Над горой играет свет

ГЛАВА 20. Детка, сегодня в воздухе веет чем-то необыкновенным 1966–1967

Про то, что Ребекка ждет ребенка, мне никто ничего не говорил. Папа только глупо ухмылялся. Когда я спрашивала об этом Мику, он молча пожимал плечами. А Ребекка ходила осторожно, как по курятнику, будто боялась раздавить яйца, и постоянно держала руку на животе. Мы с ней больше не ели вместе попкорн, не смотрели телевизор и не сплетничали. Но я не обижалась. Помогала ей, как умела, потому что она постоянно чувствовала слабость. А про ее растущий живот вообще не спрашивала. Не говорят ничего, и ладно.

Однажды (я как раз бросила в сковороду с фасолью огромную луковицу) Ребекка пришла в кухню, прижимая к себе желтую ванночку.

— Вот что, Вирджиния Кейт, у меня будет ребенок. — Взгляд у нее был виноватый, как у собаки, только что погрызшей ваши тапки.

Я старательно помешивала фасоль, чувствуя себя невероятно взрослой, взрослее их всех.

— Посмотри, сколько мне всего надарили. Я сегодня устраивала вечеринку в честь будущего малыша.

Достав из ванночки крохотные башмачки, она протянула их мне, легкие, как бабочка.

Мне вспомнился тот день, когда мама уехала в больницу, а вернулась домой уже без будущего малыша. Его больше не было.

— Я должна была давно с тобой поговорить. Но боялась сглазить. — Она потерлась щекой о пушистого кролика. — До чего мягкий. — Она протянула игрушку мне. — Потрогай.

Я тоже потерлась щекой о кроличью спинку.

Она показывала мне подарки, помню коробочку с серебряной погремушкой, которая лежала внутри в ватном гнездышке.

— Теперь я не буду ничего от тебя скрывать. Договорились? — Она положила мне на плечо руку.

Я замерла, отшатываться совсем не хотелось. Этот ее жест означал, что она теперь считает меня своей. Но я все-таки отшатнулась, потому что накатила обида на всех их, за идиотские ухмылки, за лицемерие.

Взяв в руки распашонку, Ребекка нахмурила брови и продолжила:

— Поэтому я хочу сказать, что от твоей мамы приходили письма. И ты должна их получить.

Я вытаращила глаза.

— Она писала тебе и Мике. Писем несколько. Твой отец решил, что лучше подождать, когда ты немного подрастешь, а Мика… в общем, когда он меньше будет сердиться.

Она глянула на свой живот, провела по нему ладонью.

— Я пыталась отстраниться, не вмешиваться. Я ведь тебе не мама, и мне трудно определить, что и как надо. Понимаешь?

У меня сдавило виски и свело мышцы живота.

— Папа спрятал их, но я знаю куда.

Ребекка пошла к себе в спальню. Я ждала, стоя на месте как истукан. Она принесла большой коричневатый конверт.

— Прости, Вирджиния Кейт. Впрочем, едва ли такое можно простить.

Я схватила протянутый конверт. Внутри лежало несколько писем, перевязанных красной лентой.

— Почему он их спрятал? Они мои.

— Лапуля, твой папа… он… — Она запнулась и вздохнула. — Все верно. Письма действительно твои, он не имел права прятать их от тебя.

— Ненавижу его! Он теперь не мой папа. Он теперь только болтает всякие глупости и пьет эту свою крепкую вонючую гадость! И никто не сказал мне про ребенка. Как будто я тупая малявка! Все смотрели на меня так, будто меня вообще нет, а я есть, есть!

Я убежала к себе, зарылась лицом в розовую подушку. Так запыхалась, что не могла дышать, и забухало в голове. Немного остынув, села и стала читать письма, все подряд.

Мама писала, что у нее появился друг, Харольд. Мама писала, что продала «рамблер» и купила «шевроле». Мама писала, что миссис Мендель желает мне счастливого Рождества и поздравляет с Новым годом. Мама спрашивала, куда подевались ее помада, пудра и щетка для волос, «ты с собой утащила, да?». Мама писала, что тетя Руби передает привет. Мама писала, что я должна попросить у папы денег.

