Один против всех

2

Дэв Бэньйон сидел на кухне со стаканом виски с содовой и наблюдал, как Кэт, его жена, разогревает ужин. Он улыбнулся, когда она положила на горячую, залитую жиром сковородку, большой кусок мяса.

— Как тебе удается покупать на мою зарплату такое мясо, для меня всегда будет загадкой, — сказал он. — На службе мне не верят. Одно из двух, говорят они: либо у твоей жены есть собственный капитал, либо у нее побочные доходы.

Она села за стол напротив и, указав на стакан, проговорила:

— Приятного аппетита! В этом месяце это все равно в последний раз. А когда Бриджит в будущем году пойдет в школу, можешь с таким мясом распрощаться до тех пор, пока она не кончит колледж. Разве что тебя сильно повысят.

— Не очень-то на это похоже! Как она сегодня ложилась спать?

— Как всегда, целая морока. — Кэт поднялась, чтобы перевернуть мясо.

Очень высокая, с глубокими темно-синими глазами, она не была красавицей, но все сходились на том, что Кэт очень привлекательна. Особенно ее волосы и цвет лица «кровь с молоком». Лицо ее всегда было живым, добрым.

— Конечно, — продолжала она рассказывать. — Ей три раза понадобилось в туалет, потом я должна была рассказать ей сказку, потом ей захотелось воды; больше ей в голову ничего не пришло и она уснула. Ты ведь ее знаешь: днем она ангел, но только приходит время ложиться, тут ей сам черт не брат.

Бэньйон любовался счастливым лицом жены.

— Знаешь, Кэт, я как-то читал, что нужно быть непреклонным и не терять терпения. Ты так уже пробовала?

— Читал! Книги бывают очень мудрыми, только все это теория! Может, автор и большой специалист по воспитанию детей, но нашей-то Бриджит он не знает!

После ужина Дэв сидел в комнате и перелистывал газету. Что-то его тревожило, словно радость его не совсем заслужена. Дело не в ужине, не в виски и не в уютной комнате. Он огляделся. На радио сидела кукла Бриджит, ее игрушки и книжки разбросаны по всей комнате. Кэт забилась в угол дивана, который срочно нуждался в новой обивке. Свет торшера мягко освещал ее золотистые волосы и длинные, стройные ноги.

Он опять уткнулся в газету; на третьей странице было помещено сообщение о самоубийстве Тома Дири, и тут же его фотография. Он читал заметку и вспоминал человека, лежавшего на полу посреди чистой, красиво убранной комнаты; вспоминал его жену и ту необъяснимую невозмутимость, с которой она принимала его в доме. Дэв отложил газету в сторону, закурил сигарету. Дири читал книги о путешествиях, делал заметки на полях — как странно.

Бэньйон бросил взгляд на свой книжный шкаф. Вот они стоят, книги, знакомые ему, как любой из карманов! Он предпочитает философов. Разве мир идей беднее описания чужих стран или незнакомых нравов?

И почему только так получается, что один читает книги о путешествиях, а другой — о философии? Где разница между исследованиями духовными и исследованиями текущего дня? Может быть, читателю все равно, о чем читать — то ли о мелочах дня, то ли о чудесах мирозданья? Нет, все-таки не совсем. А что бы сказал Дири? И не только поэтому! Сколько вопросов возникло вместе с добровольной смертью одного из друзей…

Кэт, заметив как он щурится на книжный шкаф, спросила:

— Ты сегодня еще будешь читать?

— Пожалуй, нет. А может быть, еще минут двадцать.

— Ну и что это будет? Спиноза или… ну, как там называют этого великого немца?

— О ком ты говоришь, о Канте?

— Да, мне кажется, о Канте, — прошептала Кэт. — Как это мило, что я говорю с тобой, не зная, слушаешь ты меня или нет.

— Что?.. Ну да… Конечно… — он поглядел на нее с улыбкой. — Слушай, Кэт, ты притворяешься… Ты запомнила его фамилию… Что же ждет меня впереди?

Она сделала гримаску:

— Фамилии я выучиваю, когда прохожусь по ковру с пылесосом. Это не из-за тебя…

— А я убежден, что как только я выхожу из двери, ты бросаешься к книжкам, — он снова заслонился газетой и подумал о том, что жена Тома Дири не знала даже, что читал ее муж, чем интересовался. Ничего похожего на их отношения с Кэт.

— Дэв, — спросила она, — тебе, видимо, мало философии, которую ты получил в колледже?

