Политика аффекта. Музей как пространство публичной истории

Наследие советских теоретических и экспозиционных методов в современных краеведческих музеях

Софья Гаврилова

К определению «краеведения» и «краеведческого» музея

Изучение современных краеведческих музеев представляется куда более сложной задачей, чем работа с отраслевыми — этнографическими, естественно-научными, историческими — музеями. У этого факта есть несколько причин, основные из которых заключаются в неопределенности понятия краеведения, непризнании его самостоятельной дисциплиной со стороны академической науки и отсутствии в России критических научных рамок, которые могли бы способствовать осмыслению понятия краеведения: как оно конструировалось в советское время и как конструируется сейчас. Тем не менее критическое поле вокруг практики и теории краеведения начинает формироваться: работы Марины Лоскутовой, Эмили Джонсон, Виктории Донован, Катерины Евтухов посвящены осмыслению этого движения, его роли в формировании локального научного знания в России и СССР⁴⁰¹. Соответственно, при существующей неопределенности понятия «краеведение» довольно сложно критически оценить краеведческие музеи и их роль в создании локальной идентичности. Современные музейные исследования (museum studies) могли бы стать такой научной рамкой, однако существует всего несколько работ, исследующих принципы построения экспозиций краеведческих музеев и нарративы, которые они создавали в советское время и продолжают создавать сейчас.

В настоящем исследовании предпринята попытка проанализировать и отрефлексировать наследие советских принципов в области построения современных экспозиций краеведческих музеев. Эта статья — часть большого исследования, в котором я анализирую двадцать два современных краеведческих музея в разных регионах России, — деконструирует принципы построения их экспозиций по отделам и выделяет наследие советской идеологии в современных музеях. К сожалению, в рамках данной статьи это исследование невозможно привести в полном объеме, поэтому я сконцентрируюсь на ключевых, по моему мнению, положениях работы.

Представления о том, что именно следует считать краеведением и краеведческим музеем, а также подходы к изучению данного феномена (в среде как отечественных, так и зарубежных исследователей) за последние сто пятьдесят лет сильно менялись. Проследить эволюцию этих представлений и разобраться в нюансах разных определений — отдельная сложная и амбициозная задача, которая вряд ли может быть решена в рамках обзорной статьи. Поэтому в данной работе будут намечены лишь общие понятийные контуры того, что я предлагаю считать краеведческими музеями. Эти контуры, однако, включают в себя важнейшие черты указанных явлений. Под краеведением в данной статье понимается система производства знания, возникшая в XIX веке на основе регионального активизма, в которую было вовлечено большое количество энтузиастов. Стоит понимать, что краеведение как дисциплина так и не преуспело в выработке собственного оригинального научного метода. Его основными подходами были сбор, соединение методов уже существующих научных дисциплин (истории, географии, этнографии, антропологии и т. д.) и последующее их применение к исследованию одной конкретной территории (о чем можно прочитать в работах теоретиков краеведения советского времени). Как известно, упомянутые научные дисциплины в нашей стране развивались в условиях отсутствия свободных дискуссий, массовых репрессий в отношении ученых и полной изоляции от западного опыта⁴⁰².

Согласно «Российской музейной энциклопедии»⁴⁰³, к краеведческим музеям относятся «комплексные музеи, документирующие особенности природного развития, истории, хозяйственной жизни, культуры и быта определенной территории или населенного пункта». Сейчас в России их насчитывается более восьмисот. При этом под «определенной территорией» может подразумеваться и село, и деревня, и бóльшие территории (например, Республи­ка Якутия — самая большая в мире административно-территориальная единица). В результате получается про­странственная «матрешка»: музей в столице региона представляет идентичность целого региона, а в деревне — лишь территорию этой деревни. Если говорить о крае­ведческих музеях в общемировом контексте, то главное их отличие от западных аналогов заключается уже в самом принципе формирования коллекции. Если западные музеи вырастали из этнографических колониальных коллекций «странностей» — «кабинетов курьезов», которые формировались на основе перевозимых в центр с периферии артефактов, то отечественные краеведческие музеи руководствовались противоположным принципом — собирали «типичное» для региона (иногда оставляя, впрочем, в экспозиции место и для «курьезов»)⁴⁰⁴.

