Над горой играет свет

ГЛАВА 27. И тут затрезвонил телефон 1971–1972

В ту среду уже с утра была немыслимая жара. Я валялась в кровати, болтая ногами и хихикая над похищенным у Мики журналом «Мэд мэгэзин», а именно над комиксами про шпионов и над пародиями на фильмы. Отложив журнал в сторону, я подумала, что скоро заканчиваю девятый класс — и до сих пор ни с кем не целовалась. Вспомнила, что Вэйн отводит глаза, когда натыкается на меня в школьном коридоре. И вообще, школа — это отстой.

Я выделялась в школьной толпе, примерно так выглядит прожаренный тост рядом с горой ломтиков белого хлеба. Девчонки были по большей части светленькими, а кто не совсем, мазали волосы ватными шариками с перекисью. Некоторые подхватывали волосы на лбу кожаным шнурком, воображали себя индианками или просто ради экзотики. Чтобы посмуглеть, они жарились под луизианским солнцем, предварительно намазавшись детским лосьоном. Или терли кожу разведенным йодом. Были у нас и брюнетки, каджунки и темнокожие, но они держались отдельными стайками. А кто я, сие было неизвестно, мне ведь так и не рассказали, кто мои предки, и я не знала, к какой мне нужно прибиться стае.

Я услышала звон упавшего на пол стакана и возглас Ребекки:

— Черт!

Ну что же, побежала на кухню подметать осколки. Ребекка улыбнулась, в благодарность за помощь, а может, за моральную поддержку. Выкинув осколки в корзину, я начала мыть холодильник. С этим можно было еще подождать, но раз пришла, хотелось сделать что-то полезное.

— Что собираешься делать летом? — спросила Ребекка.

— Читать, фотографировать, в основном это.

— Звучит заманчиво. — Она вытащила из шкафа кастрюли и сковородки, проверила, не надо ли их чистить. — А я с осени буду больше работать. Ведь Бобби пойдет в первый класс. — Она посмотрелась в начищенный бок кастрюли, как в зеркало.

Интересно, что она там увидела? Лично я видела ту, кого все чаще воспринимала как мать, а не как чужую женщину, вынужденную с нами возиться.

После того как мама устроила этот фарс с усыновлением, жизнь снова пошла своим чередом. Мика теперь занимался живописью, хотя, на мой взгляд, он рисовал лучше своего преподавателя. Энди гонял с друзьями в футбол, их набралась целая команда. Бобби играл в детский бейсбол. Папа все рвался на какие-то деловые встречи, но в конце концов оставался дома.

— Ты научишь меня хорошо готовить? — спросила я Ребекку.

— С удовольствием! У меня столько классных рецептов, вполне доступных!

— А покажешь мне, как правильно замешивать кукурузный хлеб, ладно? У меня он получается каким-то не таким.

— Договорились, испечем сегодня же вечером. И сделаем овощное рагу, из стручков бамии и помидорчиков. — Мурлыча что-то себе под нос, она поставила на место кастрюльки и сковородки и вытащила поваренную книгу с луизианской кухней. — Надо еще что-то сладкое. Тут полно чудных десертов. — Она улыбнулась. — Встречаемся здесь же в четыре, и начнем творить. — У нее было отличное настроение, и у меня тоже.

Налив себе сладкого чаю, я уселась на крыльце и стала смотреть, как мисс Эми и Глава Семьи прихорашивают свой дворик. Смотрела на них и радовалась, что они все такие же, не меняются. С трудом отдышавшись, мисс Эми принесла мне старое фото: они с мужем в Алабаме, на берегу залива Галф-Шорз:

— Полюбуйся, это мы на пляже! Хороши, и он, и я!

— Отличная фотография. — Я была молодец, даже не улыбнулась, хотя старомодные купальные костюмы такая умора.

— Миссис Портье… тьфу ты… Я хотела сказать, миссис Энглсон. В общем, она передает тебе привет. Я рада за свою подругу, уж как рада. — Щеки мисс Эми густо порозовели. — Рэйчел и Робин до того пригожи, будто нарядные жучки на цветке. Все в родителей. Потом подарю тебе фото. Ты ведь любишь снимки, это память.

— Спасибо, — сказала я.

В тот день памятных моментов было много, приятных, как чай, который я только что пила.

— А где твоя белокурая подружка? Я бы ее покормила, такая худышка.

— Уехала с родителями отдыхать.

