Обещания и Гранаты

ГЛАВА 18

Елена

Когда я была ребёнком, моя мать пыталась вылечить один из моих синяков под глазом теплым компрессом, клянясь, что тепло заставит кровь отделиться и расшириться, и что на следующий день я смогу пойти в школу, не испытывая смущения из-за очередной драки.

Это не сработало; вместо этого жар заставил мою кожу опухнуть, затуманив зрение в этом глазу на целых два дня. Я ходила в школу с повязкой, на моих щеках горел стыд, когда другие девочки шептались и указывали, как будто синяки под глазами в частной католической школе для девочек не были обычным явлением.

У всех нас было больше сдерживаемой ярости, чем могли выдержать наши крошечные тела, результат жизни, в которой мы родились, которая заставляла нас подавлять все, и это часто проявлялось на переменах в виде летающих кулаков и сброшенных ботинок.

Мои родители никогда не спрашивали, что случилось, когда я приходила домой с новым порезом или синяком, но в глазах папы всегда был небольшой блеск, который наполнял мою грудь липким теплом. Тот, который молча говорил, что гордится мной за то, что я сражалась, даже если он не знал обстоятельств.

Это не имело значения, потому что, как у Риччи, борьба у меня в крови. Это ожидаемо.

Поощряется, в разумных пределах.

Поэтому, когда я открываю глаза и встречаюсь с резким, недовольным взглядом моего мужа, я на мгновение застаю его врасплох. Главным образом потому, что я не знаю, почему он так на меня смотрит.

Смаргивая сон с глаз, я оглядываю комнату, узнавая черную мебель и шторы, закрывающие окна нашей спальни. Если бы не тусклый свет прикроватной лампы, мы бы оказались в полной темноте.

— Привет, — прохрипела я, одно слово, как огонь, пробегающий по моему пищеводу.

— Пей, — невозмутимо говорит Кэл, протягивая пластиковый стаканчик с соломинкой. Такой прямой и по существу, совершенно лишенный каких-либо эмоций, когда он встречается со мной взглядом.

Даже без намека на облегчение.

Поговорим о плохих манерах у постели больного. Я всегда слышала, что доктор Андерсон был эффективен, но в то же время холоден, когда имел дело с пациентами, но до сих пор я никогда не видела его в действии.

Это… мощно, его тон не оставляет места для споров. Разительный контраст со спокойным, но страстным мужчиной, которого я узнала, хотя полагаю, что в медицинских учреждениях очень мало места для страсти.

Я беру напиток, осторожно потягивая, стараясь сохранять хладнокровие, даже когда жидкость обжигает мое пересохшее горло изнутри.

Сомкнув губы вокруг соломинки, я изучаю его, когда его взгляд опускается к моему подбородку. На нем костюм, в котором я видела его в последний раз, хотя сейчас он помят и покрыт пятнами разной степени, а его волосы совершенно растрепаны и торчат под странными углами, как будто он постоянно проводит по ним руками.

Интересно, чувствует ли он себя плохо из-за того, что бросил тебя?

Наверное, нет, тихо размышляю я, переключая внимание на боли, украшающие мое тело.

Я понимаю, что у моего глаза есть пульс, он синхронизирует каждую болезненную пульсацию с биением моего сердца, и каждая из моих мышц кажется треснутой и порванной, как будто я только что пробежала марафон без надлежащей предварительной подготовки.

Ставя чашку на прикроватный столик, я вытягиваю руки над головой, вздрагивая, когда острое ощущение пронзает меня, заставляя мое тело содрогаться. Отбросив их, я протягиваю руку и провожу рукой по волосам, останавливаясь, когда встречаю жесткое сопротивление.

— Что… — начинаю я, натягивая его за кончики, чтобы проверить причину. Прозрачное вещество склеивает пряди вместе, и я морщу нос, пытаясь определить запах.

— Ты не захочешь знать, — выдавливает Кэл, складывая руки вместе.

Разинув рот, я поднимаю брови.

— Что случилось?

— Какие-то люди нашли тебя на той автобусной станции, — говорит он низким и опасным голосом, когда касается моей кожи. — Я не знаю, кто они такие и связаны ли они с чем-то большим, но я полагаю, что на самом деле это не имеет значения. Ущерб нанесен.

Тошнота накатывает на меня, поднимаясь в задней части моего горла. Зажмурив глаза, я пытаюсь вспомнить события после того, как я впала в беспамятство, но все всплывает как в тумане. Размытый фильм без звука, только ощущение, что ты в ловушке.

