Петрусь Потупа

15 ВРАГИ

Выбравшись на дорогу, Петрусь влился в непрерывно движущийся поток. В дорожной грязи тонули взмыленные лошади, сани, брёвна. От поминутно возникающих вокруг звуков в воздухе стоял неумолчный шум.

Медленно продвигаясь вперёд, Петрусь повсюду встречал знакомые лица: вот поддевает колом бревно Назар, жестоко выпоротый за уведённого Петрусём коня; там замахивается кнутом на лошадь и что-то кричит Мирон; позади дядя Панас и селянин с огненной бородой, стоя у сцепившейся упряжки, осыпают друг друга бранью…

Оглядывая скопище взбудораженных людей, мальчик облегчённо вздохнул:

«Видно, не один батько с уроком не справится — вся громада с бедой сошлась».

Спустившись в долину, он увидел, что талые воды подтопили снег по всей пойме Дубравки.

Серко, еле передвигавший ноги, остановился.

Вскочив на бревно, Петрусь, болтая ногами, стал вытряхивать натёкшую в сапоги воду.

— Эй, вы, прочь с дороги! — услыхал он знакомый голос.

Мальчик оглянулся.

Пара крупных, лоснящихся от сытости лошадей тащила небольшое бревно, легко обгоняя застрявшие в распутице упряжки.

На одной из лошадей сидел сын старосты, Данило, со сбитой на затылок шапкой, с раскрасневшимся от возбуждения и довольства лицом.

— Берегись, крупа! Раздавлю! — суматошно кричал он, размахивая над головой кнутом.

Тяжёлые, как утюги, копыта коней, хлюпая по воде, обдали веером ледяных брызг зазевавшихся погонычей.

Облитые мальчишки кричали:

— Думаешь, забрался на коня, так ты уже и пан!

— Подожди, чёртов дукач, мы тебя ещё заставим ползать на карачках!

Поравнявшись с Петрусём, Данило с разгону осадил разгорячённых лошадей. Сосредоточенно нахмурив брови, он ткнул пальцем в Серко:

— Ой, что это у тебя, Потупа?

— Где? — встревожился Петрусь, оглядывая упряжь.

— Да вот, вот! — тыкал в Серко Данило.

— Как — что? Не видишь — лошадь! — уже сердито ответил Петрусь.

— Лошадь? — вытаращил глаза Данило.

— А что же? — буркнул Петрусь, глядя исподлобья на сытую упряжку.

— Лошадь? — насмешливо переспросил Данило. — А мне показалось, скелет… А погоныч, — захохотал Данило, указывая на Петруся, — огородное пугало!

— Так ты ещё и насмехаться, пацюк проклятый!

Петрусь схватил горсть мокрого снега, подавил в руках и с яростью швырнул его.

— Попало! — радостно завизжал маленький Пылыпко, видя, как пошатнулся в седле и схватился за шёку Данило.

— А вот тебе и за «пугало»! — крикнул Петрусь, посылая второй снежок.

— Получай да не брызгайся! — вторили ему Василько и Пылыпко, целясь в Данилу.

К ним присоединились другие хлопцы. Передние оглянулись, увидели, как гвоздят снежками Данилу, и сами скинули рукавицы…

Скоро весь воздух наполнился тяжёлыми, как стеклянные шары, снежками.

— Так его, волчонка! — побросав поводья, смеясь, подзадоривали хлопцев селяне.

Данило втянул голову в плечи, закрыл лицо руками и только вздрагивал, когда в него попадал снежок.

Наконец он догадался крикнуть на лошадей. Испуганные кони рванули и вынесли его в безопасное место.

Данило повернул посиневшее лицо к ребятам и погрозил им кнутом.

— Молодцы, хлопцы, что проучили! — кричали селяне. — Да, видно, мало — ишь грозится, злыдень!

Обратно Петрусь повёл измученного коня на поводу. Навстречу не попадался ни один погоныч. Мальчик удивился. Войдя в лес, он увидел запрудившие дорогу упряжки. Лошади, свесив головы, дремали. В стороне возбуждённо гудела толпа.

У дорожной обочины валялась издыхающая лошадь. Иногда она поднимала голову, дико и жалобно водила вокруг глазами. Потом голова её снова бессильно падала на подстеленную солому.

Рядом с лошадью, запустив под шапку пальцы, сидел её хозяин — Горобец. Лицо его болезненно морщилось, и Петрусю показалось, что на глазах селянина блеснули слёзы.

Отойдя от Горобца, мальчик привязал лошадь к дереву и присоединился к толпе.

На время шум приутих. Говорил уважаемый громадой седоусый и степенный Семён Дубовик.

— Пора, селяне, браться за ум. Погубим коней, не на чем пахать будет. Вот Горобец, у него семья — восемь ртов, а остался без лошади. А что, ему пан свою взамен даст?

— От него дождёшься! — крикнул кто-то.

— Делать что, говори!

— Скажу, — продолжал Дубовик, неторопливо разглаживая усы. — Надо дать коням отдых, переждать оттепель и просить всей громадой панского управителя, чтобы фураж выдал.