Современные музейные исследования часто фокусируются на перцепции экспозиции зрителями, на создаваемых «атмосферах» и опытах, на анализе эмоционально-аффективной составляющей экспозиционных пространств⁴⁰⁵. Эта рамка лишь частично применима в данном исследовании, так как меня больше интересуют теоретические основы построения краеведческих экспозиций, а краеведческие музеи редко ставили своей целью создание «опыта» в современном понимании.

Представления о краеведческих музеях, их институциональная структура, система управления, принципы экспонирования заметно менялись, причем не только с течением времени, но также от региона к региону и даже внутри регионов (в том числе и в моменты максимальной централизации последних). Именно поэтому в большинстве исследований, посвященных краеведению и краеведческим музеям, превалирует региональный исторический подход — методологически охватить все разнообразие локальных историй практически невозможно. Я предлагаю другой подход к исследованию музейной сети и рассматриваю историю становления локальных и региональных нарративов как историю взаимоотношений центра и периферии, что позволяет проследить нормативный (то есть фигурировавший в документах советского времени) и реальный (выявленный посредством изучения конкретных примеров) пути развития этих институций.

В целом взаимоотношения «центр — периферия» (как в географическом измерении, так и в иерархии власти) — основная теоретическая проблема краеведения. С ней связана методологическая сложность изучения как самого движения, так и его главных институциональных центров — краеведческих музеев. В 1924 году это отметил Николай Владимирский: «…Краеведение было рождено в провинции, и центру придется решить очень важную задачу — понять, изучить краеведческое движение и научиться им управлять»⁴⁰⁶. Он же отмечал, что центр должен действительно понять провинцию, ее запросы, идеи и поиски, и ставил краеведение в оппозицию официальной науке⁴⁰⁷. Как показывает история краеведения, провинция во многом не была услышана центром, скорее наоборот — задавлена последующими волнами централизации краеведческого движения. Краеведческое движение и краеведческие музеи, как и многие другие институты производства знания, подверглись нескольким волнам советской централизации, которые сильно повлияли на (а в ряде случаев практически уничтожили) зарождавшееся движение локального активизма, навязав краеведению среди прочих чисто экономические задачи, а краеведческим музеям — пропагандистские. Чтобы подтвердить этот тезис, проследить историю развития краеведения в СССР, а также показать предпосылки формирования современных крае­ведческих экспозиций, обратим внимание на основные, переломные моменты в становлении краеведческих музеев и проследим их влияние на экспозиционные принципы.

Становление экспозиций краеведческих музеев

До начала советской централизации и издания первых документов, регулирующих деятельность краеведческих музеев, экспозиции музеев создавались непосредственно местными кураторами или управляющими музеев. Эти люди не всегда были представителями именно того общества, той среды, в которой находился музей. Так, в XIX веке в Сибири и на Дальнем Востоке музеи часто курировались присланными царскими ссыльными, а более позднее становление чукотских музеев связано с советской экспансией в регион. Однако каждый регион разрабатывал свои принципы экспозиций, часто выпуская соответствующие региональные пояснительные записки. Например, политический ссыльный Алексей Кузнецов в Якутске в 1911 году разработал «Проект программы Якутского областного музея», в котором изложил свои основные представления о принципах экспозиции музея⁴⁰⁸. Несмотря на возможность применения разнообразных подходов к экспозиции, краеведческие музеи обладали значительным сходством: они состояли из большого количества отделов и подотделов, повторявших существовавшую на тот момент систему организации академического знания. Так, в Пермском музее структура постоянной экспозиции была крайне сложной, с большим количеством отделов и подотделов, число которых варьировалось от семи до десяти и даже пятнадцати⁴⁰⁹, в том числе: минералогический, зоологический, археологический, этнографический и исторический, картографический, нумизматический и другие. В Якутском музее было семь отделов: естественно-исторический, антропологический (где в одной экспозиции была представлена материальная культура русских, якутов и малочисленных народов Севера — один из редких примеров, когда русские были поставлены в один ряд с другими народностями⁴¹⁰), археологический, отдел промышленности, сельского хозяйства, отдел, посвященный объектам из других стран, и отдел учебных пособий⁴¹¹.

