Не вышел из боя

ГОРИЗОНТ

Чтоб не было следов — повсюду подмели…

Ругайте же меня, позорьте и трезвоньте!

Мой финиш — горизонт, а лента — край земли, —

Я должен первым быть на горизонте!

Условия пари одобрили не все,

И руки разбивали неохотно.

Условье таково, чтоб ехать — по шоссе,

И только по шоссе — бесповоротно.

Наматываю мили на кардан

И еду параллельно проводам.

Но то и дело тень перед мотором —

То чёрный кот, то кто-то в чём-то чёрном.

Я знаю — мне не раз в колёса палки ткнут.

Догадываюсь, в чём и как меня обманут.

Я знаю, где мой бег с ухмылкой пресекут

И где через дорогу трос натянут.

Но стрелки я топлю — на этих скоростях

Песчинка обретает силу пули, —

И я сжимаю руль до судорог в кистях —

Успеть, пока болты не затянули!

Наматываю мили на кардан

И еду вертикально к проводам.

Завинчивают гайки… Побыстрее! —

Не то поднимут трос, как раз где шея.

И плавится асфальт, протекторы кипят,

Под ложечкой сосёт от близости развязки.

Я голой грудью рву натянутый канат, —

Я жив! Снимите чёрные повязки!

Кто вынудил меня на жёсткое пари —

Нечистоплотны в споре и расчётах.

Азарт меня пьянит, но, как ни говори,

Я торможу на скользких поворотах.

Наматываю мили на кардан

Назло канатам, тросам, проводам.

Вы только проигравших урезоньте,

Когда я появлюсь на горизонте!

Мой финиш — горизонт — по-прежнему далёк,

Я ленту не порвал, но я покончил с тросом, —

Канат не пересёк мой шейный позвонок,

Но из кустов стреляют по колёсам.

Меня ведь не рубли на гонку завели,

Меня просили: «Миг не проворонь ты —

Узнай, а есть предел там, на краю земли, —

И можно ли раздвинуть горизонты?»

Наматываю мили на кардан

И пулю в скат влепить себе не дам.

Но тормоза отказывают, — кода! —

Я горизонт промахиваю с хода!

[1971]

ПЕСНЯ МИКРОФОНА

Я оглох от ударов ладоней,

Я ослеп от улыбок певиц —

Сколько лет я страдал от симфоний,

Потакал подражателям птиц!

Сквозь меня многократно просеясь,

Чистый звук в ваши души летел.

Стоп! Вот — тот, на кого я надеюсь,

Для кого я все муки стерпел.

Сколько раз в меня шептали про луну,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл — шею спиливал, —

А я усиливал, усиливал, усиливал…

На низах его голос утробен,

На верхах он подобен ножу, —

Он покажет, на что он способен,

Но и я кое-что покажу!

Он поёт задыхаясь, с натугой —

Он устал, как солдат на плацу, —

Я тянусь своей шеей упругой

К золотому от пота лицу.

Только вдруг… Человече, опомнись!

Что поёшь?! Отдохни — ты устал.

Это — патока, сладкая помесь!

Зал, скажи, чтобы он перестал!

Всё напрасно — чудес не бывает.

Я качаюсь, я еле стою.

Он бальзамом мне горечь вливает

В микрофонную глотку мою.

Сколько лет в меня шептали про лупу,

Кто-то весело орал про тишину,

На пиле один играл — шею спиливал, —

А я усиливал, усиливал, усиливал…

В чём угодно меня обвините,

Только против себя не пойдёшь!

По профессии я — усилитель,

Я страдал — но усиливал ложь,

Застонал я — динамики взвыли, —

Он сдавил моё горло рукой…

Отвернули меня, умертвили —

Заменили меня на другой.

Тот, другой, — он всё стерпит и примет, —

Он навинчен на шею мою.

Часто нас заменяют другими,

Чтобы мы не мешали вранью,

…Мы в чехле очень тесно лежали:

Я, штатив и другой микрофон, —

И они мне, смеясь, рассказали,

Как он рад был, что я заменён.

СЛУЧАЙ

Мне в ресторане вечером вчера

Сказали с юморком и с этикетом,

Что киснет водка, выдохлась икра —

И что у них учёный по ракетам.

И многих помня с водкой пополам,

Не разобрав, что плещется в бокале,

Я, улыбаясь, подходил к столам

И отзывался, если окликали.

Вот он — надменный, словно Ришелье,

Как благородный папа в старом скетче…

Но это был — директор ателье

И не был засекреченный ракетчик.

Со мной гитара, струны к ней в запас,

И я гордился тем, что тоже в моде.

К науке тяга сильная сейчас,

Но и к гитаре тяга есть в народе.

Я выпил залпом и разбил бокал —

Мгновенно мне гитару дали в руки.

Я три своих аккорда перебрал,

Запел — и запил — от любви к науке.

Я пел и думал: вот икра стоит, —

А говорят, кеты не стало в реках:

А мой учёный где-нибудь сидит

И мыслит в миллионах и в парсеках…

И, обнимая женщину в колье

И сделав вид, что хочет в песни вжиться,

Задумался директор ателье —

О том, что завтра скажет сослуживцам.

Он предложил мне позже на дому,

Успев включить магнитофон в портфеле:

«Давай дружить домами!» — я ему

Сказал: «Давай, мой дом — твой Дом моделей»,

И я нарочно разорвал струну

И, утаив, что есть запас в кармане,

Сказал: «Привет! Зайти не премину

В другой раз, — если будет марсианин».