Гул одобрительных голосов покрыл последние слова Дубовика:

— Правильно рассудил!

— Дубовик скажет — что гвоздь всадит!

Люди успокоились. Кое-кто потянулся за кисетом.

— Что тут за сбор? Кто разрешил? — послышался в стороне голос старосты.

Люди, увидев спешащего к ним голову с сотскими, зашевелились.

Говор постепенно смолк.

— Почему не у лошадей? — подходя, спросил староста, сверля глазами лица селян.

Из толпы выдвинулся Семён Дубовик.

— Силантий Денисович, — почтительно заговорил он, снимая шапку, — громада просит дать коням отдых, а также поговорить с управителем…

— Нельзя! — перебил староста. — Пан приказал, его воля, а наше холопское дело — слушаться да не рассуждать. Слышите?

— Слышим, не глухие, — отозвались сзади.

— Ты лучше, голова, скажи, почему пан фуража не даёт? Кони падают! — выкрикнул из середины чей-то голос.

— На то не было распоряжения ясновельможного, — ответил староста.

— Не было! Так пусть сам ясновельможный и возит!..

— Что?.. Что ты сказал? — крикнул староста.

— То, что и слышал, — насмешливо ответил тот же голос.

— А ну выйди сюда, кто отзывается! Выйди, говорю! — стукнул посохом староста, поднимаясь на носки и стараясь разглядеть лицо кричавшего.

— Чёрта тебе я лысого выйду, панский пёс!

В толпе послышался смех.

— В Сибирь захотелось? На каторгу?.. — надрывался староста.

— Не гавкай — не боимся!

— Выйти ему! Ишь какой скорый! — кричали сзади.

Староста оглянулся на растерявшихся сотских:

— Чуете, старшины? Бунт!

— Забрать у него палку да всыпать ему, чтобы не шёл против громады, — предложил кто-то спокойным голосом.

— Правда! Что на него смотреть!

Толпа стала обтекать старосту с боков.

«Не сломлю людей — пропаду!» — подумал староста.

Глаза его запрыгали по лицам односельчан и остановились на Семёне Дубовике.

— Ага, так это ты поднял бунт!.. Берите его! — закричал он сотским.

Толпа подалась вперёд:

— Не дадим!

— Семён волю людскую высказал!

Ловко пущенная палка сбила со старосты шапку.

— Берите его, лютого волка!

— Что же это?! — хрипло выкрикнул староста, схватившись руками за голову.

Глухой шум упавшего вблизи дерева заглушил его голос. В напряжённой тишине, наступившей вслед за падением дерева, взвился отчаянный, стенящий крик:

— А-а-а!.. А-а-а!..

Толпа замерла.

А страшный крик всё приближался, нарастал с каждой секундой.

Из-за дерева показался с искажённым лицом мальчик.

— Татку убило!.. — кричал он не останавливаясь. — Татку убило!..

— Ой, беда, люди! — проговорил кто-то.

— Татку убило! Татку убило! Татку убило!.. — всё слабее доносился удаляющийся голос мальчика.

Бросив старосту, толпа, будто по уговору, как прорвавшая плотину вода, ринулась к тому месту, откуда появился мальчик.

Люди спотыкались, падали, вскакивали и снова бежали.

Увязая в снегу, перепрыгивая через поваленные деревья, наравне с другими бежал Петрусь.

Дикими глазами оглядел староста опустевшую поляну. Сломанный его посох валялся рядом, а чуть подальше — втоптанная в грязь шапка. Подняв её, староста поспешил за сотскими.

Первое, что увидел подбежавший Петрусь, были торчащие из-под вороха спутанных ветвей ноги Грача. Поборов страх, он кинулся помогать людям.

Селяне хватались за ветви, кричали, суетились, кольями поддевали корявый ствол. Наконец им удалось приподнять и сдвинуть упавшее дерево.

Скрюченную фигуру крестьянина вынесли на открытое место и положили спиной на снег. Кто-то нашёл помятую шапку и бережно опустил её рядом с застывшим, неподвижным лицом.

— Может, живой ещё?.. А то за попом послать?.. — послышался из людской гущи неуверенный голос.

Стоявший у тела Грача селянин взглянул на глубоко запавшие глаза лежавшего и безнадёжно махнул рукой.

Сбившаяся в плотный круг толпа обнажила головы.

Петрусю хотелось побежать к отцу, рассказать ему всё, но толпа, сомкнутая в кольцо, не давала ему выбраться, и мальчику волей-неволей пришлось оставаться на месте.

— Расскажи громаде, Петро, как беда случилась! — крикнул кто-то высокому селянину, стоявшему с опущенной головой.

Напарник Грача пригладил растрёпанные волосы и выступил вперёд.