Кроме научной функции — репрезентации «типичного» для края и попытки систематизировать его материальную культуру, — эти музеи имели «педагогическую функцию». В архивных документах и в сохранившихся визуальных источниках, к сожалению, нет никаких свидетельств об использовании специальных экспозиционных средств и приемов для создания определенных аффектов или же для усиления обучающей составляющей музейных экспозиций.

Краеведческие музеи досоветского периода были впоследствии раскритикованы советскими краеведами (практиками и теоретиками) за «систематический подход к предмету», за то, что они были «кунсткамерами» и показывали «древности»⁴¹². К сожалению, визуальных свидетельств экспозиций того времени осталось мало, но они (вместе с сохранившимися текстовыми описаниями этих выставок) позволяют отнести эти попытки бесконечных классификаций и систематизаций артефактов и объектов материальной культуры к тому принципу организации знания, который Эйлен Хупер-Гринхилл соотносит с классической эпистемой, по Фуко⁴¹³.

Первые предпосылки существенных изменений в принципах построения экспозиций в краеведческих музеях проявились в 1921 году — после I Всероссийской конференции научных обществ по изучению местного края (I Всероссийской краеведческой конференции). Эта конференция отличалась от последующих конференций и съездов — она была практически единственным академическим мероприятием, на котором обсуждалась суть краеведческого движения⁴¹⁴, его методы и предмет исследования. Кроме того, был утвержден термин «краеведение»⁴¹⁵, предприняты попытки институционализировать возникшие ранее региональные локальные инициативы, в том числе музейную деятельность. По итогам конференции было создано Центральное бюро краеведения⁴¹⁶. Несмотря на заявленные перемены, изменения, произошедшие в структуре управления краеведением, в системе организации исследований и в «краеведческом методе» во время, по выражению Сигурда Шмидта, «золотого века краеведения»⁴¹⁷ (1917–1927), повлияли скорее на развитие сети краеведческих музеев, нежели на их экспозиционную политику. Так, выросло количество музеев (с 94 в предреволюционные годы до 576 в 1927 году). Однако до более поздних реформ они имели крайне хаотическое управление, иногда даже подчиняясь финансово независимым от государства организациям (например, музей в Якутске с 1917 года несколько лет находился под управлением независимого «Общества по изучению Сибири и улучшению ее быта»)⁴¹⁸. Возросло количество музеев в национальных автономиях, причем как за счет того, что этнические меньшинства получили возможность сохранять культурные традиции после прекращения начатых в царское время процессов русификации, так и благодаря проводимой Советами политике национального строительства⁴¹⁹. В 1927 году «золотой век» закончился решением III Всероссийской краеведческой конференции⁴²⁰ о передаче Центрального бюро краеведения под управление Наркомата просвещения. Кроме того, были изданы первые документы, на федеральном уровне регулирующие деятельность краеведов; начали появляться и первые документы, регламентирующие не только управленческую деятельность, но и непосредственно музейные экспозиции.