— Тогда мне казалось, — вздохнул он, — что ее даже чересчур… мне тогда больше нравился футбол. А теперь…

Зазвонил телефон.

— Сейчас, в это время! — возмутилась Кэт.

— Мало ли что, — устало проговорил Дэв.

— Ну, иди побыстрее к телефону, а то Бриджит проснется, если звонок не умолкнет.

Бэньйон прошел мимо детской и снял трубку:

— Алло!

— Мистер Бэньйон? Вы сержант уголовной комиссии Бэньйон? У телефона вы, Бэньйон? — тихо, но настойчиво говорил женский голос.

— Да. В чем дело?

— Простите, в такую пору мне не стоило вас беспокоить, — продолжала она. — Но дело не терпит отлагательства.

— А что так спешно?

— Меня зовут Люси, Люси Карровэй. Я была его подругой. Ну, Тома Дири. Потому-то я вам и позвонила, м-р Бэньйон, — голос ее, резкий и пронизывающий, был заглушен треском побочных линий и посторонним шумом. — Я только что прочла, будто он застрелился, а потом увидела вашу фамилию. Ваш номер я нашла в телефонном справочнике. Я знаю, м-р Бэньйон, сейчас очень поздно. И все-таки, м-р Бэньйон, мне нужно с вами поговорить!

— О чем?

— О Томе, конечно!.. Вы должны понять… То есть… его смерть…

Дэв Бэньйон в сотый раз проклял свое служебное рвение. Ему вовсе не хотелось идти в эту промозглую мглу, но он знал, что так надо.

— О, кэй, — сказал он. — Где я вас увижу?

— В баре «Трех ангелов». Это на углу Двадцатой и Тридцать седьмой стрит…

— Да, я знаю этот бар, — он посмотрел на часы. Было двадцать минут второго. — Хорошо, я буду у вас до двух.

— Большое вам спасибо, мистер Бэньйон!

Он положил трубку и вернулся в комнату. Кэт, взглянув на него, сразу отгадала смысл происшедшего разговора. Дэв пожал плечами.

— Какая-то мистическая особа хочет поговорить со мной о деле, возникшем сегодня вечером, — сказал он, делая вид, будто не находит в этом ничего особенного. — Скорее всего, ничего интересного она не расскажет, но пойти все-таки надо. — Он улыбнулся и погладил Кэт по щеке. — Собачья жизнь, правда детка?

— О, ничего, я уже привыкла. — Кэт поднялась и одернула платье. — Теперь можно даже найти себе такую забаву: отгадывать, придет домой муж к ужину или нет? Вызовут его потом? Проведет он вечер дома? — она обняла его за шею и прижалась к нему. — Не беспокойся за меня, Дэв! Я ведь тебя знаю, и нам хорошо с тобой, правда?

Сидя в машине и направляясь к центру города, Дэв все еще улыбался, вспоминая ласковое лицо Кэт…

Бар «Трех ангелов» представлял собой вполне приличный ночной клуб, расположенный между варьете и магазином спиртного. Он находился на Тридцать седьмой стрит, несколько заброшенной и малолюдной улице, сжатой набережной Делавера и Шейлкиллом. Здесь, несмотря на все усилия хозяев магазинчиков и домовладельцев, чувствовалось какое-то запустение и тоска.

Дэв Бэньйон поставил машину прямо под неоновой рекламой и вошел в бар. Длинное и узкое помещение, в одном из углов которого на эстраде играло трио, было переполнено сегодня солдатами, матросами и пестро разодетыми молодыми людьми.

Бэньйон пробил себе дорогу к стойке.

— Мне нужно видеть девушку по имени Люси, которая у вас служит. Нельзя ли ее попросить?..

— Что вам от нее нужно? — ответил бармен, узколобый пожилой мужчина с заплывшими глазами.

— Я ведь тебе уже сказал, сынок, — улыбнулся Дэв, не любивший ни такого тона, ни взглядов, подобных тому, которым его одарил бармен. — А если хочешь успокоиться, вот: полиция. Люси здесь?

— А, вот оно что! Видишь, она сидит недалеко от стойки, на третьем кресле слева.

Эго была очень нежная и стройная девушка с веселым и добрым лицом. На ней было черное вечернее платье, она носила короткую прическу. Нечто необычайно привлекательное было во всем ее облике, она не была похожа не девушку, зарабатывавшую себе на хлеб в этом районе. Лицо ее осветила улыбка, и она сразу преобразилась, когда к столу подошел Дэв Бэньйон.

