Отёсовцы

Глава VIII

Солнце уже закатилось, когда Карпей Иванович приковылял к себе в волость. В волости проживал он как блюститель чистоты и порядка — сторожем служил. Правда, чистоту и порядок в волости соблюдала тетка Матрена, супруга его, но славу должности нес Карпей Иванович сам.

— Замешкались что-то наши начальники, — сказала тетка Матрена, как только вошел в волость Карпей Иванович.

Раздувала она сапогом самовар у печки. При этом самовар пыхтел, и во все дырки его снизу вылетали искры.

Карпей Иванович с солдатской аккуратностью повесил картуз на гвоздь.

— К полночи подойдут, и ладно, — сказал он. — Пешком-то оно не шибко разгонишься. Не то что на гоньбовых.

Тетка Матрена кинула сапог в сторону, круто обернулась к мужу:

— Пошто же это пешком?

— Отесовцы их встретили, — с особой строгостью ответил Карпей Иванович. — Мавринов сказывал. Он тоже из городу…

Карпей Иванович толком рассказал супруге, как отесовцы, встретив старшину и писаря, ссадили их с ходка и приказали переть пешком.

— За провинку ли как? — спросила тетка Матрена.

— Нечего, говорят, ездить вам на крестьянской шее.

Тетка Матрена точно поперхнулась.

— Жиру-то сбавят малость, — фыркнула она в кулак.

— Да, старшине-то с пузом… не ахти как разогнаться, — ухмыльнулся в бороду и Карпей.

Очень доволен он был, что начальство не прибыло. Суббота сегодня, баня, — больше жару достанется. Любил Карпей кости попарить.

Контуженным прибыл Карпей с германской. По болям в суставах стал предсказывать погоду. Видать, на банном пару размякали кости, потому Карпей уважал баню.

И парился он в бане до одури. Одной рукой то и дело поплескивал на кирпичи, а другой хлестал себя веником. При этом охал, кряхтел и в разгаре приговаривал: «Ай батюшки, ай матушки!»

В иной раз лишнего переплескивал на кирпичи и, не выдерживая жару, падал с полка на пол. Очухается на полу и опять заберется на полок.

Сегодня парился Карпей не торопясь, с аккуратом. Парился он, мылся и вспоминал свое начальство: «Вот бы в каждую субботу их отесовцы встречали!»

Вернулся из бани Карпей Иванович, когда тетка Матрена уже зажгла в волости лампу.

— Ишь, рак какой, — сказала она, глянув на мужа.

— Пару хоть на базар выноси, — охая, проговорил Карпей Иванович.

— Березовыми топила, — похвасталась супруга.

Тут же в волости, в большой прихожей комнате, были две каталажки. Одна — светлая, с окном, другая — темная.

В темной почивал всегда Карпей: в темной мухи не надоедали по утрам.

— Кому каземат, — говаривал он про каталажку, — а мне почивальня первый сорт.

Прошел и теперь Карпей в свою почивальню, растянулся на лежанке и заохал, как больной.

— Рюмочку бы, — жалобно взмолился он.

— Дуй вон чай, — строго сказала тетка Матрена и ушла в баню.

Карпей Иванович сразу перестал охать и, вскочив с лежанки, пошел шарить по волости. В привычке было у супруги до праздников хмельное запрятывать куда подальше.

Обыск начал Карпей Иванович с «присутствия» старшины.

В потемках искал он на ощупь. Запускал руку в щель между стеной и шкафами и долго шарил.

— Постоянно вот канитель, — злился на супругу, вылавливая пятерней паутину.

Между «присутствием» и прихожей была канцелярская комната. Карпей и тут обшарил все углы-закоулки.

Потом сунулся в печку. Долго копался в золе и наконец вытащил целую сорокоушку.

— Ага, клюнуло, — обрадовался он. — Ай да Карпей!