В результате уже к 1930 году Главное управление научными, научно-художественными и музейными учреждениями (Главнаука) издало методическое письмо «Об основных положениях работы и задачах краеведческого музея»⁴²¹, в котором был прописан единый экспозиционный план. Отныне всем краеведческим музеям необходимо было иметь следующие отделы:

1) введение;

2) естественно-исторический (должен был представлять ландшафты через показ геологии, рельефа, животного мира и т. д.);

3) историко-культурный (демонстрировал развитие классовой борьбы на фоне сменяющих друг друга орудий труда и средств производства, а также связи между культурой и средствами производства);

4) строительства социализма.

Этот момент можно считать одним из наиболее важных в истории становления принципов краеведческих экспозиций. «Центр» не «услышал» провинцию и на долгое время подавил разнообразные локальные инициативы, начав вводить четкие правила, действующие на всей территории Советского Союза. Подобные инструкции были изданы на разных уровнях и незначительно отличались в зависимости от «подведомственной» каждому музею территории⁴²². Можно сказать, что с этого момента краеведческие музеи официально потеряли автономию и возможность самостоятельно выстраивать экспозиционную политику.

В 1930 году произошло два важных для краеведения события⁴²³: состоялись IV Всероссийская краеведческая конференция и I Всероссийский музейный съезд. На конференции были окончательно обозначены различия между «старым» и «новым» — советским — краеведением и пути развития последнего. «Новое краеведение» должно было уйти от традиций «случайного любопытства прошлого»⁴²⁴, а также «изучать в качестве основного объекта комплекс явлений двух категорий в их взаимоотношении и диалектическом развитии, а именно: природу и общественную жизнь»⁴²⁵.

На I Всероссийском музейном съезде⁴²⁶ теоретик, практик и методист краеведения Натан Шнеерсон представил общие принципы функционирования «новых советских» краеведческих музеев. Помимо научных задач, которые заключались в выстраивании краеведческих работ согласно принципам диалектического материализма и нуждам социалистического строительства⁴²⁷, Шнеерсон также уточнил общие принципы построения экспозиций. Например, он говорил о построении в экспозиции искусственных бытовых комплексов, без которых «вся экспозиция музея является мертвой схемой»⁴²⁸.

В 1934 году было еще раз подчеркнуто, что в основе краеведческих экспозиций должны лежать принципы диалектического материализма как «единственного правильного метода, показывающего явления природы, социальные отношения и изменение природы волей и руками человека»⁴²⁹. Основной же целью краеведческого музея становилась демонстрация эволюции природы и человека и развития человеческого общества. Дореволюционные музеи показывали «старые диковины» по «систематическому принципу» и экспонировали «вещи, а не идеи, без связи», говоря «о прошлом, а не о будущем»⁴³⁰. Новые экспозиции имели «комплексную форму» (эпистема современности, по Фуко): демонстрируемые объекты были представлены «в отношениях» друг с другом и передавали скорее мысли, идеи и процессы (изба, интерьер или биогруппа в диораме)⁴³¹. Впоследствии описанная выше четырехчастная структура экспозиций неоднократно критиковалась и уточнялась, однако в истории краеведческих музеев до сегодняшнего дня не было более крутого поворота, чем введение этой единой унифицированной системы.

В эти же годы мы встречаем замечания о влиянии музея на зрителя: так, в 1934 году подчеркивается, что «музейная экспозиция — могучее орудие пропаганды, более убедительное, чем книга или живое слово»⁴³². То есть человеческий опыт и то, что зритель считывает в экспозиции, становится важным (чтобы не допустить возможных нежеланных трактовок). В целом строгие правила построения экспозиций включали в себя и режиссирование зрительского опыта, и невозможность допуска «неправильного» прочтения экспозиций. Контроль над зрительским опытом доходил до анекдотов: так, Александр Котс, один из авторов новых принципов построения подотдела о природе, в 1944 году критикует возможность использования «живых животных» в экспозициях. Его главным аргументом становится именно невозможность контроля над поведением животных и тем самым — над реакцией зрителя: «А животные могут выкинуть движения не предусмотренные никакими планами и тем самым только отвлечь массового зрителя от понимания экспоната. Можно уверенно сказать, что одно лишь кваканье лягушки или вылетевший из аквариума жук способны обесценить всю экспонатуру залы, приковав внимание массового зрителя к этим непредусмотренным программами просмотра эпизодам и сорвать сверхценность обобщающей его идеи»⁴³³. Этот кажущийся абсурдным комментарий хорошо иллюстрирует общую озабоченность советских практиков правильностью прочтения нарративов, созданных в краеведческих музеях, и недопустимостью создания «второго мнения».

