Петрусь Потупа

ЭПИЛОГ

Стояло жаркое лето.

В тени разросшихся у придорожной канавы верб отдыхали вокруг костра пастухи.

Ветерок относил густое курево к пруду, и там, поредев, оно нежной сиреневой дымкой реяло над прибрежной осокой.

Вынутой из ножен саблей блестел на полуденном солнце пруд. На травянистом берегу неподвижно лежало пёстрое стадо коров.

Вокруг невозмутимая тишина. В синеве неба с величавой медлительностью, как сказочные корабли с надутыми парусами, плывут белые облака. Изредка вспархивают над поникшими цветами бабочки. Навевая дремоту, монотонно стрекочут кузнечики.

Безлюдны поля, окружающие стоянку пастухов. Только по широкому шляху, серой лентой убегающему вдаль, тихо бредут два старца-бандуриста и мальчуган-поводырь.

Мягко тонут в пыли их босые, натруженные ноги. В латаных свитках, обвешанные холщовыми торбами на длинных лямках, старики устало шагают за мальчиком. Маленький, без шапки, в потёртых штанишках, сквозь которые светится тёмное голое тело, он безучастно смотрит по сторонам.

Кругом — дремлющие поля, впереди — безотрадный знойный шлях…

— Отдохнём, дидусю, — жалобно попросил мальчик, поравнявшись с вербами.

Держащийся за его плечо сивый старец с опущенными книзу усами остановился и неторопливо повёл незрячим лицом по сторонам.

— А что, Остап, — обратился он к товарищу, — не пополудновать ли нам в холодку?

Рябоватый кобзарь, не ответив на вопрос, вздохнул:

— Попить бы…

Слепой старец потянул носом.

— Дымом пахнет. Должно, пастухи близко.

— Отуточки они, дидусю, — сказал мальчик, вытянув худенькую руку в сторону костра.

— Присядем, Микола? — вопросительно проговорил Остап.

Потыкав перед собой палками, деды уселись, свесив ноги в канаву.

Микола достал из-за спины бандуру, тронул морщинистой рукой струны и высоким голосом запел думу:

Пастухи, приподнявшись, слушали. Петрусь, с кнутом через плечо, подошёл к бандуристам, опёрся на клюшку и застыл. Кончил кобзарь и, опустив голову, тихо перебирал струны бандуры.

— Дидусю, ещё спойте, — попросил Петрусь. Кобзарь поднял на него незрячие глаза.

— Только водички принеси.

— Принесу, диду.

Петрусь вскоре вернулся с полным ковшиком воды. Утолив жажду, кобзари оживились. Микола пошептал что-то в мохнатое ухо товарища, и оба кобзаря, положив на колени бандуры, склонились над струнами.

Лица старцев посуровели, встопорщенные седые брови грозно нависли над тёмными глазницами. Ударив по струнам, они в лад запели:

Услышав имя Бармы, Петрусь вздрогнул, на глаза навернулись слёзы.

— Дяденька… Игнат… — прошептал он.

Чуткое ухо слепого Миколы уловило горячий шёпот мальчика. Радость прошла по лицу старого кобзаря. Видно, недаром звучала сегодня его песня. Он вскинул голову с матово блеснувшими белками и с подъёмом допел последние слова думы:

Окончив петь, растроганный Остап прикрыл глаза ладонью.

Подняв к небу просветлевшее лицо, Микола словно видел далёкое будущее, о котором он только что пел…

— Дидуси, кушайте, — настойчиво приглашал маленький поводырь, уже успевший разложить на холщовой торбе хлеб, сало, завёрнутую в тряпицу соль и несколько пожелтевших огурцов.

Обнажив седые головы, перекрестившись, усталые бандуристы молча принялись полудновать.

Подкрепившись, немного отдохнув, кобзари поднялись.

— А далёко до села, хлопчик? — спросил Остап.

— Недалёко, — ответил Петрусь и обернулся к поводырю: — Видишь на бугре мельницу? За ней и наше Вербовье…

Держась друг за друга, под палящими лучами солнца снова побрели по пыльному шляху бандуристы.

Долго смотрел им вслед Петрусь, потом перевёл взгляд на небо.

В недосягаемой высоте то сдвигались, то вновь расходились облака, принимая причудливые очертания и формы. В этом медленном собирании сил чувствовалось напряжённое, тревожное ожидание.

— Будет гроза, — прошептал Петрусь.