Я шёл домой — под утро, как старик, —

Мне под ноги катились дети с горки,

И аккуратный первый ученик

Шёл в школу получать свои пятёрки.

Ну что ж, мне поделом и по делам —

Лишь первые пятёрки получают…

Не надо подходить к чужим столам

И отзываться, если окликают.

О ФАТАЛЬНЫХ ДАТАХ И ЦИФРАХ

Кто кончил жизнь трагически, тот — истинный поэт,

А если в точный срок — так в полной мере:

На цифре 26 один шагнул под пистолет,

Другой же — в петлю слазил в «Англетере».

А в тридцать три Христу… (Он был поэт, он говорил:

«Да не убий!» Убьёшь — везде найду, мол.)

Но — гвозди ему в руки, чтоб чего не сотворил,

Чтоб не писал и чтобы меньше думал.

С меня при цифре 37 в момент слетает хмель.

Вот и сейчас — как холодом подуло:

Под эту цифру Пушкин подгадал себе дуэль

И Маяковский лёг виском на дуло.

Задержимся на цифре 37! Коварен Бог —

Ребром вопрос поставил: или — или!

На этом рубеже легли и Байрон, и Рембо,

А нынешние — как-то проскочили.

Дуэль не состоялась или — перенесена,

А в 33 распяли, но — не сильно,

А в 37 не кровь, — да что там кровь! — и седина

Испачкала виски не так обильно.

«Слабо стреляться?!» В пятки, мол, давно ушла душа!

Терпенье, психопаты и кликуши!

Поэты ходят пятками по лезвию ножа —

И режут в кровь свои босые души!

На слово «длишюшеее» в конце пришлось три «е», —

Укоротить поэта! — вывод ясен,

И нож в пего — но счастлив он висеть на острие,

Зарезанный за то, что был опасен!

Шалею вас, приверженцы фатальных дат и цифр, —

Томитесь, как наложницы в гареме!

Срок жизни увеличился — и, может быть, концы

Поэтов отодвинулись на время!

Да, правда, шея длинная — приманка для петли,

А грудь — мишень для стрел, но не спешите:

Ушедшие не датами бессмертье обрели —

Так что живых не очень торопите!

[1968–1971]

Я из дела ушёл, из такого хорошего дела…

Я из дела ушёл, из такого хорошего дела.

Ничего не унёс, отвалился в чём мать родила.

Не затем, что приспичило мне, просто время приспело,

Из-за синей горы понагнало другие дела.

Мы многое из книжек узнаём,

А истины передают изустно:

— Пророков нет в отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо…

Я не продал друзей, без меня даже выиграл кто-то,

Лишь подвёл одного, ненадолго, сочтёмся потом.

Я из дела исчез, не оставил ни крови, ни пота,

И оно без меня покатилось своим чередом.

Незаменимых пет, и пропоём

Заупокой ушедшим — будь им пусто.

Пророков нет в отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо…

Растащили меня, но я счастлив, что львиную долю

Получили лишь те, кому я б её отдал и так.

Я по скользкому полу иду, каблуки канифолю,

Поднимаюсь по лестнице и прохожу на чердак.

Пророков нет — не сыщешь днём с огнём.

Ушли и Магомет, и Заратустра.

Пророков нет в отечестве своём,

Да и в других отечествах не густо…

А внизу говорят — от добра ли, от зла ли, — не знаю —

Хорошо, что ушёл, — без него стало дело верней.

Паутину в углу с образов я ногтями сдираю,

Тороплюсь, потому что за домом седлают коней.

Открылся лик — я стал к нему лицом,

И Он поведал мне светло и грустно:

— Пророков нет в отечестве своём,

Но и в других отечествах не густо…

Я влетаю в седло, я врастаю в коня — тело в тело,

Конь падёт подо мной, но и я закусил удила.

Я из дела ушёл, из такого хорошего дела!

Из-за синей горы понагнало другие дела.

Скачу, хрустят колосья под конём,

Но ясно различаю из-за хруста:

— Пророков нет в отечестве своём,

Но и в других отечествах не густо.

[1968–1971]

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты …

Лошадей двадцать тысяч в машины зажаты —

И хрипят табуны, стервенея внизу.

На глазах от натуги худеют канаты,

Из себя на причал выжимая слезу,

И команды короткие, злые

Быстрый ветер уносит во тьму:

«Кранцы за борт!», «Отдать носовые!»

И «Буксир, подработать корму!»

Капитан, чуть улыбаясь, —

Всё, мол, верно, молодцы, —

От Земли освобождаясь,

Приказал рубить концы.

Только снова назад обращаются взоры —

Цепко держит земля, всё и так, и не так…

Почему слишком долго не сходятся створы?

Почему слишком часто моргает маяк?!

Всё в порядке, конец всем вопросам.

Кроме вахтенных, все — отдыхать.

Но пустуют каюты — матросам

К той свободе ещё привыкать.

Капитан, чуть улыбаясь,

Бросил только: «Молодцы!»

От Земли освобождаясь,

Нелегко рубить концы.

Переход — двадцать дней, — рассыхаются шлюпки,

Ныне утром последний отстал альбатрос…

Хоть бы шторм! Или лучше, чтоб в радиорубке

Обалдевший радист принял чей-нибудь «SOS».

Так и есть: трое месяц в корыте —

Яхту вдребезги кит разобрал…

Да за что вы нас благодарите?

Вам спасибо за этот аврал!

Капитан, чуть улыбаясь,

Бросил только: «Молодцы!» —

Тем, кто, с жизнью расставаясь,

Не хотел рубить концы.

