Мировые религии о преступлении и наказании

2. Религиозные детерминанты суда и правосудия

Одной из фундаментальных и потому сложнейших в христианстве и в его источниках выступает тема суда (в широком смысле). Эта многоплановая, отнюдь не трансцедентная (недоступная познанию) проблема рассматривается в различных аспектах: богословском и культурно-историческом, нравственно-этическом, философском и социальном, реже – в правовом.

Так, в христианских источниках речь идет о Высшем Суде, о смерти, спасении и суде, о справедливости, милости правосудия, об описании четырех (семи) судов, о характеристиках, статусе судей и т. п. Суд в них – нечто гораздо более высшее, на уровне идеализма и агностицизма («terra incognita» и «ultima ratio»), чем современный светский суд, учрежденный в установленном государством порядке для разрешения определенных споров, конфликтов, тяжб, исходя из компетенции, подведомственности и подсудности. В этой связи и ввиду необходимости предметного ограничения пределов темы нельзя не оговорить ряд обстоятельств, представленных в настоящем параграфе.

Христианство, православие никогда не ставили научные теории вровень с догматами веры, отчетливо разделяя абсолютность Богооткровения истин и неизбежную относительность человеческого знания со всеми его выводами и предположениями. Духовный опыт недоступен рациональному познанию, и пытаться оценивать его только по научным критериям – все равно что оценивать выводы точных наук по критериям красоты и духовной поэзии. Как считают сами представители светской теории, наука не способна постичь мир по той простой причине, что мир не чертеж, а рисунок художника [389] .

При этом вероучение трактует познание не столько как узнавание, обретение знаний, сколько усвоение, превращение в свое, обладание, соединение, единение, «прилепление», поскольку истинно ценными считает знание, добро и красоту не навязанные, а явившиеся результатом свободного выбора. «Перенесение закона в сердце» христианство образно называет «соединением милости с истиной» [390] . «Познаете истину, и истина сделает вас свободными» (Ин. 8. 32). В этой связи следует лишь подтвердить относительный характер любых современных научных теорий и гипотез, в том числе и в части рассматриваемой темы, а также допущение юриспруденцией именно относительности истин. Тема суда, правосудия достаточно представлена и в других мировых религиях.

Один из христианских постулатов уровня социальной концепции гласит, что «человеческий закон никогда не содержит полноту закона Божественного, но, чтобы оставаться законом, он обязан соответствовать богоугодным принципам, а не разрушать их» [391] . Русская православная церковь в своей социальной концепции констатирует: «Задача светского закона не в том, чтобы лежащий во зле мир превратился в Царствие Божие, а в том, чтобы он не превратился в ад» [392] . Церковь, не становясь судьей человеку, преступившему закон, призвана нести попечение о его душе, понимая наказание не как месть, а как средство внутреннего очищения согрешившего [393] .

С учетом изложенных обстоятельств далее следует отметить важность понятийно-терминологических аспектов темы правосудия и суда в христианстве и в праве, поскольку они имеют методологическое значение в уяснении смысла и правильного толкования христианских заповедей, в том числе с помощью современных наук, включая герменевтику [394] .

Есть же, к примеру, нумерология или толкование чисел в Священном Писании как зашифрованных посланий [395] .

Суд Божий и светский, на первый взгляд, предполагают идентичный судебно-процессуальный порядок «взвешивания» на весах правосудия всех обстоятельств дела, в том числе отягчающих и смягчающих наказание.

Однако суд Божий – не аналогия с судом мирским, хотя бы потому, что он, как всеведущий суд истины, «не доступен звону злата, и мысли и дела он знает наперед». При этом суд в христианстве означает не силу, но истину и милость [396] . «Жив Господь! В истине, суде и правде» (Иер. 4. 2.). «Милости хочу, а не жертвы» (Ос. 6. 6). Суд также в мудрости, но никак не в силе. «Не называй Бога справедливым, потому что если бы он был таким, ты бы уже давно был в аду» [397] . Таким образом, к Божьему суду неприложимы мирские, человеческие характеристики суда, включая справедливость, милость, наказание.