А последнее ее письмо было таким:

Я прочитала письмо четыре раза: а вдруг что-то пропустила или не так поняла? Нет, все я поняла правильно.

Энди присылал мне листки из тетрадей и раскраски, но было и одно настоящее письмо:

Внутри сложенного листочка было фото. Энди. Грустный-прегрустный.

Я стиснула кулаки, до боли. Я скрипела зубами. Хотелось на кого-нибудь наорать, но никого рядом не было. Хотелось забиться в шкаф и умчаться верхом на Фионадале подальше отсюда. В животе екало и дрожало. Шершни жужжали все громче и громче — голова моя едва не лопалась. Я снова легла на розово-белую постель и сжала голову руками, внутри черепа роем носились кусачие шершни и грохотали барабаны.

Когда головная и душевная боль сделались невыносимыми, я впала в дрему. И тут же увидела бабушку Фейт, она плакала и плакала и становилась все меньше. В какой-то момент я перестала ее различать, перестала слышать плач, и ее и Энди. Потому что меня окутал сон. Я спала. Часы складывались в дни, дни в месяцы. Я жила в состоянии мутной отрешенности, в ту пору я не писала писем маме и Энди, не старалась учиться на «отлично», ничего не фотографировала, посеревший от пыли фотоаппарат лежал на комоде. Я забросила дневник, дни мелькали один за другим, а чистые страницы пустовали. Меня не вывело из забытья рождение Роберта Лоренса Кэри, Бобби. Я с малышом даже не играла. Я перестала читать книги, я не притрагивалась к попкорну, который делала Ребекка, хотя она и добавляла сахар.

В сонном оцепенении я пережила визит Муси-Буси, по-прежнему неуемной. Едва не спалила кухню, в тот же день опрокинула отбеливатель на сохший в ванной новый костюм Ребекки, а чуть погодя заявила «любимой невестке», что та похожа на скелет — и это результат помешательства на диетических крекерах. В общем, все в мире шло своим чередом, и никто не замечал, что я в коме, в глубокой спячке. Я спала и спала, пока в мою отключившуюся от действительности голову не пробился однажды голос мисс Дарлы, а потом смех маленького Бобби.

Произошло это в День благодарения, ветер был резким и прохладным, и уже отцвели миртовые кусты. В доме пахло жареной индейкой и соусом, пахло пекановыми орехами и бурбоном. Мика с папой смотрели футбол. Кэмпинеллы уехали в Оклахому навещать маму мисс Эми, они взяли с собой и миссис Портье. Муся-Буся из своего Техаса не приехала, из-за перелома руки (Мак постарался, сказал папа после того как бабушка выставила этого парня, но сначала натравила на него своего адвоката, сумевшего здорово облегчить кошелек бедняжки).

Мисс Дарла была приглашена к нам на праздничный обед, ради чего заплела косу и уложила ее на затылке.

— Девочка, сколько можно спать? — спросила мисс.

Я судорожно вздохнула.

— Бабушка Фейт очень за тебя волновалась, разве ты не знаешь?

— Она больше не плачет? — спросила я. — А смогу я увидеться с Энди?

— Все уладится, — улыбнулась мисс Дарла.

…Эту беседу никто не слышал. Губы у нас были сомкнуты. Ведь переговаривались мы мысленно, точно так же я общалась с бабушкой Фейт. Клянусь мизинцем.

Так вот, мисс Дарла тихонечко побрела домой, а я уселась в кресло-качалку, подставив лицо ветру, чтобы согнал мою сонную одурь. На крыльцо вышла Ребекка с Бобби, пухленьким и таким смешным. Он потянулся ко мне. Держа его на руках, я стала вместе с ним раскачиваться, и тут он посмотрел мне в глаза и закатился смехом. В тот же миг дремота рассеялась, душа снова распахнулась.

Ребекка улыбнулась и сфотографировала нас.

— Вирджиния Кейт, у тебя счастливое лицо. Наконец-то. Ты была совсем уж грустной.

— Просто я теперь проснулась, — сказала я. Или подумала? Как бы я могла это сказать, если губы мои расползлись в широкой улыбке?