И опять будут Фиджи, и порт Кюрасао,

И ещё чёрта в ступе, и бог знает что,

И красивейший в мире фиорд Мильфорсаун —

Всё, куда я ногой не ступал — но зато

Пришвартуетесь вы на Таити

И прокрутите запись мою, —

Через самый большой усилитель

Я про вас на Таити спою.

Скажет мастер, улыбаясь

Мне и песне: «Молодцы!»

Так, на суше оставаясь,

Я везде креплю концы.

И опять продвигается, словно на ринге,

По воде осторожная тень корабля.

В напряженье матросы, ослаблены шпрннги

Руль полборта палево — и в прошлом земля

[1971]

Я все вопросы освещу сполна …

Я все вопросы освещу сполна —

Дам любопытству удовлетворенье!

Да, у меня француженка жена,

Но русского она происхожденья.

Нет, у меня сейчас любовниц нет.

А будут ли? Пока что не намерен.

Не пью примерно около двух лет.

Запью ли вновь? Не знаю, не уверен.

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник…

Да что вы всё вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Я все вопросы освещу сполна —

Как на духу попу в исповедальне!

В блокноты ваши капает слюна —

Вопросы будут, видимо, о спальне…

Да, так и есть! Вот густо покраснел

Интервьюер: «Вы изменяли жёнам?»

Как будто за портьеру подсмотрел

Иль под кровать залёг с магнитофоном.

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник…

Да что вы всё вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Теперь я к основному перейду —

Один, стоявший скромно в уголочке,

Спросил: «А что имели вы в виду

В такой-то песне и в такой-то строчке?»

Ответ: «Во мне Эзоп не воскресал,

В кармане фиги нет — не суетитесь, —

А что имел в виду — то написал, —

Вот — вывернул карманы — убедитесь!»

Да нет, живу не возле «Сокола»…

В Париж пока что не проник…

Да что вы всё вокруг да около —

Да спрашивайте напрямик!

Я всё чаще думаю о судьях…

Я всё чаще думаю о судьях.

Я такого не предполагал:

Если обниму её при людях —

Будет политический скандал.

Будет тон в печати комедийный, —

Я представлен буду чудаком:

Начал целоваться с беспартийной,

А теперь целуюсь с вожаком.

Трубачи, валяйте, дуйте в трубы!

Я ещё не сломлен и не сник.

Я в её лице целую в губы

Общество «Франс-Юньон Совьетик».

К 50-ЛЕТИЮ ТЕАТРА им. Е. ВАХТАНГОВА

Шагают актёры в ряд,

Дышат свободно:

Каждый второй — лауреат

Или народный.

Нас тоже манила слава —

Мы в школе учились тогда,

Но, как нам сказал Захава,

Лишь лучших берут сюда.

Для лучших — и мясо из супа,

Для лучших — ролей мешок,

Из лучших составлена труппа,

Значит — всё хорошо.

Попав в этот сладостный плен,

Бегут из него всё реже,

Уходят из этих стен —

Только в главрежи.

Но вот начальство на бланке

Печатью скрепило побег:

Отныне пусть на Таганке

Добрый живёт человек.

Мы кое-что взять успели

И кое-кого увели —

И вы — не осиротели,

А мы — так приобрели.

Шагают театры в ряд —

В ногу, хоть разных рангов, —

В этом во всём виноват

Только Вахтангов.

Мы сыты одним наследством,

Один выметаем хлам.

Транжирьте, живя не по средствам,

Идёт расточительность вам.

Другая у нас обитель,

Стезя, или там — стерня, —

Но спросят вас — говорите,

Как Ксидиас: «Он — из меня!»

С Таганки пришли на Арбат,

Дождь — не помеха.

Празднует старший брат

Ровно полвека.

ПЕСНЯ АВТОМОБИЛИСТА

Отбросив прочь свой деревянный посох,

Упав на снег и полежав ничком,

Я встал — и сел в «погибель на колёсах»,

Презрев передвижение пешком.

Я не предполагал играть с судьбою,

Не собирался спирт в огонь подлить,

Я просто этой быстрою ездою

Намеревался жизнь себе продлить.

Подошвами своих спортивных «чешек»

Топтал я прежде тропы и полы, —

И был неуязвим я для насмешек,

И был недосягаем для хулы.

Но я в другие перешёл разряды, —

Меня не примут в общую кадриль.

Я еду, я ловлю косые взгляды

И на меня, и на автомобиль.

Прервав общенье и рукопожатья,

Отворотилась прочь моя среда.

Но кончилось глухое неприятье —

И началась открытая вражда.

Я в мир вкатился, чуждый нам по духу,

Все правила движения поправ.

Орудовцы мне робко жали руку,

Вручая две квитанции на штраф.

Я во вражду включился постепенно,

Я утром зрел плоды ночных атак:

Морским узлом завязана антенна,

То был намёк: с тобою будет так!

Прокравшись огородами, полями,

Вонзали шило в шины, как кинжал.

Я ж отбивался целый день рублями,

И не сдавался, и в боях мужал.

Безлунными ночами я нередко

Противника в засаде поджидал,

Но у него поставлена разведка,

И он в засаду мне не попадал.

И вот — как «языка» — бесшумно сняли

Передний мост и унесли во тьму.

Передний мост!.. Казалось бы — детали,

Но без него и задний ни к чему,

Я доставал мосты, рули, колеса…

Не за глаза красивые — за мзду.

Но понял я: не одолеть колосса.

