Петрусь Потупа

8 КОБЗАРЬ

Прошла зима. Весенние лучи растопили снежный покров. На возвышенностях появилась первая трава. Оглашая воздух протяжным мычанием, снова потянулись в утренней дымке на пастбище стада.

Петрусь остался панским пастухом…

— Давно ждём тебя, хлопче, — произнёс однажды Степан, когда уставший за день Петрусь переступил порог хаты.

Мальчик выжидательно глянул на отца:

— С ярмарки, тату?

— Угадал, сынку, с ярмарки. И косу купил, и для тебя что-то есть.

— Неправда, тату, вы шутите!

Степан, не отвечая, смотрел на сына. Добрые глаза его смеялись.

— Не томите, тату! Говорите, что привезли!..

— Угадай — казаком будешь! — шутит Степан, и густые клубы махорочного дыма закрывают его лукавое лицо.

Петрусь в раздумье вздыхает:

— Бублик?.. Глиняного петуха?.. Деревянного коника?..

При каждом вопросе сына Степан отрицательно качает головой.

«Нет, то для маленьких», — подумал Петрусь и растерянно оглянулся на мать:

— Мам о, скажите хоть вы!

С улыбкой, переглянувшись с мужем, Катерина сказала:

— В мешке у батька лежит такой подарок, что с самим золотом поспорит.

— Мамо, и вы загадки загадываете! — с досадой вскричал Петрусь. — Вот не буду любить вас!..

Довольный возбуждением сына, Степан наконец смягчился:

— Ну уж добре, бери.

Он наклонился над лежащим у его ног мешком, вытащил из него небольшую книжку и протянул её сыну.

Петрусь схватил подарок обеими руками, прижал к груди.

«Доволен!» — растроганно думает Степан, глядя на порозовевшее от счастья лицо сына.

— Батьку благодари, — мягко напоминает Катерина.

— Спасибо, тату! — благодарит Петрусь.

Подбежав к окну, он жадно рассматривает напечатанные на обложке слова: «Кобзарь… Шевченко»…

Чем-то родным повеяло на него от знакомых слов.

— Мамо, засветите огонь. Читать будем! — нетерпеливо говорит мальчик.

— Скаженный! — смеётся Катерина. — Вечеря на столе, а он — читать.

— Нет, сынку, так не годится: повечеряем — почитаем, — поднимаясь с лавки, говорит Степан.

Давно убрали со стола посуду. Уже и фитиль каганца вытягивал последние капли масла, а Петрусь всё читал и читал.

— Надо же такое человеку придумать: от сердца идёт и до сердца доходит! — вздыхает Катерина.

Степан ходит по хате, изредка ласково кидает:

— То свой, хлебороб…

В эту ночь певучие строфы «Кобзаря» долго не давали Петрусю спать.

«Прочту завтра хлопцам», — решает он и, глядя в темноту, тихо повторяет:

«Так только музыка играет…» — думает Петрусь и, убаюканный ровным скрипом сверчка, засыпает.

На другой день у края заросшей кустарником балки, в прохладной тени под вековым дубом, отдыхали пастухи.

Ярко поблёскивает на солнце тёмно-зелёная одежда лесного богатыря. Не дрогнут раскидистые ветви. Лишь у вершины лёгкий ветерок бесшумно покачивает тяжёлую, как парча, зелень.

Прислонившись к дереву, старший пастух Василь вырезывает на ореховой палочке затейливый рисунок. Петрусь с сумкой через плечо, забыв обо всём на свете, подтягивается на локтях за ползущим муравьём. Мирон и Лаврик лежат на спине и смотрят на могучий ствол, уходящий в небо.

— Гляди, — толкает товарища Мирон, — дуб на глазах растёт…

— Правда, растёт! — удивлённо соглашается Лаврик.

— Когда мы обедали, он чуточку меньше был… — продолжает Мирон.

— А что, если он до неба вырастет и за него облако зацепится, тогда что? — озабоченно спрашивает маленький Лаврик, тревожно поглядывая вокруг.

— Не дотянется, где ему… — лениво машет рукой Мирон. — Силы ж не хватит.

— Дотянется, — убеждённо роняет Василь. — Дид говорит — под дубом казак зарыт. Возьмёт его силу дерево — и поднимется до облака.

— Аж до облака! — пугается Лаврик. — А как завалится и село придавит?..

— Ой, хлопцы! — вскакивает Петрусь, и глаза его загораются радостным блеском. — Батько мне книжку купил на ярмарке, про казаков. Кобзарь её написал…

Лаврик и Мирон садятся на землю и с любопытством глядят на Петруся.

— Покажи, — отбросив палку, говорит Василь.

Петрусь роется в сумке и вытаскивает бережно завёрнутую в серую холстину драгоценную книжку.

— Вот она!

Руки пастухов тянутся к «Кобзарю».

Схватив книжку, Лаврик даже понюхал её, а Василь, взвесив на руке, протянул:

— Ой и толстющая!

— И ты, Петрусь, всю её прочитал? — допытывается Мирон.