— А ты что же с ними не поехала?

— Я ее маме и папе как-то не очень.

— Значит, они глупые люди, — она вытерла пот со лба, — тьфу на них. Ладно, у меня там крабы уже сварились. Хочешь попробовать?

— Нет, спасибо.

Она вразвалочку отправилась домой. И я тоже, пожевать какой-нибудь фрукт, вместо конфеты. Я все пыталась сбросить пять фунтов. Только от них отделаюсь, а они снова при мне.

На кухне сидел Бобби, разумеется, с битой и перчаткой, с которыми теперь не расставался. Вид у него был шкодливый, как у мальчишек из сериала «Маленькие негодяи». Слипшиеся от пота темно-рыжие волосы задиристо торчали вверх, лицо в грязи, на шее тоже разводы.

— А что ты сейчас делаешь, сестренище?

— Не твое дело. — Я взяла из фруктовой вазы апельсин.

Бобби гордо выпятил грудь, сквозь футболку проступили ребра. Худющий, как Мика и Энди когда-то.

— Мы с Беспалым идем играть в бейсбол, хочешь с нами?

Я бросила в него апельсинную шкурку.

— С какой стати?

— Там будет его старший брат. Вэйн.

— А мне-то что?

— Ну, не знаю. — А у самого рот до ушей, все он знал. Очистив банан, откусил половину и с набитым ртом сообщил: — Мы встречаемся на озере. — Он распахнул рот, подразнить меня, и хитренько рассмеялся, когда я изобразила полное равнодушие.

— Ладно, все равно делать нечего. Только не приставай, я приду позже.

Я пошла собираться. Стала делать хвост, потом передумала, распустила волосы по плечам. В дверь юркнул Бобби, начал изображать кокетливую модель на подиуме, я кинула в этого шутника щетку. Бобби со смехом убежал. Я придирчиво осмотрела шорты и футболку, нет ли пятен, не порваны ли.

Почистив зубы, я попудрилась, хотя пудры почти не осталось. При этом твердила себе, что проделываю все это просто так. В общем, отправилась я на озеро, крикнув Ребекке, что к четырем вернусь.

На самом деле наше озеро не настоящее, это большой искусственный пруд. Они там уже играли. Втроем. Мне стало как-то неловко, все-таки это не девчоночья игра. У меня возникло странное желание что-то им, мальчишкам, доказать.

Бобби кидал мяч Беспалому, а Беспалый Вэйну. Беспалым дружка Бобби стали называть после несчастного случая. Бобби рассказал, что Беспалый однажды вовремя не выпустил зажженную петарду, и ему оторвало полмизинца. Он был красавчиком, так и хотелось потрепать его по голове.

Бобби швырнул мне перчатку, будто я тоже была парнем, и ощущение неловкости тут же прошло.

Я искоса глянула на Вэйна. Вмиг заметила, что плечи у него стали еще шире, что синие джинсы плотно облегают мускулистые ноги. И еще он был сегодня без очков, и походка у него была лениво-небрежная, как у петуха, разгуливающего среди кур. Но, разумеется, я сделала вид, что ничего такого не заметила. Он, прищурившись, хищно на меня посмотрел.

— Салют, Вирджиния Кейт. Эти шортики тебе очень к лицу.

Бобби и его дружок так и покатились, ну просто ошалевшие гиены.

Я ударила кулаком по перчатке, которую успела нацепить.

Бобби кинул мяч мне, я — Беспалому, хотя на самом деле хотела кинуть Вэйну, но зачем себя выдавать? Младшие наши увлеченно обсуждали бейсболистов.

— Хорош трепаться, вы, безмозглые павианы, пасуйте мне! — крикнул Вэйн и посмотрел на меня, проверял, как мне его мужская бравада.

В свой черед я швырнула со всей силы, надеясь, что он скорчится от боли, когда примет мой пас.

— Ух ты, здоровский бросок. Он еле удержал мяч, — обрадовался Бобби.

— Ха-ха, Вэйн, скушал? — добавил Беспалый. Вэйн вскинул вверх средний палец и потряс им перед братом.

— Заткнись ты наконец. — Вэйн откинул назад отросшие волосы, совсем как девчонка.

— У моего брата воняет изо рта, и еще у него сыпь на пипиське! — крикнул Беспалый, так громко, что гулявшая неподалеку с детьми мама обернулась.