Назад, пока машина на ходу!

Назад, к моим нетленным пешеходам!

Пусти назад, о, отворись, сезам!

Назад, в метро — к подземным переходам!

Назад, руль влево и — по тормозам!

Восстану я из праха, вновь обыден,

И улыбнусь, выплёвывая пыль.

Теперь народом я не ненавидим

За то, что у меня автомобиль!

ПРО МАНГУСТОВ И ЗМЕЙ

— Змеи, Змеи кругом — будь им пусто! —

Человек в исступленье кричал —

И позвал на подмогу мангуста,

Чтобы, значит, мангуст выручал.

И мангусты взялись за работу,

Не щадя ни себя, ни родных, —

Выходили они на охоту

Без отгулов и без выходных,

И в пустынях, в степях и в пампасах

Дали люди наказ патрулям —

Игнорировать змей безопасных,

Но сводить ядовитых к нулям.

Приготовьтесь — сейчас будет грустно:

Человек появился тайком —

И поставил силки на мангуста,

Объявив его вредным зверьком.

Он наутро пришёл, с ним — собака,

И мангуста упрятал в мешок, —

А мангуст отбивался, и плакал,

И кричал: «Я полезный зверёк!»

Но зверьков в переломах и ранах

Всё швыряли в мешок, как грибы, —

Одуревших от боли в капканах,

Ну, и от поворота судьбы.

И гадали они: — В чём же дело,

Почему нас несут на убой?

И сказал им мангуст престарелый

С перебитой передней ногой:

— Козы в Бельгии съели капусту,

Воробьи — рис в Китае с полей,

А в Австралии злые мангусты

Истребили полезнейших змей.

Вот за это им вышла награда

От расчётливых этих людей, —

Видно, люди не могут без яда —

Ну, а значит, не могут без змей…

— Змеи, змеи кругом — будь им пусто! —

Человек в исступленье кричал —

И позвал на подмогу мангуста,

Чтобы, значит, мангуст выручал…

[1971]

МИЛИЦЕЙСКИЙ ПРОТОКОЛ

Считай по-нашему, мы выпили не много.

Не вру, ей-бога! Скажи, Серёга!

И если б водку гнать не из опилок,

То что б нам было с пяти бутылок!..

…Вторую пили близ прилавка, в закуточке, —

Но это были ещё цветочки!

Потом в скверу, где детские грибочки,

Потом… не помню, дошёл до точки.

Я пил из горлышка, с устатку и не евши,

Но как стекло был — остекленевший.

А уж когда коляска подкатила,

Тогда в нас было — семьсот на рыло!

Мы, правда, третьего насильно затащили,

Но тут промашка, переборщили.

А что очки товарищу разбили —

Так то портвейном усугубили.

Товарищ первый нам сказал, что, мол, уймитесь,

Что не буяньте, что разойдитесь.

На «разойтись» я сразу ж согласился.

И разошёлся, и расходился.

Но если я кого ругал — карайте строго!

Но это — вряд ли! Скажи, Серёга!

А что упал — так то от помутненья.

Орал не с горя — от отупенья.

…Теперь дозвольте пару слов без протокола.

Чему нас учат семья и школа?

Что жизнь сама таких накажет строго.

Тут мы согласны. Скажи, Серёга!

Вот он проснётся утром — он, конечно, скажет.

Пусть жизнь осудит, пусть жизнь накажет!

Так отпустите — вам же легче будет:

Чего возиться, коль жизнь осудит!

Вы не глядите, что Серёжа всё кивает, —

Он соображает, всё понимает!

А что молчит — так это от волненья,

От осознанья и просветленья.

Не запирайте, люди, плачут дома детки!

Ему же в Химки, а мне в Медведки!

Да, всё равно: автобусы не ходят,

Метро закрыто, в такси не содят.

Приятно всё-таки, что нас тут уважают.

Гляди, подвозят, гляди, сажают.

Разбудит утром не петух, прокукарекав,

Сержант поднимет — как человеков.

Нас чуть не с музыкой проводят, как проспимся.

Я рупь заначил — опохмелимся!

И всё же, брат, трудна у нас дорога!

Эх, бедолага! Ну, спи, Серёга…

[1971]

ЖЕРТВА ТЕЛЕВИДЕНИЯ

Есть телевизор — подайте трибуну!

Так проору — разнесётся на мили.

Он — не окно, я в окно и не плюну.

Мне будто дверь в целый мир прорубили.

Всё на дому — самый полный обзор:

Отдых в Крыму, ураган и Кобзон,

Вести с полей, или Южный Вьетнам,

Или еврей, вновь вернувшийся к нам.

Врубаю первую, а там — ныряют.

Ну, это — так себе, а с десяти —

«А ну-ка, девушки!» — что вытворяют!

И все в передничках. С ума сойти!

Я у экрана, мне дом — не квартира.

Я всею скорбью скорблю мировою,

Грудью дышу я всем воздухом мира,

Никсона вижу с его госпожою.

Вот тебе раз! Иностранный глава —

Прямо глаз в глаз, к голове — голова.

Чуть пододвинул ногой табурет —

И оказался с главой тет-а-тет.

Потом ударники в хлебопекарне

Дают про выпечку до двадцати.

И вот — любимая: «А ну-ка, парни!» —

Стреляют, прыгают. С ума сойти!

Если не смотришь, ну, пусть не болван ты,

Но уж, по крайности — богом убитый.

Ты же не знаешь, что ищут таланты!

Ты же не ведаешь, кто даровитый!

