Политика аффекта. Музей как пространство публичной истории

Конструирование памяти о забытом событии через музейные технологии: производство эмоций на выставках о Первой мировой войне в 2014 году

Софья Чуйкина

Согласно современным музеологическим подходам, если исторический музей стремится к успешному функционированию, он должен быть «эмоциональным музеем»⁴⁵⁹. Выставленные предметы и их контекстуализация должны быть понятны горожанам и туристам любого образовательного уровня, они должны апеллировать не только к знаниям, но и к опыту или семейной памяти людей, а рассказываемая история должна быть актуальна для консолидации политического сообщества. Считается, что только тогда музей будет посещаемым и «демократичным», а его политическое и моральное послание может быть воспринято наибольшим количеством граждан. Большое место в современной литературе занимает один из видов эмоционального исторического музея — «музеи памяти», посвященные трагическим событиям, где пространство музея служит и для коммеморации погибших, и для рассказа о сути события через конкретные человеческие судьбы.

Необходимость апелляции к чувствам и эмоциям публики на исторических выставках уже является для многих музейщиков аксиомой. Тем не менее у представителей социальных наук этот подход вызывает целый ряд вопросов. Прежде всего возникает вопрос: не препятствует ли обращение к чувствам критическому аналитическому разговору об истории? Не заменяют ли эмоции рефлексию, не облегчают ли они идеологические манипуляции над посетителем? Может ли музей повлиять на восприятие выставок публикой? Наконец, какую роль играют в порождении эмоций сами экспонаты, которые несут в себе и память, и различные культурные смыслы?

Посвященные Первой мировой войне выставки, организованные российскими музеями во время столетнего юбилея, являются подходящим объектом для исследования эмоций в музейном пространстве и возможностей конструирования памяти о событии с помощью музейных технологий.

Широкомасштабное отмечание столетия вступления России в войну, инициированное и поддержанное правительством, имело целью создание новой интерпретации истории Первой мировой и включение этой войны в национальную память. Музеи виделись в качестве важнейшего инструмента для реализации этой цели. Министерство культуры побуждало подведомственные культурные учреждения к участию в юбилее. Как отмечалось в новостях телеканала «100 ТВ», «столетний юбилей Первой мировой — под пристальным вниманием первых лиц государства. Как следствие — среди музейщиков настоящий ажиотаж: заявлены десятки выставочных проектов»⁴⁶⁰. В 2014 году в юбилейном марафоне поучаствовали не только исторические и военные, но и художественные музеи, а также независимые выставочные площадки, что создало конкуренцию между институциями за внимание посетителей. В отличие от Второй мировой войны, показ которой имеет свои незыблемые каноны, Первая мировая стала новой темой и для самих музеев, и для их посетителей. Новизна, экспериментальный характер выставок и участие в юбилейных мероприятиях большого числа музеев создали удачную ситуацию для социологического исследования.

Социологи и историки в последние двадцать лет разработали методологию исследований музеев и выставок, в том числе экспозиций о военной истории. Предметом изучения может быть историческая составляющая музейных экспозиций, взаимоотношение между музейным текстом и историографией, сценография и ее воздействие, взгляд посетителей на экспозицию⁴⁶¹. Сочетая разные элементы этих исследовательских подходов, в 2014 году я проанализировала двадцать выставок в Петербурге и Москве. Был проведен опрос посетителей в Музее артиллерии в Санкт-Петербурге, где открылись одновременно три выставки к юбилею⁴⁶². Я опрашивала с диктофоном посетителей на выходе с выставок, выясняя в ходе разговора, какие предметы произвели на них наибольшее впечатление и каково их личное отношение к Первой мировой. Помимо этого, были проанализированы книги отзывов Русского музея и Музея артиллерии. В тот же период, весной и осенью 2014 года, я также принимала участие в исследовании французских выставок о Первой мировой, что позволяет поместить российский материал в более широкий контекст.

Высшие лица государства произнесли ряд речей на открытии памятников и выставок, что дает возможность реконструировать официальную точку зрения по поводу новой интерпретации события. Руководство страны заранее готовилось к отмечанию памятной даты. В первый раз эту тему затронул Владимир Путин 27 июня 2012 года в выступлении перед сенаторами⁴⁶³. Решение о широкомасштабном отмечании юбилея было официально анонсировано 2 марта 2013 года премьер-министром Дмитрием Медведевым⁴⁶⁴. Он подписал распоряжение об образовании национального организационного комитета по столетию Первой мировой войны, который возглавил спикер Госдумы Сергей Нарышкин. В декабре 2012 года было создано Российское военно-историческое общество (РВИО)⁴⁶⁵, в ходе первых заседаний которого значительное внимание уделялось целям и задачам юбилея⁴⁶⁶. Для РВИО и его президента Владимира Мединского основная цель столетия заключалась в том, чтобы повысить престиж армии и военной истории. Столетие было призвано стать неотъемлемой частью политики продвижения патриотизма, особенно среди молодежи⁴⁶⁷.

Внешнеполитическая повестка заключалась в том, чтобы «вести мемориальную работу» совместно с представителями министерств обороны зарубежных стран и через мемориальные мероприятия укрепить существующие альянсы. В июле 2014 года на очередном заседании оргкомитета юбилея заместитель министра иностранных дел Геннадий Гатилов привел в качестве примера такого сотрудничества открытие военного кладбища (Русского некро­поля) в Белграде⁴⁶⁸.

То, что юбилей начала Первой мировой совпал с апогеем российско-украинского конфликта летом 2014 года, простимулировало официальных лиц добавить в юбилейный дискурс современные коннотации и осторожно использовать события прошлого для объяснения настоящего. Ухудшение международной обстановки, постоянно обсуждавшееся в СМИ, привело к тому, что тема войны стала восприниматься населением очень остро, даже болезненно, что отразилось на восприятии культурных событий юбилея публикой.

Драматизма юбилею добавило то, что годовщина начала Первой мировой войны отмечалась в России впервые за всю историю. В советской историографии и идеологии Первая мировая война изображалась антинародной и империалистической, а ее значимость сводилась к тому, что она стала катализатором революции. Семейные воспоминания об участии в этой войне влекли за собой неудобные вопросы о местонахождении членов семьи в послереволюционный период, поэтому они старательно всеми «забывались». Весь советский период память о Первой мировой в СССР выживала разве что в литературных и художественных произведениях⁴⁶⁹. Когда в 1990‐е годы исследование и обсуждение этой темы стали возможны, ей заинтересовались лишь узкие круги историков, участников военно-исторических клубов и реконструкторов. Девяностолетие начала войны прошло практически незамеченным⁴⁷⁰, хотя было организовано несколько выставок и конференций и построен мемориальный комплекс в Москве (в парке «Сокол», на месте Братского кладбища). Поэтому во время столетнего юбилея много говорилось о «несправедливо забытой» войне и о необходимости использовать в России европейскую формулу «Великая война»⁴⁷¹, чтобы подчеркнуть величие подвига русской армии, которая ничем не уступала другим армиям.

Продвижение культурной программы столетия внутри страны было непростой задачей. Потенциальная аудитория не была подготовлена к восприятию темы. В 2014 году значительное место было уделено созданию телевизионных передач и фильмов, призванных стимулировать общественный интерес к событию. Эти телепродукты⁴⁷², показанные на центральных каналах, также являются полезным источником информации о государственной исторической политике.

Исследование юбилейных музейных проектов в контексте других событий позволяет проанализировать, как влияет национальная коммеморация⁴⁷³ на концепции выставок и их восприятие; какие эмоции возникают на пересечении государственной политики памяти, культурной памяти о событии, созданной интеллигенцией за столетие, материальной памяти в виде сохранившихся вещей, профессионального взгляда музейных работников, а также реакций публики; какими способами музеи способствуют тому, чтобы память о забытом событии была заново сконструирована и актуализирована.

Политическое послание столетнего юбилея и политические эмоции в музеях

Новая интерпретация истории Первой мировой в государственной исторической политике

Задача юбилея Первой мировой как государственного проекта заключалась в числе прочего в том, чтобы вызвать у посетителя политические эмоции — сформировать неравнодушное отношение к войне как к испытанию, объединяющему нацию⁴⁷⁴. Для того чтобы создать у аудитории юбилея чувство сопричастности к событиям столетней давности, геополитические задачи начала ХХ века привязывались прямо или косвенно к современной политической повестке. В государственном юбилейном дискурсе было высказано несколько идей, которые необходимо кратко изложить здесь, поскольку, как показало исследование, они в какой-то мере влияли и на концепции выставок, и на их восприятие посетителями. Мы помещаем эти идеи в контекст европейской дискуссии о Первой мировой, чтобы показать специфику российской коммеморации.

