Петрусь Потупа

5 В ПАСТУХАХ

Полдень. Знойная тишь повисла над бескрайным лугом. От земли струится душный, горячий воздух. Кажется, что это колеблются бесцветные языки пламени. В зелени берегов серебристой лентой сверкает река, а поперёк её зеркальной глади медленно плывут с одного берега на другой выпуклые облака.

У отмели сгрудилось стадо коров. Одни из них забрались в воду, другие развалились на берегу. Полузакрыв глаза, они сонно жуют жвачку, обмахиваясь хвостами, и кивают головами, словно кланяясь.

А вот и пастухи, поодаль от стада. Их группа выделяется белым пятном.

Вся природа охвачена истомой, но мальчики не чувствуют этого — лица напряжённы.

Старший, шестнадцатилетний Василь, рассказывает, остальные пастухи слушают. Петрусь лежит в стороне и что-то палочкой чертит на земле. Василь часто на него поглядывает, словно ему важно его внимание.

— А дальше пошло… — тянет Василь. — Дядько Барило как кинется грести до берега, а водяной обхватил руками чёлн и не пускает. Тут Барило понатужился так, что очи вылезли, как у жабы. Вырвался-таки. Подплывает до берега, глянул, а рыбы нема — водяной утянул, да ещё разом с садком!.. Вылез он из челна, снял шапку. «Крый меня, боже!» — шепчет. А тут он сам и выплывает.

— Кто?

— Водяной.

Белоголовый Мирон испуганно оглядывается. Лаврик подтягивает ноги, словно ему холодно. Один Петрусь остаётся спокоен, хотя слушает с любопытством.

— Вылез он вон из той гущи…

Глаза пастухов следят за рукой товарища и словно впервые видят широкий раструб реки, где на середине горстями снега белеют лилии.

Между ними плавают зелёные блины листьев, торчат жёлтые головки кувшинок. Заслоняя горизонт, прямо из воды поднимается стена тростника. Отсюда, всколыхнув тишину, нет-нет да и выпорхнет стая уток, а то вылетит и жалобно заплачет чайка. Но сейчас всё было тихо, лишь сорванным бурей листком под облаком кружил ястреб.

— …А тут голова раскидала листья и поднялась, — продолжал Василь уже шёпотом. — В волосья понабилась тина, сучья, что в невод. После вышли из воды руки, длинные, чёрные, на пальцах ногти, будто он их год не стриг, и давай чиститься. Почистился, протёр кулаком очи, осмотрелся. Но тут вышло из-за тучки солнышко, ослепило чертяку, он и пошёл под воду.

— А что с Барилом?

— Трясётся. Прочитал молитву, а потом и говорит: «Чтоб тебе там и потонуть!..» И пошёл до дому. Говорят, с того часу и рыбалить бросил.

Наступило короткое молчание.

— Теперь я не пойду купаться, — боязливо говорит Мирон.

— И я, — вторит ему маленький Лаврик.

Третий, низенький и коренастый Панько, растерянно оглядывает товарищей:

— А как же не купаться? Жарко ж.

— А как хотите: купайтесь не купайтесь, а водяной сидит и своего дожидается, — равнодушно, как о чём-то непреложном, роняет Василь и взглядывает на Петруся. — А ты, Петрусь, будешь купаться?

— Буду. Да ещё поплыву туда, где водяной сидит.

— Вот не поплывёшь!

— Поплыву!

— Там и без водяного запутаешься, — вставляет Панько.

Мирон взглядывает на солнце:

— Хлопцы, ещё рано. Пойдём раков тягать?

— Зачем они? — лениво отзывается Василь.

— Как — зачем? Наварим да будем есть.

— Не отравиться б, — замечает Панько.

— Паны ж едят!

— То паны. У них брюхо до раков приспособлено, а у мужика не примет, — уверенно заявляет Василь. — Еда — то панская.

— Батько говорил: что у пана, что у мужика брюхо одно, — вмешивается Петрусь. — Будем есть.

— Давай попробуем! — поддерживает Лаврик.

