Отёсовцы

Глава XVI

Что бы ни решал мир, Трофим знал, что решение это коснется его непременно худым концом. Все сельские повинности: гонщика нанять, сельскому писарю платить, дрова подвезти для школы — кому пустяки расход, а Трофиму в раззор. И уж давно махнул Маврин на мир рукой: все равно не одолеть на сходках богатеев.

О жребии на заложников подумал Маврин тоже по-своему: кому другому, а ему-то уж придется быть в заложниках. Как бы ни бросали жребий, ему все равно подсунут. В оба гляди — не заметишь, как подсунут…

Мужики заспорили, как кинуть жребий. Каштанов прямо охрип:

— Канаться на веревках — и кончено!

Иван Бастрыков поддерживал его:

— Верхняя рука по веревке — и баста.

И хотя опал уже Маврин духом, все же лез к присутствию:

— С покрышкой или просто?

— Известно, верхняя рука, — разъяснял Бастрыков.

— Ну не-ет, — загалдели мужики, — дом без крыши не бывает.

— Может, квитками лучше, мужики? — спрашивал староста. — А то другой вымеряет допрежь веревку…

— Жердью справедливей, — сказал Маврин, — веревка, она растягиста.

Ваня стоял за квитки.

— Нарезать квитков, сколько домохозяев, а на пяти квитках пометить смерть…

— Знамо, без обману! — крикнул кто-то спозади.

Круто разрешил спор дед Арсень:

— Коли на то пошло, мужики, то лучше уж на спичках. На квитки бумаги не набраться…

— Первое дело — серянки, — поддержали даже старожилы.

Дед Арсень пояснял порядок:

— Сколько домохозяев, столько спичек, а пять штук в чернила выкрасим…

— Кабы мухлевства не было, — тревожился Маврин.

Староста уже вынес спички из лавки.

— Целых тысяча, — положил он пачку на стол, — на всех хватит… — И начал вываливать спички из коробков на стол.

— Ваня, а ты отступися, — сказал Трофим, — родни тут много…

— Лена пускай, — поддержали Трофима мужики, — лицо постороннее…

— Считай, Лена. А Ваня, отступися.

Пришлось Ване отсесть от стола.

Лена взяла из кучи пять спичек и окунула в чернильницу. Молча глядели мужики на Ленины руки, на спички.

— Посушить бы…

Лена положила черные на сушку, а из кучки белых начала отсчитывать по числу дворов. Иван Николаевич поглядывал на все действие как на ребячью игру.

— А как же с теми, коих на сходе нет? — спросил он.

— Заглазно доведется, — глянул Ваня на общество.

— Заглазно, понятно, — согласились все.

Пока считала Лена белые спички, черные уже высохли.

— Шапку бы надо поболее, — говорили мужики. — Еще бы лучше лукошко…

Маврин не спускал глаз со стола.

— А как же, Лена, насчет того, — спросил он, — ежели кто потайно с беленькой сунется в шапку?

— Руки пущай растопырит допрежь, — пояснил Ваня.

— Вот-вот, — тыкал пальцем в воздух Маврин, — а то ноне народ-то пошел…

Тут, видать, терпение через край перевалило. Зашевелились все:

— А ну, довольно канителить!

— Время к обеду!

— Зачинай, Лена!

Человек пять сразу сунулись к Лене, каждый со своей фуражкой. Заспорили:

— Ладная будет!

— Нет, моя поширше!

— Пожалуй, эта подходяща…

Ваня тоже свой картуз сунул:

— Ложи, Лена! Глубока, что лукошко.

Козырек от старостиной фуражки блеснул на солнышке и погас. Лена начала было складывать спички в Ванин картуз, но тут подоспел Карпей Иванович.

— Сюда складывайте, Елена Михайловна, — подсунул он свою шляпу, — настоящая поповская шляпа.

За шляпу все прокричали.

— Ну ладно, — согласился Ваня, — пускай в шляпу.

Лена опустила в шляпу сначала все белые спички, потом подняла пять черных.

— Смотрите, пять.

— Пять смертей, — сказал Маврин.

Ваня, как староста, стал теперь за стол.

— Ну, тихо, гражданы! — по-казенному начал он. — Стало быть, чтоб не было мухлевства, допрежь чем тягать из шляпы спички, руки казать обществу… так вот… — И Ваня, подняв обе руки, растопырил пальцы, — Чтобы видать было, что пусты руки. — Трофим окончательно было успокоился: вряд ли удастся кому смухлевать.