Я послала Энди несколько карточек. Мика, мы с Бобби, Сут, Эми Кэмпинелл с Главой Семьи, миссис Портье. Еще я сняла для него великан-дуб и шелковую акацию. И сунула в конверт густую прядь испанского мха. И попросила Энди, уж не знаю в какой раз, уговорить маму прислать мне бабушкино одеяло. Мне, конечно, очень была нужна Особая коробка, но ее я просить боялась, боялась, что мама станет рыться в моих секретах или, даже не заглянув внутрь, выбросит ее на помойку. Она так ничего и не прислала. С азалий облетели лепестки. А на моей акации набухли бутоны. Изнуряющей жары еще не было, и в библиотеку я приезжала даже не вспотев. Ну совсем чуть-чуть.

Мика догнал ростом Ребекку, секретов в его жизни становилось все больше. Я почти с ним не виделась, только за ужином и когда по телику показывали его любимый сериал «Миссия невыполнима»[21]. Еще ему нравился «Бэтмен», он часто вскакивал и колотил кулаками воздух. А я обожала рок-группу «Манкиз», хотя Мика их беспощадно высмеивал. Ну и пусть, в этом их телесериале Мики был самым крутым, Питер мне казался глуповатым, зато Майк серьезный, а Дэви невозможный красавец, хотя, конечно, маловат ростом.

Теперь про тот день.

Придя из школы, я скинула туфли и форму, надела красные шорты и полосатую маечку. Забежала посмотреть на Бобби, он спал, посасывая указательный палец. Комнатка раньше была кабинетом, но Ребекка перекрасила ее в ликующие солнечные цвета. Над кроваткой Мика нарисовал пляшущих лиловых мишек. Я сунула голову в комнату Мики, его не было. На меня пахнуло клеем и масляными красками.

Дальше я побрела на кухню, где Эми Кэмпинелл готовила креветки по-креольски. Пока Ребекка торчала на работе, за Бобби присматривала она. Работала Ребекка два-три дня в неделю, потому что Бобби часто болел.

Когда миссис Портье и Эми Кэмпинелл не приходилось развлекать Бобби, они смотрели мыльные сериалы. Да, у миссис Портье появилось много свободного времени, ведь ее муж сбежал с миссис Макгрендер. Сразу после Рождества. Новое счастье беглеца длилось всего два месяца, миссис Макгрендер переметнулась к зубному врачу, и мистеру Портье осталось только негодовать и заливать горе пивом. А миссис Макгрендер теперь стала еще и миссис Бэйковиц. Маленькая рыженькая миссис Портье вызвала своего адвоката, и он нанес мистеру Портье ощутимый финансовый удар. Сама же миссис Портье добралась до миссис Макгрендер-Бэйковиц и от всего сердца нанесла ей удар по носу.

Об этом мне насплетничала Эми, очищая креветок и покачивая в такт словам своими ватными плотными кудряшками.

— Миссис Макгрендер-Беконпицц многим тут у нас помотала нервы. Надеюсь, эта дамочка больше сюда не явится.

Эми Кэмпинелл то негодующе хмыкала, то повторяла, что «у некоторых особ вообще нет совести», у миссис Макгрендер-Бэйковиц разумеется.

— Она и моего благоверного однажды попыталась сбить с панталыку, но он тут же поставил эту егозу на место. — Обернувшись ко мне, она ткнула воздух креветкой, будто указкой. — Никто ему не нужен, кроме одной знакомой по имени Эми. — Она рассмеялась, я тоже.

Зазвонил телефон, Эми пошла отвечать.

— Алло-о-о-о, это апартаменты мистера и миссис Кэри. — Потом раздался кудахчущий смех. — Боже мой, я как раз сейчас вспоминала нашу потаскуху. Хитрая, стерва, своего не упустит, знает, где можно поживиться деньгами.

Я бы с удовольствием послушала еще, но нужно было делать уроки. Прихватив учебник по арифметике, я вышла на улицу и села под акацией, открыла нужную страницу. Кое-какие цветки уже распустились. Я сорвала пушистую лилово-розовую кисточку и представила, что это балерина в пышной пачке, она крутится и крутится на мысках, как та, в шкатулке, которую мне купила Ребекка. По дворику мисс Дарлы разгуливала ее собачка, придирчиво обнюхивая траву. София, это в честь Софи Лорен.