Следующая важная реформа краеведческой сети и краеведения произошла в 1937 году, однако на музейную деятельность она оказала косвенное влияние, вызвав в основном институциональные изменения внутри сети (в частности, были ликвидированы практически все краеведческие общества). Со временем в большинстве музеев исчез отдел «Введение» — и экспозиция краеведческого музея приобрела свою ставшую классической форму:

1) «Природа» (строился по ландшафтному принципу, показывал взаимодействие человека с природой, связи между объектами живой природы в контексте теории эволюции Дарвина, а также полезные ресурсы края);

2) «История» (показывал участие края в событиях истории страны)⁴³⁴;

3) «Общество» (рассказывал об устройстве быта русских, культурной и общественной жизни)⁴³⁵.

Процесс централизации завершился в 1955 году, когда Центральный научно-исследовательский институт методов краеведческой работы⁴³⁶ был переименован в НИИ музееведения, а также претерпел ряд внутренних реформ, в результате которых краеведческие музеи стали менее управляемыми и контролируемыми центральной властью, перестали мыслиться как орудия пропаганды и проект советской власти по сбору данных⁴³⁷. Если до 1955 года (пока существовал государственный орган управления краеведением) дебаты и пересмотры принципов построения экспозиций присутствовали, то впоследствии попытки осмысления структуры краеведческих экспозиций, их региональной дифференциации и теоретических принципов, лежащих в их основе, практически сошли на нет.

Из-за устранения институциональной базы и отсутствия ее (и критического дискуссионного поля) в современной России комплексных попыток пересмотреть установившуюся централизованную систему построения экспозиций не осуществлялось. После 1955 года — и до сих пор — попыток переосмыслить краеведческие экспозиции и выработать альтернативные решения практически не наблюдалось.

Таким образом, сегодня большинство российских краеведческих музеев представляют информацию о регионе в формате, предложенном в 1930‐е годы, и отражают уровень знания и преобладающие теоретические концепции дисциплин того времени. В зависимости от отдела на экспозиционные принципы могли влиять доминирующие концепции в географии (ландшафтный подход, марксизм-ленинизм в приложении к географии, дарвинизм и антропоцентризм), политика СССР по отношению к малым народам (на отделы «Общество» и «История») и советская пропаганда (при показе исторического материала). Единственный поворот, который стоит отметить, — массовая десталинизация⁴³⁸ в 1955–1960 годы, затронувшая исторические отделы. Однако отделы, посвященные природе и обществу, по-прежнему строятся на теориях и концепциях, актуальных для 1930–1950‐х, но никак не 2000-x годов.

Отсутствие смены краеведческого дискурса также не привело к попыткам переосмыслить музейный опыт с точки зрения зрителя и внедрить какие-либо современные практики эмоционального вовлечения зрителя в экспозицию.

В следующем разделе рассмотрим несколько экспозиций из краеведческих музеев современной России, строящихся на этих же принципах.