— Сердяга с самого утра всё допытывался: почему у него дети плачут от голода, а у пана амбары ломятся от хлеба. «Не нам, говорю, Павло, судить о том». А он мне своё: «Правда где, Петро?» Подпилили мы дерево. Того и гляди, рухнет. А Павло подался к свиткам. «Подниму, говорит, не придавило бы их…» Подошёл, остановился. А тут ветер подул, дерево и затрещало. Стало валиться в его сторону. Я кричу ему: «Тикай, Павло! Тикай!..» А он стоит, сердечный, задумался. Так и не успел опомниться — накрыло его…

В толпе зазвучали резкие возгласы:

— Задумаешься тут, когда лихо на горло становится!

— Съели человека!

Толпа росла. Люди сбегались со всего леса. Задние наваливались на плечи передних. Каждый старался протиснуться вперёд.

Людская масса, как огромное тело, пружинисто покачивалась из стороны в сторону. Каждый в отдельности и все вместе не знали, как излить набухающий, словно огненная лава, гнев. Казалось, что толпе не хватало языка, который подсказал бы ей нужное слово, надоумил, что делать…

Вдруг сзади послышался крик:

— Расступитесь! Дайте дорогу!

Как покачивается и смыкается верхушками раздвигаемый человеком высокий камыш, так раздалась в стороны толпа, пропуская вперёд Барму.

Войдя в свободный от людей круг, Игнат поднялся на пень. Гомон стих.

Взгляды сотен людей встретились с горящими сухим блеском глазами парубка и уже не отрывались от них.

— Видали, люди? — крикнул он, указывая на Грача. — Пропал человек. И не его топор, а панская кривда сгубила ему жизнь! Если не встанем за себя, все мы также положим головы! — Барма передохнул, оглядел усталые лица односельчан. — Вот мы просим фураж, лошади гибнут, а у пана его девать некуда. Люди надрываются!.. А что делают паны? Гребут ненасытными руками всё до последней нитки у селянина. Переводят людскую силу на гроши, гроши — на выдумки, роскошь да утехи.

— Правду говоришь! Последнюю кровь высасывают! Совсем ободрали людей! — кричали из толпы.

— Не будем терпеть такое лихо над собой, Не будем! А пану и всему роду его — наше селянское проклятье! — продолжал звенеть-голос Бармы.

Сделалось тихо. Толпа тяжело дышала.

У Петруся, не сводившего глаз с Игната, мороз заходил по спине. Приподнявшись на цыпочки, с полуоткрытым ртом слушал он смелые слова:

— Кидайте работу, люди! Кидайте всей громадой! А нужно пану, пусть он сам со своим управителем да приказчиками и старостой рубит лес. Мы ему больше не слуги!

— Пусть сами работают! Не станем работать больше на пана, хоть горло перережь! Будет! На волю пора! — бушевала толпа.

— Так вот, люди, не будем даром время терять: разводи лошадей — и по хатам! — крикнул что есть силы Барма и, словно топором рубанул, разрезал рукой воздух.

Соскочив с пня, он смешался с толпой.

— По хатам! По хатам! — подхватила толпа, оседая и рассыпаясь на группы.

Возбуждённые люди, крича и размахивая руками, кучками повалили с поляны.

Петрусь кинулся к Серко. Пробираясь сквозь кусты, он услышал голос старосты:

— Скачи, Данило, на панский двор, поднимай стражников.

— А где конь, батько?

— За бугром. Да не скачи — лети! — прикрикнул староста.

Фигура Данилы метнулась в сторону и скрылась.

«Так они хотят поднять стражу? — встревожился Петрусь. — Не дам!»

Обежав кустарник и увидев тяжело трусившего на пригорок Данилу, Петрусь бросился за ним. С вершины холма показалась привязанная к молодой берёзке лошадь старосты.

— Не дам! — вслух повторил мальчик, пускаясь под гору.

Данило вдруг оглянулся, вскрикнул и, круто повернувшись, со всех ног пустился к лошади.

Расстояние между мальчиками быстро сокращалось.

Настигая Данилу, Петрусь уже протянул руку к его шапке, как вдруг носок сапога Петруся зацепился за присыпанную снегом ветку. Мальчик растянулся на снегу.

Когда, оглушённый падением, он поднял голову, Данило, держась за гриву уже отвязанной лошади, торопливо пытался на неё сесть.

Точно кто-то подбросил Петруся. Подскочив к Даниле, он прыгнул ему на спину.

Оба покатились по земле.

Лошадь, косясь на катящийся клубок, отбежала.

— Отдай повод! — рычал Петрусь, стараясь зубами достать руку Данилы.

— Чёрта тебе, а не повод! — хрипел Данило, тыча кулаком Петрусю в лицо.

Извернувшись, Петрусь изо всей силы ударил своего врага коленкой в живот.

Охнув, Данило разжал руку и выпустил повод.

Лошадь рысью понеслась между деревьями и скрылась за косогором.

Данило вскочил, пустился было за ней вдогонку, но, пробежав несколько шагов по следу лошади, повалился на землю и заревел.

— Ага, взял! — показывая кукиш, с торжеством кричал Петрусь.

Довольный одержанной победой, он нахлобучил на голову шапку и, слегка прихрамывая, поспешил к Серко.