Чувство, от которого я всю свою жизнь пыталась убежать, но постоянно оказывалась в его объятиях.

— Что они со мной сделали?

Его челюсть подергивается, мускул натягивается на кожу.

— Я не знаю. Я ждал, когда ты проснешься, чтобы мы могли это выяснить.

Слезы снова обжигают мои глаза, и я опускаю волосы, готовая смахнуть их со щек, когда они прольются.

Но этого не происходит. Я чувствую, как они набегают, обжигая мне глаза своим присутствием, но ни одна не падает. Стыд накатывает на меня, как сердитая приливная волна, заставляя меня сильно дрожать, и я сжимаю руки в кулаки, пытаясь подавить страх и замешательство.

Воспоминание всплывает на передний план моего мозга; я отбиваюсь от бармена, которого Кэл попросил присмотреть за мной, он тычет локтем мне в лицо, а затем колет меня иглой.

Когда я заново переживаю этот момент, все остальное стремительно возвращается.

Помню, как бежала.

Голоса.

Кэл настаивал на том, чтобы я вернулась к нему.

И затем… ничего.

— Я ничего не помню после нашего телефонного разговора, — говорю я ему, отгоняя другие воспоминания.

Его взгляд становится жестче, глаза темнеют, пока не становятся черными как смоль. Почти злыми.

— Ты отключился до того, как мы смогли повесить трубку. Доза GHB, которую дал тебе Винсент, была недостаточно сильной для немедленного эффекта, но я мог сказать, что она действовала на тебя тем дольше, чем дольше мы говорили.

— Он обманул меня?

— Да. — Откинувшись на спинку кресла, Кэл соеденяя колени, крепко сжимая их; от этого повязка, повязанная на его пальцах, отрывается, обнажая окровавленные, сломанные костяшки пальцев.

Цвет почти совпадает с оттенком пятен на его рубашке.

Я смотрю на искалеченную плоть, тепло разливается у меня в животе и перехватывает горло. Поднявшись на ноги, Кэл подходит к кровати, садится на край матраса и хватает меня за подбородок здоровой рукой.

— Ты убил его? — спрашиваю я, наклоняясь к его прикосновению, хотя это причиняет боль. С ним боль — это данность.

— Нет, — тихо говорит он, медленно поворачивая мою голову, осматривая глазами каждый дюйм, оценивая повреждения. Я хмурюсь, открывая рот, чтобы возразить, но он качает головой, поворачивая меня вперед, так что я вынуждена встретиться с ним взглядом. — Разве ты не хочешь увидеть?

***

Я знала.

Кэл взламывает замок на пристройке парой болторезов, одной рукой открывает дверь в стиле сарая, а другой жестом приглашает меня войти. Мои босые ноги соприкасаются с рыхлой грязью, и резкий холод в воздухе заставляет меня обхватить себя руками, несмотря на толстый халат, который дала мне Марселина, когда я выходила из спальни.

После быстрого, слегка инвазивного осмотра, убедившись, что я не подвергалась сексуальному насилию, мы направились вниз. Марселин дала мне обезболивающее, и мы вышли через заднюю дверь. В ту секунду, когда мы обогнули особняк и в поле зрения появилась маленькая лачуга, меня захлестнуло чувство вины.

— Ты знаешь, — говорю я, когда мы входим внутрь, пытаясь говорить сквозь волнение, бьющиеся у меня в ушах. — Это место совсем не скромное. Я определила это в свой первый день здесь.

Кэл смотрит на меня сверху вниз, включая свет, который освещает короткий коридор.

— Я не пытаюсь держать его в секрете.

— Нет?

— От людей на острове? Вряд ли.

— Потому что ты владеешь половиной? — Мы доходим до конца коридора и останавливаемся перед закрытой дверью.

— Я не владею половиной острова, — говорит он, стряхивая ворсинку с моего халата. — Я являюсь инвестором во многих их наиболее прибыльных предприятиях и унаследовал несколько коммерческих объектов. Вдобавок ко всему, я зарегистрировал несчетное количество волонтерских часов в единственной клинике поблизости и являюсь очень последовательным донором их исследовательских программ и других вещей, для которых им нужно финансирование

— То есть… ты владеешь людьми. — Что, я полагаю, объясняет, почему никто не вмешивался в бар раньше. Кто хочет ввязываться в дела дьявола?

