемпионата по студенческому баскетболу?

— Ну да, я поставил двадцать баксов на команду университета UCLA — наших, калифорнийцев. Ты не знаешь, как закончился финал? Я летал в Висконсин к родителям и пропустил трансляцию.

— Дэйв, ну спроси кого-нибудь в кампусе или найди LA Times за прошлую неделю. Может быть, в каком-нибудь мелком супермаркете в нее еще что-нибудь заворачивают.

— Да, полдня как дурак ходить искать? А на кой черт тогда вообще эта штука?

На экране старенького компьютера мелькали странички новой электронной сети, к которой несколько месяцев назад подключили все компьютеры кампуса.

— Я сам не понимаю, никакого толка от всей этой ерунды. Сотни каких-то случайных дурацких страниц, по разным темам. Каждая загружается по минуте, и никогда не знаешь, что там выскочит. Может, статья какого-то журналиста о запрете абортов, или новость о неурожае из-за засухи в Иордании, или университетский материал по физике. Бывают похабные картинки, но такие серые и размытые, что куда лучше купить завернутый в темную обложку «Пентхаус» в магазине.

— И вообще ничего про спорт?

— Ну, может, и есть что-то, но нужно часа два искать по всем этим ссылкам. Реально влом этим заниматься. Лучше спрошу у кого-нибудь из парней. Там еще осталась пицца, которую мы заказали с утра? Так хочется пожрать, а денег до стипендии почти не осталось, блин.

До середины девяностых Интернет был крайне далек от того, каким он стал в двухтысячные. Первой децентрализованной Сетью в истории (Сетью, где информация хранится не на жестком диске главного компьютера, а распределена по нескольким узлам, находящимся далеко друг от друга и соединенным телефонным кабелем) был американский военный проект APRA еще в далеком 1969 году. Его целью было сохранение информации и связи в случае ядерной атаки Советского Союза: например, если бы центральную компьютерную базу в Пентагоне уничтожили ядерным взрывом, ту же информацию можно было бы получить из тайного хранилища данных где-нибудь в тихом Канзасе. Проект был строго засекречен, но в восьмидесятые к похожей идее пришли и крупнейшие мировые, в первую очередь европейские, университеты. Многие научные работы с приложениями содержали сотни, а порой и тысячи бумажных страниц, которые было крайне неудобно каждый раз пересылать друг другу обычной почтой. Отцом публичного Интернета стал британский ученый Тим Бернерс-Ли, истинный гений, хотя и слегка недооцененный историей. Именно он в 1989-м придумал понятие и структуру веб-страницы (сайта), разработал принципиально новые программы — протоколы передачи данных и визуального отображения информации (в том числе «гипертекст», содержащий выделенные цветом слова, на которые можно кликать мышкой, переходя на другую страницу), используемые (разумеется, с доработками) во Всемирной сети и по сей день. Возможно, если бы британец запатентовал свое великое изобретение, именно он бы стал самым богатым человеком в мире. Но о коммерческом применении своего детища он тогда даже и не думал — для него это был исключительно научный инструмент. Он же дал ему называние World Wide Web — Всемирная паутина. Это было очень дальновидно, так как в тот момент к ней мог подключаться лишь крайне узкий круг пользователей всего из нескольких европейских стран.

Студенты Стэнфорда Дэйв и Джерри были не первыми, кто заметил, что обычному пользователю ориентироваться в Сети не то чтобы трудно, а чаще всего совершенно бесполезно. Однако именно они были первыми, кто решил сам что-то изменить в ней. Первый в истории Интернета, написанный ими буквально на коленке алгоритм поиска запрошенных данных получился еще сырым, любительским. Это уже был поиск по ключевому слову, но страницы, которые он выдавал, шли в случайном порядке (поэтому действительно нужные могли оказаться слишком далеко), содержали массу ошибок, а также не были защищены от ежеминутно всплывающей рекламы. Но это все равно стало прорывом. Каждый день их поисковым алгоритмом пользовалось все больше людей. Вскоре они основали компанию Yahoo, ставшую главным, почти легендарным поисковиком конца девяностых, то есть именно в то время, когда весь мир начал активно подключаться к Сети. Yahoo быстро получила щедрое финансирование, а еще через пару лет стоимость компании уже оценивалась в миллиарды долларов. Это был старт настоящей гонки вложений денег в интернет-компании. На рынке быстро надулся огромный пузырь, с треском лопнувший в 2001 году. После этого бренд Yahoo в основном ушел в прошлое, его место занял Google, создавший несравнимо более мощный и совершенный поисковик, не имеющий себе равных до сих пор. Но настоящую революцию в Интернете все же совершили два почти нищих студента, которые слишком долго не могли найти результат баскетбольного матча.

И разумеется, все компании, сформировавшие сегодняшний Интернет, возникли в США, Калифорнии, Кремниевой долине. Система бы ни за что не допустила, чтобы триллионы долларов инвесторов всего мира вливались в компании, находящиеся где-то далеко за границей — там, где ее влияние хоть и сильно, но все же не абсолютно.

Война в Югославии, продолжавшаяся все девяностые годы, была уже почти закончена. Хотя войной в привычном смысле этот странный конфликт в самом сердце спокойной и благополучной Европы, на Балканах — месте с потрясающей природой и немыслимым количеством культурных памятников, — назвать было трудно. Скорее, он походил на тлеющий бикфордов шнур, то казавшийся почти погасшим, то вдруг вспыхивавший вновь с громким треском и снопом искр. Но к концу девяностых все спорные вопросы на Балканах были уже практически разрешены. Разделились навсегда главные державы бывшей Югославии: Сербия, Хорватия и Босния; получили заодно независимость маленькие Словения, Черногория и Македония. Все были уже почти счастливы, понемногу зализывая военные раны, — оставался лишь один нерешенный локальный вопрос.