Создание объединенной Европы, начиная с Маастрихтского договора, повлекло за собой попытки конструирования общей европейской памяти. Этот процесс привел к изменению дискурса о Первой мировой войне в европейских странах⁴⁷⁵, который имеет теперь несколько характерных черт: вопрос об ответственности в развязывании войны уже не поднимается; война воспринимается как общее страдание; памятные церемонии отдают дань всем жертвам войны, а не только военным; понятия «герой» и «героизм» уже практически не употребляются без контекстуализации и комментария. Общим направлением европейского дискурса является пацифизм и межнациональное примирение. К примеру, президент Франции Франсуа Олланд открыл в 2014 году на севере Франции новый памятник «Кольцо памяти». На этом кольце написаны имена 580 тысяч военных всех национальностей, которые пали на полях битвы в Нормандии. Следствием политики общей европейской памяти и примирения стало появление «постнациональных музеев» Первой мировой войны. Среди них первым появился «историал» во Франции, находящийся в районе битвы на Сомме⁴⁷⁶. Этот музей, где все материалы изложены на трех языках, показывает войну с трех перспектив — английской, французской и немецкой. Он был открыт в 1992 году, вскоре после подписания Маастрихтского договора, и наряду с другими культурными проектами был призван обеспечивать культурное сопровождение для создания объединенной Европы⁴⁷⁷. Этот историал, по мнению социологов, может считаться скорее музеем Европы, чем музеем истории Франции⁴⁷⁸.

Речи российских политиков по случаю открытия памятников и музеев Первой мировой свидетельствовали о том, что российское государство решило взять дистанцию по отношению к европейской памяти о войне. Это, вероятно, объясняется общим направлением российской культурной политики, акцентирующей патриотизм и национальную специфику России, и международным конфликтом по поводу статуса Крыма и Донбасса. Официальная память о Первой мировой войне в 2014 году подавалась как национальная и патриотическая: воздаяние запоздалых почестей героям войны было значимой частью юбилейной повестки.

Первый постулат официальной политики, который прозвучал наиболее четко, был усвоен практически всеми акторами и аудиторией юбилея, — это тезис о «забытой войне». В речах политиков многократно отмечалось, что «во всем мире» помнили эту войну, а в России она была «несправедливо забыта». Россия оказалась, таким образом, противопоставленной всему миру трагической оригинальностью своей истории. Необходимо, однако, в исследовательских целях контекстуализировать данное утверждение. Как показывают современные публикации, эту войну вспоминали и изучали на протяжении всего ХХ века лишь в нескольких странах, а во многих других она была, как и в России, в тени Второй мировой. Первая мировая была малоизученной и мало интересующей историков и население⁴⁷⁹. Отношение стран — как в 1920‐е годы, так и сегодня — к результатам этого международного конфликта зависит от того, существовала ли страна до Первой мировой в рамках своих нынешних территориальных границ. Для некоторых стран Первая мировая стала концом Прекрасной эпохи и прологом ко Второй мировой и к потере колоний, а для других она положила начало процессу нациестроительства. К тому же в целом ряде государств, сформировавшихся в 1920‐е годы, население воевало в составе армий разных империй, что не способствовало последующей национальной коммеморации. Поэтому из того, как в России формулировался тезис о «забытой войне», можно сделать вывод о том, что главными ориентирами для российской политики памяти были «старые демократии», крупные мировые игроки, бывшие колонизаторы. Также очевидно, что Россия подавала себя как главного наследника Российской империи, несмотря на то что почти все места боев Первой мировой войны находятся сейчас за пределами ее территории⁴⁸⁰.

Второй постулат официальной политики заключался в том, что ответственность Российской империи за развязывание Первой мировой войны была меньшей, чем у других стран. В речах политиков отмечалось, что Российская империя была втянута в войну против своей воли. Она предстала страной-миротворцем, которая, по словам Владимира Путина в его речи 1 августа 2014 года на Поклонной горе, «сделала все, чтобы убедить Европу мирно, бескровно решить конфликт между Сербией и Австро-Венгрией. Но Россия не была услышана, и ей пришлось ответить на вызов, защищая братский славянский народ, ограждая себя, своих граждан от внешней угрозы»⁴⁸¹. Российская империя, таким образом, предстает жертвой, которая сгубила себя, выполняя «союзнический долг». В то же время видно выстраивание параллели с украинским конфликтом и стремление объяснить суть конфликта через исторические аналогии.

Важным изменением в интерпретации истории войны является то, что Российская империя считается не проигравшей, а почти победившей стороной, однако «эта победа была украдена у страны. Украдена теми, кто призывал к поражению своего Отечества, своей армии, сеял распри внутри России, рвался к власти, предавая национальные интересы»⁴⁸². Иными словами, столетие Первой мировой позволило системным политикам покритиковать оппозицию. Интересен тот факт, что слово «большевики» в официальных речах практически никогда не упоминалось. Эта неназванность позволяет экстраполировать критику на «нацпредателей» в целом, то есть на любую оппозицию как в прошлом, так и в настоящем.

Одной из идей новой исторической политики является также преемственность между армией Российской империи и Советской армией. В советской концепции вопрос об этой преемственности не ставился. В 2014 году как в речах политиков, так и в новых телефильмах особенно подчеркивалось, что участники Первой мировой проявили себя и во Второй мировой, осуществив передачу военной традиции.

Утверждение о преемственности поколений военных является, вероятно, не установленным фактом, а гипотезой, которую необходимо проверять с помощью дальнейших исследований. Так или иначе, существование подобной преемственности — это политическая идея, которая позволяет увеличить престиж Российской армии, вписав ее историю в длинную героическую традицию, от «Отечественной войны» к «Великой войне» и «Великой Отечественной войне»⁴⁸³. Поэтому известные руководители советской армии, которые начали свою карьеру в период Первой мировой (например, маршалы Александр Василевский и Родион Малиновский), стали главными телегероями юбилея.

Итак, государством была предложена новая интерпретация Первой мировой, отличная от советской и европейской концепций. Организованный сверху юбилей всегда важен для государства тем, что способствует легитимации политического режима и установленного им общественного порядка. Речи о Первой мировой войне — это прежде всего выраженное символическими средствами утверждение престижа России на международной арене. Это также разговор о «народе». Столетие позволило напомнить о том, что в национальном характере россиян присутствуют героизм и способность к подвигу, возможность терпеть большие лишения и совершать великие дела. Официальный дискурс о Первой мировой, таким образом, приблизился к репрезентациям победы во Второй мировой, где главным героем выступает народ, что позволяет не подвергать пересмотру политические решения военного периода.

Помимо государства, важным актором юбилея Первой мировой была православная церковь. По мнению американского историка Джея Винтера, сценарии и языки коммеморации на западе и на востоке Европы различались тем, какую роль играли церковные институции и какие представления о божественном присутствии циркулировали в публичном пространстве. В России, Турции и Армении установился «сакральный режим» памяти о войне. Павшие воины воспринимались как «мученики» (не напрасная жертва), а во время юбилея использовались религиозный язык и религиозные символы. В Западной Европе доминировал «секулярный режим» памяти, где все погибшие, включая военных, репрезентировались как напрасные жертвы, религиозные символы практически не использовались, церковь отмечала юбилей отдельно от государства, а ход войны не объяснялся божественным присутствием⁴⁸⁴. В России активное участие церкви в юбилее усиливало торжественно-поминальный тон коммеморационных мероприятий. Радио петербургской митрополии «Град Петров» организовало циклы передач «Великая война» и «Август 1914 день за днем»⁴⁸⁵; в годовщину начала войны 1 августа был проведен молебен во всех церквях; при открытии новых памятников, как правило, присутствовали священники, а на сайтах религиозных организаций было много публикаций о роли священнослужителей в войне.

Также значимую роль в юбилее сыграли негосударственные организации («Белое дело»⁴⁸⁶, Петербургское военно-историческое общество⁴⁸⁷, «Возвращенные имена»⁴⁸⁸). Деятельность негосударственных организаций по привлечению внимания к истории Первой мировой войны и смежным темам не противоречит государственной исторической политике. При этом представители негосударственных организаций выступают более определенно и последовательно против советской концепции истории, чем представители государства⁴⁸⁹. Отметим, что государство, церковь и НКО были солидарны в понимании общей задачи юбилея — включение войны в историческую память нации и преодоление разрыва в коллективной памяти поколений.

Политический месседж и настенные цитаты в музеях

Из просмотренных выставок лишь две были непосредственно посвящены политической истории войны и тем самым находились в диалоге с государственной исторической политикой в значительно большей степени, чем прочие. Они также использовали современные музейные технологии и были самыми посещаемыми. «Первая мировая — последняя битва Российской империи» в Государственном историческом музее в Москве и «Антанта. 1914–1918» в московском музее-заповеднике «Царицыно» в значительной мере воспроизводили официальную позицию по поводу роли Российской империи в войне. Средством передачи политического месседжа были цитаты, помещенные огромными буквами на стенах, — так, что их было невозможно не заметить. Некоторые посетители, осматривавшие экспозицию с друзьями или супругами, зачитывали эти цитаты вслух, а затем обсуждали. Это, на наш взгляд, подтверждает эффективность данного метода для осуществления влияния на посетителей, которые осматривают выставку бегло.