— Иди сюда, Софи, иди, малышка, — позвала я.

Но надменная моська не обращала на меня внимания. Вот и зря ее так назвали, подумала я, а вслух произнесла:

— Настоящая Софи Лорен вела бы себя приличней, и вообще она гораздо красивее.

В ответ София повернулась ко мне косматым задиком, присела и пописала.

Вышла из дома мисс Дарла, надменная София кинулась к ее ногам.

— Ах ты, маленькая плутовка! — Она взяла ее на руки и прижала к груди. Обернувшись ко мне, сказала: — Детка, сегодня в воздухе веет чем-то необыкновенным.

Слушать мисс Дарлу всегда было очень интересно.

— У меня ломит указательный палец, а когда только проснулась, увидела на спинке кровати стрекозу. — Она стояла широко расставив ноги, будто у нее слегка кружилась голова. — Чую я нынче запах цветущих олив. А ты?

— Я тоже, мэм.

— Тебе совсем не обязательно называть меня «мэм», сама знаешь.

Ласково на меня посмотрев, она отпустила Софию и, отворив калитку, подошла ко мне.

— Я тоже кое-что про тебя знаю. Знаю, как тебе тоскливо и одиноко и что ты славная девчушка.

Губы ее слегка блестели от почти бесцветной перламутровой помады. Распущенные волосы свисали ниже пояса. Синие джинсы были подвернуты, а рубашка была мужской. Похоже, она не боялась никаких трудностей. Взгляд серых глаз проникал в самую душу, мне даже сделалось боязно.

— Судя по всем приметам, грядут перемены.

Сразу же метнулась мысль: «Нет! Хватит уже! Никаких перемен!»

А вслух я произнесла:

— Вот бы вы были моей бабушкой. Вы, а не Муся-Буся Лаудина.

Мисс Дарла рассмеялась и посмотрела на мой учебник в траве.

— Тебе задали кучу примеров на деление?

— Да, мэм, то есть мисс Дарла.

— Вот что, я еду в магазин «Каландрос», привезу что-нибудь вкусненькое.

Она забралась в машину и укатила. А я мысленно уговаривала ее привезти мне шоколадный батончик «Зеро», или конфеты «Тутси роллз», или карамель «Уокс липс». Или даже браслет из драже, он такой классный.

Перебирая в уме возможные варианты подарка, я услышала шум мотора. И уже чуть погодя увидела, как из-за угла выехала желтая машина и остановилась у бровки тротуара, как раз напротив дома. Я поднялась с травы и, загородив ладонью глаза от солнца, стала всматриваться. Дверца открылась, из машины вылез Энди, и мама сунула ему коричневый чемодан. Выставив перед собой руку, я на негнущихся ногах двинулась к машине.

Верх был откинут, и мамины волосы, знакомо длинные, перепутанные, словно ворох тонких веточек, слегка колыхались на ветру. Она была даже прекрасней, чем в моих воспоминаниях. Белое легкое платье, как у Мэрилин Монро (как на том ее фото, с задравшимся от ветра подолом). А помада была сливового цвета. Этот ее тип смотрел прямо перед собой, не выпуская из рук руль.

Мама что-то сказала Энди, и он бросил чемодан на землю.

Я услышала крик:

— Мама, нет! Подожди!

Тип тоже что-то ему сказал. Энди завопил в ответ:

— Заткнись ты, тупой придурок!

Тип сдвинул брови, они стали похожи на изготовившихся к схватке гусениц.

— Энди! Энди! — заверещала я и сломя голову понеслась по газону к нему. Я перепугалась, что, если его не позову, он снова залезет в машину — и все.

Энди обернулся и посмотрел на меня так, будто перед ним вырос хеллоуинский всадник, держащий в руках свою тыквенную голову.

— Сестра, они бросают меня!

Подлетев к Энди, я так крепко его стиснула, что у него перехватило дыхание.