— Ты была бы удивлена, на что люди готовы не обращать внимания, когда их потребности удовлетворяются, а затем и некоторые другие.

С этими словами он толкает дверь, открывая большую комнату с цементными стенами, уставленными шкафами, и Винсентом, выставленным посреди комнаты, раздетым и пристегнутым к каталке, с кляпом во рту грязной тряпкой.

Беспокойство пробегает по моей коже в виде гусиной кожи, когда я смотрю на раны размером с десятицентовик, украшающие его живот, и пропитанную кровью марлю, обернутую вокруг его левой руки. Рядом с каталкой стоит маленькая тележка на колесиках, сверху разложены разнообразные инструменты, рядом с лотком для сбора ногтей.

И не только вырезки.

Кэл подходит к раковине с ведром в другом конце комнаты и ополаскивает руки под струей воды. Вытираясь, он смотрит на меня с непроницаемым выражением на лице.

Я проглатываю комок в горле, иду внутрь, позволяя двери захлопнуться за мной.

Винсент стонет, его глаза расширяются, когда он видит меня, и начинает биться на столе. Он напрягается в своих привязях, трясясь с такой силой, что каталка катается взад-вперед.

— Что ты собираешься с ним сделать? — спрашиваю я, наблюдая, как он подходит к каталке, берет флакон и иглу с бокового столика.

Он прищуривается, переворачивает флакон и втыкает иглу в верхнюю часть, извлекая жидкость внутри. Ставя стеклянный флакон на место, он смотрит на меня, сохраняя зрительный контакт, когда вонзает иглу в шею Винсента, нажимая на аппликатор.

Крики Винсента становятся громче и интенсивнее, как будто их насильно извлекают из глубины его груди.

Мое сердцебиение учащается, чем дольше я смотрю, как он корчится в агонии, задаваясь вопросом, насколько сильную дозу только что дал ему Кэл. Если он потеряет сознание до того, как доберется до хорошего.

— У нас мало времени, — говорит Кэл, надевая пару латексных перчаток. Он поднимает с пола циркулярную пилу и подключает ее к ближайшей розетке.

Мои губы приоткрываются.

— Ты ее используешь?

Взглянув на пилу, он один раз кивает.

— Я не занимаюсь подобными вещами наполовину, Елена. Люди, которые переходят мне дорогу, не получают пощады.

Это не так быстро, как я ожидала, но в ту секунду, когда он опускает лезвие к груди Винсента, я застываю, уставившись, восхищенная тем, как кожа и кости раскалываются для него, преклоняясь перед точностью и силой Кэла.

Как души, склоняющиеся перед своим жнецом.

Жар разливается во мне, когда я наблюдаю, как он работает, наполняя меня беспокойством, которое меньше связано с кровью передо мной и больше связано с тем фактом, что я, по-видимому, совсем не испытываю отвращения к этому.

Я продолжаю ждать, когда пройдет шок, когда онемение затопит мое тело, пока мой мозг пытается блокировать травму, но этого никогда не происходит. Маленький огонь разгорается в моей груди, когда Кэл вскрывает Винсента, и я сжимаю бедра вместе в попытке облегчить.

Может быть, это потому, что я выросла принцессой мафии; я определенно не новичок в смерти.

Или, может быть, дело в том, что насилие является данью уважения мне, когда им пользуются от моего имени так, как никто никогда раньше не делал для меня.

Когда ты растешь в мире la famiglia, тебя учат терпеть жестокое обращение. Сопротивляйся, когда можешь, но в целом, и особенно там, где замешаны мужчины, от тебя ожидают, что ты будешь мириться с этим.

Вот почему я все еще собиралась выйти замуж за Матео де Луку.

Почему я думала, что смогу с ним справиться.

Когда Кэл заканчивает несколько минут спустя, проводя предплечьем по лицу и размазывая кровь по щеке, меня встречает пьянящая, сложная волна возбуждения.

Быстро приведя себя в порядок, он выводит меня из здания обратно в главный дом; я даже не протестую, слишком поглощенная бушующей внутри меня бурей, угрожающей утопить все в своем ливне.

Ведя меня в ванную комнату через нашу спальню, он ставит меня перед стеклянной душевой кабиной, протягивает руку внутрь кабины, чтобы включить кран. Его руки покрыты запекшейся кровью Винсента, его одежда испорчена, но он, кажется, не задумывается об этом, когда тянется ко мне.