— Ах ты, сопляк недоделанный. — Он кинулся к брату, но тот шустро юркнул за мою спину. — Еще и за девчонкой спрятался, долбанутый урод. Вот оторву тебе остальные пальцы, дождешься у меня.

— Вэйн, отстань от бедного ребенка. — Я погладила маленького забияку по волосам, и он изобразил невинную улыбочку. — Это же твой младший брат.

Вэйн покорно отступил назад и с заговорщицкой ухмылкой подмигнул мне.

Очень мне это не понравилось. Подмигивают так всякие дураки, которые считают себя неотразимыми умниками, а сами готовы драться с малышней. Я решила, что с меня хватит, сколько можно играть в мячик, перекидываться с этим недоумком.

— Посмотрим, как тебе этот пас, Вэйни-Пух.

Я с силой швырнула мяч, очень высоко и чуть вбок, Вэйн едва не растянулся, пытаясь его поймать, я про себя захихикала. Потом, упершись руками в бока, глянул на меня как на полную идиотку. Мяч шлепнулся в воду.

— Я отдохну в тенечке, ладно? Пока ты будешь доставать мяч.

Плюхнувшись под кипарис, я стала сосредоточенно изучать свои ступни, пытаясь представить, как они будут смотреться с накрашенными ногтями.

Злобно пыхтя, Вэйн стал стягивать тесные джины и разуваться. И пусть, нечего в такую жару разгуливать в длинных джинсах и ботинках.

Я услышала, как Беспалый спросил:

— Ты вроде говорил, что твоей сестре нравится мой брат.

— Тупой ты, что ли? Она же девчонка.

Беспалый кивнул, будто что-то такое понял.

— Кто тупой, так это мой брат. Все время орет на маму и на меня.

— Орет на маму? — удивился Бобби. — Чего это он? Она у вас такая хорошая.

— Думает, что он самый умный, потому что собирался играть в футбол и учиться на журналиста.

Они подбежали ко мне и уселись рядышком. Мы стали смотреть на ту маму с детьми, как они бросают хлеб уткам и гусям. Потом мальчишки начали обсуждать козявки, почему они зеленые, и я подумала, что лучше уйти. Но тут прикатил на велосипеде Энди, держа в руке какой-то длинный пестрый хвост.

— Эй, вы! Посмотрите, что я сделал! — Он спрыгнул с велосипеда. — Все сюда.

Это был змей, склеенный из журнальных комиксов и нескольких прутиков, а хвост он сделал из длинных лоскутков. Мальчишки восторженно заухали.

— Правда очень красивый, — сказала я.

— Хорошо бы еще и летал, посмотрим. — Он побежал, на траве осталась дорожка от рыжевато-коричневых ботинок. Бобби и Беспалый хохоча бежали рядом, задрав вверх свои глупые головы. Когда они все вернулись назад, Энди предложил:

— Давай ты, сестренка.

— Давай, сестре-е-е-енка. — Бобби снова рассмеялся. — Нет, не сестренка, она сестренище.

Беспалый тоже рассмеялся, и я заметила у него под глазом припухлость с намеком на синяк.

Теперь мы всем скопом носились за змеем. Жаль, что не было Мики. Он бы оценил парящего в небе змея, такого всего цветного. Мы разулись и носились наперегонки, ступни и коленки стали зелеными, и шорты на задницах, траву как раз сегодня постригли.

Набегавшись, я без сил рухнула навзничь под кипарис и уставилась в облака. Бобби и Беспалый тоже присмирели и начали выискивать в клеверных зарослях четырехлистники. Энди дважды лихо перекувырнулся, захотел покрасоваться, сел рядом, мы, как в детстве, стали бороться на больших пальцах, кто чей прижмет к земле.

От озера тянуло рыбой. Гуси и утки ворчливо требовали еще хлеба, дети счастливо взвизгивали в ответ.

На ветку кипариса вспорхнул краснокрылый черный дрозд, совсем близко от нас. Насквозь вспотевшие, мы разомлели, дыша сладким травяным ароматом. Ветер колыхнул ветвями кипарисов, они блаженно вздохнули. Все было просто замечательно. Физиономия Энди тоже была абсолютно умиротворенной. Темное и печальное былое развеялось, мы радовались ясной счастливой новизне.

— Сестренка, у тебя в волосах трава и еще какой-то сор, — доложил Энди.

А Бобби, гордый за меня, добавил:

— И лицо у тебя все грязное. На девчонку ваще не похожа.