Тип стал отъезжать, но мама стукнула ему кулачком по плечу, и он остановил машину. Пурпурно-сливовые мамины губы то открывались, то смыкались, их вздернутые вверх уголки кривились и дрожали. Тип что-то пробормотал и погладил ее по волосам, потом по-хозяйски обнял. А мы с Энди тупо стояли и смотрели, будто приросли к земле, пустили в нее корни, как деревья. Хотя надо было что-то делать, сию минуту. Когда тот чужой дядька выпустил маму из своих лап, она обернулась и стала нам махать, медленно, очень медленно поводя рукой, потом отвернулась, и машина резко рванула с места.

Выдрав из земли свои корни, я бросилась вдогонку.

— Мама! Куда же ты! Вернись! Нам надо поговорить! — Я бежала изо всех сил, но вскоре машина скрылась. Я застыла посреди улицы и стала ждать. Услышав шум мотора, я замахала руками и заорала громко-громко, чтобы услышал брат: — Энди, она вернулась!

Тут из-за угла вынырнул старый «форд», в котором сидела дружная семейка. Они с гиканьем и хохотом покатили дальше. А я развернулась и поплелась к дому.

Энди с опущенной головой сидел на чемодане. Я увидела, как на траву упала слеза.

— Не плачь, Энди.

— Она сказала, что теперь я буду тут жить. — Он полой рубашки вытер глаза. — Она обманула меня. Она обманщица.

— Здесь не так уж и плохо, когда привыкнешь.

— Наша мама подлая обманщица!

— Может, она еще передумает.

— Не передумает. Ни за что. — Он посмотрел на меня дикими глазами. — Ну и ладно. Чтоб она подохла!

Подъехала Ребекка, вылезла из машины, лицо у нее было озадаченным и несколько испуганным, это выглядело даже забавно, но нам было не до смеха. Я догадывалась, как она разозлится, увидев, что ей навязали еще одного ребенка. Она приставила к бровям ладонь, загородив глаза.

— И что тут происходит?

— Мама отдала нам Энди, сама, — затараторила я и, схватив Энди за руку, заставила его встать с чемодана.

Ребекка двинулась к нам, высокие каблуки проваливались, застревали в траве. Она наклонилась к Энди:

— Что случилось, Энди?

Энди прятал от нее глаза.

— Мэм, мама только что сказала ему, что он будет жить тут, — объяснила я.

— Так и сказала? Только что?

— Да, мэм. Только что. Она ни одной минутки не стала ждать, и я не смогла с ней поговорить, обнять ее, ничего не смогла. — Я прерывисто вздохнула, чтобы отогнать подступившие слезы.

— Потрясающе. Это потрясающе. — Она даже слегка вытаращила глаза. И стояла не двигаясь, в своем прелестном черно-белом костюме, блестящие волосы были аккуратно уложены, из перекинутой через плечо сумки свисал шарф с «огуречным» узором. — Просто высадила его, и все? — Ребекка посмотрела в дальний конец улицы, как будто тоже надеялась, что мама еще вернется.

— И все, мэм.

Энди крепче стиснул мою руку, но по-прежнему смотрел на землю.

— Да-а-а… история.

Так мы все и стояли. Ребекка смотрела на улицу, Энди смотрел на свои рыже-коричневые ботинки, я смотрела на него. А тут еще вышла из двери Эми Кэмпинелл и стала смотреть на нас, как мы кто куда смотрим. В общем, все мы тупо кто куда глазели, абсолютно не представляя, что же делать дальше.

Ребекка погладила Энди по голове:

— Пойдем домой, малыш. Нальем тебе чего-нибудь попить.

Отпустив мою руку, Энди поднялся вместе с ней на крыльцо и вошел в дом. Эми Кэмпинелл вошла за ними следом.

Я взяла чемодан и состроила свирепую гримасу. Это чтобы мама не увидела, какая я несчастная, если они с ее дружком вдруг действительно вернутся. Возвращаться никто и не думал, и я поволокла чемодан в дом. Энди сидел за столом, между Ребеккой и Эми. На столе стояла тарелка с печеньем и стакан с шоколадным молоком. Я вдруг сделала интересное открытие: когда Ребекка мной руководила, говорила, что надо бы сделать то-то и так-то, головная боль заметно стихала. Интересно, почему? Но в тот момент раздумывать было некогда, и я решила разобраться в этом после.

