Отёсовцы

Глава XVII

Проводы заложников затянулись за обеденное время. По селу обеспокоенно бегал Ваня с десятскими.

— Кабы впопятную они не того…

Десятский из старожилов, Андрон, успокаивал старосту:

— Ежели чего, так свяжем. Раз мир решил, должны повиноваться.

Обход заложников начал староста с Ивана Бастрыкова. Подошел с десятскими к его дому, заглянул в окно.

За столом в доме Бастрыкова сидели брат Ивана, Елисей Бастрыков, Соловьев-кузнец и Маврин. Тут же около стола стояли ребята, Минька, наследник хозяина, и брат писарихи Алешка.

— Ну, тезка, — сказал староста, толкнув створку окна, — вишь, дело-то к обеду. — Андрон прищурясь глянул на солнышко. — Надо поторапливаться.

Хозяин прямо в окно подал старосте чашку хмельного:

— На, кушай, никого не слушай!

Чашку самогону староста пропустил без задержки.

— Ну так, тезка, выезжай давай, — строго сказал потом хозяину.

За Ивана ответил Елисей:

— Вон конь-то наготове стоит… Сейчас и выедут.

Хоть и верно, что за воротами во дворе стоял запряженный конь, но, судя по гостям Бастрыкова, Ваня смекал: что-то здесь нечисто. Однако не стал допытываться.

«Только бы из села выпроводить», — подумал он.

Высунулся в окно и кузнец.

— Ну, служба, — сказал он старосте, — говорят тебе, поедет — и кончено…

— Ладно, — буркнул Ваня и отошел от окна.

— Только куда поедут-то! — услышал Ваня вслед себе голос наследника Ивана.

«Куда хошь, — подумал Ваня, — только бы из села вон…»

Потом сельское начальство направилось к Петрякову.

Петряков уже отметил праздник, был навеселе. Сидел он, как малый, посреди избы, прямо на полу.

— А-а-а, — протянул он навстречу Ване, — начальник пришел… Ну что, ваше бродь, прикажете плясать?

Староста, точно не слыша хозяина, строго сказал:

— Бастрыков выезжает вон…

Будто самому себе, Петряков говорил:

— Стало быть, без меня меня женили…

Тут в избу вошла супруга с бутылкой самогона.

— Милости просим, Ваня, — поклонилась она.

— Ого-го! — загудел Семен, зарясь на бутылку. — Живем, Ванька-встанька!

Петряков поднялся на ноги, потянул старосту к столу.

зычно, как под гармошку, орал хозяин.

Потом потащил к столу десятского.

При этом еще приплясывал Петряков.

Выпив степенно чашку хмельного, Ваня спросил хозяина:

— Как, Семен, добром поедешь иль доведется веревками скрутить?

— Так что никуда я не собираюсь, — навалясь на Ваню, сказал хозяин.

— Ну ладно, неча мешкать… Давай, давай, Сёма!

Хозяин опять затянул частуху:

Ваня вышел из-за стола.

— Ну, пей, Сёма, пей: спьяна легче…

Хозяйка все будто не понимала суть.

— Ты что, Вань, в сам деле хочешь его отправить?

Ваня даже не глянул на хозяйку.

— Мир, Семен, решил, — сказал он строго, — давай-давай… Ежели чего, так с Бастрыковым поедешь… Можешь не запрягать своего коня…

Семен Петряков поднялся с места.

затопал он ногами и пустился плясать.

— Баба, бей в заслонку! — кричал на жену.

Староста подал знак десятским:

— Хватай!

Андрон схватил Петрякова сзади, другой десятский, Шифров-пензяк, сбоку.

— Покоряйся! — командовал староста. — Хоть раз за мир ответь… Придется для сохранности связать, — сказал он десятским.

Местом сбора заложников Ваня назначил волость.

Первым подъехал туда заложник Иван Николаевич Морозов.

Сидел он в ходке своем барином, точно в гости собрался.

У волости слез с ходка, взошел на крылец.

— Что мир решил, то буква для нас, — поклонился он миру. — Наше дело спокон веков — подчиняться.

Опять, точно на сходку, со всех сторон села стеклись к волости мужики, бабы, старики, старухи и малы ребятишки.

Вышли из волости староста и Карпей Иванович. Карпей остановился на крыльце.