— Жалко, у меня нет сестренки, — сказал Беспалый.

Потом мы стали прогуливаться, распевая песню Дона Маклина про пристань у пересохшего озера.

В тысячный уже раз Энди рассказывал, как Ребекка убила щитомордника и обозвала всех змей сраными выродками. У меня было такое чувство, что весь мир постепенно распускается, словно подсолнух под лучами. Мальчишки убежали на канал, хотя им этого не разрешалось, а я побрела домой. Проверила, нет ли письма от Джейд. Не было. Подошла к холодильнику взять коку. Ребекка уже выложила на стол исходные продукты, я невольно улыбнулась. Нормальный летний денек, блаженная лень.

И тут затрезвонил телефон.

Ребекка сняла трубку, выслушав, повесила и подошла ко мне, окинула взглядом, полным ужаса.

— Твоя мама.

— Чего ей надо? Думает, я растаю? — Было страшно, что как только она начнет рыдать и уговаривать, я действительно растаю. — Без соплей, чувиха. Пока. — Мне пригрезилось, как тени от гор накрывают наш домик и маму. Ее почти не видно в этой плотной тени. Я зажмурилась, отгоняя наваждение. — Столько времени не звонила, и вдруг — нате вам, прочухалась. — Я фыркнула, выпятив губу, означив этим, что пути в Западную Вирджинию нет и не может быть.

Ребекка, стоя у раковины, налила два стакана воды. Усевшись, выпила полстакана, помешкав, сказала:

— Твоя мама попала в аварию.

Ребекка глотнула еще. Вся моя жгучая обида на маму испарилась. А Ребекка не отрывала взгляд от стакана.

— Тетя Руби не справилась с управлением. — Она сжала мою руку. — Руби умерла и…

— А мама? — выдохнула я, не сводя с Ребекки глаз. В комнате повисла тишина, все вокруг вместе со мной ждало ее ответа.

— Она жива, но серьезно пострадала.

— Очень серьезно?

Ребекка снова отпила воды. Руки у нее дрожали.

— Она зовет тебя. Хочет, чтобы ты приехала.

Я глянула на свои руки. Они не дрожали, но внутри все клокотало, будто там кипел огромный котел со стручками бамии. Маме плохо, и она просила позвать меня. Она подумала обо мне. Я и сама не ожидала, что она с такой легкостью меня переманит. Секунда — и мне снова захотелось, чтобы маме захотелось забрать меня назад.

— Это звонил дядя Иона. Он хочет, чтобы ты прилетала в Западную Вирджинию.

Я не решалась посмотреть на Ребекку. Боялась, что она сразу все поймет. Поймет, что я глупая девчонка, которая все еще остается маминой дочкой.

— Он хочет, чтобы ты навестила свою мать. — Она допила воду в несколько трудных глотков. — И помянула Руби.

— Навестила маму, — пробормотала я машинально.

— Хочешь поехать? Если нет, прямо мне скажи. — Она глубоко вздохнула. — Но, по-моему, ты должна к ней поехать.

Вдруг прицепилась дурацкая мысль: Ребекка любит меня как родную дочь или нет? Внутренний голос подкидывал мысли, метавшиеся, будто стая встревоженных рыбок. Но что такое материнская любовь? Как на самом деле мама любила нас, братьев и меня? Голова раскалывалась от боли, от всех этих непостижимых загадок. Я стояла и глазела в кухонное окно. Мисс Дарла была на заднем дворике, поливала цветы.

— А Мика и Энди?

— Разумеется, они поедут.

— Она их просила или только меня?

— Всех вас.

Я сурово стиснула губы.

— Хочет, чтобы все к ней вернулись.

— Сама скажешь братьям или хочешь, чтобы я сказала?

— Я сама. Но Мика не поедет.

— Уверена, что поедет.

— Ни за что. Только если захочет посмотреть на дохлую тетю Руби.

— Вирджиния Кейт!

— Она получила по заслугам!

— Такого никто не заслуживает. — Ребекка потерла лоб. — Дядя Иона встретит вас в аэропорту. Остановитесь у него и тети Билли. — Она взъерошила мне волосы. — Он добрый. У него вам будет хорошо. — Она заглянула мне в глаза. — Так ты едешь?

Я кивнула.

— Наверное, надо взять с собой какие-то вещи. Помочь тебе собраться?