Василь вопросительно смотрит на товарищей и вдруг оживляется:

— А правда, давай!

— Пошли! — вскакивает Мирон.

Василь оглянулся на стадо:

— А кто останется?

— Я, — вызвался Петрусь.

— Ты? Добре. Гляди только, чтобы часом коровы не потянулись к Чёрному бучалу.

— Не бойся, Василь, догляжу.

— Лаврик, корзинку бери! — кричит Мирон.

Поравнявшись со стадом, Лаврик, заложив пальцы в рот, пронзительно свистит.

Откуда-то из-под берега вырывается мохнатая собачонка и со звонким, заливчатым лаем несётся за пастухами.

Петрусь оглядел дремлющее стадо и пошёл к берегу, на своё любимое место. Это был маленький зелёный мысик с низкорослой ивой и чёрной корягой, с которой ребята лягушками прыгали в воду.

Прислушиваясь, как ива, опустив свои гибкие зелёные ветви, шумно полощет их в быстрине, как какое-то насекомое басовито жужжит над ухом, мальчик задумался.

«И чего это Василь врёт? Водяной… Ведь то пустое. Где он?» — спрашивает себя Петрусь и вглядывается в реку.

Солнце пронизывает прозрачную толщу почти до дна. Вдруг в этой россыпи воды и света появляется рыбка. Её розовые плавники тихо шевелятся, рот беззвучно глотает воду. Рыбка боком взглядывает на мальчика и, вильнув хвостом, уплывает.

А Петрусь всё смотрит.

Вон под водой колеблется зелёная борода водорослей. Развеваемая течением, она словно кивает ему. На середине вереницей поднимаются со дна маленькие пузырьки, будто вода закипает. Василь говорит, что это дышит водяной, но Петрусь знает, что на дне рак.

Вдруг из глубины выносится тёмная извилистая лента и, клюнув воздух, штопором уходит в воду.

— Угорь! — шепчет Петрусь.

Он смотрит в густую чащу лилий и кувшинок. Рука мальчика разжимается — бич валится на землю. Мгновение — и Петрусь сбрасывает рубаху.

Несколько секунд он стоит обнажённый на солнце.

«Поплыву… нарву лилий и покажу хлопцам, что нет водяных!» — решает Петрусь и прыгает в воду.

Летят брызги, перед мальчиком широко катится водяная дуга. Мысик позади. Холодные языки течения лижут тело, тянут назад, но Петрусь удваивает усилия. Чтобы не было страшно, он гулко хлопает ладонями по воде, плескается, шумно дышит.

«Надо бы тише, — думает Петрусь. Но тут же ободряет себя: — Нет водяного, то Василевы враки».

Под ним появляется бредень водорослей, стебли щекочут, и мальчику кажется, что вот-вот из этой водяной пряжи появится рука, чёрная, длинная…

Лилии быстро надвигаются. Вода становится тёплой, как парное молоко. Петрусь видит на краешке листа кувшинки стрекозу. Золотистой синевой искрится сеточка крыльев, голубое брюшко то поднимается, то опускается. Насекомое вспархивает и, пошевелив крылышками, садится мальчику на плечо.

Петрусь мгновение косится на зелёные глаза стрекозы. Цепкое прикосновение лапок неприятно. Мальчик встряхивает плечом — ноги уходят в глубину. Петрусь испуганно отталкивается ногами и уже ни на что не обращает внимания.

Кругом лилии. Рука мальчика опускается. Скользкий стебель натягивается, как струна, гулко рвётся. Одна лилия, две, пять… Довольно! Ещё несколько кувшинок. Всё. Сердце усиленно колотится. Скорее назад! Но Петрусь не торопясь, зная, как здесь опасно запутаться, переворачивается на спину, кладёт цветы на грудь и осторожно гребёт ногами. Он плывёт всё быстрее. Но вот его подхватывает холодная струя течения и подносит к берегу.

Петрусь на четвереньках карабкается на мысик.

«Эге, да в стаде неладно!»