На выставке в Царицыне, посвященной истории Антанты, каждый зал сопровождался цитатой из произведений писателей или политических деятелей стран — участников Альянса, написанной крупным шрифтом на стене. При этом цитаты, касающиеся стран-союзников, являлись общегуманистическими сентенциями, напоминающими об ужасах войны⁴⁹⁰. Что же касается цитат, посвященных России, то они были более содержательными. Отметим, например, отрывок из дневника министра Сергея Сазонова: «Армия Самсонова уничтожена. Мы должны были принести эту жертву Франции». Сразу на двух московских выставках был помещен крупным планом отрывок из мемуаров французского маршала Фердинанда Фоша:

Если Франция не была стерта с лица Европы, то этим прежде всего мы обязаны России [, поскольку русская армия своим активным вмешательством отвлекла на себя часть сил и тем позволила нам одержать победу на Марне].

Подобранные цитаты складываются в моральное послание — русская армия сыграла значительную роль в войне и была принесена в жертву союзникам. Так у посетителя формируется определенное отношение к произошедшему: гордость за имперскую армию и ресентимент по отношению к странам, бывшим союзниками России.

Коммуникация с аудиторией через настенные цитаты является достаточно распространенной музейной технологией как в российских, так и в зарубежных музеях. Однако в России в последние годы этот метод приобретает особые коннотации благодаря деятельности тематического парка «Россия — моя история», который является инструментом использования истории для идеологических целей⁴⁹¹. Можно констатировать, что, помещая на стены цитаты политического содержания, музеи содействуют политическому использованию истории, ее подчинению современной идеологии.

Деполитизация фигуры Николая II и его положительный образ

Фигуре Николая II было отведено значимое место на многих выставках. Интервью с посетителями показали, что это соответствовало их запросу. Личность последнего царя продолжает волновать и интриговать публику. Как в Москве, так и в Петербурге можно было увидеть его личные вещи, военную форму, личное оружие, портреты, фотографии, документы с его подписью, отрывки писем — и эти предметы вызывали неизменный интерес. Николай II был показан прежде всего как царь-миротворец, который сделал все, чтобы предотвратить войну. На многих выставках посетители могли увидеть его переписку с германским императором Вильгельмом II и недоумение по поводу австрийского ультиматума Сербии. Это акцентирование миротворческой роли царя опровергает соответствующие страницы советской историографии, которая подчеркивала ответственность Российской империи и российской монархии за кризис июля 1914 года⁴⁹². На выставках было также уделено внимание знаменитому эпизоду коленопреклонения населения имперской столицы на Дворцовой площади, показывавшему патриотический порыв в начале войны.

Многие посетители прониклись положительным имиджем Николая II и спонтанно начинали высказываться в интервью «в поддержку» императора и его роли в войне:

Вот мы с Ванюхой прочитали, что они все вышли 1 октября на площадь у Зимнего дворца, и они все преклонили колена, независимо от того, что до этого они бастовали все. И все выступили за защиту Родины. И все запели «Боже, царя храни». Значит, что можно подумать? Что царь был не настолько плох… Согласитесь. Я думаю, что так. Просто мы многого не знаем. А с годами начинаем уже по-другому все воспринимать (женщина, 50 лет, среднее образование, медсестра, Петербург)⁴⁹³.

Интересно было увидеть непосредственное участие Николая II. Я так поняла, что он приезжал и на позиции, и главнокомандующие высокопоставленные посещали позиции… Это абсолютно правильно. Быть в гуще событий. Знать, как живут солдаты на войне (женщина, 35 лет, высшее образование, сотрудник медицинской лаборатории, Оренбург).

Николай II был показан как выставках как преимущественно церемониальная фигура. Основной акцент делался не на его политических решениях, а на символической функции монарха для общества, особенно для армии. Очень показательна презентация роли Николая II на главной и, вероятно, самой дорогостоящей выставке в стране — в Государственном историческом музее. Зал «Ставка Верховного главнокомандующего» был полностью посвящен решению царя взять на себя руководство армией и переехать из Петрограда в Могилев в 1915 году. Об этом эпизоде много написано в исторической литературе, которая утверждает, что это было значимым политическим решением, повлиявшим на ход войны и в целом на ход истории, причем это считается ошибочным решением царя. На данной выставке политический смысл этого события никак не обсуждался, дискуссии историков не нашли отражения, во всяком случае они не были представлены в виде хорошо видных посетителям комментариев. В зале был установлен интерактивный экран, содержащий действительно захватывающие кинохроники, которые показывают церемониальные аспекты переезда в ставку. Посетители смогли увидеть поезд императора, его семью, досуг, церемонию встречи, приезд иконы Владимирской божьей матери, празднование Пасхи, прогулки их высочеств. Но объяснений, зачем он стал Верховным главнокомандующим, какими были последствия, почему они были столь плачевны и как оценивается это событие разными историками, не было. Получается, что присутствие царя в ставке носило исключительно символический, церемониальный характер. Мы видим здесь интенцию кураторов показать уникальную архивную хронику и музейные предметы, но нет намерения объяснить, проанализировать, вызвать рефлексию, дать место содержательной дискуссии. Это является примером того, как использование новых технологий, которые занимают и развлекают посетителя, позволяет заменить проблематизацию и объяснения визуализацией любопытных деталей. Выставки могут уклоняться от больших исторических вопросов, при этом предоставляя посетителям свежий контент для новых впечатлений.

Героизация военных российской имперской армии

Для большинства выставок была характерна героизация военных имперской армии, неизменная репрезентация военных как «патриотов» и «героев». Эта интерпретация возникала главным образом из‐за непроизвольного воспроизведения риторики периода Первой мировой, присутствующей в документах эпохи. Кураторы выставок не всегда стремились разграничить свой собственный дискурс и язык 1910‐х годов.

В Государственном историческом музее первый зал назывался «Галерея героев Великой войны. Георгиевские кавалеры». В нем были представлены ордена, медали и портреты награжденных военных работы фронтовых художников. Портреты сопровождались краткой биографией офицеров и генералов, удостоенных орденов Святого Георгия. Художественная ценность этих портретов не очевидна и не обсуждалась. Для посетителя оставалось непонятным, выставлены ли эти картины в качестве произведений искусства, в качестве иллюстрации практики той эпохи по созданию такого рода портретного ряда, для того чтобы вспомнить о фронтовой доблести и почтить ее сто лет спустя или чтобы намекнуть на генеалогию георгиевской ленточки.

Такая же двойственность восприятия возникала при просмотре пропагандистской живописи и графики. Многие выставки демонстрировали пропагандистские лубочные плакаты Первой мировой войны. Музей современной истории в Москве при поддержке спонсоров изготовил ламинированные копии агитационных плакатов, которые отправились в десятки музеев по всей России. Русский музей также уделил значительное место пропагандистским лубкам, изображающим геройские подвиги казака Крючкова или штабс-капитана Нестерова. В данном случае художественная ценность и оригинальность экспонатов была понятной посетителю; очевидной была и дистанция современного зрителя по отношению к ним. Тем не менее героическая риторика то и дело сползала со старинного плаката в современную жизнь, в некоторых случаях это происходило намеренно, в других — непроизвольно. Например, во вводном слове к каталогу одного из музеев указывается: «…это издание станет достойным вкладом нашего музея в дело увековечения памяти героев Великой войны и их подвигов». На этом примере мы видим, что не только в речах руководителей государства, но и в музеях язык разговора о Первой мировой, которую в результате юбилея стали называть по-европейски «Великой войной», иногда приближается к типичному высказыванию о Великой Отечественной войне.

Производство эмоций на исторических выставках

Память заменяет историю: поминание и использование квазирелигиозного языка

Российские выставки о Первой мировой войне при всех своих различиях имели одну общую черту — они все имплицитно или эксплицитно отвергали доминировавшую долгие годы советскую интерпретацию мирового конфликта. Общий подход к теме чем-то напоминал проекты периода перестройки, характеризующиеся намерением ликвидировать белые пятна истории и подвергнуть критике советскую историографию. Вне зависимости от тематического фокуса во вводных текстах к выставкам указывалась необходимость устранения исторической несправедливости, которая заключалась в том, что война была долгое время «забыта», подвиг русской армии был недостаточно воспет, памятники воинам не установлены, потери недостаточно оплаканы, значимость участия России в войне не осмыслена. Заметим, однако, что советская интерпретация войны была отвергнута тотально, в целом. При этом ни одна выставка не проделала работу по ее систематической критике, разложив тенденциозный рассказ о Первой мировой на отдельные темы и подтемы и опровергнув постулаты советской историографии методично по пунктам. Такая задача определенно не ставилась, и, соответственно, советская интерпретация оказалась не опровергнутой, а лишь отложенной в сторону. Выставки носили не столько аналитический, сколько коммеморативный характер, то есть само открытие темы ставилось на первое место. Например, вводный текст выставки Государственного исторического музея в Москве гласил:

Задачу настоящей выставки Государственный исторический музей… видит в восстановлении исторической памяти о войне, которую во всем мире называют «Великой» и которая для России слишком долго была «Забытой».