Я помотала головой. Придя к себе, выложила на кровать то, что может пригодиться. Юбка, платье, три рубашки, парочка маек, синие джинсы, хлопковые бриджи, туфли, шлепки, теннисные туфли, белье, носки, два лифчика.

Откапывая в комоде свой дневник, упрятанный под шмотками, наткнулась на странный комочек. Это был утягивающий пояс-грация. Я совсем про него забыла. Забыла, как тогда его притащила Ребекка и как мы потом болтали, сидя по-турецки, почти соприкасаясь коленями. Я долго смотрела на пояс, потом решила его примерить. Дверь на замок, шорты долой. Сунув ноги внутрь квадратика, легла на кровать и принялась его натягивать. Это было непросто, но я все-таки справилась. И сразу почувствовала, не могу, будто мне перекрыли всю кровь, я оказалась в тесном капкане. Вцепившись в край этой прорезиненной гадости, я попыталась ее стащить. Ничего не получалось, она накрепко прилипла к мигом вспотевшей коже.

Я пыталась снова и снова, пока не стало все саднить. Скатившись с кровати, я просеменила к двери и громко позвала Ребекку. Я заметила, как дрогнули ее губы и брови, но она мужественно сдержала приступ хохота.

— Ребекка, помоги мне стащить эту штуковину.

— Что ж, попробуем. — Кряхтя и рыча, как борец, она начала скатывать штуковину в рулон, от талии и дальше, но на середине бедер рулон застопорило.

— Как же ты ухитрилась это надеть, а, лапуля?

Зарычав в ответ, я пыталась сдвинуть завернутый край ниже.

Она осмотрелась.

— Может, с пудрой удастся?

Она сняла с пудреницы янтарную крышечку и, обмакнув пуховку, припудрила мне ноги и бедра, вся комната наполнилась терпким сладким ароматом.

— Так. Ложись на кровать, хорошенько выдохни и втяни живот.

Я так его втянула, что чуть не слиплись кишки. Зато Ребекке удалось избавить меня от этого кошмара. И тогда уже она разразилась смехом. Усевшись, я ошарашенно на нее посмотрела, но тоже начала хохотать, от смеха ведь тоже плачут.

Я надела шорты, Ребекка, успокоившись, снова захихикала.

— Муся-Буся. Помнишь, как она нас осчастливила своим визитом? И как она привела этого пахучего деда?

— Еще бы. Такое не забудешь.

— А этого ее песика?

— Импер, его собачье величество, царь собак. — Я тоже захихикала. Хихикать было приятно, раньше, глядя на постоянно хихикающих над чем-то девчонок, я недоумевала.

Ребекка умолкла, глядя на мои сложенные уже вещи.

— Я смотрю, у тебя целых два чемодана.

— Просто не знаю точно, что пригодится. Вот и набрала, на всякий случай. И ведь непонятно, сколько там пробудем. — Я не смела на нее взглянуть, тоже всю припорошенную пудрой. Уголки ее губ еще были приподняты в усмешке, но сейчас опустятся в горестной гримасе.

— Конечно, вещей нужно много. Может, останешься там на лето. — Она улыбнулась, слишком лучезарно. — Самолет завтра, рано утром. А сегодня мы можем вместе что-нибудь приготовить, если ты еще хочешь.

— Я хочу.

Ребекка ушла, а я села на кровать и уставилась на чемоданы. Один, в голубую и белую клетку, как плед, купила мне Ребекка. А страшненький желтый был тот самый, с которым я прибыла в Луизиану.

Энди и Бобби торчали у себя в комнате, играли в «Звездчатые уголки». Когда я сообщила Энди, что мы уезжаем, Бобби заявил:

— Я хочу с Энди.

— Нет, Бобби. Прости, но тебе нельзя, — сказала я.

— А почему? — Он надул губы.

— Наша мама тебе не мама, — объяснил Энди.

— Ну и что? Моя мама не ваша мама, но она вам мама. Почему ваша мама не может побыть моей? — Бобби воинственно сложил руки на груди. — Я хочу поехать с Энди.

Энди кинул в Бобби мраморный шарик:

— Эй, брательник, послушай, что я тебе скажу.

Бобби стоял неподвижно, но все-таки скосил глаза в сторону Энди.

— Я хочу, чтобы и ты поехал, но никак нельзя, — продолжил Энди. — Это невозможно объяснить. Ты бы и сам не захотел остаться в этом ужасном месте. Точно не захотел бы.