— А чемодан куда? — спросила я у Ребекки.

— Чемодан… будь добра, отнеси его к Бобби.

Эми засобиралась домой:

— Пойду взгляну, как там на плите мои кастрюльки. Если вдруг понадоблюсь, только крикни, моя дорогая.

— Спасибо, мисс Эми. И за креветки спасибо. Я провожу вас.

Они заговорили вполголоса. Наверняка Ребекка рассказывала Эми Кэмпинелл, какая у нас непутевая мама, сплавила ей детей, теперь уже всех троих.

Энди снова начал жаловаться:

— Мама ничего мне не сказала. Я не успел попрощаться с миссис Мендель, ну и вообще. Такая вредина. Ух, ненавижу!

— Она и мне тогда не дала попрощаться с миссис Мендель. И с тобой. — Я взяла с тарелки печенюшку, ведь грустно есть одному.

Вернулась Ребекка, заглянула мне в глаза:

— Сразу уехала и совсем ничего тебе не сказала?

— Совсем ничего, мэм.

— Ясно. Ну что ж, будем действовать сообразно обстоятельствам. — Она уставилась в окно и дальше уже разговаривала вроде бы не с нами, а с белкой, сидевшей на ветке дерева. — Комната у Бобби просторная. Надо будет записать Энди в школу, купить одежду, в общем, дел у нас много.

Мы с братом сто лет не виделись, но даже не успели порадоваться встрече, настолько она получилась печальной.

— Энди, а хочешь посмотреть, что тут у дома и что вокруг?

Он кивнул. Я провела экскурсию по двору, потом мы прошлись по улице, я показала, кто где живет. Повторила все, что когда-то услышала от Мики. Рассказала про аллигаторов, и как нужно правильно растягивать слова, и что шипучку и соки тут называют кокой, и про округа, и что «бедные парни» это на самом деле сэндвич. Ну и про «салют», конечно.

Он покорно слушал и даже кое-что переспрашивал, но по глазам я видела, что мысли его далеко. Когда мы вернулись, Энди прилег в гостиной на диване. Я сидела рядышком, пока он не уснул. А потом пошла к акации, учебник по арифметике так под ней и остался, раскрытый. Время от времени хлопали страницы, будто крылья неуклюжей грузной птицы, которая никак не может взлететь.

Вышла из своего дома мисс Дарла и протянула мне слегка покачивающийся от ветра пакет.

— Держи, детка, тут гостинцы и для тебя, и для твоих братьев.

— Спасибо, мисс Дарла, — сказала я, роясь в пакете.

Там лежали три батончика «Зеро», три жвачки-сигары», шесть круглых карамелек «Файер болл» (это которые с корицей), длинненький батончик «Чик-о-стик» (с ореховым маслом и кокосовой стружкой, не хуже «Зеро»), пакетик трехцветных ирисок (в форме кукурузных зерен, их обожал Мика) и… любимый батончик Энди, карамельно-ореховый. Я подняла глаза и увидела, что мисс смотрит на меня с улыбкой. «Откуда ты узнала? Наверное, ты ясновидящая, мисс Дарла», — подумала я. Улыбка мисс Дарлы сделалась еще шире. Когда она ушла, я потащила пакет к себе в комнату, на ходу сунув в рот красный шарик «Файер болл», из-за корицы язык так и горел, я надеялась, что теперь он очистился от слов, которые мне совсем не хотелось говорить про маму.

В комнату влетел Мика:

— Как на наш диван попал Энди?

Протянув Мике пакетик с «зернышками», я рассказала как, и мы вдвоем пошли к Энди, он спал, а мы не могли на него насмотреться.

Мика вскрыл пакетик и сыпанул в рот полную горсть мелких ирисок. Батончик для Энди я положила на кофейный столик, возьмет, когда проснется. Набитым «зернышками» ртом Мика сказал:

— Мама шовшем уше таво.

«Не ври» — хотелось сказать ему. Но я промолчала.

