На поповских хлебах

«Чтоб вам тут и помереть!»

Я часто возвращаюсь памятью в те последние дни октября, когда получила в Ленинграде короткую телеграмму: «Село Новенькое Ивнянского района Белгородской области. Приезжай». Я уже знала о назначении в Валуйки, и какое-то село, пусть оно и «новенькое», было как гром среди ясного неба. Помню первую мысль, сверкнувшую молнией среди этого грома: «Я же корову доить не умею!» Мне казалось тогда, что жить в селе — это обязательно иметь хозяйство и главное — корову.

И вот я выхожу из поезда на вокзале в Белгороде, ищу автостанцию. За плечом у меня — всё моё имущество, моя гордость — красного цвета, с серебряными струнами болгарская гитара «Орфей». Эта гитара сыграла вскоре отрицательную роль: селяне, увидев новую матушку с гитарой за спиной, не пришли на службу, ехидно прокомментировав церковной старосте этот свой поступок: «Да у вас теперь там всё под музыку будет, матушка ж — с гитарой». Позднее я хотела купить пианино. В сельмаге о таком товаре, разумеется, не слыхали, но у церковной певчей сестра работала продавцом в райцентре. Я попросила певчую справиться у сестры о возможности заказа инструмента из Белгорода, на что певчая ответила: «Да ты что? Чтоб матушка играла? Мы такого не допустим!»

На автовокзале в Белгороде меня нашёл муж, и вот уже мы выходим из автобуса, чуть-чуть не доехав до Ивни. Дальше, до Новенького, надо добираться самим. На грунтовой дороге — месиво из глины и мокрого снега. По сторонам — припорошенные ранней зимой гигантские чёрные муравейники мёрзлой сахарной свёклы, и возле них — люди неопределяемого пола в серых фуфайках. Указатель: «Новенькое — 12 км». Не дождавшись попутки, идём пешком. Силы тают с каждым шагом (к этому времени я уже была беременна). На полдороге появляются домики. Это небольшая деревня со смешным названием Круглик. Стучимся в крайний дом. Хозяин-дед недоверчиво выглядывает из-за оконной занавески. Объясняем, кто мы такие, просимся передохнуть. Не верит: «Да рази ж ты похож на батюшку?» Не пускает. Плетёмся дальше. Промокли и продрогли до костей. Километра за три до села нас подбирает грузовик. Староста храма определяет нас на квартиру к одинокой пожилой женщине. Баба Поля всё время улыбается, она понравилась мне с первого взгляда. Но всё же перспектива жизни под чужим присмотром, через ситцевую занавеску от комнаты хозяйки (дверей в деревенских домах, состоящих из трёх смежных комнатушек, не предусмотрено: без них теплее) не слишком радует.

Почти сразу после нашего приезда и моего знакомства с хозяйкой батюшка отправляется на вечернюю службу. А я остаюсь готовить ужин. Пятница. «Что бы приготовить постного?» — спросила я бабу Полю. «А ты сделай вагретику с квасулями», — посоветовала она. Долго пыталась я разобраться в рецепте неизвестного мне кушанья, пока наконец поняла, что это — винегрет с фасолью.

Первое время моему мужу приходилось быть переводчиком в моих разговорах с селянами. Сегодня я могу сама написать исследование деревенской лингвистики. Меткость народных выражений поразительна! Вот летом соседка принесла нам целую сумку стручков зелёного горошка. Его едят здесь как семечки. «Мы его беремами берем!» — объяснила она. Оказывается, председатель колхоза разрешил колхозникам брать с поля плоды их труда — горох, кукурузу, свёклу, но только не на транспорте, а — сколько унесут в руках (мудро рассудив, что не разреши — всё равно будут воровать). На корм колхозным коровам шла в основном зелень — молодые побеги кукурузы, плети гороха. Но ведь и домашние коровы любят лакомства! И вот их хозяйки тащат с поля «беремы» — то есть столько, сколько возьмётся (берётся), поместится в фартук и в обхват рук. Потом эти беремы обирают: стручки гороха — детишкам и себе, а ботву — коровам.

Однажды меня привело в восхищение высказывание невестки в адрес свекрови: «Запилатила она меня совсем!»

«Какая начитанная — подумала я, — и Понтия Пилата знает». А потом вдруг выяснилось, что «запилатила» — от слова «пила», в смысле запилила, замучила упрёками.

Одного из наших соседей по улице все называли Йориком, и я уж, было, подумала, что его родители назвали сына в честь шекспировского «бедного Йорика». Увы, и тут всё оказалось проще: так переиначили селяне имя Юрий: Юрка — Йорка, Юрик — Йорик.