Бобби убежал весь в расстроенных чувствах.

— Пусть. Все равно я не поеду, — сказал Энди.

— Не могу же я совсем одна.

— Почему бы нет? И с какой стати я должен ехать? И скажи мне прямо, ты-то зачем едешь?

Я не знала, что на это ответить, только просила:

— Мика точно не поедет, придется мне одной. Пожалуйста, Энди.

Энди сгорбил плечи.

— Ради тебя, но не ради нее.

Он вскочил и вприпрыжку убежал из комнаты.

Когда Мика вернулся домой, я качалась в кресле на крылечке, поджидая его.

— Салют. — Он уселся во второе кресло, вытянув перед собой длинные ноги. — Прекрати так походить на маму, ты меня бесишь.

— А ты прекрати так походить на папу.

Он вскочил и начал, спотыкаясь, мотаться по крыльцу.

— Как тебе, похоже на папу?

— Да ладно тебе. Он теперь почти не пьет.

Мика захохотал и плюхнулся обратно.

— Ми-и-ик?

— Да? — Он небрежно откинул со лба волосы и стал раскачиваться, будто ему совершенно все равно, что я сейчас скажу. Но я видела, как он весь напрягся, что ему совсем даже не все равно.

— Мама попала в аварию. Она в больнице, а тетя Руби умерла.

Мика перестал раскачиваться, но ничего не сказал.

— Я еду туда, Энди тоже.

Лицо его стало белым, как неисписанные еще листки в моем дневнике.

— Ты ведь не рассчитываешь на то, что я тоже поеду. Ведь нет, Вистренка?

— Но почему? — Я раскачалась сильно-сильно, чтобы он понял, что мне сейчас нет дела до его дурацких попреков маме.

— Я сказал тебе однажды, что никогда больше туда не вернусь.

— Но тогда ты был совсем мальчишкой.

— Не в этом дело. — Он встал и подошел к краю крыльца. — Пойдем прошвырнемся.

— Прошвырнемся?

— Да, пройдемся немного.

И мы пошли, как тогда, в день моего приезда. Мика засунул руки глубоко в карманы, шагал широко, какой-то жираф. И прямо на ходу, без всякого предупреждения, выдал мне:

— Гадского дядю Арвилла я убил.

Я замерла как вкопанная посреди улицы. Я вытаращила глаза, будто увидела что-то невообразимое, например хрюшку за рулем. Мика схватил меня за руку и сдернул с места.

— Что-что? — спросила я.

Он молчал, потом тихо произнес:

— Мне постоянно снятся кошмары. Не могу я туда вернуться. — Он потер глаза кулаками, пытаясь отогнать то, что увидел. — Я его толкнул. Но я не хотел ничего такого. Клянусь.

Я вспомнила тот день, все звуки и все запахи.

— Он сам… — Мика сглотнул, кадык судорожно дернулся вверх. — Он пытался меня изуродовать.

— Это как?

— Да так, пакостные дела, понимаешь?

Я понимала, что пакостные, но что конкретно — не очень.

Он вдруг испытующе на меня посмотрел:

— А тебе он никаких гадостей не делал?

— Нет.

Мика стиснул мое плечо:

— Честно?

— Честно. Он меня вообще не замечал.

Он снова заглянул мне в глаза и, молча кивнув, вытер лицо полой рубашки.

— Мика, что тогда произошло?

— Я забежал по лестнице на второй этаж, чтобы смыться от дяди. Хотел выпрыгнуть из окна, а он уже сзади. Дышит перегаром мне в шею, лезет. — Мика сжал кулаки. — Я обернулся, оттолкнул его, он свалился, и прямо на эту ржавую железяку, она его пропорола. Я слышал, как у него внутри что-то зачмокало, потом из него хлынуло, ну и все остальное. Я не знал, что же мне теперь делать. Сиганул из окна и побежал в лес, прятаться. Там ты меня и нашла. А что было дальше, ты знаешь.

К концу его рассказа мы успели вернуться к дому. Уселись во дворе на травку.

Я стала рвать травинки и складывать их в кучу.

— Я не знала.

— Черт, а откуда тебе было знать? Я никому об этом не рассказывал. По-твоему, такое можно кому-то рассказать? — Он прошил меня взглядом. — И ты чтобы никому. — Губы его задрожали. — Обещай мне. — Он крепко схватил меня за плечи.

