На поповских хлебах

Если бы…

После моего стремительного изгнания из университета с, казалось бы, уже финишной прямой у меня долгое время оставалось несколько друзей-подруг, которые поддерживали меня письмами и осветляли незнакомую и — надо-таки признать — чуждую мне жизнь в деревне. Но с годами их становилось меньше и меньше. Кто-то перебрался на новое место жительства и забыл сообщить адрес, кто-то вышел замуж за иностранца, и советская цензура перестала пропускать письма, а кто-то и вовсе разочаровался во всём и вся и впал в апатию.

Но вот сменилась эпоха, появился интернет, и на социальных сайтах замелькали имена и лица однокашников. И снова — бурная переписка, теперь уже виртуальная. И почти в каждом сообщении от вновь обретённого друга или приятеля — вопрос: «А ты не жалеешь? Вот если бы…»

Жалею ли я? Вопрос нелёгкий. Но для православного человека — праздный. Не жалеть о несбывшемся, о мечтах и былых планах должны мы, а жить так, чтобы в реальной, данной нам Господом жизненной ситуации поступать по Божьей правде. А если случается оступаться — иметь мужество на покаяние и исправление.

Среди бывших моих однокурсников оказалось два человека, решившихся на такой поступок.

На заре перестройки наш курс праздновал десятилетие выпуска. Пригласили и меня. Я приехала. И вот, когда в Доме журналистов на Невском уже началось застолье, неожиданно поднялась Оля. Мы подругами с ней в той, бывшей, жизни не были: она ленинградка и училась на РТ (отделение радио и телевидения), я жила в студенческом общежитии и была «газетчицей», так что встречались мы только на общих лекциях. И вдруг Оля сказала, что десять лет назад на общем собрании, когда меня заочно исключали из комсомола с требованием исключить и из университета, она, как и почти все (за исключением двух-трёх человек), голосовала «за» и что все эти 10 лет ей стыдно за свой поступок. И вот теперь она просит у меня прощение от имени всего курса… Это было так неожиданно, что я не помню своего ответа. Да и был ли он? Я никогда ни на кого не держала зла и прощать мне было совершенно некого и не за что. Как говорится, время такое было. Но мужественный поступок Оли до сих пор согревает мне сердце.

В «Одноклассниках», меня нашла ещё одна сокурсница — Ира Файзулина. Вообще-то настоящее её имя было другим, татарским или башкирским, но оно так трудно произносилось, что девушка представлялась по-русски: Ирина. С этим именем и крестилась впоследствии. И вот Ира пишет мне покаянное послание: оказывается, на том давнем собрании она не просто голосовала «за», но ещё и выступила с гневной обличительной речью, причём, никем не подталкиваемая, сделала это совершенно искренне, от чистого сердца. И вот теперь — всё поняла и просит прощения. А ещё через пару дней друзья сообщили: Иры больше нет. В машину, где была она с мужем и двумя дочерьми, врезался пьяный лихач. Погибли все. Горько. Страшно. Но как же хорошо, что успела она снять с души камень — и душа её, верю, с лёгкостью взмыла к Богу. А Ира детски-светлой улыбкой живёт в наших сердцах, нашей памяти и наших молитвах.

Когда три года назад собрались мы, журфаковцы выпуска 1981 года, на наше 30-летие, недосчитались уже многих. Нет Иры Файзулиной. Нет Тани Лошаковой: эта не по годам серьёзная девочка из Инты первой покинула нас ещё в годы учёбы. Накануне своей свадьбы ехала она на редакционное задание — и машина попала под колёса грузовика. Нет Саши Ленинга: саратовец, суворовец, поэт и гитарист, балагур и весельчак, убеждавший нас, что наш любимый город назван в честь его улыбки: «Ленинг рад!»

^{_{Я (справа) с Сашей Ленингом и Таней Лошаковой}}

И ещё протянулся этот скорбный список, но Таня и Саша стоят в нём особо, ведь оба — из моей 7-й группы. Всего-то 10 человек было в ней, и вот двоих уже нет. А о судьбе ещё одной одногруппницы, русской девочки Маши из эстонского Кохтла-Ярве, никто не знает. Мы были подругами, жили в одной комнате, а после обменивались частыми письмами и посылками, ездили друг к другу в гости, и вдруг после превращения Эстонии в самостоятельное государство, Маша Князева-Скачко пропала. Но я всё жду её и надеюсь на встречу. Ведь вот и Света из Алма-Аты, моя крестница, «нашлась» вдруг на нашей встрече спустя тридцать лет молчания.

А прежде нашёлся мой Витя. Нет, не крестник, крестился он сам много позже, но мы, два юных поэта, так славно дружили, что нас считали братом и сестрой. У Вити не было родителей, а был он совсем ребёнком, когда поступил в университет в 16 лет: тоненькая шея и кисти рук из маловатого серого свитера. И я опекала его, как умела. И даже свозила в Курск, к своей маме, которую считала (и считаю) самым мудрым человеком на свете. После этой поездки Витя написал стихи, в которых рефреном звучала строчка: «Берёз белее, чем под Курском, я не увижу никогда». А после выпуска — ни одного письма!

^{_{С названный братиком — Витей Васильевым}}

И вдруг во время торжеств в моей любимой Курской Коренной пустыни от толпы паломников отделяется и протягивает мне руки солидный бородатый мужчина, внушительным видом похожий на архиерея. И только голос, не изменившийся голос, а уж потом глаза говорят мне: Витя! Теперь он и поэт, и писатель, и издатель, и живёт большей частью в монастыре под Псковом — занимается там издательской деятельностью. Оказывается, можно и на расстоянии, и в безвестности оставаться братом и сестрой, молясь друг о друге. И эта молитва рождает общую любовь и нечаянную радость — встречу в любимой, как оказалось, нами обоими Коренной пустыни. Теперь мы с Витей переписываемся, иногда навещаем друг друга. А тогда — родилось вот это стихотворение, которое, как мне кажется, отвечает на вопрос: жалею ли я?