— Ну, мужики, — сказал он дрогнувшим голосом, — прощевайте. Не поминайте лихом!

— Пошел, пошел! — подталкивал его сзади староста. — Вон где солнце-то… За просрочку я должон отвечать.

Тут с пензенского края показалась еще телега — ехал на ней Иван Бастрыков. На его телеге лежал связанный Петряков.

Как только подъехали вблизь к волости, Петряков поднял крик:

— Караул! На расстрел везут!

Андрон шел позади телеги как стражник — высокий такой, исполнительный.

Подъехал к волости и Маврин Трофим на своей кляче. Рыжуха его, точно обрадовалась народу, заржала пискляво.

— Но, ты, Ерихон! — стегнул ее Маврин и к волости подкатил карьером.

Больше всего дивились люди Морозову: так скоро сбился он на решение мира. Ведь, может, на смерть едет.

— Он и там откупится, — злобился дед Арсень.

Староста вышел чуть вперед.

— А ну, тронулись, давай! — скомандовал он громко. — Документ у Ивана Николаевича…

— На расстрел! — дико орал Семен с Бастрыковой телеги.

Кроме Петрякова, все заложники пошли пешком. Даже Морозов слез с телеги.

— Смерть, она всех уравняет, — говорил он, стараясь шагать в ногу с Мавриным.

Весь народ тронулся за заложниками. Коней гнали впереди ребята.

Как только отошли от волости, гармонист растянул двухрядку. И не марш заиграл, не подгорную, а затянул «вальц». Названьем «вальц» — «На сопках Маньчжурии».

Точно похоронную подпевали девки-молодайки:

На выезде из села Морозов зафурил назад, через весь народ, медный пятак. Мужики кинулись за пятаком, подняли.

— Решка! — крикнули враз.

Печальное решил народ:

— Крышка заложникам.

У реки припрудились все. Паромщик Махонька вышел встречь народу из избушки своей и оглядывал удивленно народ. Лысина его воском отливала на солнышке.

— Давай, Махонька, паром! — закричали разом ребятишки.

С пьяных глаз Махонька признавал своих и не признавал.

Строго окликнул его староста:

— Чего это, Махонька, бельмы-то вытаращил? Давай заводи коней!

Пока устанавливали подводы на пароме, заложники прощались с родней и мирянами.

— Ну, с богом! — кричал Ваня.

Заложники пошли на паром. А на пароме Махонька воевал с ребятишками. Набилось тех человек двадцать.

— Кышь отселя на берег!

Ребята перебегали с места на место, но не сходили с парома.

— Да мы тебе поможем! — кричали они Махоньке.

Староста торопил:

— Вали, отчаливай давай! — приказывал он паромщику.

— Ну, коли взялись, помогайте, — сказал Махонька ребятам.

По команде Махоньки ребята дружно перехватывали канат. Паром медленно отчалил от берега. Заложники поснимали шапки, стали кланяться:

— Прощевайте!

Алешка был тоже на пароме. Стоял он с Минькой Бастрыковым обособленно, говорил с ним по секрету:

— Значит, ты передашь Елене Михайловне, что я уехал на время… Понял?

— Понял, — отвечал ему Минька как начальнику. — А надолго ли это?

— Ну, дня на три, может, — отвечал Алешка.

Потом он показал на Федьку:

— Ты его не допускай до команды, самостоятельно командуй до моего приезда.

— Ладно, ладно, — кивал Минька головой.

В то время на другой стороне парома Федька Морозов стращал ребят:

— Не посмотрят на вас, что маленькие… Всех под расстрел спровадят, ежели будете с отесовцами.

Паром пошел быстрее.

На левом берегу все еще стояли ардашевцы, махали заложникам картузами.

Как только причалили к берегу, все ребята выкатились с парома. Алешка отвел надежных в сторону и, прощаясь, сказал:

— Командование оставляю Бастрыкову…

Минька послушно наклонил голову.

— Подчиняться во всем ему! Понятно?

— Понятно, — отвечали разом ребята.

— А ты, стало быть, к отцу? — спросил, осмелившись, Санька Долотов.

Алешка нахмурился чуть.

— Секрет, — сказал он тихо.

Тем временем заложники уже вывели коней с парома и по галечнику подымались на крутой правый берег.

Алешка попрощался с ребятами и тоже зашагал за телегами.