— Я никому не скажу. Обещаю. — Сердце мое выскочило из груди и устремилось навстречу моему взрослому брату. — Ты не виноват, Мика. Не виноват.

— Я был совсем пацаном. — Он спрятал лицо в ладонях. — Иногда я как наяву вижу, как булькает кровь, как она хлещет. До сих пор меня преследует эта картина.

Я прикоснулась к его плечу:

— Ему досталось по заслугам. Ребекка говорит, что такого никто не заслужил, что бы человек ни делал. Она не права. Он заслужил. А ты нисколечко не хотел, чтобы так вышло. Ты сам сказал, что был совсем пацаном.

— Я убил человека. Какая разница, случайно или нет. Заслужил, не заслужил… Главное, что мне теперь с этим жить. Всегда.

Я вспомнила тот его припрятанный рисунок с израненным человеком.

— А ты рисуй, когда что-то здорово достанет, это успокаивает.

Он озадаченно на меня посмотрел.

— Знаешь, когда я что-то фотографирую, мне кажется, что я сама могу управлять своими чувствами. — Я пожала плечами, потому что звучало это как-то странно.

— В этом что-то есть, Ви. — Он глянул на дуб, по стволу кругами носилась белка, вдогонку за другой белкой. Веселые и беспечные, совсем как я сегодня у озера, всего несколько часов назад. Мика продолжил: — Скорее бы пролетел этот год, тогда я смогу свалить в Нью-Йорк. И больше никогда сюда не приеду, и в наши края тоже не вернусь.

— А сюда почему нет?

— Сам не знаю, Ви. Наверное, из-за папы. Боюсь, что в конце концов стану таким же, как он.

— Ты, это ты, Мика. Как можно стать кем-то еще, раз ты такой, какой есть?

— А тебе никогда не страшно, что ты станешь такой, как мама?

Я не знала, что ему ответить.

— В Луизиану, может, и наведаюсь. Но в Западную Вирджинию — черта с два, это точно исключено.

Мы стали смотреть на дом. В окнах уже горел свет, и дом был таким уютным, таким настоящим, таким нормальным, как на журнальных фотографиях. Белки были уже на макушке, мы слушали, как они шуршат по ветвям. Быстро темнело, и застрекотали цикады.

Ребекка, приоткрыв дверь, позвала нас ужинать. Мне стало стыдно, я даже ей не помогла.

— Еще минутку, Ребекка, — отозвалась я.

— Ладно уж, не спешите. — Она зашла внутрь.

Обернувшись, я увидела мисс Дарлу с Софи Лорен. Мисс улыбалась, но улыбка была печальной. Я мысленно произнесла: «Мисс Дарла, мне страшно. Помогите. Я не знаю, как быть. Запуталась».

И получила мысленный ее ответ: «Все будет так, как предначертано. Ты справишься, ты сильная».

— Салют, мисс Дарла, — поздоровался с ней Мика. — Как дела?

— Салют, Мика. Ты невозможный красавец, вот такие у нас дела.

Они друг другу улыбнулись. Взяв Софию на руки, мисс Дарла ушла к себе.

— Эта мисс Дарла таинственная личность. Чем-то напоминает бабушку Фейт, но чем именно — не пойму. Собираюсь написать ее, пока я тут. Может, обнаженной.

Я скорчила брезгливую гримасу, потом спросила:

— Мисс Дарла — таинственная личность?

— Да, крайне загадочная. Из тех, кто ведет себя не так, как принято. Из тех, кто все делает по-своему.

— В общем, как наша мама.

Он строго на меня посмотрел:

— Поезжай, Вистренка. Но как только удостоверишься, что с ней все нормально, сразу возвращайся. Не поддавайся никаким завиральным идеям, поняла?

Я пожала плечами.

— Но ты не станешь меня слушать. Мама крепко тебя держит.

— Глупости говоришь.

Он встал и подал мне руку. Я отметила, какая большая и сильная у него ладонь, какой он стал высокий и широкоплечий. Мой брат, и при этом какой-то незнакомец. Стряхнув с себя прилипшие травинки, мы направились к дому. За столом Мика перекидывался с Ребеккой шуточками, даже не верилось, что он только что рассказывал мне про всякие ужасы. Я не могла понять: то ли ему стало легче, оттого что он хоть с кем-то поделился своей тайной, или он притворяется, что ему хорошо и легко. А что еще ему остается делать? Темнота трепетала во мне своими крыльями.