Ему вторит презентация выставки «Антанта. 1914–1918» в Хлебном доме парка «Царицыно» в Москве:

Великая война, в топке которой сгорели миллионы жизней, в России была незаслуженно забыта и до сих пор в общественном сознании является «неизвестной войной». Нить истории оказалась разорвана, исчезла преемственность между русской и советской историей. Труды и героизм нескольких поколений оказались забыты или принижены. Между тем сила нации заключается в общей исторической памяти — памяти о подвигах наших предков в годы тяжелых испытаний. В случае с Первой мировой войной речь идет не о далеких пращурах, а о наших дедах и прадедах⁴⁹⁴.

Петербургский Русский музей во введении к аудиогиду отметил, что «выставка посвящается памяти миллионов россиян»⁴⁹⁵:

В странах Европы, где проходили кровавые сражения Первой мировой, было установлено множество памятников и созданы историко-мемориальные комплексы. В России же пришедшие к власти в 1917 году большевики назвали прославление героев-воинов «авантюрой» и пресекли попытку создания военно-исторического музея. Поэтому Первая мировая — это самая забытая в России война.

Итак, кураторы указывали в качестве своей задачи необходимость воздать долг памяти воинам и преодолеть разрыв в исторической памяти поколений. Эта апелляция к памяти является симптоматичной и показывает, что общество в целом и музеи в частности еще не выработали дистанции по отношению к событию. Память — это эмоциональное отношение к прошлому, в отличие от истории, которая являет собой аналитическое, дистантное к нему отношение⁴⁹⁶. Как правило, чем ближе по времени событие и его живые свидетели, тем больше эмоциональное отношение превалирует над аналитическим. В данном случае, несмотря на значительную временную дистанцию по отношению к войне и отсутствие живых свидетелей, для которых эмоциональное отношение могло бы быть значимым, памятно-поминальная интенция занимала в концепциях выставок значительное место. Судя по всему, длительное замалчивание этой темы обусловило необходимость оказать запоздалые почести военным и почтить память жертв войны, наряду с осмыслением события. Как сформулировала сотрудница Музея А. В. Суворова в Петербурге Анна Савельева,

наконец-то, как всегда благодаря подкатившейся дате, мы можем во все рупоры и со всех трибун говорить о Первой мировой войне. Потому что то, что она забыта, изолгана, и ее неимоверным образом изоврали, — это преступление против тех людей, которые, собственно, на ней воевали. А воевали все — воевали крестьяне, воевали мещане, воевали вольноопределяющиеся, воевала интеллигенция и почти все замечательные поэты Серебряного века⁴⁹⁷.

Интенция поминания, покаяния, оплакивания воинов присутствовала не только в текстах, но и в наличии соответствующих пространств и экспонатов. На выставке «Антанта. 1914–1918» в Царицыне последний зал экспозиции назывался «Память о войне». В нем были представлены личные фотографии и письма участников войны, рядом с которыми вдоль всей стены стояли зажженные свечи. Это пространство чем-то напоминало комнату для молитвы.

В первом зале нового музея «Россия в Великой войне» в Ратной палате наличествует стена, в центре которой на темно-коричневом фоне содержится надпись «Государева Ратная палата — Музей Великой войны». В 2014 году эта надпись была окружена пятью иконами. На потолке центрального зала музея помещено огромное полотно с ликом Христа, скопированным с полкового знамени. Визуальное присутствие религиозных символов намекает на то, что этот музей является не просто местом получения информации, а пространством для молитвы или как минимум для преклонения головы.

В Музее А. В. Суворова выставка «Солдаты Великой войны» открылась заупокойной литией по павшим героям, которую отслужил военный архимандрит Санкт-Петербургской епархии Алексий (Ганьжин). В своем пастырском слове архимандрит отметил, что «впервые за сто лет в священных стенах Суворовского музея прозвучала православная молитва», и это «знак того, что в дом памяти великого полководца возвращается настоящая память о нем и всех воинах, отдавших жизнь за отечество»⁴⁹⁸.

В данном случае выставочное пространство и выставленные объекты представлены как пространство памяти, а не истории, и существует интенция сакрализации вещей погибших воинов, превращения их в объединяющий символ. Несмотря на то что открытие выставки молебном является скорее исключением, в целом тенденция к тому, чтобы представлять тематику Первой мировой войны в регистре памяти (эмоционального отношения к прошлому), а не в регистре истории (аналитического отношения к прошлому), была характерной для многих выставок.

Зарубежные социологи проводили исследования, посвященные роли и месту профессиональной истории на исторических выставках, и они показывают, что постепенное вытеснение истории является сущностной характерной чертой современного музея. Заметим, что тон данных публикаций весьма критический в отношении музеев, поскольку историки недовольны тем, что музеи забирают у них символическую власть. Отмечается, что музеи сознательно не стремятся давать место тем открытиям и той социальной критике, которую развивают в своих публикациях профессиональные историки, тем более что появление новых музейных технологий и использование современной сценографии позволяют рассказывать о прошлом самыми разными способами. Вытеснение истории из музеев приводит, по их мнению, к нескольким последствиям.

Во-первых, музеи уличают в «деполитизации». Они стремятся нивелировать политические и социальные конфликты, а не привлекать внимание к белым пятнам истории или к политической ответственности элит или государства за принятые решения. Выставляемые экспонаты имеют консенсуальный характер, и то, что могло бы взбудоражить общество, стараются просто не показывать. Таким образом, исторические музеи видятся как места производства стандартного дискурса, устраивающего всех. Как отмечает Фредерик Руссо, сложное и нюансированное историческое знание остается за пределами музея: от него отказываются в пользу назидательной, смягчающей, мифологизирующей интерпретации⁴⁹⁹.

Во-вторых, отмечается, что музеи занимаются «институционализацией объединяющих символов». По мнению Софи Ваниш, «исторический музей музеализирует не историческое знание, а символические системы»⁵⁰⁰. Последние менее изменчивы, чем историческое знание, и должны быть таковыми, «чтобы общество могло вокруг них объединяться». Поэтому музеи истории, возможно, являются «самыми дорогостоящими и самыми эстетичными могилами истории как дискуссии». Зато это «самые подходящие места для реликвий, для предметов, являющихся держателями правды, обладающих особой аурой». Ваниш приходит к выводу о том, что «с помощью сценографии создаются современные литургии»⁵⁰¹. Таким образом, фактически функция современных исторических музеев заключается в производстве символического содержания, в медиации сакрального. Как и на российских выставках о Первой мировой, во французских музеях, посвященных войне, часто встречаются пространства, чем-то напоминающие молельные комнаты или «квазичасовни»⁵⁰².

Несмотря на критику музеев со стороны социологов и историков, отметим, что историографические повороты в истории Первой мировой войны⁵⁰³ нашли свое отражение в европейских музеях, которые стали уделять много внимания сначала социальной, а затем культурной и, наконец, транснациональной истории.

Современные и традиционные способы воздействия на посетителя

Российские музеи, как и аналогичные институции других стран, заинтересованы в расширении и демократизации своей аудитории, тем более что во многих случаях их бюджетные дотации зависят от числа посетителей. С этим связан поиск новых форм работы, в ходе которого значительную роль играет необходимость воздействия на эмоции посетителя. «Новая музеология», заявившая о себе в начале 1990‐х, стремится не только привлечь посетителя педагогическим изложением, но и воздействовать на все возможные чувства⁵⁰⁴. Музеями используются шумы, музыка, иногда запахи, дизайнерские изыски для того, чтобы посетитель почувствовал себя «в атмосфере эпохи» или смог сопереживать трагедии⁵⁰⁵. Некоторые российские музеи, вдохновившись зарубежным опытом, попытались создать необычные способы презентации Первой мировой.

Интересный эксперимент представила собой выставка в московском Новом Манеже «Взгляни в глаза войны»⁵⁰⁶. Новый Манеж — это выставочная площадка, не имеющая своих фондов; тем не менее организаторам удалось выставить пятьсот подлинных предметов. Однако основной акцент в экспозиции был сделан на применении интерактивных мультимедийных технологий, которые «создают ощущение личного присутствия в гуще событий» и «особый эмоциональный настрой, побуждающий зрителя интерпретировать представленные события как трагедию библейского масштаба»⁵⁰⁷. Удивленные журналисты сообщали:

Залы организаторы превратили в некоторое подобие театральной сцены, со своими декорациями. Чтобы придать большей реалистичности, в зале «Война» на полу работники выставочного центра положили листы железа, которые грохочут при каждом шаге. А в зале «Милосердие» висят простыни, на которые проецируются кадры фото- и кинохроники⁵⁰⁸.