И правда: несколько коров пасутся в стороне, а Красавка, любительница пошкодить, уже на пути к Чёрному бучалу — торфяной трясине, засосавшей пастуха и не одну корову.

Петрусь хватает бич, резкий щелчок оглашает воздух. Красавка насторожилась. Удар повторился — и строптивая коровёнка нехотя трусит к стаду, куда послушно вернулись и другие коровы.

Мальчик оглянулся — никого.

«Заловились», — улыбнулся Петрусь и, быстро одевшись, подошёл к лилиям. Он спрятал их в ветвях ивы, а сам с наслаждением раскинулся на спине. В его теле — ощущение лёгкости и прохлады, на сердце — чувство огромной радости и гордости.

«Я теперь смелый, как тот кобзарь… один плыл», — думает Петрусь и смотрит на небо. Оно кажется беспредельным, синим, как васильковое поле, глубоким-глубоким. Облако снежным комом валится на солнце, и ползучая тень крадётся по земле. Ещё миг — и солнечный поток стремительно вырывается из-за края облака, обдавая Петруся горячей лаской.

«Как хорошо! — радуется Петрусь. — Кабы люди были добрыми, как солнце… И не было таких людей, как староста… А пан? Может, он тоже такой…»

Петрусь вспомнил одно событие, и яркий день потускнел.

Случилось, что минувшим летом подул суховей. Его горячее дыхание захватило много земель, дошло и до Вербовья.

Казалось, не миновать голодной беды, но хлеба уже дозревали. Спелые колосья покорно поникли над полевыми дорогами.

Надо было торопиться с уборкой, а люди, брошенные на панщину, должны были шесть дней работать на графских загонах и только один день — на себя. Крестьянский хлеб осыпался. Чтобы спасти драгоценные зёрна, Степан с Катериной, как и односельчане, работали на своём поле по ночам. При свете месяца, измученные за день, они урывали несколько часов короткого ночного отдыха.

Лица людей осунулись, глаза лихорадочно блестели. Обессилев, они валились на землю и с серпами в руках засыпали.

А суховей всё дул. Серая мгла задёрнула багровое солнце. Горел торф, и едкий дым, стелясь по земле, душил работающих.

Истощённые люди заболевали.

Степан два дня боролся с недомоганием. На третьи сутки он с трудом оторвал отяжелевшую голову от подушки, силился подняться, нс не мог.

Катерина, увидев его шарящую по стене руку, громко вскрикнула:

— Степан, что с тобой?.. Захворал ты?

Она подбежала к нему, помогла подняться.

— Нездоровится, — выдавил тихо Степан.

Печь, качаясь, поплыла в противоположный угол — Степан пошатнулся.

— Ложись, ты хворый! — умоляюще просила Катерина.

Она пыталась его уложить, но Степан, собравшись с силами, отстранил жену:

— Пойду… не хочу, чтобы панские псы канчуками выгоняли меня в поле.

— Нет на свете такого, чтобы хворого гнали на работу! — плакала Катерина.

— Нет, а у панов есть. Свалюсь — так на поле, — упрямо сказал Степан и вышел.

Когда он и люди стали на краю загона, солнце освещало их спины.

Потупа нагнулся — кровь прилила к голове, в ушах зазвенело.

«От болезни это», — думал Степан и всё чаще припадал к деревянному жбану, заливая водой горящее внутри пламя. Но это не облегчало, лишь крупнее становились падающие со лба капли.

А солнце жгло затылок всё нестерпимее, звон усиливался.

«Должно, и правда звонят», — думает Степан и разгибается.

— Сынку, — обратился он к Петрусю, вязавшему снопы, — чуешь — звонят?

— Где звонят, тату? — испуганно отозвался Петрусь и невольно посмотрел на сверкающий купол далёкой церкви.

— Выходит, то мне показалось, — скрывая слабость, сказал Степан.

Он было снова нагнулся, но Петрусь был уже рядом:

— Тату, идите домой. Я буду за вас работать!

Степан только махнул рукой:

— Пройдёт.