На ужин мы ели креветок по-креольски, Энди съел две порции, Мика три, а потом все вместе смотрели уморительный фильм с Редом Скелтоном.

Зазвонил телефон, трубку взял папа, и через пару чьих-то слов губы его крепко сжались.

— Не желаю все это слушать, — сказал он, — ты должна была заранее ему сказать. — Папа побренчал мелочью в кармане. — При чем тут Харольд? Погоди-погоди. Ты обязана была зайти, обсудить все с нами. — Папа нервно постучал ногой по полу. — Он, между прочим, долго не мог успокоиться, плакал. — Уголки папиного рта скорбно опустились. — Надеюсь, вы с Харольдом будете счастливы. — Папа одним глотком осушил свой стакан. — Ха-ха. Кстати, ты получила чек от Муси-Буси? — Он произнес это развязным ехидным тоном. — Что-что? Исключено. Ты же еле ворочаешь языком, какие могут быть беседы. Всего хорошего. — Папа швырнул трубку, посмотрел на Ребекку, пожал плечами.

— Она не хотела поговорить со мной, вообще с нами?

— О господи, Ви, спустись же на землю, — вмешался Мика.

— А со мной она не хотела поговорить? — спросил Энди, в глазах снова блеснули слезы.

Ребекка погладила его по спине.

— Нет, поговорить она не хотела. Они с Харольдом на месяц уезжают во Францию. Маме нужно собираться.

Меня пронзила ненависть. Я больше не желала ее видеть, никогда.

Перед сном я пошла к Энди и Бобби, почитать им «Тома Сойера». Ребекка соорудила на полу тюфячок для Энди, пока нет кровати. Он сидел на куче одеял и покрывал, накрытых сверху простынями, рядом копошился Бобби.

— Салют, — сказала я.

— Бобби мой брат? — спросил Энди и ткнул его пальцем в пузо. Бобби рассмеялся.

— Не совсем. Он брат наполовинку.

— И на какую половинку он наш брат? Та, которая срется, мне ни к чему. — Он довольно расхохотался. Смеется, обрадовалась я. Бобби тоже весело хихикал, а потом вцепился брату в волосы. — Ух ты, сильный.

— Сильный, только вот часто болеет.

— А чего это он?

— Папа сказал, что это из-за каких-то неправильных молекул. В общем, что-то плохо срабатывает. Хочешь, я тебе почитаю, это будет кру-у-у-уто.

— He-а. Нет настроения.

Я тоже села на тюфячок.

— Не хочу, чтобы ты был таким грустным.

— Я не грустный. Я злой. Злюсь на маму. Сволочь она все-таки. — Он вскочил и топнул ногой. — Дура тупая. Тупая сволочь!

Бобби опять закатился смехом.

— Я почитаю Бобби, но ты тоже можешь слушать, если охота.

Я открыла книжку:

Я на секунду оторвалась и посмотрела на них. Энди снова улегся, прижав к себе Бобби, и едва заметно улыбнулся. Я читала, пока у самой не стали слипаться глаза.

Моя ненависть могла бы постепенно развеяться, но я подслушала разговор папы с Ребеккой. Я стояла у дверей столовой, в синем своем платье с белым воротником по случаю окончания пятого класса.

— Ждет ребенка от Харольда, вот так номер, — сказал папа. — Своих бросила, а теперь собралась рожать от типа, который детей терпеть не может.

— Она запуталась, Фредерик. Мне ее жалко.

Папа в сердцах стукнул чашкой о блюдце.

— Харольд долго с ней не проваландается. Сбежит, найдет себе очередную сговорчивую дуру.

— Гадко, что во все это вовлечены дети.

— Я делаю все, что в моих силах.

— Я имела в виду не тебя.

— Не финти. — Он со скрежетом отодвинул стул. — Это же моя вина, целиком и полностью. Правда, Ребекка? Ты у нас святая, а я грешник. Так ведь?

— Не смей разговаривать со мной в подобном тоне. Я тебе не девчонка, которая скушает все что угодно. И станет все что угодно терпеть.

— Я стараюсь, Бекки, — папа вздохнул, — правда стараюсь.