В восемь — футбол: СССР — ФРГ.

С Мюллером я на короткой ноге.

Судорога, шок, но… уже — интервью.

Ох, хорошо, что с Указу не пью.

Там кто-то выехал на конкурс в Варне,

А мне квартал всего туда идти.

А ну-ка девушки! А ну-ка, парни!..

Все лезут в первые — с ума сойти!

Как убедить мне упрямую Настю? —

Настя желает в кино, как суббота.

Настя твердит, что проникся я страстью

К глупому ящику для идиота.

Да, я проникся! В квартиру зайду,

Глядь — дома Никсон и Жорж Помпиду.

Вот хорошо — я бутылочку взял.

Жорж — посошок, Ричард, правда, не стал.

А дальше — весело, ещё кошмарней!

Врубил четвёртую — и на балкон!

А ну-ка, девушки а ну-ка, парням

Вручают премию в О-О-ООН.

Ну, а потом, на закрытой на даче,

Где, к сожаленью, навязчивый сервис,

Я и в бреду всё смотрел передачи,

Всё заступался за Анджелу Дэвис.

Слышу: — Не плачь, всё нормально в тайге,

Выигран матч СССР — ФРГ,

Сто негодяев захвачены в плен,

И Магомаев поёт в КВН.

У нас действительность — ещё шикарней:

Два телевизора — крути-верти.

А ну-ка, девушки! А ну-ка, парни!

За них не боязно с ума сойти,

ВРАТАРЬ

Да, сегодня я в ударе, не иначе —

Надрываются в восторге москвичи, —

Я спокойно прерываю передачи

И вытаскиваю «мёртвые» мячи.

Вот судья противнику пенальти назначает —

Репортёры тучею кишат у тех ворот.

Лишь один упрямо за моей спиной скучает —

Он сегодня славно отдохнёт!

Извиняюсь, вот мне бьют головой…

Я касаюсь — подают угловой.

Бьёт десятый — дело в том,

Что своим «сухим листом»

Размочить он может счёт нулевой.

Мяч в моих руках — с ума трибуны сходят, —

Хоть десятый его ловко завернул.

У меня давно такие не проходят!..

Только сзади кто-то тихо вдруг вздохнул.

Обернулся, — голос слышу из-за фотокамер:

— Извини, но ты мне, парень, снимок запорол.

Что тебе — ну, лишний раз потрогать мяч руками.

Ну а я бы снял красивый гол,

Я хотел его послать — не пришлось,

Еле-еле мяч достать удалось.

Но едва успел привстать,

Слышу снова: «Вот, опять!

Всё б ловить тебе, хватать, — не дал снять!»

— Я, товарищ дорогой, всё понимаю,

Но культурно вас прошу: подите прочь!

Да, вам лучше, если хуже я играю,

Но поверьте, я не в силах вам помочь.

Вот летит девятый номер с пушечным ударом —

Репортёр бормочет: «Слушай, дай ему забить!

Я бы всю семью твою всю жизнь снимал задаром…»

Чуть не плачет парень. Как мне быть?!

— Это всё-таки футбол, — говорю, —

Нож по сердцу — каждый гол вратарю!

— Да я ж тебе как вратарю —

Лучший снимок подарю.

Пропусти, а я отблагодарю!

Гнусь как ветка от напора репортёра,

Неуверенно иду на перехват…

Попрошу-ка потихонечку партнёров,

Чтоб они ему разбили аппарат.

Ну а он всё ноет: «Это, друг, бесчеловечно —

Ты, конечно, можешь взять, но только, — извини, —

Это лишь момент, а фотография — навечно.

А ну не шевелись, потяни!»

Пятый номер в двадцать два — знаменит.

Не бежит он, а едва семенит.

В правый угол мяч, звеня —

Значит, в левый от меня, —

Залетает и нахально лежит.

В этом тайме мы играли против ветра,

Так что я не мог поделать ничего…

Снимок дома у меня — два на три метра —

Как свидетельство позора моего.

Проклинаю миг, когда фотографу потрафил,

Ведь теперь я думаю, когда беру мячи,

Сколько ж мной испорчено прекрасных фотографий! —

Стыд меня терзает, хоть кричи.

Искуситель змей, палач! Как мне жить?

Так и тянет каждый мяч пропустить.

Я весь матч борюсь с собой —

Видно, жребий мой такой…

Так, спокойно, — подают угловой…

ВЕС ВЗЯТ

Пытаются противники

Рекорды повторить,

Но я такой спортивненький —

Что страшно говорить.

Как спорт — поднятье тяжестей не ново

В истории народов и держав.

Вы помните, как некий грек другого

Поднял и бросил, чуть попридержав.

Как шею жертвы, круглый гриф сжимаю —

Чего мне ждать: оваций или свист?

Я от земли Антея отрываю,

Как первый древнегреческий штангист.

Не отмечен грацией мустанга,

Скован я, в движениях не скор.

Штанга, перегруженная штанга —

Спутник мой, соперник и партнёр.

Такую неподъёмную громаду

Врагу не пожелаю своему.

Я подхожу к тяжёлому снаряду

С тяжёлым чувством: вдруг не подниму?!

Мы оба с ним как будто из металла,

Но только он — действительно металл.

А я так долго шёл до пьедестала,

Что вмятины в помосте протоптал.

Не отмечен грацией мустанга,

Скован я, в движениях не скор.

Штанга, перегруженная штанга —

Спутник мой, соперник и партнёр.

Повержен враг на землю — как красиво!