Но не успел он сжать и половины снопа, как ему показалось, будто он стоит на площадке родной звонницы. Управляемые невидимой рукой, звонили колокола, лишь самый большой молчал. Вдруг его могучий железный язык качнулся, и страшный гул потряс ослабевшее тело Степана. Серп вывалился из рук, перед глазами метнулись люди, снопы, земля…

Заработавшийся Петрусь не видел в это время отца, зато его видел объездчик Юзеф, давно наблюдавший за Степаном.

Хлестнув коня, Юзеф налетел на Степана и с криком: «Напился, лодырь!..» — сапогом, заложенным в стремя, пнул Потупу в лицо.

Степан без сознания рухнул навзничь. В этот момент Петрусь оглянулся. Ноги у мальчика подкосились, он со стоном опустился на сноп.

— Тату, тату! — шептали побледневшие губы.

Тогда Петрусь впервые услышал полные ненависти и гнева слова односельчан. Люди бросали работу, обступая Юзефа кольцом. Несколько худых рук угрожающе подняли серпы.

— Геть, собаки! — кричал Юзеф, потрясая плетью, а его налитые злобой и страхом глаза бегали по лицам людей.

Объездчик поворотил коня, и только теперь опомнился Петрусь — прыгнул на место, где лежал отцовский серп, схватил его и судорожно швырнул в Юзефа. Над головой объездчика сверкнула молния, и серп упал далеко в поле, взбив клубок пыли. Юзеф оглянулся, но так и не увидел, кто бросил серп.

Петрусь подбежал к отцу. Знойный ветер шевелил над головой Степана кустики васильков, и синие цветы, склонившись к лицу, словно пытались что-то сказать.

О, пройдёт много лет, но Петрусь не забудет безжизненного родного лица с ручейком крови, стекающим на сухую, жадную землю!..

Охваченный воспоминаниями, Петрусь забылся. Забылся и не видел, как ястреб комом упал в тростниковую заросль, настигая добычу; не видел, как панский объездчик мчался к стаду; не видел Красавки, вступившей на ярко-зелёный полог трясины.

Нарастающий гул конского топота заставил его вздрогнуть. Испуганно обернувшись, мальчик вскочил на ноги.

Красавка — в Чёрном бучале, а на него, пришпоривая лошадь, несётся Юзеф.

«Ой, что я наделал!» И Петрусь ещё не успел осознать ужаса происшедшего, как Юзеф на всём скаку остановил перед ним взмыленного коня.

— Где пастухи? — крикнул объездчик.

Петрусь молча смотрел на Юзефа, и только одна мысль — спасти корову — металась в его сознании.

— Скажешь ты, где пастухи? — ещё раз вскрикнул Юзеф.

Не дождавшись ответа, он приподнялся на стременах и с размаху хлестнул мальчика плетью.

Острая боль обожгла плечо.

Петрусь упал под ноги лошади, но тотчас вскочил и, подгоняемый криками объездчика, бросился к Чёрному бучалу.

«Пропадёт Красавка — что с батьками будет!» — вихрем пронеслось в голове мальчика.

Сначала под ногами мелькали луговые травы, потом проскочила рыжая, покрытая паутиной трещин торфяная земля с редкими белёсыми растениями, и наконец из ярко-зелёной травы трясины замигали первые незабудки Чёрного бучала.

А ведь когда-то на месте Чёрного бучала простирался всё тот же необъятный луг, ветер колыхал густые травы, звенели кузнечики. Но в одно летнее утро всё изменилось: небрежный пастушеский костёр поджёг торф. Огонь, вначале робкий и слабый, усиливаясь, глубоко зарылся в торфяной пласт, и его чадное дыхание долго душило окрестности, пока обильные осенние дожди не заглушили возникший пожар.