— Вы, наверное, мистер Бэньйон? — спросила она.

— Правильно, Люси.

— Мне очень жаль, что я побеспокоила вас среди ночи, — она встала и отодвинула кресло. — Не пересесть ли нам в одну из ниш? Когда они, — Люси кивнула на музыкантов, — начинают играть, здесь не услышишь ни слова.

— С удовольствием, — согласился Бэньйон.

Они перешли в нишу и сели за небольшой столик, поверхность которого была обильно усыпана пеплом сигарет. Подошел официант, и Дэв попросил два коктейля, но Люси отрицательно покачала головой.

— Только, когда я работаю.

— Ты что здесь — барменша?

— Ну, это еще очень вежливо сказано, — откровенно призналась она. — А вот от сигареты, если у вас есть, я бы не отказалась.

— Конечно, пожалуйста, — Бэньйон протянул ей портсигар. — Так о чем ты хотела со мной говорить? — осторожно начал он.

— Я уже сказала вам — речь пойдет о Томе, — она положила на стол вырезку из газеты, которую держала в руке.

Эго было сообщение о самоубийстве Тома Дири из ночного выпуска «Экспресса».

— М-да, так что же? — спросил Дэв.

— То, что здесь написано, неправда, — ее слова прозвучали как вызов, и все-таки Бэньйон не мог избавиться от впечатления, что в голосе девушки сквозит неуверенность. Но она твердо выдержала его взгляд и настойчиво продолжала. — Он не беспокоился о своем здоровье, это написано для отвода глаз.

Дэв испытывающе взглянул на Люси. Сейчас она почему-то вызвала в нем полнейшее доверие, и то, что она говорила, следовало бы принять всерьез.

— Да? — он вопросительно поднял брови. — Тогда что же его беспокоило?

— Ничего. Он никогда в жизни не был так счастлив, как в последнее время.

— Он это тебе говорил?

— Да.

— Когда?

— На прошлой неделе. Точнее — пять дней назад.

— Так-так, — он затянулся и принялся размышлять над тем, что сказала девушка. Эта новость была поразительной, и она представляла Тома Дири, а тем более его жену, совсем в ином свете.

— Не скажешь ли ты мне, как ты познакомилась с Томом Дири?

Она опустила глаза, долго разглядывая свои руки.

— Отчего же, но это довольно длинная история, мистер Бэньйон!

— Не займет же рассказ всю ночь! Давай, выкладывай!

— Хорошо, — и она вздохнула. — Я знаю Тома уже давно. У него есть небольшая летняя дача в Атлантик-Сити, я пела там когда-то в одном из ночных клубов. Не смейтесь, я начинала как певица, пока мой импресарио вдруг не заявил, что голос у меня маленький и что… по-другому я смогу заработать больше. Но это не имеет отношения к делу. Так вот, однажды вечером Том зашел в клуб, чтобы выпить свой коктейль, а потом задержался на минутку. Один мой знакомый представил меня Тому, и мы сразу друг другу понравились. Он был очень милый, у него нежная душа… Не знаю, поймете ли вы меня правильно. Он всегда повторял, что мир устроен ужасно, раз в нем могут процветать разные сволочи. Иногда он приезжал в Атлантик-Сити вместе с женой, но чаще всего — один, ей больше нравились другие места. Он говорил мне, что она в Майами или на другом фешенебельном курорте. И в те дни, когда он был один, после представления я шла к нему. По утрам мы плавали, а после завтрака загорали на пляже.

— Все это очень мило, — заметил Бэньйон, стараясь придать своим словам оттенок безразличия. И все-таки в них звучал легкий сарказм.

Люси Каровэй покачала головой.

— Нет, я чувствую, вы меня совершенно не понимаете, — девушку явно угнетало подозрительное отношение Дэва к ее рассказу. — Но я на вас не обижаюсь. Боже мой, я совершенно не знаю, как вам это объяснить! Вы не думайте, что Том какой-нибудь там кот, который сразу липнет к женщинам, как только жены нет рядом! Он не был таким, слышите, не был! Неужели вы не дадите мне рассказать все по порядку? Может быть, вы тогда лучше поймете Тома, ведь речь идет о нем… Он страшно переживал, что вынужден обманывать жену, а я — я особенно не переживала. Я радовалась, когда он приезжал без нее, я была просто счастлива. Но он был женат и никогда об этом не забывал. То, что было между нами, он считал чем-то ужасным.