Современные экспозиции краеведческих музеев

Выше была приведена краткая история становления экспозиционных принципов музейной работы краеведческой сети, которые зачастую превалируют и в современных краеведческих музеях. Убеждена, что основные принципы построения экспозиций — нарративы и зрительский опыт, создающиеся краеведческими музеями, — в основном не менялись с 1930–1950‐х годов. Однако при отсутствии действующих документов, регламентирующих экспозиционную политику современных краеведческих музеев, возникает методологическая сложность: история регулирующих документов заканчивается, возвращая нас к большому количеству локальных историй и уступая место децентрализованной системе (напоминающей дореволюционную), проанализировать которую довольно сложно. Анализ существующих локальных и региональных экспозиций ни в коем случае не должен быть экстраполирован на всю систему: мы не можем делать выводы о состоянии всей краеведческой музейной сети на основе нескольких примеров. Эти примеры скорее могут служить иллюстрацией и подтверждением выводов, сделанных при анализе эволюции институциональной сети краеведческого движения, которая утратила централизованное управление.

Как уже упоминалось во введении, мною была проведена работа в двадцати двух краеведческих музеях России (три музея в Якутии, три — на Чукотке, четыре — в Пермском крае, четыре — в Томской области, пять — в Татарстане, три — в Тверской области). Экспозиция каждого из музеев была тщательно задокументирована и проанализирована, были выявлены основные теоретические принципы построения экспозиционных комплексов, а также задокументирован личный зрительский опыт и технологии эмоционального вовлечения зрителя в экспозицию. Формат данной статьи, к сожалению, не позволяет мне в полной мере изложить результаты проведенного анализа и осветить все исследованные экспозиции. Опираясь на выявленную в предыдущем разделе доминирующую экспозиционную структуру краеведческих музеев советского времени, продемонстрируем ряд наиболее характерных черт экспозиций современных краеведческих музеев⁴³⁹. Безусловно, существующая выборка не претендует на всеобъемлющий характер и не может использоваться для генерализации выводов на всю сеть краеведческих музеев. Однако приведенный выше анализ развития институциональной сети вокруг краеведческого движения позволяет нам с большой долей вероятности предположить небольшой потенциал развития альтернативных краеведческих нарративов⁴⁴⁰. Исключением является лишь музей в Анадыре, который был радикально перестроен в 2002 году.

Практически все музеи имеют структуру, довольно четко формирующую порядок прочтения экспозиции: залы пронумерованы, нарратив имеет линейный характер и заранее программирует последовательность посещения и осмотра залов и отдельных групп экспонатов. Многие музеи (Якутский, Томский, Казанский) не меняли здание с советских времен. Поэтому архитектура экспозиции и заложенный в ней порядок просмотра остались неизменными.

В отделе «Природа» доминируют принятые в 1930‐х комплексные, ландшафтные подходы к отображению природы. Эти принципы, демонстрирующие высокую степень заимствования краеведением основ советской географической школы, представляют «природу» набором дискретных ландшафтных зон, которые характеризуются рядом параметров (климатических, почвенных, растительных). Главные принципы, прослеживающиеся в исследованных музеях: антропоцентризм; крайне утилитарный подход к природе — как к источнику ресурсов и среде, формирующей и меняющей орудия человеческого труда и быта; дарвинизм и ландшафтный принцип как основа построения структуры экспозиции. В отдельных музеях некоторые из этих концепций доведены до абсурда.

Так, например, в Колпашевском краеведческом музее приведена схема комплексного использования кедровых лесов, то есть лес представлен исключительно как потенциальный источник ресурсов для человека. Животные представлены в виде созданных кураторами сценок, которые, видимо, отражают «характерное» поведение представителей фауны. Довольно часто встречается подразделение животных на «полезных» и «вредных» для человека, что подтверждает тезис об антропоцентризме экспозиций. Например, в музее в Казани представлено чучело огромной белуги и приведены характеристики этой рыбы как промысловой.