В половодье вода промыла обгоревшее место, да так и осталась в нём, как в чаше. С годами прожог затянулся ровным ковром травы, под которым хлюпала гибельная чёрная жижа трясины. Лишь на середине круглилась зловещая полынья, где на коричневой поверхности вздувались зелёные пузыри. Люди эту страшную отдушину назвали «дыхалом». В тёплые, влажные ночи было слышно, как в ней будто кто-то сипит и тяжело вздыхает. Кое-кто из крестьян думал, что это стонет и жалуется пастух Прокоп, затянутый топью.

Тонкий травянистый покров болота скрывал предательские «окна», и только там, где торф выгорел не так глубоко, бугрились редкие кочки.

Крестьяне боялись Чёрного бучала, в особенности в ночном, когда стреноженные кони близко подходили к опасному месту. Одно время от трясины пытались избавиться — рыли через неё канаву, но люди не окончили и половины работ: топь засасывала. После этого осталась узкая лента светлой, отстоявшейся воды.

Петрусь стремительно влетел на трясину. Ноги быстро мелькали, едва касаясь зыбкого зелёного одеяла болота.

Надвигается, растёт Красавка. Чёрное бучало рябит, отчего Красавка кажется окутанной в зелёный туман.

Впереди сверкнула холодная полоска воды.

«Канава!.. Не с того боку зашёл!..»

Петрусь, спотыкаясь, огляделся. Сбоку — отверстие «дыхала», огромное, зловещее.

Но что это?

Мальчик оцепенел. Всё болото, насколько хватало глаз, двигалось, как живое, перекатываясь тяжёлыми зелёными волнами.

Петрусь увидел, что он стоит на дне глубокой воронки, рядом уже прорвалась и ключом бьёт чёрная, как дёготь, вода, а под ногами что-то угрожающе трещит, словно невидимые зубы рвут мешковину.

Слабо вскрикнув, Петрусь было повернул назад, но трясина бугром вздымала мшистый покров. Подминая его, Петрусь сделал несколько неуверенных шагов. Студёная вода обдала ноги, внизу затрещало.

«Ложись!» — подсказывал внутренний голос, и Петрусь, распластавшись, пополз. В голову ударил тяжёлый запах трясины, голубыми мушками закружились в глазах незабудки. Петрусю казалось, что он ползёт по лохматому брюху неведомого животного, внутри которого что-то лопается, урчит, хлюпает.

«Пропаду, погибну!» — стучит в висках.

Мальчик, задыхаясь, остановился. Приподнявшись, он увидел похожий на ежа бугорок. Кочка! Петрусь рванулся, и когда его дрожащие ноги укрепились на кочке, под ней захрустело, кочка дрогнула и стала медленно погружаться в трясину.

Петрусь, ухнув, опустился на корточки. Глаза его лихорадочно заметались по болоту.

«Вон ещё бугор… Перебегу!»

Вихрем перенёсся он к новому спасительному островку. Осмотрелся. Кругом безмолвной зыбью волнуется трясина, на покинутом месте — озерцо воды, справа — канава, а за ней, совсем близко, — Красавка.

«Красавка!.. Живая!.. — И Петрусь замечает, что берег, на котором стоит корова, выше, на нём даже прилепился кустик. — Перескочу!.. А ну как не перескочу?..»

Но медлить нельзя. Петрусь бросается на зыбкий покров и, не давая ему прорваться, передвигается всё дальше. Канава. Мышцы напрягаются. Тело мальчика тенью проносится над водой, ударяется о берег, скользит по его откосу и сразу окунается по пояс в воду. Но руки сами хватаются за ветви ивы. Извернувшись, Петрусь выбрасывается на берег. Берег отвалившимся ломтём осел в канаву. Мальчик отчаянно завозился. Ступня наткнулась на корень ивы, оттолкнулась — Петрусь перескочил за линию оползня, а корни, развернувшись диковинным пауком, растаяли в канаве.

Красавка рядом.

— Назад! — дико кричит Петрусь. Почуяв опасность, корова встревоженно подняла голову, беспокойно затопталась и тяжёло затрусила в сторону. Впереди неё широко покатился зелёный вал, позади, выбиваясь из сил, бежал Петрусь.