— Вот уже сколько! — с гордостью показал Петрусь.

— Нам почитай, — просит Василь.

— Про гайдамаков? — загорается Петрусь.

— Про них! Ох, люблю! — кричит Мирон.

— А кто они — злодии? — спрашивает Лаврик.

— Эх, ты! — с презрением говорит Мирон. — Казаки они!

— За волю они шли, против панов, — поясняет Петрусь.

Лаврик снова хотел было что-то спросить, но Василь так на него зашипел, что маленький пастушонок только робко заморгал выцветшими на солнце ресницами.

— Не перебивай, чирикало! Так мы и до вечера не начнём… — сказал Василь. — Читай же!

Петрусь склонился над книгой.

Когда он приступил к третьей странице, звонкий лай пастушьей собачонки заставил мальчиков испуганно повернуть головы в сторону балки.

Выбираясь из зарослей на простор, к дубу подходил широкоплечий парубок с иссиня-чёрным, как вороново крыло, чубом. Его серая шапка была лихо сдвинута на затылок, а вышитую у ворота сорочку перехватывал широкий яркий пояс. Наряд хлопца дополняли холщовые шаровары, засунутые в голенища запылённых сапог.

Пастухи переглянулись.

— Кто это? — забеспокоился Василь. — Не панский ли объездчик?

— Ой, кажется, он… Тикать? — поднимается Лаврик.

— Да то ж Барма Игнат, — вглядываясь, говорит Петрусь.

— Его сам объездчик Юзеф боится, — сообщает Мирон.

— А он нас не тронет? — трусит Лаврик.

— Хорошим людям он зла не делает. А вот объездчикам да панским слугам достаётся, — спокойно говорит Василь.

— Хлопцы, а правда, что пан его дивчину загубил? — любопытствует Мирон.

Не глядя на беснующуюся у ног собачонку, Барма не спеша приближался к ребятам.

— Геть, Рудый, геть! — вскакивая на ноги и замахиваясь палкой, закричал Василь.

Лениво тявкнув раз-другой, Рудый откатился назад.

— Добрый день, хлопцы! — приветливо поздоровался с ребятами парубок.

— Здравствуйте, дядя Игнат! — хором ответили пастухи.

— Вижу, забрались в холодок, ну и меня потянуло отдохнуть — притомился, — вытирая рукавом мокрый лоб и опускаясь на траву, сказал Барма. — Не помешаю?

— Отдыхайте на здоровье, — важно, по-взрослому, ответил Василь.

— А у нас, дяденька, не душно и комары не кусают, — тоненько поддержал Лаврик.

Увидя в руках Петруся книгу, Игнат спросил:

— Читаете, хлопцы?

Петрусь кивнул.

— Читайте, а я покурю, послушаю.

Барма вытащил кисет, достал из него кресало и с силой ударил им о кремень. Посыпались искры, задымился трут, и опаловые струйки дыма от зажжённой люльки медленно потянулись кверху.

Искоса поглядывая на парубка, Петрусь вспоминал всё, что говорили про него на селе.

Барма жил со старушкой матерью на краю села. Отца он не помнил. Вздыхая, мать говорила, что захлестали его на панской конюшне. Крепким, как дуб, вырос Игнат. Радовал он материнское сердце сходством с отцом: чёрным чубом, жадными до работы руками, весёлым и ласковым нравом.

Выбрал парубок и невесту по себе. Когда его Ивга шла по улице, люди подходили к плетням, чтобы взглянуть на неё, полюбоваться её красотой.

Свадьба близилась. Но не пришлось подругам Ивги попеть свадебные песни. Увидел панский управитель, как плясала в хороводе Ивга, и слух о её красоте дошёл до самого пана. Велел он позвать девушку, да так и оставил её у себя. Много недель прошло. Игнат решил выкрасть Ивгу. Только девушка, отпущенная паном, сама вернулась в родную хату. Но это была уже другая Ивга. Больше не подходили к плетням люди, чтобы полюбоваться ею, а встретив на дороге, качая головами, горестно шептали:

— Погубил дивчину…

Не видно стало Ивги на девичьих гулянках. Сидела она теперь в поле за курганом и тосковала.

Недолго после этого прожила на свете Ивга. В один ясный, погожий день прибежали с речки ребята и подняли крик на всё село. Они видели, как с высокого берега она бросилась в глубокий чёрный омут.

Прошло несколько лет, а Барма не торопился жениться. Напрасно просила его мать найти себе другую невесту, чтобы хоть перед смертью покачать внучка.

— Нет, мамо! Такой, как Ивга, у меня не будет, а другой мне не надо, — говорил Игнат.

А сколько красавиц заглядывалось на широкоплечего, приземистого хлопца с чёрными, как смоль, густыми бровями, на карие очи, в которых горел скрытый огонёк!

— И чего он так вянет за Ивгу? Её же нет… Она умерла, — обиженно говорили девчата.

Скорый на всякую выдумку, Барма считался у парубков вожаком. До сих пор проделки Игната и его товарищей были безобидны. Но после смерти Ивги всё пошло по-другому.