В литературе обоснованно отмечается, что «разум-мудрость-сила» (Ис. 33. 22; Иер. 10. 12) – это не только три свойства, но и три функции. Суд, судья – олицетворение мудрости, законодатель – разума, царь – силы [398] . Следовательно, суд Божий трактуется как истина, справедливость, милость, мудрость и спасение.

Но институциональное сходство обязывает суд права тянуться за судом правды, как за идеалом. Неправедный светский суд сам может быть оценен как грех, ибо сказано в Евангелии: «каким судом судите, таким будете судимы: и какою мерою меряете, такою и вам будут мерить» (Мф. 7. 1); «твоими устами буду судить тебя» (Лк. 19. 22) [399] . Как видно, первая часть этого предложения – о суде человеческом, вторая – о Суде Божием, а весь смысл слов Иисуса – в приведении человеческого суда в соответствие с Божиим. Однако все же именно этот фразеологизм в его контексте скорее относится к межличностным отношениям и характеризуется преимущественно как гуманитарное, а не судебно-правовое начало. Во всяком случае, адресовать эти слова коллегии присяжных заседателей, участвующих в отправлении правосудия, некорректно и неразумно.

Обоснование этой позиции тоже можно найти в неисчерпаемых христианских источниках: «Итак каждый из нас за себя даст отчет Богу. Не станем же более судить друг друга, а лучше судите о том, как бы не подавать брату случая к преткновению или соблазну» (Рим. 14. 10–13); «…каждый должен разуметь нас, как служителей Христовых и домостроителей тайн Божиих; от домостроителей же требуется, чтобы каждый оказался верным. Для меня очень мало значит, как судите обо мне вы, или как судят другие люди; я и сам не сужу о себе. Ибо, хотя я ничего не знаю за собою, но тем не оправдываюсь…» (1 Кор. 4. 1–4).

Под судом (мирским) в Писании понимается не осуждение ближнего (на бытовом уровне), но суд по закону, производимый людьми, к тому призванными, – судьями. Эти люди «судят грехи только явные, направленные против порядка гражданского или благосостояния общественного. Грехов внутренних они не имеют права и силы судить» [400] .

Как видно, христианские заповеди, включая положения о суде, действительно многозначны, глубоки, фразеологичны и в большинстве своем находятся за пределами пространственно-временных координат, а также современных терминологий, понятий и даже представлений о мире и природе.

«Евангельские наставления не предписания, но указание идеала» [401] . Библейские персонажи зачастую говорили, используя для доходчивости тот набор иносказательных выражений, который бытовал в ту историческую эпоху и первозданный смысл которых постоянно познается либо отчасти даже утрачен. Кроме того, следует учитывать неточности перевода с древнееврейского и греческого языков, отсутствие подчас в нашем языке слов, подходящих для полной передачи соответствующего значения. Поэтому заповеди в рассматриваемой сфере следует истолковывать исходя и из контекста, т. е. из общего смысла текста, учения, в том числе с учетом русского канонического перевода из греческого перевода 70 толковников [402] .

В этой связи следует учитывать, что понятия «судья» и «судить» во многих случаях в христианских источниках лишь частично совпадают с принятыми сегодня значениями, что судьи (одновременно и начальники, и военачальники в особые периоды), о которых повествует, в частности, Книга Судей, – несколько иные лица, чем судьи в современном понимании.

Действительно, в Библии говорится о многих и разных судах, отличавшихся по своему значению от светского суда. Есть суд над грехом на Голгофе; суд верующего ежедневно над самим собой, после того, как верующий становится спасенным. Есть Судилище Христово, где будет суд над христианином, когда он уйдет к Господу; суд у Великого Белого Престола, где Господь будет судить неспасенных умерших. Это четыре суда.