Но крик «Вес взят!» у многих на слуху.

«Вес взят!» — прекрасно, но — несправедливо:

Ведь я внизу — а штанга наверху.

Такой триумф подобен пораженью,

А смысл победы до смешного прост:

Всё дело в том, чтоб, завершив движенье,

С размаха штангу бросить на помост.

Не отмечен грацией мустанга,

Скован я, в движениях не скор.

Штанга, перегруженная штанга —

Спутник мой, соперник и партнёр.

Он вверх ползёт, — чем выше, тем безвольней, —

Мне напоследок мышцы рвёт по швам.

И со своей высокой колокольни

Мне зритель крикнул: «Брось его к чертям!»

Ещё одно последнее мгновенье —

И брошен наземь мой железный бог.

…Я выполнял обычное движенье

С коротким злым названием «рывок».

ПЕСЕНКА ПРО ПРЫГУНА В ДЛИНУ

Что случилось, почему кричат?

Почему мой тренер завопил?

Просто — восемь сорок результат, —

Правда, за черту переступил.

Ох, придётся мне до дна её испить —

Чашу с ядом вместо кубка я беру.

Стоит только за черту переступить —

Превращаюсь в «человека-кенгуру».

Что случилось, почему кричат?

Почему соперник завопил?

Просто — ровно восемь шестьдесят, —

Правда, за черту переступил.

Что же делать мне, как быть, кого винить —

Если мне черта совсем не по нутру?

Видно, негру мне придётся уступить

Этот титул человека-кенгуру.

Что случилось, почему кричат?

Стадион в единстве завопил…

Восемь девяносто, говорят, —

Правда, за черту переступил.

Посоветуйте вы мне, ну как мне быть?

Так и есть, что негр титул мой забрал.

Если б ту черту да к чёрту отменить,

Я б Америку догнал и перегнал.

Что случилось, почему молчат?

Комментатор даже приуныл.

Восемь пять — который раз подряд, —

Значит — за черту не заступил.

ПЕСЕНКА ПРО ПРЫГУНА В ВЫСОТУ

Разбег, толчок… И стыдно подыматься:

Во рту опилки, слёзы из-под век, —

На рубеже проклятом два двенадцать

Мне планка преградила путь наверх.

Я признаюсь вам, как на духу:

Такова вся спортивная жизнь, —

Лишь мгновение ты наверху —

И стремительно падаешь вниз.

Но съем плоды запретные с древа

И за хвост подёргаю славу я.

У кого толчковая — левая,

А у меня толчковая — правая.

Разбег, толчок… Свидетели паденья

Свистят и тянут за ноги ко дну.

Мне тренер мой сказал без сожаленья:

«Да ты же, парень, прыгаешь в длину!

У тебя растяженье в паху;

Прыгать с правой — дурацкий каприз,

Не удержишься ты наверху —

Ты стремительно падаешь вниз».

Но, задыхаясь словно от гнева я,

Объяснил толково я: главное,

Что у них толчковая — левая,

А у меня толчковая — правая!

Разбег, толчок… Мне не догнать канадца —

Он мне в лицо смеётся на лету.

Я снова планку сбил на два двенадцать —

И тренер мне сказал напрямоту,

Что — начальство в десятом ряду,

И что мне прополощут мозги,

Если враз сей же час не сойду

Я с неправильной правой ноги.

Но лучше выпью зелье с отравою,

Я над собою что-нибудь сделаю —

Но свою неправую правую

Я не сменю на правую левую!

Трибуны дружно начали смеяться —

Но пыл мой от насмешек не ослаб:

Разбег, толчок, полёт… И два двенадцать —

Теперь уже мой пройденный этап.

И пусть болит моя травма в паху,

Пусть допрыгался до хромоты, —

Но я всё-таки был наверху —

И меня не спихнуть с высоты.

Но съел плоды запретные с древа я,

И за хвост подёргал всё ж славу я.

Пусть у всех толчковая левая,

Но моя толчковая — правая!

[1971]

БАЛЛАДА О БАНЕ

Благодать или благословенье

Ниспошли на подручных твоих —

Дай нам, бог, совершить омовенье,

Окунаясь в святая святых!

Исцеленьем от язв и уродства

Будет душ из живительных вод, —

Это словно возврат первородства,

Или нет — осушенье болот.

Все пороки, грехи и печали,

Равнодушье, согласье и спор —

Пар, который вот только наддали,

Вышибает, как пули, из пор.

Всё, что мучит тебя, — испарится

И поднимется вверх, к небесам.

Ты ж, очистившись, должен спуститься —

Пар с грехами расправится сам.

Не стремясь прежде времени к душу,

Не равняй с очищеньем — мытьё!

Нужно выпороть веником душу,

Нужно выпарить смрад из неё.

Здесь нет голых — стесняться не надо,

Что кривая рука да нога.

Здесь — подобие райского сада, —

Пропуск тем, кто раздет донага.

И в предбаннике сбросивши вещи,

Всю одетость свою позабудь —

Одинаково веничек хлещет,

Так что зря не выпячивай грудь!

Все равны здесь единым богатством,

Все легко переносят жару, —

Здесь свободу и равенство с братством

Ощущаешь в кромешном пару.

Загоняй поколенья в парную

И крещенье принять убеди, —

Лей на нас свою воду святую

И от варварства освободи!

МОИ ПОХОРОНЫ

Сон мне снится — вот те на:

Гроб среди квартиры.

На мои похорона

Съехались вампиры.

Стали речи говорить —

Всё про долголетие.