Какие-то хлопцы с вымазанными сажей рожами подстерегли на дороге панского конюха-палача, накрыли его кожухом и жестоко избили. Те же хлопцы поймали объездчика, связали его и, втолкнув в мешок с муравьями, повесили на сук.

На другой день на мешок наткнулся лесник. Объездчик ещё шевелил языком, но лицо его, походившее на багровую подушку, было страшно. Люди шептались, что всё это дело рук Бармы.

«Вот он какой — ни гайдуков, ни пана не боится!» — думал Петрусь.

— Петрусь, что же ты замолчал? Читай! — вывел его из задумчивости голос Мирона.

— Давай, хлопче, давай, — вынимая изо рта люльку, сказал Барма. — Посмотрим, что ты за чтец.

Смущённый Петрусь начал читать неуверенно. Но вскоре голос его выровнялся, окреп.

Не двигаясь слушали пастухи про восстание народных героев — Железняка и Гонты. В памяти ребят оживали рассказы, слышанные ими в долгие зимние вечера от отцов и дедов.

— А про то, как паны Оксану скрали и батько её убили, ещё дядя Панас из Вербовья сказывал, — прервал Петруся Лаврик.

— Дид говорил, что Железняку сковали такое копьё, что конь под ним подогнулся, — вспомнил Мирон.

— Ещё мой батько рассказывал, как гайдамаки хлопчика встретили и дали ему золотого дукатика за то, что он им дорогу указал, — добавил Василь.

Наперебой заговорили мальчики.

— Цытьте! Слушать не даёте! — строго произнёс Барма.

Пастухи испуганно оглянулись на парубка.

Игнат сидел, обхватив руками колени, люлька его, сжатая в кулаке, дымилась, глаза мрачно горели.

Петрусь поспешно перевернул страницу, отыскивая глазами недочитанную строчку.

— Повтори, как там написано — наклонился вперёд Барма.

Петрусь послушно прочёл:

— «Кровь за кровь, муки за муки!»

Барма неожиданно встал.

— Что вы, дядько Игнат? — встревожился Мирон и тоже приподнялся.

— Ничего, хлопче… — пробормотал, приходя в себя, парубок. — А ты читай, читай! — подбодрил он Петруся, снова ложась на траву.

Прежнего оживления уже не было. Ровно читавший Петрусь стал запинаться.

Лаврик и Мирон, украдкой поглядывая на Барму, перешёптывались. Василь беспокойно оглядывался по сторонам.

— На стадо надо взглянуть, — поднимаясь, сказал он нерешительно.

— Скорее возвращайся, — просит Лаврик.

— Обернусь разом! — уже на ходу кричит Василь.

Выбежав на открытое место, он, приставив ладонь козырьком, смотрит на стадо. Каменной глыбой застыл среди полёгших коров круторогий бык Ревун. Рядом, в небольшом пруду, одиноко дремлет чёрная корова.

Стоя по грудь в воде, она в блаженном полузабытьи жуёт жвачку.

«Ключи там холодные… застудится… Прогнать?., Жарко…» — досадует пастух.

— Чтоб тебя водяной напугал! — наконец во весь голос кричит он.

И вдруг — Василь не верит своим глазам — испуганно мотнув головой, корова повернула к берегу.

— Заговорил корову! — шепчет поражённый Василь.

Не знал Василь, что жук-водомерка конькобежцем проскользнул у самой морды коровы. Вспыхнула, заискрилась водная гладь.

Мотнув головой, испуганная корова ошалело кинулась к берегу.

Бегом возвращался Василь к товарищам.

— Хлопцы! — ещё издали, запыхавшись, кричал он. — Я корову заговорил!

Мирон и Лаврик как будто того и ждали.

— Корову?! — одновременно вскричали они, вскакивая на ноги.

Василь торопливо рассказал.

— Чёрная корова, дьячихина, — говорит Лаврик.

— Нет, — возражает Мирон, — корова панского управителя. У неё ещё звёздочка на лбу.

— Давай ещё раз поглядим. Я знаю, где она легла, — предлагает Василь.

Все трое, громко разговаривая и косясь на Игната, побежали к стаду.

Барма с улыбкой посмотрел им вслед.

— И ты, хлопче, веришь в водяного? — спросил он Петруся.

— Нет, дядя Игнат. А корова так, сама чего-нибудь напугалась.

— Правда, Петрусь. Тёмные мы, вот и верим в разную нечисть. — Барма поднялся. — Пойду. Где тут моя люлька?

Положив люльку в карман, Игнат грустно взглянул на мальчика:

— Подрезал ты, Петрусь, своей книгой моё сердце, будто косой.

В его словах было столько боли, что мальчику стало жалко его.

Отойдя несколько шагов, Барма оглянулся:

— Приходи, Петрусь, как-нибудь до меня в хату, почитаем ещё.

— Приду, дядя Игнат, в субботу.

— А не забудешь?

— Нет.

— Ну, будь здоров.

Сгорбившись, он медленно побрёл к дороге.

«То он за Ивгу так мучается. А мы его боялись…» — думал мальчик.