С каждым шагом вал становился всё меньше. Наконец он исчез — под ногами была твёрдая почва. Но Петрусю казалось, что самое страшное ещё впереди. Не веря в избавление, он глазами искал Юзефа.

В то время, когда Петрусь выбирался из трясины, объездчик, стоя у края болота, азартно размахивал нагайкой.

— Прокопа-утопленника покличь на подмогу! — веселился он.

Увлёкшись, Юзеф дал коню шпоры: горячая лошадь взвилась на дыбы, едва не сбросив ездока в трясину.

— Тю, сумасшедшая!

Юзеф рванул храпящего коня в сторону.

— А-а-а… Вот они! — оглянулся объездчик.

«Куда это он? — подумал Петрусь, видя, как Юзеф припустил коня, — Ой, хлопцы бегут! Ну, пропали…»

Мальчик, задыхаясь, опустился на землю.

Последним, сгибаясь под тяжестью корзины, бежал Панько.

Ребята, увидев приближающегося к ним гайдука, растерянно остановились.

— Попрятались, суслики! — кричал Юзеф. — Вот я вас…

Подскочив к Василю, объездчик замахнулся на него нагайкой:

— Старший, а корову упустил! Гулять задумал!

— Не бейте! То мы пану графу раков ловили! — загораживаясь ладонью, отчаянно закричал Василь.

Рука с плёткой застыла в воздухе и медленно опустилась.

— Сами ж не едим… для пана… — лепетал ободрённый Василь. — Спросите у хлопцев.

Юзеф уже не слушал — увидев корзину, он спрыгнул на землю.

Обдавая острым запахом тины, в переполненной плетёнке шуршала серо-зелёная масса.

Вытащенный объездчиком рак громко защёлкал хвостом.

— А таки ясновельможный пане любит их, — разглядывая рака, процедил Юзеф.

Он щёлкнул пальцами, по губам пробежало нечто похожее на улыбку:

— Поднесу-ка я пану подарок… — Юзеф оглянулся: — А, вы ещё тут?

Пастухи так и подхватились.

— А ты, головастый, постой! — крикнул он белобрысому Мирону.

— Куда це, дядько?

— Пошёл за мной!

Юзеф быстро вскочил в седло.

Мирон с тоской оглянулся на товарищей и поднял корзину.

Первым подбежал к Петрусю Василь:

— Что ты наделал, Петрусь?

Петрусь, тяжело дыша, водил дрожащей рукой по голове. Штаны по пояс лоснились от чёрной илистой грязи, а сквозь расстегнувшийся ворот рубахи на плече розовела опухоль.

— Он тебя бил? Скажи, Петрусь!

Петрусь медленно стащил рубаху.

— Ой-ёй-ёй!

— Гляди, а на спине кровь!

— Как это получилось? — спросил Василь.

Петрусь непонимающе взглянул на него и вместо ответа вытащил из ветвей связку цветов.

— Хлопцы, я плыл… водяного нема… вот нарвал… — отрывисто начал Петрусь.

Ребята со страхом глядели то на лилии, то на товарища.

— Плыл, а корова ушла! — с укором сказал Василь и отвернулся.

— Да не, Василь, я задумался, лёг, а он и наскочил!

Никто не проронил ни слова. Все, как по команде, обернулись и долго смотрели вслед удалявшемуся всаднику и ковылявшему за ним Мирону.

— Петрусь, не журись… Ты пойди помойся, а мы одни управимся… — тихо сказал Василь и повернулся к ребятам: — Панько, поднимай стадо! А ты, Лаврик, заходи с того боку!

Залаяла собака, захлопали бичи, и проголодавшееся стадо дружно поднялось на вечернее пастбище.

Петрусь почувствовал, как нахлынувшая теплота зажгла лицо, подступает к глазам, и, как был полуодетым, он скользнул в воду, повернулся к товарищам спиной, чтобы те не заметили, как он плачет.

Слёзы, мешаясь с водой, уносили последние следы пережитого, а Петрусь, обращаясь к кому-то, повторял:

— Пойду до пана, пойду… Посмотрю…