Кроме того, также упоминается о Божьем суде евреев в течение семидесятой недели Даниила – Великая скорбь. А когда Христос вернется, Он будет судить народы (Мф. 25). Еще в Библии сказано в Первом послании апостола Павла к Коринфянам (6. 3): «Разве не знаете, что мы будем судить ангелов?» Но все равно, это не все упоминания о судах, потому что как минимум первый суд проводил Бог в отношении Адама и Евы. Кроме того, ряд библейских притч посвящен многовековой деятельности конкретных судей: более или менее успешной.

Далее уместно констатировать, что светский суд сам по себе, в отличие от суда Божественного, не в состоянии быть идеалом и, в частности, установить абсолютную истину. Это и не его задача. «Приближение к премудрости Божией не может заменить истин, раскрытых Им Самим» [403] . В христианских источниках периодически подчеркивается контраст между Божьим Судом и человеческим: «Не сделаю по ярости гнева Моего…, ибо Я – Бог, а не человек» (Ос. 11. 9). Даже в нормативистском плане доказывание истины по рассматриваемым судами делам ныне исключено из задач административного, гражданского, уголовного, арбитражного процессов.

Однако для современных теории и практики, для понимания истины и ее абсолюта интересно выстроить соотношение базовых христианских категорий, представленных не произвольно, а в определенном детерминистическом порядке. «Быть в вере, в Боге», «быть во Христе» значит быть в истине (например, «ходил в истине» (2 Ин. 1. 4), «не устоял в истине» (Ин. 8. 44). Быть в повиновении Богу означает также быть в подчинении истине.

Истина – свобода – свобода воли – переведение Истины извне в себя («честный и мыслит о честном» – Исайя. 32. 8). Далее анализируемая логическая цепочка продолжается следующим образом: «вписание закона на скрижалях сердца» («вложу закон Мой во внутренность их и на сердцах напишу его» – Иер. 31. 33) – ответственность – Суд (истинный, т. е. милостивый, искупительный, спасительный). Но «для чего моей свободе быть судимой чужой совестью?» (Кор. 10. 29).

«Будучи свободен от всех, я всем поработил себя, дабы больше приобресть» (1 Кор. 9. 17–19).

Как видно, круг замкнулся отнюдь не софистически. Представленный логический порядок соотношений важных для христианства и права категорий позволяет сам по себе высказать несколько положений в контексте излагаемых оговорок по теме, сквозь призму сущего и должного.

Ощущение, чувство свободы, но не за счет произвола, не ценой подавления других людей, дает убеждение человеку, что он существует как личность. Религия Христа (в отличие от Ветхого Завета, где жертва не искупала греха, а исполнение закона никого не спасало) не есть уже религия жертвы и закона, а религия любви и свободы [404] . Поэтому философию свободы Н. Бердяев определял как философию богочеловечества [405] .

К сожалению, современное состояние свободы не терпит строгой морали как разумного ограничителя себя, а этика подменяется этикетом. И понимание этого есть не только в России, но и у представителей Запада, например у Фолкнера: «…Мы отказались от смысла, который наши отцы вкладывали в слова „свобода“ и „независимость“… смысла, превращенного нами в пустой звук. Свободу мы подменили патентом на любое действие, лишь бы оно освящалось выхолощенным словом „свобода“». [406] А дальше его мысль продолжает замечательный писатель В. Распутин о том, что в этот самый момент исчезла так же истина. Она отказалась от нас, повернулась спиной с тем, чтобы, может быть, вернуться, когда с нами что-нибудь случится. Вернуться и научить нас уважать истину и заставить заплатить любую цену, чтобы вновь обрести истину и хранить ее. «Истина – это длинная, чистая и четкая, неоспоримая, прямая и сверкающая полоса, по одну сторону которой черное – это черное, а по другую белое – это белое…» [407]

Итак, современная интерпретация такой «свободы» становится уделом не всех и каждого, а людей не бедных, т. е. она означает социальное и правовое неравенство. Данное обстоятельство многократно отмечал Ф. М. Достоевский 150 лет назад: права-то дали, а средств насытить потребности еще не указали. Так и возникает ситуация, именуемая писателем «не по карману билет» [408] .