Косово, крошечная область на юге Сербии, заселенная большей частью этническими албанцами, также требовала независимости. Казалось, что это уже слишком, ведь этот клочок земли был мал и слишком отстал экономически, к тому же там же жило немало этнических сербов. Действия партизан Косово были похожи на тактику террористов — они убивали мирных сербов только за их национальность, и президент Сербии Милошевич решил бороться с ними так, как весь мир борется с терроризмом: военной силовой операцией против повстанцев. Правда, и действия сербов, уничтожавших на своем пути малейшее сопротивление, тоже не отвечали международным законам. И все же у Сербии, вероятно, было больше оснований бороться за свою целостность, чем у партизан Косово — за независимость. К марту девяносто девятого вооруженный конфликт в Косово был исчерпан: сербская армия силой восстановила на этой территории порядок и мирную жизнь.

Старинный Белград, столица Сербии, который за свою тысячелетнюю историю завоеватели разрушали примерно сорок раз, спал мирным сном. Газеты писали о напряженной политической обстановке и даже ультиматумах Америки, но мало кто беспокоился всерьез. Американские самолеты, до этого бомбившие склады с оружием Саддама в безлюдной пустыне или базы подготовки террористов в Пакистане, почти никто не ожидал увидеть в небе Югославии, посреди густонаселенной Европы. На этот раз у США не было мандата ООН, а страна-мишень не представляла уже никакой угрозы ни для соседей, ни даже для мирных жителей Косово. И разумеется, в ней не было ни намека на запрещенное химическое или биологическое оружие. При этом количество тяжелых бомбардировщиков и самолетов-невидимок, задействованных в кампании против нее, было примерно таким же, как и в ходе кувейтской «Бури в пустыне». Такие уважаемые в мире страны, как Австрия и Швейцария, категорически запретили использовать их территорию в качестве плацдарма войск НАТО ввиду отсутствия мандата ООН.

В старинном сборе Святого Саввы в центре Белграда, с полукруглым византийским фасадом, как ни в чем не бывало велись православные службы, в магазинчиках на улице Князя Милоша, как всегда, с утра продавали теплый и, возможно, самый вкусный в Европе хлеб, а у большой старинной крепости, на месте слияния рек Савы и величественного Дуная, гуляли дети и влюбленные.

На головы ни в чем не повинных белградцев посыпались бомбы и ракеты. Главными целями НАТО в городе были правительственные объекты и коммуникации, но разрушениям также подверглись и жилые районы, школы, больницы. Белградский телецентр был превращен крылатой ракетой «Томагавк» в груду обломков средь бела дня, когда в нем работал целый штат журналистов. Всего по Белграду было нанесено свыше двухсот авиаударов, в которых погибли сотни людей.

В самой Америке кампания НАТО в Югославии была преподнесена как борьба за свободу и жизни. Если кто-то и критиковал ее, то только за то, что большие затраты на нее могли ударить по бюджету страны. В целом же она вызвала очередной прилив патриотического энтузиазма и внутреннего ощущения собственной национальной исключительности.

Импичмент Билла Клинтона за скандал о сексуальных домогательствах был отклонен конгрессом. Введение наличного евро как единой континентальной валюты оказалось отложено на два года. Биржевые индексы в Нью-Йорке почти каждый день росли словно на дрожжах.

Шесть дней спустя.

С одной стороны, в этот день на торгах Нью-Йоркской фондовой биржи не произошло никаких особенных, бурных событий — ни резких взлетов, ни обвалов акций. Индекс Доу-Джонса к концу дневных торгов вырос в очередной раз примерно на два процента: хороший показатель для одного торгового дня, но вполне рядовой в фазе очередного циклического рыночного подъема.

И вместе с тем этот день был совершенно экстраординарным, навечно войдя в богатую историю Уолл-стрит. Впервые в истории США значение индекса Доу-Джонса превысило магическую отметку 10 000 пунктов. Биржевые трейдеры, как и математики, влюблены в цифры. Каким бы символическим ни был сам по себе факт преодоления этим техническим сборным индексом отметки пятизначного числа, для многих трейдеров этот факт имел огромное значение, а дата стала одной из самых памятных во всей их жизни.

За восемь лет, со времени операции «Буря в пустыне», рынок акций американских компаний вырос в три с половиной раза — немыслимый рост для развитой, зрелой страны. Все факторы девяностых сложились в один, сделав это возможным: и огромный приток денег иностранных инвесторов со всего мира, впечатленных блистательной победой Америки в Кувейте в сочетании с крахом коммунизма; сумасшедший взлет бизнеса инвестиционных банков, достигнутый благодаря торговле новыми финансовыми инструментами (такими, как кредитные дефолтные свопы), бурный рост с нуля интернет-компаний, быстро осваивавших ранее неведомую территорию. И на десерт, как небольшая вишенка на торте, кампания в Югославии, продемонстрировавшая наглядно, что все живут теперь в однополярном мире, в котором у страны-гегемона нет и не может быть соперников.

Звон колокола означал конец торгов в этот день. Весь огромный по площади зал биржи на Уолл-стрит наполнился долгой оглушительной овацией собравшихся трейдеров. В воздух полетели кусочки бумаг, как в старые добрые времена. В президиуме биржи ее руководитель вместе с мэром Нью-Йорка Руди Джулиани со счастливой улыбкой приветствовал всеобщее ликование, выпустив в воздух несколько черных голубей. Банкет с шампанским и черной икрой, роскошный, каких давно не видела главная биржа планеты, продлился глубоко за полночь.

Америка в конце ее «золотого десятилетия», на стыке тысячелетий, достигла абсолютной вершины своего экономического, политического и военного могущества. Ее пределом в этот момент были только небо и звезды.