Кровь сосать решили погодить,

Вкусное — на третье.

В гроб вогнали кое-как,

Самый сильный вурдалак

Всё втискивал и всовывал,

И плотно утрамбовывал,

Сопел с натуги, сплёвывал

И жёлтый клык высовывал.

Очень бойкий упырёк

Стукнул по колену,

Подогнал и под шумок

Надкусил мне вену.

Умудрённый кровосос

Встал у изголовия,

Очень вдохновенно произнёс

Речь про полнокровие.

И почётный караул

Для приличия всплакнул,

Но чую взглядов серию

На сонную артерию.

А если кто пронзит артерию,

Мне это сна грозит потерею.

Погодите, спрячьте крюк!

Да куда же, чёрт, вы?!

Я же слышу, что вокруг, —

Значит, я не мёртвый.

Яду капнули в вино,

Ну, а мы набросились,

Опоить меня хотели, но —

Опростоволосились.

Тот, кто в зелье губы клал,

В самом деле «дуба дал»,

А для меня — как рвотное

То зелье приворотное.

Здоровье у меня добротное,

И закусил отраву плотно я.

Почему же я лежу,

Дурака валяю?

Почему я не заржу,

Их не напугаю?

Я б их мог прогнать давно

Выходкою смелою.

Мне бы встать, пошевелиться, но…

Глупостей не делаю.

Безопасный, как червяк,

Я лежу, а вурдалак

Вон со стаканом носится —

Наверняка набросится.

Ещё один на шею косится…

Ну, гад, он у меня допросится!

Кровожадно вопия,

Высунули жалы,

И кровиночка моя

Полилась в бокалы.

Погодите, сам налью!

Знаю сам, что вкусная.

Нате, пейте кровь мою,

Кровососы гнусные!

Я ни мышцы не напряг,

Не пытался сжать кулак,

Потому что, кто не напрягается

Тот никогда не просыпается,

Тот много меньше подвергается

И много дольше сохраняется.

Вот мурашки по спине

Смертные крадутся,

А всего делов-то мне

Было — шевельнуться.

Что? Сказать чего боюсь?

А сновиденья тянутся…

Да того, что я проснусь,

А они — останутся.

Мне такая мысль страшна,

Что сейчас очнусь от сна

И станут в руку сном мои

Многие знакомые,

Живые, зримые, весомые,

Мои любимые знакомые.

Вдруг они уже стоят,

Жала наготове.

Очень выпить норовят

По рюмашке крови.

Лучше я ещё посплю, —

Способ не единственный,

Я во сне перетерплю,

Я во сне воинственный.

Пусть мне снится вурдалак —

Я вот как сожму кулак,

И в поддых, и в хрящ ему!

Да где уж мне, ледащему

И спокойно спящему,

Бить по-настоящему.

[1969–1971]

Так случилось — мужчины ушли…

Так случилось — мужчины ушли,

Побросали посевы до срока.

Вот их больше не видно из окон —

Растворились в дорожной пыли.

Вытекают из колоса зёрна —

Эти слёзы несжатых полей,

И холодные ветры проворно

Потекли из щелей.

Мы вас ждём — торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.

А потом возвращайтесь скорей:

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

Мы в высоких живём теремах —

Входа нет никому в эти зданья:

Одиночество и ожиданье

Вместо вас поселились в домах.

Потеряла и свежесть, и прелесть

Белизна ненадетых рубах,

Да и старые песни приелись —

И навязли в зубах.

Мы вас ждём — торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.

А потом возвращайтесь скорей:

Ивы плачут по вас,

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

Всё единою болью болит,

И звучит с каждым днём непрестанней

Вековечный надрыв причитаний

Отголоском старинных молитв.

Мы вас встретим и пеших, и конных,

Утомлённых, нецелых — любых…

Только б не пустота похоронных,

Не предчувствия их!

Мы вас ждём — торопите коней!

В добрый час, в добрый час, в добрый час!

Пусть попутные ветры не бьют, а ласкают вам спины.

А потом возвращайтесь скорей,

Ибо плачут по вас

И без ваших улыбок бледнеют и сохнут рябины.

О МОЁМ СТАРШИНЕ

Я помню райвоенкомат.

«В десант не годен, так-то, брат.

Таким, как ты, там невпротык…» — и дальше смех:

Мол, из тебя какой солдат,

Тебя — хоть сразу в медсанбат!.,

А из меня такой солдат, как изо всех.

А на войне — как на войне.

А мне и вовсе, мне — вдвойне.

Прилипла к телу гимнастёрка на спине.

Я отставал, сбоил в строю…

Но как-то раз в одном бою,

Не знаю чем — я приглянулся старшине.

…Шумит окопная братва:

«Студент! А сколько дважды два?

Эй, холостой, а правда, графом был Толстой?

И кто евоная жена?..»

Но тут встревал мой старшина:

«Иди поспи, ты ж не святой, а утром — бой».

И только раз, когда я встал

Во весь свой рост, он мне сказал:

«Ложись!..» — и дальше пару слов без падежей.

К чему, мол, дырка в голове?!

И вдруг спросил: «А что, в Москве, —

Неужто вправду есть дома в пять этажей?»

Над нами — шквал! Он застонал —

И в нём осколок остывал,

И на вопрос его ответить я не смог:

Он в землю лёг — за пять шагов,

За пять ночей и за пять снов —

Лицом на Запад и ногами на Восток.

РАЗВЕДКА БОЕМ

Я стою. Стою спиною к строю.

Только добровольцы — шаг вперёд.