Что касается исторической интерпретационной составляющей, то она не подверглась пересмотру и оказалась достаточно ожидаемой, без сюрпризов:

Сложная драматургия выставки рассказывает о подвигах, вере в победу и стойкости Русской армии, ее офицеров и рядовых солдат, и позволяет получить представление о наиболее значимых событиях на фронтах, в тылу, в царском дворце и в ставке Верховного главнокомандующего⁵⁰⁹.

Новым элементом музеографии, характерным для нескольких выставок, было использование кинохроник и оцифрованного фотографического материала, который можно было листать с помощью кнопок и сенсорных экранов, а также представление старых стереоскопических фотографий в трех измерениях. Это позволило оживить в восприятии посетителей то, что раньше было статичным, довольно далеким и абстрактным.

Однако отметим, что на российских выставках о Первой мировой воздействие на весь спектр чувств все же использовалось достаточно редко. В большинстве случаев российские музеи предпочли привычные способы репрезентации Первой мировой войны — витрины, в которых находились музейные предметы, и расположившиеся рядом картины, плакаты и мультимедийные экраны. Поэтому наше исследование повернулось к изучению вопроса о том, какие эмоции пробуждают подлинные и неподлинные экспонаты, в чем их ценность и смысл, по мнению кураторов и посетителей.

Эмоциональное воздействие предметов военного быта: подлинные экспонаты, реконструкция и «живая история»

Юбилей представил возможность показать публике широкий спектр подлинных экспонатов, имеющих отношение к Первой мировой. Но помимо них, в музеях выставлялись и новодельные предметы, созданные с использованием технологий начала прошлого века и идентичные настоящим. Некоторые музеи, которые не имели в своих фондах достаточного количества подлинных предметов, использовали в экспозициях вещи, созданные реконструкторами. Например, выставка «Петроградский дневник», организованная в Особняке Румянцева в Петербурге, использовала ксерокопии газетных статей, увеличенные фотографии, реконструкторскую военную и медицинскую форму. Музей «Ратная палата — Россия в Великой войне» в Царском Селе также выставил не только подлинные, но и реконструкторские предметы, наряду с использованием тактильных экранов и других визуальных технологий. Тем не менее для многих музеев именно тот факт, что их предметы являются подлинными, служит предметом особой гордости и аргументом для привлечения посетителей. Поэтому логично задать вопрос о том, как создается, используется и подается посетителю аура подлинного предмета, а также для чего нужен воспроизведенный предмет.

Интервью музейных кураторов в прессе показывают, что для них ценность выставляемых экспонатов имеет несколько измерений. Они подчеркивают их «уникальность», «малоизвестность» (то, что их еще никогда не демонстрировали публике) или же упоминают тот факт, что музей обладает самым большим собранием подобных предметов. Иногда интерес представляет сама история коллекции — то, кем она была собрана и как сохранилась в советский период.

Самый распространенный подход к показу подлинных предметов военного быта музеями можно называть этнографическим, потому что посетитель как бы приглашается в чужую страну, где смотрит на никогда не виданные артефакты. Для того чтобы заинтересовать посетителя предметным рядом и самой темой, музейщики подчеркивают временную, культурную, социальную дистанцию по отношению к военному обиходу начала ХХ века, что зачастую приводит к его экзотизации. Например, куратор выставки «Сталь и кровь: оружие Первой мировой войны» в Музее артиллерии Федор Зорин привлек внимание посетителей к тому факту, что военная форма солдат весила около тридцати килограммов. Учитывая, что помимо этого солдатам необходимо было брать с собой боеприпасы, «получалось, что военный фактически нес на себе еще одного человека»⁵¹⁰.

Средством привлечения публики является показ предметов, принадлежавших известным историческим деятелям, среди которых на первом месте Николай II, а также известные генералы императорской армии. Музей артиллерии, помимо того что он обладает значительным собранием подлинных предметов военного быта и оружия Первой мировой, привлекал внимание аудитории к выставке «Сталь и кровь» тем, что на ней демонстрировался набор личного оружия Николая II (морская офицерская сабля, офицерский клыч лейб-гвардии Казачьего полка). Также в интервью прессе упоминалась испанская генеральская сабля 1908 года, принадлежавшая австрийскому императору Францу-Иосифу I. Государственный исторический музей в Москве тоже продемонстрировал оружие и форму, принадлежавшие последнему царю, детскую шинель и комплект обмундирования цесаревича Алексея Николаевича, мундир генерала офицерской кавалерийской школы, принадлежавший генералу Брусилову, и генеральский мундир короля Великобритании Эдуарда VII, который являлся шефом 27-го драгунского Киевского полка.

В России, как и в других странах, особое место среди артефактов Первой мировой занимают самодельные предметы, которые в антропологической и искусствоведческой литературе называют «окопным искусством» (trench art)⁵¹¹. Самые выдающиеся образцы этого жанра были представлены на выставках. К примеру, Государственный исторический музей показал стул, сделанный солдатами из прикладов трофейных винтовок, подставку для чернильницы из артиллерийской гильзы, пуль и гранаты, кружку из гильзы артиллерийского снаряда с ручкой из ружейных патронов, подсвечник из патронов и пуль. Музей артиллерии в Петербурге выставил бомбомет поручика Василевского, который будущий маршал сделал из стаканов австрийской крупнокалиберной шрапнели.

Свой бомбомет Василевский придумал за ночь из подручных средств, которые были в штабе. Он состоял из стакана, вделанного в деревянный брусок и притянутого проволокой или железным хомутом, а для придания угла возвышения подкладывался поперечный брусок, — [рассказал на вернисаже куратор] Федор Зорин. — Представляете, за ночь изготовили шесть таких бомбометов и уже утром открыли огонь по германским окопам⁵¹².

Известно, что Первая мировая — это время появления совершенно нового типа оружия и предметов военного быта, но с сохранением многих уже существовавших ранее элементов. Эта пограничная ситуация перехода от старого к новому миру способствовала тому, что сохранился обширный предметный ряд, в том числе предметы, которые были в использовании не так долго и которые современный человек видеть не привык. Судя по отзывам посетителей, сильное впечатление произвели такие неожиданные предметы, как «противопехотный капкан», а также сосуществование в витринах «современных» предметов несовременного вида (гранаты и противогазы) наряду с саб­лями и шашками, напоминающими скорее о XIX веке.

Оружие является одним из экспонатов, интересующих посетителей именно своей подлинностью. Интерес к осмотру подлинного оружия в музее объясняется или профессией посетителя (историк, инженер, военный), или местом жительства туриста (бывшие закрытые города, работавшие на военно-промышленный комплекс), или любительским интересом к военной истории. У знатоков оружия, встреченных в Артиллерийском музее, было несколько целей: посмотреть в реальности на оружие, которое они до этого видели только на фотографиях, получить дополнительную информацию о его технических характеристиках, обнаружить новый вид оружия, который они до этого еще не видели, прийти в компании друзей для совместного обсуждения, сфотографировать предметы, чтобы вывесить фотографии в блогах для виртуальных друзей. На форуме Guns.ru любители оружия из небольших городов ждут с нетерпением фоторепортажей из Петербурга и Москвы: «Господа, если не будет трудно побольше фоток с выставки накидать. Желательно некоторые модели крупным планом. А то у нас таких музеев нет с боевой техникой и оружием»⁵¹³.

Во всем мире в последние двадцать лет изменилось отношение к экспозиции предметов быта Первой мировой. Английские исследователи отмечают, что долгие годы экспонировались в основном оружие и военная форма⁵¹⁴. Многие предметы, а также ряд тем (военнопленные, дезертирство, гендерный аспект войны) музеями не показывались и не обсуждались. «Эмоциональный поворот» в музейном деле, как и открытие новых тем в историографии войны, сказались на том, какие предметы считаются достойными показа. По мере того как политическая история войны стала уступать место социальной истории и микроистории, повысилась ценность других артефактов — прежде всего личных вещей военных, в результате чего они стали все больше появляться в музеях. В России, поскольку политическая, социальная и культурная истории Первой мировой войны вернулись в музейное пространство одновременно, посетители увидели сразу весь спектр военной и гражданской материальной культуры начала ХХ века.

Интересным примером передачи смыслов посредством группировки, презентации и контекстуализации предметов военного быта была выставка «Великая война» в Новом выставочном зале Музея городской скульптуры в Петербурге — кураторский проект, представивший предметы как из музеев, так и из частных собраний⁵¹⁵. История этого проекта и результаты его реализации, рассказанные в интервью его создателем Алексеем Арановичем, ставят много вопросов об «эмоциональном музее», эмоциональном восприятии вещественно-бытовой среды периода Первой мировой войны и о том, как вещи, подлинные и неподлинные, могут быть проводниками исторического знания.