В исторических отделах современных краеведческих музеев наблюдается бóльшая неоднородность, чем в отделах природы. Как упоминалось выше, исторические рамки отделов «плавают» от показа исключительно XIX века (в музее города Калязин Тверской области) до 80‐х годов ХХ века (в Пермском музее). Нарративы же, которые они создают, варьируются от радикального переосмысления советской истории (Томский краеведческий музей и экспозиция «Сибирь вольная и невольная») до пассивной поддержки исторических отделов, сохранившихся с советского времени. Локальные нарративы обычно выстраиваются на фоне больших событий, доминирующим из которых в истории ХХ века становится Великая Отечественная война. Даже в регионах, которые оказались в тылу и практически не были задеты военными действиями (Республика Якутия), в экспозиции истории ХХ века доминирует ВОВ, а не, например, система лагерей ГУЛАГа, большое количество которых существовало в Якутии в это время.

Стоит отметить, что в отделах истории крайне редко встречаются архивные документы; их заменяют обобщения, авторские (кураторские) тексты, цитаты советских лидеров. Это продолжает программирование зрительского опыта и не дает возможности конструирования собственных выводов и заключений на основе архивных документов.

Отдел «Общество» претерпел максимальные изменения в общей структуре построения постоянной экспозиции краеведческого музея. Границы его экспозиций часто бывают размыты, или он может не фигурировать как отдельный отдел (например, в музее в Казани). Однако его смысловые элементы все равно присутствуют: в большинстве музеев представлены гендерные роли в обществе, отношение к малым народам (только в мультиэтнических регионах), религия, политический строй и т. д. В абсолютном большинстве исследованных музеев доминирует крайне патриархальный подход к изображению женщин и мужчин и их ролей в современном обществе. В музеях и регионах, в которых в значительной степени присутствуют другие этносы, кроме русских (например, Якутия, Татарстан, Чукотка), национальные меньшинства редко становятся частью отображаемого «общества», которое оказывается представлено русскими. Так, в Якутском музее для описания проживающих в регионе малых народностей Севера показаны четыре листа бумаги формата А4 с черно-белыми фотографиями и краткой справкой. В дальнейшем эти народности полностью исключены из контекста экспозиции. В регионах с более однородным этническим составом (Пермский край, Томская и Тверская области) другие этносы, проживающие на территории России или же локально в данном регионе, не представлены в экспозициях. Таким образом, краеведческие музеи функционируют как институты конструирования национальной идентичности.

Стоит заметить, что, несмотря на отсутствие концептуальных изменений, музеи чаще стали использовать современные технологические и экспозиционные средства, недоступные в советское время. В экспозиции Якутского музея использованы роботы, имитирующие жизнь до­исторических людей; в экспозиции музея города Березники вся экспозиция обновлена, внедрены интерактивные аудио- и видеоинсталляции, голограммы; в экспозицию Томского музея внедрены элементы игры для школьников и возможность тактильного опыта. Это производит двойственное впечатление. С одной стороны, безусловно, попытки внедрения современных средств создания «опыта», «эмоций» и дружественных зрителю экспозиционных методов делают музей ближе к зрителям — и их уровень «включения» в экспозицию возрастает. С другой — без радикальной смены нарратива современные средства выглядят странно на фоне сохранившейся советской повестки, которую они лишь усиливают⁴⁴¹.

«Новое краеведение» и существующие альтернативные подходы к экспозициям краеведческих музеев

Отмеченная в статье ригидность принципов построения экспозиции влечет за собой гораздо более масштабные последствия, чем изношенность экспозиционного фонда или ветхость зданий. Огромная культурная сеть, определяющая идентичность регионов и играющая не последнюю роль в образовательной системе, транслирует крайне ограниченный и во многом неактуальный подход к изображению этого региона, формирует односторонний взгляд на репрезентацию истории, природы и общественных основ региона.

На этом фоне нельзя не отметить ряд существующих инициатив в области построения новых экспозиций в краеведческих музеях и переосмысления предлагаемых ими нарративов. Движение к переосмыслению понятия «краеведение» и предложения по смене экспозиций можно наблюдать с двух сторон: локальные инициативы со стороны самих краеведческих музеев и изменения, спровоцированные внешними агентами — будь то интервенции современных художников или начинания, предпринятые государственными фондами.