Воздух густеет от пара и похоти, и чем дольше мы стоим в тишине, тем сильнее она давит на нас.

Стягивая халат с моих плеч, он продолжает смотреть мне в глаза, как будто боится, что взгляд в сторону может разрушить неземное мгновение, угасающее между нами.

Скользнув пальцами под подол моего платья, такое же красное, что был на мне со вчерашнего дня, он начинает медленное восхождение вверх по моим бедрам, останавливаясь, чтобы перевести дыхание, когда достигает моих бедер.

Его горло вздрагивает, в то же время прохладный воздух касается моих кружевных трусиков, мурашки бегут по моим бедрам. Скользя большим пальцем по шраму на внутренней стороне левого бедра, он хмурится, когда я вздрагиваю, прикусывая кончик языка, когда боль исходит от этого места.

Мое сердце бешено колотится, ударяясь о ребра, как монстр в клетке, отчаянно желающий вырваться на свободу. Застенчивость поднимает свою уродливую голову, заставляя меня задуматься, слышит ли он это тоже; как неловко было бы моему мужу узнать, как он влияет на меня.

Кэл продолжает задирать мое платье, обнажая живот, и снова останавливается, когда добирается до моей груди. В его взгляде есть опасный жар, от которого мои внутренности плавятся, формируются, горят от его прикосновения к моей коже.

Он сдвигается, перемещаясь еще выше, большие пальцы задевают мои соски, заставляя их сморщиться, когда румянец ползет по моей груди. Одним быстрым движением он срывает одежду с моей головы, бросая ее на пол, затем делает шаг назад, кивая в сторону душа.

— Тебе нужна помощь? — спрашивает он, отрывая свой взгляд от моего, оставляя меня обугленной.

Облизывая губы, я качаю головой и отворачиваюсь, ступая под горячую струю, позволяя ей смыть с меня грязь и грязь. Я беру кусок мыла с одной из встроенных полок и намыливаюсь, стирая все следы последних двадцати четырех часов с того места, где они скрываются под моей кожей.

Повернувшись лицом к стене, я провожу руками по своему телу, проверяя, нет ли дополнительных повреждений, и слышу, как дверь со скрипом открывается. Вижу, как Кэл тянется мимо меня за бутылочкой гранатового шампуня, который я привезла из дома, смотрю, как он щедро наливает себе на ладонь, а затем складывает руки вместе.

Секундой позже я чувствую, как они проникают в мои влажные волосы, втирая шампунь в кожу головы, массируя и разминая. Когда я нахожу порез на внутренней стороне бедра, мои колени подгибаются, и моя рука выскальзывает из-под ног, касаясь моего покрытого кружевами клитора, когда я пытаюсь удержать равновесие.

Напряжение скручивается в моем животе, когда внезапное прикосновение смешивается с плавностью его движений, и я сдерживаю стон как раз перед тем, как он сорвется с моих губ.

Волны тепла потрескивают и шипят под моей кожей, заставляя мою кровь кипеть так, что мне хочется большего.

С ним я всегда хочу большего.

Он перемещает меня так, чтобы моя голова оказалась прямо под водой, ополаскивая осторожными пальцами.

— Ты молодец, малышка, — бормочет он таким мягким голосом, что я даже не уверена, что он действительно что-то говорит поначалу.

Мои руки поднимаются, упираясь в черную кафельную стену.

— Что?

— Отбиваться от Винсента. Не каждый на вашем месте, возможно, преуспел бы так хорошо. Ты хорошо поработала.

Мое горло сжимается от тепла его слов, сжимается, когда они ласкают мою кожу, как мед. Затрудненное дыхание вырывается из моей груди, и мне кажется, что я задыхаюсь, когда гоняюсь за этим ощущением, нуждаясь в нем, чтобы испепелить отвратительные воспоминания.

Медленно поворачиваясь, я намеренно задерживаю дыхание, не уверенная, как он отреагирует на изменение позы. Он близко, прямо за брызгами, наполовину наклоняется, чтобы помочь.

Нахмурив брови, когда я поднимаю подбородок, он открывает рот, чтобы что-то сказать, но слова, кажется, застревают у него на языке, когда мои руки прижимаются к твердым плоскостям его груди, скользят вверх по воротнику рубашки.

Выдыхая долго и медленно, я двигаюсь вперед, бросаюсь в его объятия и притягиваю его к себе, когда в третий раз за наш короткий брак целую его.