И ограничителями такой «свободы» в условиях минимизации духовно-нравственных воздействий способны выступать право и суд. «Присущая праву всеобщая равная мера – это именно равная мера свободы и справедливости, а свобода и справедливость невозможны вне и без равенства (общей равной меры)» [409] .

Ни Собор, ни Православная церковь не ставят под сомнение ценности прав человека. Их намерение – дополнить концепцию прав человека важным измерением: они должны осуществляться в системе нравственных координат. Потому что демонтаж этой системы опасен для человеческой цивилизации… «Если мы хотим иметь жизнеспособную цивилизацию, то должны реализовывать человеческие права в рамках нравственной ответственности…» [410]

Церкви вторят авторитетные представители науки [411] : «Религиозное чувство, в какой бы форме оно ни было, заполняет определенные лакуны в духовном мире человека, которые не в состоянии заполнить никакие рациональные знания. Так уж создан человек, таким он образовался в нашем мире» [412] . Справедливости ради надо сказать, что представители не все и науки не всей [413] .

Итак, мы подошли к констатации невозможности упрощенного, механистического сравнения характеристик светских судей, судов и Суда Божьего, стремления напрямую, буквально «примерять» и «переносить» свойства последнего на суд государственный и на современную судебную систему.

Предметом суда светского и Божьего выступают различные грани человека: в первом случае его дела (содеянное), во втором – душа (разум, чувства, воля), не относящаяся к светской подсудности.

Попытки охарактеризовать широту и глубину человека, согласно Ф. М. Достоевскому как «меры всех вещей», проявляются в его различных определениях, в том числе «человек это мир человека, государство, общество». А «опредмечивание» человека наглядно проявляется в таком высказывании: легко любить все человечество, трудно любить человека. Так, писатель в «Братьях Карамазовых» замечал: «Широк человек, слишком даже широк, ибо в нем все противоречия вместе живут… Тут дьявол с Богом борется, а поле битвы – сердца людей» [414] . Это – открытие своеобразной гуманитарной «теории относительности» людской души: каждый из его героев шире, многограннее любой однозначной трактовки.

Ф. М. Достоевский также полагал, что официальная юстиция, светский суд не в состоянии в полной мере оценить, осудить и покарать преступника, тем более фактами его оправдания по каким-либо формальным основаниям (в частности, применительно к суду присяжных): освободить человека от ответственности за его явные и тайные мысли, поступки значило бы лишить его нравственной свободы, навсегда убить в нем живую личность. Для художника любой суд не прав, кроме одного – Страшного. Противоречие между судом и Страшным судом и составляет генеральный – и гениальный – конфликт всего его творчества [415] . Вытаскивая подсудимого (Раскольникова) на Страшный суд, писатель прокладывал «путь к истине». Человек должен измениться не от внешних причин, а не иначе как от перемены нравственной. [416] Утверждая, что не «одним лишь влиянием внешних условий» рождается или устраняется зло людское, писатель-предсказатель подчеркивал, что «зло таится в человеке глубже, чем предполагают обычно» [417] .

Анализируя этот криминалистический аспект творчества Ф. М. Достоевского, А. Ф. Кони также обратил внимание на проблему «двух судов» и глубоко заметил: «У него, у этого виновника, может оказаться свое наказание… И перед вопросом о том, как слагается и как и в каких проявлениях осуществляется это свое наказание, невольно остановится юрист. Для него будет ясно, что чем более гармонии, соответствия между этими poena scripta и poena nata (наказание по закону и наказание естественное), тем жизненнее и целесообразнее система наказаний, тем лучше исполняет она свою задачу – вкладывать исправительное в карательную форму». В другом месте А. Ф. Кони, будто обращаясь к нынешним юристам, пророчески замечает: «Драгоценное правило, живучее и нужное и теперь для судебных деятелей, чтобы напомнить им о фактической точке опоры, неизбежной для того, чтобы психологические построения их были орудием правосудия, а не проявлением лишь находчивого ума, работающего in anima vili» (на живом существе) [418] .