Так, например, конкурс Российского фонда культуры «Гений места. Новое краеведение»⁴⁴² уже не первый год оказывает региональным музеям финансовую помощь в создании новых экспозиций. Фонд переосмысляет понятие «краеведение», вводит понятие «новое краеведение» в современный контекст и делает акцент на воспоминаниях людей, их биографиях, личной и семейной памяти. К сожалению, мне пока не удалось побывать ни в одном из поддержанных фондом музеев, чтобы оценить новые экспозиционные подходы, однако эта инициатива, безусловно, заслуживает пристального внимания. Заметны попытки диалога как со стороны сообщества современных художников — работы Владислава Ефимова, Павла Отдельнова, выставки, инициируемые Волго-Вятским филиалом Государственного центра современного искусства в составе РОСИЗО⁴⁴³, — так и со стороны музейного сообщества (например, в недавнем интервью «Коммерсанту» Александра Селиванова говорила о Музее авангарда на Шаболовке как о краеведческом⁴⁴⁴). Безусловно, привлечение современных художников важно и потому, что советская срежиссированность опыта посещения краеведческого музея ослабевает, уступая множественности восприятия и трактовок художественных интервенций.

Нельзя не отметить перемены, происходящие в Томском краеведческом музее. Выставка «Сибиряки вольные и невольные», поддержанная Фондом Владимира Потанина, является примером локальной инициативы по пересмотру доминирующего исторического дискурса. Экспозиция на основе архивных документов современными средствами выстраивает историю ссыльных семей в регионе. Выставка построена вокруг «столыпинского вагона», в который зрители могут войти, чтобы ощутить условия пересылки заключенных. Смена исторического дискурса происходит и в филиале Томского краеведческого музея — «Следственной тюрьме НКВД». Экспозиция, расположенная непосредственно внутри бывшей тюрьмы, помимо фактологической (архивной) части, имеет часть, направленную на создание у зрителя опыта посещения тюремной камеры. Тем самым зритель получает не только доступ непосредственно к документам (что само по себе редкость), но и телесный опыт.

Помимо прочего, необходимо создание открытого поля для дискуссий о кардинальном изменении принципов экспонирования краеведческого материала. Уже сейчас существуют музеи, которые, осознавая эту проблему, трансформируются: Томский областной краеведческий музей, Чукотский окружной краеведческий музей в Анадыре, Приморский государственный объединенный музей имени В. К. Арсеньева во Владивостоке и многие другие. Одно из самых радикальных преобразований принципов построения постоянной экспозиции в краеведческом музее произошло в 2002 году в музее в Анадыре. Классическая трехчастная система была заменена на серию экспозиционных блоков, призванных отобразить разные стороны жизни современной Чукотки. Экспозиция была предложена командой специалистов из Москвы, что можно расценивать как продолжение подавления локальных инициатив «центром» и навязывание им определенного нарратива «периферии». Несмотря на новизну подходов и выбора визуальных средств экспозиции, декодировать заложенные в ней нарративы и принципы оказывается сложной задачей.

Заключение

В данной статье была предпринята попытка описать институциональные условия развития и существования унифицированных принципов построения экспозиций в краеведческих музеях, которые являются одной из наиболее широких культурных сетей в России, а также зрительского опыта в них. В условиях отсутствия академической рефлексии и переосмысления понятия «краеведение» и его релевантности сегодня краеведческие музеи, как правило, продолжают воспроизводить советские принципы построения экспозиций, которые зачастую идут вразрез с преобладающими сегодня теоретическими концепциями в дисциплинах (географии, истории и этнографии) и архитектурой знания. Учитывая роль краеведческих музеев в формировании идентичности в регионах и в образовательном процессе школьников и студентов, считаю крайне важным комплексное переосмысление подходов к репрезентации регионов в музеях посредством свободных академических дебатов и практических экспериментов.