— Прошу тебя только об одном: уделять иногда внимание нашим домашним проблемам.

— Домашним проблемам? Что ты имеешь в виду?

— Мика постоянно где-то пропадает, совсем отбился от рук. Энди нужны сейчас мы оба, ведь парню надо как-то все это пережить. Вирджиния Кейт по-прежнему меня сторонится, боится, что обижу. Она живет в своем мирке, витает в облаках и в книжных историях. Как только я пытаюсь ее обнять, шарахается. У бедной девочки вся душа изранена. У них у всех. Это невыносимо. Мне ли не знать, как это тяжело, когда взрослые тебя предают, как это больно. А насчет Бобби… вдруг у него то же самое, что у моих… боже, я не переживу.

Я вжалась в стену, было такое чувство, что меня рассматривают в микроскопе, в том самом, который стоит в комнате у Мики.

— Откуда такие мрачные мысли? Ты теперь меньше торчишь на работе, детям это определенно пошло на пользу, любо-дорого на них смотреть. Но тебя вечно что-то не устраивает. Почему?

— А то ты не знаешь, Фредерик! Поначалу, когда мы только поженились, ты столько не пил. Помнишь, как тогда все было?

— Мне пора, опаздываю на занятия, — произнес папа не очень внятно, видимо, откусывал ноготь.

— Придумал хотя бы что-нибудь новенькое. Как ты можешь так наплевательски ко всему относиться? Мне нужна твоя помощь! А ты живешь в каком-то вымышленном мире, точнее, в мире, которым правит Бутылочка бурбона. Ну, давай, процитируй мне что-нибудь из Шекспира. Чтобы вмиг стало ясно, что все у нас замечательно.

Когда папа стремительно вышел из столовой, я и не подумала прятаться. Я посмотрела на него, как на врага, со жгучей ненавистью. Но когда я увидела его опрокинутое лицо, мне стало стыдно. Невыносимо.

— Прости. Очень тебя прошу, — выдавил он и двинулся дальше, к парадной двери.

А Ребекка отправилась в комнату Энди и Бобби.

Подошел Мика, встал рядом.

— Салют, сестренка Вистренка. Что у нас тут опять?

— Не понимаю, почему взрослые все время ругаются? Почему они не могут жить спокойно? —

Я пнула плинтус мыском своего школьного, с кантиками, полуботинка.

— Да ну их. Не бери в голову. — Его тщательно причесанные волосы блестели, ранец был небрежно перекинут через плечо. До чего же он походил на папу! — Ты у нас кто? Ребенок. А детей закидоны взрослых напрягать не должны. Думаю, с тебя хватит и того, что уже было.

— А что уже было?

— Не помнишь, что ли? Бродила как тень. Лучше бы уж витала в своих облаках. А то ведь полный был отпад.

Я стала разглядывать черные полоски под ногтями, оставшиеся после очередной вылазки в сад.

— А тебя их закидоны никогда не напрягают?

— He-а. Я знаю, что нужно мне. Хочу стать знаменитым. А когда стану, начну делать что хочу и когда захочу.

— Ты уже почти все время делаешь что хочешь, — усмехнулась я.

— Ха! То ли еще будет, я уже все продумал.

— Что все?

— Поеду в Нью-Йорк, поселюсь в самом центре. Там кругом огни, куда ни глянь, и вот стою я у огромного окна и рисую все, что вижу. А можно луну и звезды, это по настроению.

В глазах Мики засияли все его воображаемые огни, луна и звезды. Он широко улыбнулся.

— Понимаешь, Ви, мне пора делать ноги. — И мой бродяга брат умчался прочь.

Я пошла в кухню за чемоданчиком с ланчем. Ребекка была заботливой. Всегда клала туда термос, в холод с супом, в жару с охлажденным чаем, обязательно сэндвич и какие-нибудь фрукты. И записочки: «Хорошего дня» или «Будь умницей».

Я залезла в шкафчики. Бутылок не было. Папа куда-то их припрятал. Ничего не оставалось, как забрать чемоданчик и бежать к автобусу, дверь которого тут же захлопнулась за моей спиной, как уже многие другие двери в моей жизни.