Рюмку и закуску найти было пустяки. Карпей разложился с угощеньем в своей почивальне, в тесной каталажке, и только приступил было к делу, — с улицы послышался стук в дверь.

— Будь ты неладно, — озлился Карпей. — Кого это нелегкая несет еще?

Карпей осторожно поставил сорокоушку под лежанку и пошел открывать дверь.

— Кого встречать? — крикнул он.

— Открывай давай, — послышался строгий голос старшины за дверью.

Карпей Иванович торопливо откинул крючок, полегоньку толкнул дверь.

— Не надо бы вас пускать-то, — шутейно сказал он, — раз к бане не поспели.

Умел Карпей почтительно шутить с начальством.

— Милости просим, — ловко посторонился он.

Старшина и писарь перешагнули порог, кинули свою поклажку на лавку.

Карпей виновато приговаривал:

— Ах, обида-то какая! Ведь березовыми баню-то вытопили… Видно, непутевый ямщик попался?

Начальство молчало. Понял Карпей: не до бани начальству.

«Видно, хорошо напарились и так», — ухмыльнулся он в уме.

Писарь вытащил из дорожного мешка желтый портфель и зашагал в присутствие.

— Давай туда огонь, — буркнул старшина Карпею и пошел сам за писарем.

Карпей Иванович сорвал со стены лампу и, держа ее обеими руками, понес за начальством. Здорово отдавало от начальства по́том. Старшина чуть прихрамывал.

«Ишь, с непривычки-то как оно пешком», — потешался Карпей.

Пока старшина и писарь усаживались за присутственный стол, Карпей все держал лампу в руках.

— Как тут, Иваныч, ничего не слыхать в селе? — спросил наконец старшина.

— Насчет чего это? — в ответ спросил Карпей.

— Может, что нового? — спросил и писарь. — Ну, скажем там… — Он скоса посмотрел на старшину. — Скажем, может, что-нибудь слышал?

— А ничего не знаю, — как ни в чем не бывало отвечал Карпей.

Карпей сразу смекнул, к чему разговор ведут старшина и писарь: интересуются они — знают в селе об их встрече с отесовцами или Маврин Трофим придержал язык.

— Тут насчет мобилизации слухи, — сказал потом Карпей.

Писарь из портфеля вытащил четвертушку исписанной бумаги, положил на стол.

— Не всякому слуху верь, — сказал он Карпею. — Насчет призыва — покрыто сие мраком неизвестности.

— Ну, Иваныч, ступай, — сказал старшина, — надобен будешь — позовем.

Неловко было уходить Карпею из присутствия. Сам знал он обиход: если бы не расспросы начальства, ушел бы когда надо. А теперь будто выгоняют его вон.

Вышел Карпей за дверь и, как ни тянуло его в каталажку к хмельному, прошлепал для виду в прихожую и вернулся на цыпочках обратно. Притаив дыхание, приложился ухом к двери присутствия.

Старшина и писарь говорили тихо, еле слышно.

— Ни черта он не знает, — говорил писарь.

— Либо хитрит, — буркнул старшина.

Карпей Иванович с цыпочек опустился ступнями на пол. Дух перевел и опять приложился ухом к двери.

Из обрывков речей начальства Карпей Иванович понял: о мобилизации разговор идет.

Сначала старшина и писарь говорили тихо, а потом круто заспорили.

— Нельзя вожжи спускать, — разгоряченно говорил старшина, — отесовцы не есть законная власть… по сути — разбойники…

— А я разве говорю что? — как бы защищался писарь. — Только к тому я — обождать бы пока…

— Мешкать не приходится…

Тут начальство перешло на шепот. Как ни навастривал Карпей уши, ничего нельзя было разобрать.

— Арестовать надо их! — закричал вдруг старшина. — Они ждут не дождутся отесовцев.

Стал говорить вслух и писарь:

— Если Бастрыкова Елисея, то надо и Соловьева-кузнеца.