Начало «эпохи судей» в Библии обозначено как акт Божьего промысла: «И воздвигал (им) Господь судей» (Суд. 2. 16). Примечательно, что богоучрежденность суда ярко проявляется даже в перенесении этого тезиса в народную мудрость: все профессии от людей, три профессии от Бога – учить, лечить, судить.

Факт появления и существования независимой судебной власти до традиционного разделения властей и становления иных ветвей власти (в частности, царской власти, монархии) сам по себе имеет непреходящую ценность. Он дает основание для выводов о первичности суда и его достаточности для функционирования общества и государства при условии его независимости и сформированного стабильного законодательного поля [419] . Действительно, христианство не отменяет последовательности функций воплощения в суде закона: вначале свет (закон), а потом твердь (суд): «Суд же состоит в том, что свет пришел в мир» (Ин. 3,19). Прямая зависимость порядка, мира в стране и ее процветания от судебной власти и от исходящих от нее гарантий последовательно подчеркивается в Книге Судей (Суд. 2, 19; 3, 12; 4, 1; 6, 1; 8, 33 и др.) Период отсутствия судьи характеризовался утратой мира и «смутой», гражданской войной (Суд. Гл. 19, 20).

Эти положения впоследствии нашли реализацию и внедрение в теории и практике правового государства как государства судей, где право, не только согласно великим философам, согласно нашим современникам [420] , но и по Библии, выступает «мерой свободы»: «Я не служу царю, а повинуюсь повелениям закона»(2 Мк. 7, 30.) Задолго до наших дней библейские пророки, видные античные мыслители и философы также видели в законе и суде источник силы государства [421] .

Приведенные оговорки, соответствующие концептуальным положениям Русской православной церкви, в известной мере объясняют отношение в целом к христианским началам суда и современного правосудия не как к неким узким корпоративным идеалам, а как к базовым общественным ценностям, т. е. как к общественному благу.

Правовой аспект темы суда тесно взаимосвязан с философским, с триадой гносеологии, аксиологии и онтологии, с категориями сущность и явление, форма-содержание, принципом дополнительности и др.

Собственно внутри правового аспекта и в его рамках также выделяется множество различных составляющих, отвечающих, как минимум, на три системообразующих вопроса: кто судит, как судит, за что судит. По существу, речь идет о судоустройственных и судопрозводственных проблемах судебной власти, а также о судейском усмотрении в применении норм материального права и его пределах.

Кроме того, для целей настоящей главы представляется возможным ограничить тему правосудия вопросами, относящимися преимущественно к судам общей юрисдикции, для чего также имеются определенные основания. По мнению ряда авторитетных юристов, было бы странным и смешным искать христианские корни деятельности сегодняшних арбитражных и конституционных судов [422] . Действительно, трудно представить, чтобы в вероучении буквально речь шла о современном выделении подведомственности вопросов в рамках судебной власти и др. Однако анализ христианских источников свидетельствует о том, что в них в разной степени представлены первоосновы деятельности различных судов: общих и специализированных, но преимущественно судов общей юрисдикции.

Библейские суды в основном рассматривали споры между людьми, т. е. физическими лицами, не только уголовно-правовые, но и гражданские. Это не исключало наличия иных специализированных судов (например, из представителей старейшин) для разрешения особых имущественных споров, в том числе юридических лиц; в целом такие суды действовали на основании тех же христианских начал. Появление судов обусловлено социальной потребностью рассудить членов общества, людей и никаких иных представителей живого мира. В том числе с учетом того, что «худые сообщества развращают добрые нравы» (I Кор. 15, 33). А «вера без дел мертва» (Иак. 2,20).