Но тут Иван Николаевич начал перешептываться с Леной. По лицу понял Трофим: уговаривает Морозов писариху в чем-то. Встревожился Трофим:

— Иван Николаевич, под шумок-то зачем это?

Говорят, Иван Морозов когда-то целую четверть поставил сельскому писарю, чтоб тот записал его первым в поселенный список. Теперь Иван Николаевич воспротивился тянуть спички первым.

— С краю села начнем, — сказал он, — сначала по одной стороне, потом по другой.

— Это не с иконами ходить, — сказал Маврин, — по списку — и баста.

— По списку давай! — закричали мужики.

Ваня принял от Лены шляпу со спичками.

— Ну давай, кто первый?

Лена хотя и хорошо знала, кто первым значится в поселенном списке, но уставилась в развернутый лист и торжественно огласила:

— Морозов, Иван Николаевич.

Все общество в момент приумолкло.

— В жизнь не шел насупротив общества, — сказал Иван Николаевич и засучил правый рукав. Потом снял фуражку, три раза перекрестился на церковь:

— Спаси, господи! Спаси, господи! Спаси, господи!

Все общество замерло. Морозов сунул волосатую руку в шляпу, глаза вознес к небу. И замешкался в шляпе.

До боли глаз следил Трофим.

— Выбирает, — не утерпел он, чтоб не сказать.

Трофиму казалось — черные спички шершавы малость от чернил, и легко на ощупь разгадать их.

— Перваку, ясно, не достанется, — говорили в нетерпении мужики.

— Молитву читает, — тихо сказал кто-то.

Враз отдернул Иван Николаевич от шляпы руку, поднес спичку ко рту, дунул на нее.

— Черная! — возликовали все. — Черная!.. Смерть!

Морозов даже побелел.

— Вот игрушка, — к чему-то сказал он.

Мир вздохнул облегченно, а Маврин прямо осиял.

— Мухлевства, стало быть, не будет.

Сам он и мысли не имел, что удастся вытянуть белую спичку, но после Морозова легче было тащить смерть. Потом жребии пошли как по маслу.

— Ахрамеев Петр, — окликала Лена, — Гаврилов Семен…

Мужики подходили по очереди к столу; оборачиваясь к миру, растопыривали пальцы и тащили счастье.

— Светлая! — дружно подхватывали все.

— Орел! — кричала родня.

— Чист!

Потом подходил по выклику следующий.

— Спасенному рай!

— Орлянка!

Трофим Маврин с завистью поглядывал, как соседи вытаскивали белые спички.

«А может, пофартит и мне», — думал он временами.

Вторую черную спичку вытащил мазаловский богач Никита Ушанов. Тащил он как постороннее лицо для Петрякова Семена. Самого Петрякова на миру не было.

— Поедет ли? — усомнились которые.

Дружно закричали мужики:

— Силком отправим!

— Мирское дело!

Дошла очередь и до Бастрыкова. Глянул он на мир. Позади толпища канителились около бабья ребятишки.

— Минька, подь сюда! — окликнул сына Бастрыков.

Минька оторопело протискался сквозь толпище, подошел к столу.

— Тащи отцу смерть, — показал Бастрыков на шляпу.

Минька не впервой тянул жребий на миру. При дележе покосов доводилось тягать не раз.

— Легкая у него рука, — хвастался Бастрыков.

Присмотрелся со стороны Минька — хорошо понял порядок. Перед тем как сунуться в шляпу, показал миру пустые руки, как все. И потом потянул спичку.

— На, тятька! — подал он отцу.

Враз все загоготали, точно Минька начудил что перед народом.

— У-у, каплоухий! — ударил Бастрыков сына. — На смерть отца посылаешь. Расти тебя, дурака!

После Ивана Бастрыкова пришла очередь тащить счастье Маврину.

Трофим вспешку засучил рукав, сунул в шляпу руку, отвернулся лицом. Вытянул спичку и показал миру.

— Черная! — сказал Ваня тихо.

Особого шума и не произошло оттого, что Маврин вытащил черную, — как будто так и следовало.

Тихо отошел Трофим к новоселам.

— Ну, последняя! — кричал Ваня. — Давай налетай!

Последняя черная досталась Карпею Ивановичу.

После жеребьевки рассыпалась сходка сама собой. Заложники направились по домам, за ними потянулись сородичи. Из заложников только Морозов один пошел не домой, а к старшине.

В горенке Данила Матвеевича, вытянувшись на полу, спал Захаров. Иван Николаевич растормошил его и обстоятельно доложил о жеребьевке.

— За доставку заложников ты отвечаешь, — сказал Захаров, — нам некогда с ними канителиться… Награду получишь.