— Надо-то надо, только не взбунтовались бы все фронтовики. Вот бы усмирители подоспели…

Карпей Иванович ясно представил в уме, как старшина тычет пальцем в стол, трясет бородой.

— Открыто все же не придется нам действовать, — сказал, вздохнув, писарь, — опасно. Из тиха, из подполья будем управлять волостью.

Вздохнул и старшина:

— Да уж, показываться на мир нам до поры до времени рисково.

— Хорошо, что метрики у отца Никандра, — сказал писарь. — В волость нам и незачем будет пока. У попа проведем выписку новобранцев… Надо бы с Иван Николаичем обтолковать. Только на них теперь надёжа — на отца Никандра да на Морозова.

Грохоча стулом, старшина поднялся на ноги. Карпей на цыпочках кинулся от дверей присутствия. В прихожей только опомнился и как ни в чем не бывало зашел в каталажку.

Тут уж не утерпел он, принялся за хмельное.

Цедил он самогон и ухо держал востро. Уже к третьей рюмке приступил Карпей, когда его окликнул старшина.

Придя в присутствие, Карпей замигал глазами на свет, будто спросонок.

— Жару небось хватит, и воды вдоволь, — заговорил он опять о бане, — сходили бы уж, попарились…

— Садись, Иваныч, — показал на стул старшина.

Карпей Иванович понял: у начальства есть какая-то просьба к нему.

— Ну вот что, Карпей, — заговорил наконец старшина, — ты человек официальный — должностное лицо при волости. Думаю, не вынесешь сору из дому. Словом, держи язык за зубами.

— Так вот, — перебил старшину писарь, — призыва пока нет. Но молодых, рожденья девятьсотого и четыре месяца девятьсот первого, надо выписать из метрических книг.

— Коли выписка, так и призыв, должно, на носу, — сказал Карпей. — А что же это четыре только месяца? — поинтересовался он.

Старшина объяснил, что новобранцам девятисотого года всем уже исполнилось восемнадцать лет, а которые девятьсот первого года — так только тем, что в январе, феврале, марте и апреле родились.

— Шибко молодых не хотят брать, — закончил старшина свое объяснение.

— Куда уж моложе восемнадцати лет, — сказал Карпей. — Уж лучше бы старых взяли фронтовиков. Те бы живо…

— Ну, это не наше дело, — перебил старшина, — наше дело — повиноваться.

Карпей Иванович присмирел на месте.

— Ну вот, Иваныч, — продолжал писарь, — тут мы на троицу в гости уедем…

— В Арышево уезжаем, — подтвердил старшина, — там престольный праздник…

— Так ты тут за главного останешься, — говорил писарь Карпею. — Выписывать молодых по нашему приказанию придет Елена Михайловна, сельская писариха. Ты вот отнеси ей этот наш приказ, — писарь сунул Карпею маленький пакетик, — пускай она завтра же выпишет по волости всех новобранцев.

— Помни, что экстренно, — вставил старшина.

— Стало быть, это из метрик? — любопытствовал Карпей.

— Тут в записке сказано, — показал писарь на пакетик, — старожилов по метрикам… у попа метрики. А новоселов по волостным книгам…

Карпей Иванович заерзал на месте, замигал на свет глазами, сладко зевнул.

— Вы уж пропишите все это в пакете, — сказал он, — мне не упомнить наизусть…

— Все написано, — сказал писарь, — ты только не препятствуй Елене Михайловне завтра. Пускай она копается в шкафах. Тут вот волостные книги по новоселам, — показал писарь на угловой шкаф, — а метрики у отца Никандра.

— Ну, понял? — поднялся старшина с лавки.

— Раз в пакете написано, чего мне понимать-то, — ответил Карпей.

Понял Карпей Иванович одно: ладно припугнули отесовцы старшину и писаря. Потому они через сельскую писариху и намечают провести выписку новобранцев.

— За верность награду получишь, — сказал писарь Карпею уже в прихожей.

Забрав под мышку пожитки, начальство удалилось из волости.