А чего стоит выражение «вздуй свет»! В старину, когда жили без электричества, да и спички были роскошью, по утрам раздували (вздували) тлеющие в печке угольки и от них зажигали новый огонь, лучинки, свечи. Так и осталось в деревенском говоре: «вздуй свет». Мне рассказали забавную историю. В годы первых пятилеток молодёжь из Новенького отправилась осваивать Дальний Восток. Там они работали в каком-то цехе, и вот однажды вечером отключился свет. Вызванный электрик отправился искать причину, оставив девушек в цехе с тем, чтобы они дали ему знать, когда появится электричество. Вскоре вспыхнули лампочки, и девчата дружно закричали: «Уздулося!» Перепуганный электрик кувырком скатился с лестницы: он решил, что вздулись плавящиеся провода.

Моя соседка баба Катя, по прозвищу Катанова, часто рассказывала мне весёлые и грустные истории деревенской жизни, когда вечерами я сидела с ней на лавочке, покачивая коляску с очередным младенцем. Её смешило моё непонимание деревенских слов, и за это она часто называла меня «туркой». Однажды я спросила её о ком-то из деревенских жителей с непривычной фамилией: «Может, это приезжие?» «Да нет, — ответила баба Катя, — наши они, новенцы, вот только дед её бабку брал издалече, она была полячка. — И, посмотрев на меня с сомнением, правильно ли я поняла, уточнила: — Не Поляшка, а полячка, поняла?» Я кивнула: «Ну да, полька». Баба Катя повысила голос: «Я ж тебе кажу: Поляшка — это имя. А то — полячка, земля такая есть». «Ну да, — упёрлась я, — только не полячка, а полька». Баба Катя аж палкой на меня замахнулась: «Турка ты! Полька — это Поляшка, Пелагея, Полинка, а она — полячка! Вот же турка!» Утром 31 октября 1980 года я впервые была на службе в Михайло-Архангельском храме села Новенького. Она произвела на меня удручающее впечатление. Холодный нетопленный каменный храм, бабульки в надвинутых на глаза тёплых платках, которые почему-то здесь называют матрёшками, ни одного интеллигентного лица, и такой же серый, словно замёрзший, хор, долго тянущий на одной ноте: «Го-спо-ди-и-и, по-оми-илуй!». В этот день праздновалась память святого апостола и евангелиста Луки: день Ангела моего мужа. Тогда он совпал с Димитриевской родительской субботой. Церковные столы ломились от хлеба, сладостей, молока, яиц… После службы староста вручила мне несколько буханок хлеба, банку молока и полведра яиц. После полуголодной жизни в студенческом общежитии это была неслыханная роскошь. И только некоторые бабульки, поглядывая на старосту, осуждающе качали головами. Позже я узнала, что раздавать хлеб и прочую снедь с панихид по традиции должна была матушка, то есть я.

_{^{Михайло-Архангельский храм в с. Новеньком до реставрации}}

Когда мы вернулись домой, наша квартирная хозяйка шепнула, что остальные яйца сдадут в магазин, а горы хлеба пойдут на прокорм скота. Позже, когда отец Лука приобрёл авторитет, изменились и некоторые порядки внутри церковной жизни. Мы стали раздавать панихидную снедь не только труждающиися и поющим в храме, но и всем нуждающимся, а иногда отвозили все продукты в близлежащий дом престарелых. Сегодня, к сожалению, в домах престарелых отказываются от продуктов из храма, мотивируя это новыми санитарными нормами. А жаль! Надо было видеть радость стариков, которым дороги были не столько продукты, сколько нежданное внимание к их жизни.

С первых же дней мы стали искать себе квартиру и вскоре нашли домик, хозяйка которого была матерью священника, служившего в Сергиевом Посаде (тогдашнем Загорске). На зиму она уезжала к сыну, а весной приезжала сажать огород и жила в деревне всё лето и осень в летней кухне во дворе дома, в котором она разрешила поселиться нам. Дом оказался старый, стоящий на горе, к тому же — не слишком аккуратно построенный: в щели пола и окна свистел ветер и даже забивался снег. Потолки — такие низкие, что я доставала до них полусогнутой рукой. Я чувствовала себя в этом домишке, где к тому же в двух комнатах не было окон, как в посылочном ящике, особенно когда отключался свет и днём бывало почти так же темно, как ночью. Староста привезла нам тонну угля, сказав, что этого должно хватить на всю зиму. Уголь кончился через месяц, и если бы не добрые люди, поделившиеся с нами своими запасами, то пришлось бы нам возвращаться к хозяйке. Огромная русская печь, занимавшая чуть не полдома, отчаянно дымила, отказываясь греть, и пришлось прямо зимой ломать её и строить новую — уже не печь, а лёгкую плиту-грубку.

^{_{В таком доме мы поселились в 1980 году}}

Через несколько служб (служил о. Лука, а я, несмотря на приглашение старосты, просто стояла в храме: казалось немыслимым подняться на клирос и петь с таким хором) ко мне подошла небольшая делегация. Улыбающаяся бабулька выступила вперёд и от имени всех произнесла: «Матушка! Вы с батюшкой нам всем так понравились! Чтоб вам тут и помереть!» Хорошенькое пожелание! Потом, дома, всё та же соседка баба Катя растолковала нам его смысл: так бесхитростно нам пожелали остаться в Новеньком на всю жизнь.