Алексей Аранович, доктор исторических наук, специалист по Первой мировой войне и по истории костюма, является президентом санкт-петербургского Военно-исторического общества, которое объединяет как профессиональных историков, так и любителей и специализируется с начала 1990‐х годов на исторической реконструкции. Специалист широкого профиля, Аранович является преподавателем, автором исторических публикаций, изготовителем костюмов с использованием специальных технологий, организатором и режиссером батальных сцен на местах сражений. В период столетнего юбилея он участвовал в организации двух выставок, в Петербурге и в Гусеве (Гумбиннене), и реконструкторских спектаклей, среди которых реконструкция Гумбинненского сражения на месте битвы при участии пятисот человек из разных городов и стран и семидесяти тысяч зрителей⁵¹⁶. Осуществляя деятельность по изучению и популяризации Первой мировой в разных направлениях и для разной аудитории, он имеет компетентное мнение по поводу того, как предметы, связанные с этой войной, могут быть проводниками исторического знания.

Центром притяжения для посетителя куратор считает вещи с биографией, которые показывают, как большая история пересекает жизнь человека. На выставке «Великая война» были показаны эполеты кайзера Вильгельма II, который до войны был шефом двух русских полков. Генерал-фельдмаршальские эполеты кайзера под шефский мундир 85-го пехотного Выборгского полка конца 1880‐х годов символизируют одновременно слом в биографии отдельного человека и искусственность разрыва между элитами воюющих стран, внезапное превращение во врага того, кто был в качестве родственника царя близок к Императорскому двору.

Помимо этого, на выставке «Великая война» важным моментом была композиция предметов — то, как они расположены в пространстве музея. Именно конфигурация предметов отражала основную идею выставки.

Возникла идея показать, что мир изменился в Первую мировую. И мы создали два блока. Один блок самых ярких предметов кануна войны. И другой зал — образ войны. Тут уже страшные вещи, которые появляются в войну. Обезличенность войны, с одной стороны. Все ужасы войны. Колючая проволока, газовая атака. Вот на контрасте. <…> Была изначально заложенная композиционная идея. Что мы хотим на выходе получить. Какие ощущения… Мы знали, что люди придут в первый зал, там расшитые золотом мундиры придворные. Как было до войны. И ты им объясняешь, что вот через день уже все по-другому. <…> Помните: «нет страшнее толпы, чем толпа цвета хаки». Вот у нас в одном зале расшитые золотом яркие мундиры, лейб-гвардии семеновского полка, преображенского, измайловского, кавалергардского. А в следующем зале — те же эти полки, только они все одинаковые. Очень сложно понять, кто есть кто, потому что они все одинаковые. <…> Это была первая война, которая была столь масштабной. Она превратилась из войны армий в войны вооруженных народов. Вот на контрасте важно было показать сломавшийся мир. Первое августа, это та реперная точка. Мир «до» и мир «после». Мир уже совершенно другой с точки зрения восприятия мира, с точки зрения организации мира⁵¹⁷.

Алексей Аранович отметил также, что существенным фактором для того, чтобы установить эмоциональную связь между экспонатом и посетителем, являются культурные референции и ассоциации, связанные с выставленными вещами:

Конечно, всех поражали парадные камердинерские мундиры. Они как раз создавали эмоциональный фон России. Мне не нравится этот казенный термин «Россия, которую мы потеряли», но… помните картину «Заседание Государственного совета», где там все в таких мундирах? <…> Есть предметы, которые всех поражают, потому что мы о них знаем, они у нас ассоциации вызывают. Вот тужурка 1888 года. В такой тужурке Государь император изображен на серовском портрете. Портрет с Александрой Федоровной императрицей. Любил государь император такую простую одежду. Очень высокий эмоциональный ряд сразу возникает. Также эмоциональную реакцию вызывали образки, выкопанные на местах боев⁵¹⁸.

Являясь одновременно профессиональным историком и реконструктором, Аранович в своей деятельности стремится «совместить две задачи, научно-историческую работу и living history». По его мнению, «живая история — это одна из форм привлечения людей к теме, и [один из способов] глубокого изучения темы». Неподлинные предметы играют свою особую роль и в понимании, и в популяризации Первой мировой:

Я не считаю, что реконструкция — это только игровые моменты. Это то, что называется «прикладные исторические исследования». <…> Фундаментальные направления исторической науки позволяют реконструировать исторические события на глобальном уровне, а прикладные исторические исследования, в частности историческая реконструкция, позволяют это сделать на микроуровне. На уровне жизни человека. Какого-то подразделения. Небольшой общности. Взвод, отделение, рота — это общность людей. Прикладные исторические исследования позволяют понять некоторые явления, которые для нас, если не прощупать все это, непостигаемы, невозможны с точки зрения понимания. Мы мыслим категориями человека XXI века, а реконструкция позволяет нам в какой-то мере построить модель человека конца XIX — начала XX века. Можно пощупать материал, надеть на себя, фактуру понять⁵¹⁹.

В настоящее время существуют разные формы сотрудничества между реконструкторами и музеями. Помимо предоставления предметов быта для выставок, в период юбилея реконструкторы участвовали в событиях, являвшихся частью культурной программы музеев, демонстрируя применение оружия или военной радиосвязи. Тем не менее присутствие в музеях новых предметов не лишает подлинные экспонаты ауры.

Особенная значимость подлинных предметов по сравнению с копиями заключается в том, что они свидетельствуют об эмоциональном состоянии человека на войне. Как отмечает Аннетт Беккер, подлинные личные вещи, принадлежавшие военным, имеют особую ценность как музейный предмет благодаря их невоспроизводимости в значении Вальтера Беньямина. Смысл выставленной вещи в том, что она привязана к времени и месту ее использования. Вещь, прошедшая войну, отражает мысли, чувства, эмоции (национальную гордость, стыд у военнопленных, ожидание любви, скуку). Беккер приводит в качестве примера принадлежавший военнопленному швейный набор, выставленный в историале в Перроне (Франция). Обычно швейный набор не является типичным атрибутом мужчины. Однако для военнопленного поддержание в порядке военной формы выступает продолжением борьбы, поскольку форма символизирует принадлежность к нации. Поэтому иголка с ниткой репрезентирует и продолжающуюся борьбу с врагом. Но она символизирует и своеобразный досуг, поскольку с помощью этого же инструмента пленные вышивали макраме вокруг фотографий любимых женщин. Иголки с нитками часто упоминались пленными в письмах как свидетельства их особой жизненной ситуации⁵²⁰.

Послание музейных предметов публике в контексте юбилея заключается также в том, каким образом они коррелируют с «сувенирами», оставшимися от войны и хранящимися у людей дома, и, соответственно, с семейной памятью. Значимость этой корреляции мы видим, например, в ходе празднования годовщины победы во Второй мировой войне 9 мая, когда награды и другие реликвии в той или иной форме «выходят» из домов в публичное пространство. В Великобритании и многих других европейских странах семьи хранят различные предметы, оставшиеся от Первой мировой или напоминающие о ней. Помимо подлинных реликвий и личных вещей ветеранов, в домах хранится утварь и посуда, отсылающая к военному быту, например вазы, изготовленные в послевоенные годы из снарядов. Согласно британским антропологам, вещи создавали «мост памяти» между военным и послевоенным периодами, являясь модераторами отношений между живыми и убитыми⁵²¹. Между музейными предметами и семейными реликвиями, таким образом, существует тесная связь.

Что касается ситуации в России, то музейным предметом, который напоминает о семейных реликвиях, является, по-видимому, лишь фотография. Других примеров посетители музеев не приводили. В силу различных обстоятельств ХХ века — миграций, репрессий, потери имущества — сувениры Первой мировой были утеряны или же была забыта генеалогия этих вещей, в результате чего существует достаточно большой разрыв между музейной предметной средой и семейной.

Эмоции современников войны в текстуальных и визуальных документах 1914–1918 годов

Благодаря эмоциональному повороту в социальных науках был сформулирован тезис, что преобладание определенных эмоций в обществе может обусловить установление в нем политического и социального порядка, соответствующего этим эмоциям⁵²². Следуя этой логике, можно предположить, что эмоции современников войны — это ключ к пониманию политических событий периода 1914–1918 годов. Поэтому большое значение имеют документы, свидетельствующие о мыслях, чувствах, переживаниях, надеждах, страхе, гневе, любви и ненависти на фронте и в тылу; документы, которые посетитель может сам прочитать и интерпретировать. Показ таких документов на выставках может позволить ему самому вступить в диалог с современниками.

Наибольшее количество отобранных кураторами текстуальных и визуальных документов (письма, открытки, плакаты, фотографии, распоряжения муниципалитетов, афиши культурных событий) иллюстрирует тему патриотического подъема элит и всего населения в первые два года войны, который проявлялся прежде всего в благотворительности.