— Он любил свою жену?

— Нет, но он чувствовал свою ответственность за нее — вот в чем загвоздка! И поэтому… — она запнулась, а потом быстро закончила, — я даже думаю, что поэтому-то он и нравился мне еще больше. Он чувствовал себя ответственным за все: за несправедливость мира, за меня, за свою жену, за каждое преступление, которое он расследовал. Том не мог относиться к кому-либо или чему-нибудь легкомысленно. Во всяком случае, я знаю, что его жена ни за что не согласилась бы разойтись с ним, и делала все, чтобы его удержать. Она даже пошла на то, что порядочная женщина никогда не сделает: она сказала ему, будто ждет ребенка, хотя до этого времени отказывалась даже и говорить о чем-либо подобном. И вот она заявила ему — произошел выкидыш — но это была ложь.

— И тогда ты порвала с ним?

Люси кивнула.

— Я ведь знала, что мой вагон идет по другой колее. О, я любила Тома, даже очень любила; поймите меня правильно. Но я не могла быть с ним вместе, не причиняя ему страданий. Ведь развод не освободил бы его от ответственности ни за жену, ни за меня. А я не хотела причинять ему боль. И я ушла от него — вот и вся история.

— Хотя и не совсем, — сказал Бэньйон и улыбнулся ей. — Но ближе к делу. Почему ты думаешь, что здоровье вовсе не беспокоило Тома?

Люси посмотрела ему прямо в глаза:

— Несколько дней назад я говорила с ним, мы вместе ужинали. Это была наша первая встреча с лета прошлого года. Мы чуть не столкнулись с ним на Маркет-стрит. Было пять часов вечера. Том сказал, что жена уехала к сестре в Гаррисбург и сразу пригласил меня зайти куда-нибудь пропустить стаканчик, — тут она улыбнулась. — Но из «стаканчика» получился настоящий ужин. Том был в чудесном настроении, таким я его не видела никогда. Он сказал мне, что еще ни разу не чувствовал себя таким счастливым.

— Это может означать многое, — сказал Бэньйон. — То ли душевное состояние, то ли жизненные обстоятельства или состояние здоровья.

— Я понимаю, но не только поэтому самоубийство Тома кажется мне загадочным. Он был вовсе не из тех людей, что кончают с собой, он был человеком совершенно иного склада.

Бэньйон задумался ненадолго, потом пожал плечами.

— И все-таки, Люси, его самоубийство — неоспоримый факт.

Она опять покачала головой и уверенности в ней стало меньше:

— Нет, не могу в это поверить, — прошептала она.

— Скажи мне тогда вот еще что: не заметила ли ты в нем какой-то озабоченности, присутствия тяжелых мыслей? Говорил ли он о своих денежных делах, о жене? Вспомни, Люси!

— Нет, ничего такого не было. И опять-таки странно, — она была как бы даже удивлена. — Я ведь вам уже говорила, что он чувствовал себя ответственным за все: за бога и за мир, за добро и зло, — она говорила с возрастающим возбуждением, — на прошлом неделе он был совсем другим, как я уже сказала вам. Словно с него сняли какую-то ответственность, чувство вины, словно совесть его, наконец, чиста. Я понимаю, что говорю бессвязно, но так оно и было, и поэтому я не верю, что он застрелился.

— Но он сделал это, Люси! — Бэньйон наморщил лоб и закурил еще одну сигарету. — Может быть, прекрасное настроение, замеченное тобой в нем, явилось результатом, ну, скажем, расчета, которое он произвел сам с собой и со всем миром. Может быть он осознал, что земля — не небо и не преисподняя, а как раз то самое место, где мы должны исполнить свой долг и получить от жизни то, что заслужили.

— Если дело обстояло так, тогда у него вообще не было никаких оснований для того, чтобы расстаться с жизнью, — с упорством продолжала Люси.

— А я знаю, что он застрелился!

— Еще раз простите, я отняла у вас столько времени, мистер Бэньйон!

— Ничего, я привык. Кроме того, следить за каждой ниточкой, ведущей к самоубийству — мой долг, — он улыбнулся. А как насчет рюмочки ликера, Люси?

— Идет, мистер Бэньйон.

Когда пятнадцать минут спустя он поехал по дороге домой, он подумал: «Ведь целый час пропал зря!» Потом поправил себя: «А может быть, и не пропал». Многолетний опыт учил его, что ни о чем нельзя судить с достаточной определенностью, пока преступление не раскрыто.