Нужно провести разведку боем.

Для чего — да кто ж там разберёт…

Кто со мной? С кем идти?

Так, Борисов. Так, Леонов.

И ещё один тип Из второго батальона.

Мы ползём, к ромашкам припадая.

Ну-ка, старшина, не отставай!

Ведь на фронте два передних края:

Наш, а вот он — их передний край.

Кто со мной? С кем идти?

Так, Борисов. Так, Леонов…

Да! Ещё этот тип Из второго батальона!

Проволоку грызли без опаски —

Ночь, темно и не видать ни зги.

В двадцати шагах — чужие каски

(С той же целью — защитить мозги).

Кто со мной? С кем идти?

Здесь Борисов, здесь Леонов.

Ох, ещё этот тип

Из второго батальона!

Скоро будет Надя с шоколадом —

В шесть они подавят нас огнём.

Хорошо, нам этого и надо.

С богом, потихонечку начнём.

Ну, кому пофартит?

Вот — Борисов, вот — Леонов. —

Эй, ты жив?! Эй ты, тип

Из второго батальона!

Пулю для себя не оставляю.

Дзот накрыт, и рассекречен дот.

Этот тип, которого не знаю,

Очень хорошо себя ведёт.

С кем обратно ползти?

Где Борисов… Где Леонов?!

Правда, жив этот тип

Из второго батальона.

На НП, наверное, в восторге,

Но фуражки сняли из-за нас.

Правильно. Считай, что двое в морге,

Двое остаются про запас.

С кем ещё раз идти?

Где Борисов? Где Леонов?

Ранен в голову тип

Из второго батальона.

…Я стою спокойно перед строем.

В этот раз стою к нему лицом.

Кажется, чего-то удостоен, —

Награждён и назван молодцом.

С кем в другой раз идти?!

Где Борисов? Где Леонов?..

И парнишка затих

Из второго батальона.

1970–1971

Зарыты в нашу память на века …

Зарыты в нашу память на века

И даты, и события, и лица,

А память, как колодец, глубока:

Попробуй заглянуть — наверняка

Лицо — и то неясно отразится.

Разглядеть, что истинно, что ложно,

Может только беспристрастный суд:

Осторожно с прошлым, осторожно, —

Не разбейте глиняный сосуд.

Одни его лениво ворошат,

Другие неохотно вспоминают,

А третьи даже помнить не хотят, —

И прошлое лежит, как старый клад,

Который никогда не раскопают.

И поток годов унёс с границы

Стрелки — указатели пути,

Очень просто в прошлом заблудиться —

И назад дороги не найти.

С налёта не вини — повремени:

Есть у людей на всё свои причины —

Не скрыть, а позабыть хотят они, —

Ведь в толще лет ещё лежат в тени

Забытые заржавленные мины.

В минном поле прошлого копаться —

Лучше без ошибок, потому

Что на минном поле ошибаться

Просто абсолютно ни к чему.

Один толчок — и стрелки побегут, —

А нервы у людей не из каната, —

И будет взрыв, и перетрётся жгут…

Но, может, мину вовремя найдут

И извлекут до взрыва детонатор!

Спит Земля спокойно под цветами,

Но когда находят мины в ней —

Их берут умелыми руками И взрывают дальше от людей.

ПЕСНЯ КОНЧЕНОГО ЧЕЛОВЕКА

Истома ящерицей ползает в костях,

И сердце с трезвой головой не на ножах.

И не захватывает дух на скоростях,

Не холодеет кровь на виражах.

И не прихватывает горло от любви,

И нервы больше не внатяжку, хочешь — рви,

Провисли нервы, как верёвки от белья,

И не волнует, кто кого — он или я.

На коне — толкани — я с коня.

Только «не», только «ни» — у меня.

Не пью воды, чтоб стыли зубы, ключевой,

И ни событий, ни людей не тороплю.

Мой лук валяется со сгнившей тетивой,

Все стрелы сломаны — я ими печь топлю.

Не напрягаюсь и не рвусь, а как-то так…

Не вдохновляет даже самый факт атак.

Сорвиголов не принимаю и корю,

Про тех, кто в омут с головой, — не говорю.

На коне — толкани — я с коня.

Только «не», только «ни» — у меня.

И не хочу ни выяснять, ни изменять,

И ни вязать, и ни развязывать узлы.

Углы тупые можно и не огибать,

Ведь после острых — это не углы.

Любая нежность душу не разбередит,

И не внушит никто, и не разубедит.

А так как чужды всякой всячине мозги,

То ни предчувствия не жмут, ни сапоги.

На коне — толкани — я с коня.

Только «не», только «ни» — у меня.

Не поют раны, да и шрамы не болят —

На них наложены стерильные бинты.

И не зудят, и не свербят, не теребят

Ни мысли, ни вопросы, ни мечты.

Свободный ли, тугой ли пояс — мне-то что.

Я пули в лоб не удостоюсь — не за что.

Я весь прозрачен, как раскрытое окно,

И неприметен, как льняное полотно.

На коне — толкани — я с коня.

Только «не», только «ни» — у меня.

Пи философский камень больше не ищу,

Ни корень жизни, — ведь уже нашли женьшень.

Не посягаю, не стремлюсь, не трепещу

И не пытаюсь поразить мишень.

Устал бороться с притяжением земли.

Лежу — так больше расстоянье до петли.

И сердце дёргается, словно не во мне…

Пора туда, где только «ни» и только «не».

Толка нет, толкани — и с коня.

Только «не», только «ни» — у меня.