Выставка «Москва в годы Первой мировой войны» в Музее Москвы была посвящена благотворительной деятельности москвичей. В начале войны Москву охватила филантропическая лихорадка. В частных домах, учебных заведениях, театрах были организованы лазареты для раненых. Собирались деньги и вещи для фронта и всех нуждающихся. «Кружечный сбор» денег «на табак солдату», на борьбу с чахоткой и в помощь беспризорникам позволял собирать по копейке немалые суммы. Значительное место на выставке занял показ «Фургонного сбора», осуществлявшегося в городе на протяжении пяти недель. К каждому дому в определенный день и час подъезжал запряженный лошадью фургон или даже автомобиль, куда можно было положить все, «что может напитать и утешить раненого». Внимание большинства посетителей привлек наиболее заметный объект на выставке — фургон Ford, с помощью которого собирали вещи⁵²³.

Музеи бывшей имперской столицы уделили теме благотворительности еще большее место. На выставке «Петроградский дневник», представленной в Особняке Румянцева, специальный раздел был посвящен военно-санитарным поездам, которые организовывали на свои средства состоятельные горожане, члены императорской семьи и представители высшей аристократии. Одна из владельцев особняка Дарья Лейхтенбергская (1869–1937) организовала санитарный поезд и сама отправилась на Юго-Восточный фронт. В самом здании особняка в годы войны находился лазарет артистов императорских театров. На фотографии, экспонировавшейся на выставке, были запечатлены артисты Мария Савина, Владимир Теляковский, Юрий Юрьев в день открытия лазарета. На выставке реконструирован быт лазарета с использованием подлинных предметов и военной формы, произведенной реконструкторами.

Музей-квартира Александра Блока сделала акцент на благотворительных концертах, спектаклях и поэтических чтениях, в которых участвовали деятели культуры. Благотворительная деятельность русской аристократии, в том числе царской семьи, в госпиталях и в Красном Кресте была показана на выставке «Эра милосердия», организованной в Конюшенном корпусе Центрального парка культуры и отдыха им. С. М. Кирова. На выставке Русского музея «Первая мировая война. 1914–1918» смысловой доминантой стало участие художников в создании патриотического дискурса. Как показано и в этом и в других музеях, благотворительные акции военного периода были немыслимы без визуальной агитации⁵²⁴.

Тема благотворительности военного периода интересна сегодня именно своими деталями, формами этой деятельности, которые сегодня уже не существуют или видоизменились до неузнаваемости. Количественное преобладание материалов, связанных с патриотическим подъемом, объясняется обилием этой продукции в период войны, но отражает и общую ориентацию государственной исторической политики нашего времени, на которую ориентируются музеи в своей работе. Агитационно-благотворительная визуальная продукция является консенсусным экспонатом, достаточно интересным и экзотичным, чтобы заинтересовать публику, и прекрасно иллюстрирующим правительственный юбилейный дискурс. Тем не менее российские музеи делают свои выставки таким образом, что они видятся по-разному при беглом и при внимательном просмотрах. Например, выставка «Первая мировая война. 1914–1918» в Русском музее была посвящена произведениям, созданным в военные годы, и, соответственно, отражала все художественные тенденции этого периода. Визуально на ней доминировала агитационно-патриотическая художественная продукция. Однако текст аудиогида и каталог уделяли много внимания всем остальным художественным направлениям, что позволяло заинтересованному посетителю выстроить иначе свой визит и получить более объемное — и совершенно иное — представление о настрое современников.

Отметим, что тема патриотизма и благотворительности, занявшая столь важное место в российских музеях, была мало отражена на аналогичных европейских выставках, что показывает, что в европейских странах существует иной запрос общества и государства, иной социальный консенсус по поводу того, какие экспонаты имеют первоочередное значение для широкой публики.

Из исторических публикаций и мемуаров известно, что энтузиазм первых месяцев войны в дальнейшем уступил место другим эмоциям. То, как постепенно уходил из общества патриотический подъем, уступая место безразличию и нигилизму, осталось за кадром российских выставок. Также мало отражения нашли пацифизм и антивоенные настроения части интеллигенции, особенно ее левого крыла⁵²⁵. На европейских выставках, наоборот, уделяется значительное внимание критике войны, страданиям и разочарованиям военных и мирного населения, изнуренных долгими годами лишений и ограничений.

Также на российских выставках чаще, чем на европейских, присутствовали визуальные и текстуальные свидетельства эпохи, связанные с религиозными чувствами военных и с присутствием церкви на фронте. Развивая идею Софи Ваниш о том, что исторический музей музеализирует не историческое знание, а символические системы, можно заметить, что «православная вера» является (наряду со значимостью фигуры царя) одним из символов, усиленных и закрепленных во время юбилея. Многие выставки содержали экспонаты, намекающие на религиозность элит и народа, причем обычно это была не содержательная презентация, а именно намек на то, что это важно. Эта непроговоренность и молчаливое присутствие на стенах, как бы самоочевидность икон или знамен с девизом «С нами Бог» позволяют институционализировать значимость религиозности через выставочные проекты. При показе музеями религиозности народа и религиозных символов, как и в случае с «героизмом», наблюдается нехватка дистанции по отношению к языку современников.

В отличие от этих повсеместных намеков, специализированная выставка в Музее истории религии, посвященная роли Русской православной церкви в событиях начала ХХ века, очень четко продемонстрировала определенную роль священников как профессионального корпуса в армии, а также весь сложный спектр верований, бытовавших на фронте⁵²⁶.

Выставленные экспонаты открывали малоизвестные стороны войны как морального противостояния. В России, как и в других странах, на фронтах были распространены, помимо христианского мистицизма, различные суеверия, вера в сверхъестественные явления, наличие в полках маскотов⁵²⁷, амулетов и чудотворных икон. Военные считали, что высшие силы на их стороне; солдаты воспринимали необычные явления как «знамения» и верили, что смертельно раненым воинам «является господь». На выставке в Музее истории религии был также сделан сравнительный анализ «явления ангелов» во время сражения при Монсе (Франция) и явления русским солдатам Восточного фронта Божией Матери осенью 1914 года перед битвой под городом Августов (Сувалкская губерния Российской империи).

В ситуации падения морального духа войск вследствие отступлений и потерь задача влияния на умы солдат была возложена на полковых священников. Им предписывалось «вести отечески простые задушевные беседы с нижними чинами, наблюдая за слабейшими и поддерживая их» и убеждать, «что каждый шаг неприятеля вперед ослабляет его, что впереди у нас множество сил и средств, тогда как неприятель мобилизовал свои силы и теперь расходует последние свои резервы»⁵²⁸. Мы видим на этом примере возможность показа церкви, священников и паствы в музее как определенной исторической конфигурации, а не как вневременного внеисторичного намека на божественное присутствие.

Отметим также, что в музеях Москвы и Петербурга за редким исключением не было отражено участие мусульманского населения империи в войне, хотя ситуация военных-мусульман была еще сложнее, чем православных⁵²⁹. Конечно, эта тема была отражена в региональных музеях, но молчание на эту тему в бывшей и нынешней столицах указывает на то, что наследие Российской империи показывается как русское и православное. Вопрос об участии мусульман в войне является также неоднозначным и даже конфликтным для региональных элит, поэтому его освещение еще ждет своего часа.

Самым универсальным способом передачи эмоций современников войны оказались фотографии эпохи. Фотография — документ, интересный, понятный и доступный посетителям всех возрастов, мужчинам и женщинам, вне зависимости от их уровня образования и знания военной истории. Фотографии были представлены почти на всех выставках.

Самая крупная специализированная выставка фотографий периода 1914–1918 годов из разных стран была организована Мультимедиа Арт Музеем (МАММ/Московский дом фотографии). Она была показана в Москве и в нескольких городах Поволжья. На выставке были представлены сотни фотографий из музеев и частных коллекций и другие аудио- и видеосвидетельства. В публикациях журналистов, пишущих о выставках, проскальзывала мысль, что фотографии наряду с аудиозаписями, возможно, наилучшим образом передают эмоции современников:

Эта выставка была одной из первых, открытых в Москве к 100-летию начала войны, и остается одной из самых интересных, «личных», «эмоциональных». <…> Все это помогает видеть и слышать войну так, как ее видели и слышали люди, жившие в эти годы и в ней непосредственно участвовавшие⁵³⁰.

