Петрусь Потупа

17 РАСПРАВА

Притихшее в ожидании расправы Вербовье казалось вымершим. Село ждало войска.

Люди сидели по хатам, говорили приглушёнными голосами, подолгу смотрели в окна, к чему-то прислушивались, Забившиеся на печь дети, глядя на озабоченные лица взрослых, старались говорить шёпотом. Даже собаки, почуяв гнетущую тревогу, охватившую людей, куда-то попрятались.

Петрусю давно не терпелось посмотреть, что делается на улице, но родители не выпускали его со двора, и мальчик, улучив минутку, когда мать спустилась в погреб, а отец понёс скотине корм, незаметно выскользнул во двор. Перемахнув перелаз, он очутился на пустынной улице.

Петух, проголосивший с плетня, заставил его испуганно присесть на землю.

Рассерженный мальчик швырнул в крикуна хворостиной и побежал по улице.

На широкой, как выгон, церковной площади он остановился около уходящей ввысь звонницы. Задрав голову к блещущему на солнце кресту, Петрусь решил: «Заберусь на звонницу и посмотрю, что кругом делается».

Поднявшись к колоколам, он заглянул вниз. Сверху всё казалось иным. Восхищённый Петрусь переводил глаза от одной улицы к другой. Найдя свою хату, он увидел мать. Она стояла, приставив ладонь ко лбу, и смотрела через плетень.

«Меня выглядывает», — догадался мальчик, поворачиваясь в другую сторону.

На краю села в лучах заходящего солнца что-то сверкнуло. Потом ещё раз и ещё.

Петрусь вгляделся.

По улице быстро шагали несколько стражников в сопровождении старосты и сотских.

«Стражники! — испугался мальчик. — И голова с ними… К кому они?..»

Вдруг страшная догадка потрясла Петруся: «Ой, да они дядю Игната идут забирать!.. Вот и улица, Какой они идут, выходит в его куток».

Спасти парубка, предупредить его об опасности было первой мыслью мальчика.

Он кубарем скатился вниз.

Оставляя за собой полосу пыли, Петрусь помчался наперерез отряду. Удивлёнными взглядами провожали его прыткую фигуру селяне.

— Дядя Игнат! Откройте! — отчаянно забарабанил руками и ногами в дверь Петрусь.

Дверь распахнулась. На пороге появился Барма.

— Стражники! — задохнулся Петрусь. — На горбу. Тикайте!

Барма схватил мальчика за руку, втащил в хату и захлопнул дверь на задвижку.

Он был один. Мать его умерла ещё за неделю до первого снега.

Парубок сунул в мешок взятый со стола хлеб, обвёл глазами пустые стены и повернулся к Петрусю.

— Прощай, Петрусь! Может, навсегда расстаёмся, — приглушённо произнёс парубок.

Он порывисто наклонился и крепко обнял мальчика.

Петрусь поднял полные слёз глаза на своего друга, хотел что-то сказать, но слова застряли у него в горле.

— Пойдём, они уже близко, — промолвил Игнат.

Барма, а за ним Петрусь вылезли через открытое окно во внутренний садик.

Захлопнув створки окна, парубок, пригибаясь, побежал огородами к балке. Петрусь поплёлся домой.

В это время посланный за Бармой отряд уже ломился в хату:

— Открывай!

Хата молчала.

В нетерпении дёргая ус, староста закричал:

— Ломайте двери!

Загремели приклады, затрещала дверь, и толпа стражников ввалилась в пустую хату…

Через три дня с тревожным барабанным боем в село вступила рота солдат. Пройдя по улицам, провожаемая испуганными взглядами, рота остановилась на выгоне.

За солдатами увязалась толпа ребятишек, а с ними — Петрусь.

Забыв о страхе, мальчишки, приблизившись к пришельцам, с любопытством их рассматривали.

Рослые усатые люди сбрасывали с плеч рыжие, из телячьей кожи, ранцы, правильными рядами складывали их на земле. Тяжёлые ружья ставили в козлы.

Солдаты шутили, смеялись, сыпали прибаутками.

Подошёл обоз.

Одни кинулись стаскивать с телег и разбивать полотняные палатки, другие, поснимав огромные котлы, принялись готовить пищу.

Ещё долго смотрели бы ребята на суетню солдат, но их любопытству положил конец здоровенный фельдфебель:

— Вон, собачата!

Ребятишки кинулись врассыпную.

Офицер, приведший роту, видя, что его людям не угрожает опасность со стороны «бунтовщиков», успокоился и приказал разводить солдат на постой по дворам.

А наутро по селу поползла недобрая весть: всех мужчин и парубков сгонять на площадь.

Десятские обходили дворы и предупреждали:

— Кто не пойдёт на сход, того запишут в бунтовщики…

Провожаемые плачем женщин, не глядя друг на друга, вербовчане потянулись к волости.

Несколько парубков попрятались на чердаках.

— Чего мы пойдём на сход? — говорили они. — Чтоб нас половили, как сусликов, сняли со спины шкуру и отправили в город с забритыми лбами?

Выстроенные на площади солдаты уже не смеялись, как накануне. Взобравшимся на деревья ребятишкам их неподвижные лица казались теперь жестокими и страшными. Барабанщики с сияющими медной оправой барабанами разместились впереди роты. Тут же стояли скамьи для порки и наполненные солёной водой корыта для розог. Огромная сизокрасная их куча высилась рядом.

На крыльце волостного дома, поблёскивая золотом погон, прохаживался руководивший поркой офицер. Опираясь на эфес шашки, он небрежно отвечал почтительно склонившимся перед ним исправнику и управляющему пана.

Староста, выпятив грудь с круглой бляхой, самодовольно поглядывал по сторонам.

Сбоку маленького столика с чернильницей, гусиным пером и бумагой примостился писарь. Позади него толклись сельские богатеи.

Люди понуро и молча ждали начала. Наконец десятские доложили, что народ согнан. Офицер подал знак, и писарь, поднявшись, прочитал длинный список подлежащих порке.

Староста обвёл тяжёлым взглядом замершую толпу, и расправа началась…