Фотографии описывали многие аспекты военного быта (окопы, поля сражений, быт солдат, развлечения и досуг на фронте, лазареты, лагеря военнопленных, заводы, разоренные деревни). Если Дом фотографии выставил зарубежные фотодокументы, то Музей артиллерии показал фотографии, сделанные в российских военных частях⁵³¹. Фронтовые репортажные фотографии российских фотографов носили в основном постановочный характер. Тем не менее и постановочные фотографии способны передать ощущение тягот военного быта как в землянках, так и в лазаретах. Посетители отмечали в интервью, во-первых, лица современников войны («совсем другие лица»), во-вторых, понимание того, что многие из изображенных людей не пережили войну. Произвел впечатление и полевой быт, трудности которого посетитель способен легко домыслить. Также фотографии в большей степени, чем другие предметы, напоминали о семейных историях:

Во-первых, уровень этих фотографий меня очень удивил. Они очень хорошего качества и, в общем, достаточно разнообразные. Особенно удивила фотография с аэроплана. Очень было интересно смотреть «женский батальон», где я никак не могла увидеть женщин. Потом есть вещи, которые накладываются на семейный контекст. Например, моя бабушка работала в Красном Кресте. И вот я увидела там медсестер. У нас дома есть фотография — она в таком же облачении. Тоже она в 1914 году где-то на турецкой границе работала, где-то там. И я увидела таких вот медсестер и подумала, что вот, это как-то координируется с тем, что я видела и слышала дома (женщина, 67 лет, высшее образование, биолог).

Придание смысла опыту переживания войны через обращение к литературе и к поэзии Серебряного века

«Приближался не календарный — настоящий двадцатый век», — из динамика на входе в зал выставки в МАММ на шестом этаже звучит хрипловатый голос Ахматовой. Строки «Поэмы без героя», написанной Анной Андреевной о предреволюционных — и предвоенных — годах, размеренно читаемые автором — словно эпиграф к экспозиции музея о Первой мировой⁵³².

Во многих выставочных пространствах в той или иной форме присутствовала поэзия Серебряного века. Строки из стихов Анны Ахматовой, Александра Блока, Николая Гумилева, Сергея Есенина использовались в названии выставок⁵³³, они были написаны на стенах или звучали из репродукторов. Биографии поэтов и создание стихов в период войны также были предметом показа. Весомое присутствие поэзии было оригинальной чертой российских выставок по сравнению с европейскими и общей нитью, которая связывала выставки между собой.

Присутствие стихотворных строк придавало выставкам эмоциональность. Помимо этого, оно вписывало переживания, связанные с Первой мировой войной, в контекст всей русской культуры, напоминая о том, что эта война хоть и была забытой в политике, но оставила след в культурной памяти.

Вкрапления поэзии составляли интересный контрапункт визуальным и текстуальным свидетельствам патриотического порыва, усложняя месседж выставок и погружая посетителей в атмосферу смутных предчувствий. Однако эти намеки были значимы в основном для тех, кто мог их понять и вспомнить за строчкой все стихотворение. Они обращались именно к тому типу посетителя, с которым у музея существует интимная связь и чьим мнением музеи особенно дорожат. Апелляция к поэзии придавала смысл переживанию войны и выводила тему Первой мировой за пределы сиюминутных политических задач и интерпретаций.

Использование русской поэзии музеями не совпадало с теми литературными референциями, которые спонтанно выдавали посетители. Они знают эту войну в основном благодаря иностранной литературе, и именно она является для них источником представлений об эмоциях современников. Были упомянуты Эрих Мария Ремарк, Генрих Белль, Эрнест Хемингуэй, Ричард Олдингтон, Луи-Фердинанд Селин. На основе чтения книг эти посетители формулировали запрос к выставкам:

Меня интересует, где правда. Вот есть романы, посвященные Первой мировой войне, где все красиво. Все ходят в атаку… А у Ремарка все другое. «На Западном фронте без перемен» и продолжение — «Возвращение». Там другое. Возвращаются солдаты, и слепые, и калеки. И еще потом в Германии революция. И в Россия была революция. Страшное время и для Германии, и для России. Все люди воевали за свободу. И Ремарк писал, что он воевал за свободу. И французы воевали за свободу. Но цена… мне кажется, что не должна была быть заплачена такая цена (мужчина, высшее образование, 23 года, аспирант, историк).

На этом и других примерах видно, что музейная презентация темы в юбилейный период многослойна, поскольку музеи имеют несколько функций и адресатов. Как государственные институции музеи находятся в диалоге с государственной исторической политикой, но они также находятся в диалоге с гражданским обществом, городской интеллигенцией и туристической индустрией. Познание и осмысление войны через литературу и поэзию свойственно не самой многочисленной, но значимой части аудитории, и музеи ищут способы обращения к ней.

Восприятие выставок посетителями

Восприятие юбилейных культурных событий публикой изучалось социологами в разных странах. Французский проект, называвшийся «Коммеморация на практике», поставил своей целью понять, какое влияние оказывали юбилейные события 2014 года на публику, каким образом люди «практикуют» коммеморацию, в частности, как они смотрят музейные выставки⁵³⁴. Исследования продемонстрировали, что восприятие как выставок в целом, так и каждого экспоната по отдельности определяется исключительно жизненным опытом человека и его культурным горизонтом. Послание выставки усваивается лишь частично, оно понимается всегда по-разному, проходя через призму восприятия посетителя, и вполне может превратиться в свою противоположность. Например, Жанна Тебуль и Сильвен Антишан проводили исследования на выставке «Фронтовики Изера» в Музее сопротивления в Гренобле, опрашивая посетителей у витрины, где были выставлены личные вещи летчика Адольфа Селестена Пегу, погибшего в бою в 1915 году. Они получили целый спектр различных ответов касательно смысла выставленных предметов, и эти ответы невозможно свести к общему знаменателю⁵³⁵. Также опрос на выставке «Взгляд с фронта. Репрезентации Первой мировой» в Музее армии в Париже показал, что одни посетители видят смысл выставки в том, чтобы «гордиться Францией», потому что «патриотизм по-прежнему очень важен», а другие считают ее очередным подтверждением необходимости создания общей Европы⁵³⁶.

Мой опрос посетителей выставок в Музее артиллерии в Санкт-Петербурге и анализ книг отзывов позволяет сделать аналогичный вывод. Для того чтобы придать смысл тому, что они видят и слышат, посетители мобилизуют самые разные познания, не обязательно связанные с прошлым и историей: недавно просмотренные телепередачи, зарубежные романы о Первой мировой войне, фильмы о Второй мировой, профессиональный опыт, личный опыт, семейную историю, свою и чужую гендерную принадлежность, собственное мнение о политической ситуации в мире. Спектр зрительских ассоциаций оказывается бесконечным и может быть в большей или меньшей степени далек от послания и содержания выставки.

Один и тот же посетитель может ответить противоположным образом или во всяком случае очень по-разному, в зависимости от того, как сформулирован вопрос. Отвечая на вопросы общего характера — «О чем эта выставка?», «Каково в целом послание выставки?», «Для чего нужны такие выставки?», «Какова социальная функция подобных выставок?», — посетители вспоминали медийный юбилейный дискурс о Первой мировой, а также о текущей политической ситуации, который различался в зависимости от их источников информации. Выставка являлась, таким образом, лишь предлогом для того, чтобы утвердить существовавшее до этого политическое мнение. Неудивительно, что при ответе на приведенные выше вопросы посетители разделились на две категории: патриотически настроенные граждане, которые при виде экспонатов испытывали гордость за Россию и ее военную доблесть, и пацифисты, которые обращали внимание на численность потерь, ошибки командования, (не)обоснованность участия в конфликте, тяготы любой войны для населения.

Если же вопрос касался конкретно выставленных экспонатов или группы экспонатов, то, характеризуя впечатлившие их предметы, посетители чаще всего вспоминали свой личный опыт. Разговор о конкретных предметах был более нестереотипным, личным и эмоциональным и мог иногда даже в чем-то противоречить высказываниям общеполитического характера.

Можно, таким образом, констатировать, что выставки порождают как личные, так и политические эмоции. Политические эмоции являются по умолчанию коллективными и во многом определяются тем, в каком дискурсивном поле находятся посетители, а личные связаны с индивидуальным опытом, личной биографией человека и семейной историей. Эти два типа эмоций иногда могут противоречить друг другу. Например, люди гордятся военной мощью России и ее армией, довольны тем, что армия растет, вооружается и проявляет себя в горячих точках, но в то же время осознают, насколько трудно, травматично и опасно для обычного человека участвовать в военных действиях или даже переживать войну в тылу.

Пацифизм, страх войны и отрицательное отношение к оружию

Столетие начала Первой мировой войны совпало с началом российско-украинского конфликта. Лето 2014 года ознаменовалось тревожным настроением населения, смотревшего телевизионные передачи о событиях на Украине. Эта тревожность нашла отражение во впечатлениях от выставок у посетителей. Книга отзывов Русского музея о выставке «Первая мировая война. 1914–1918» содержала 240 записей, из которых примерно пятнадцать процентов прямо или косвенно свидетельствовали о страхе их авторов перед войной. Иными словами, посетители использовали книгу отзывов в качестве трибуны для антивоенного пацифистского высказывания:

Спасибо! Очень интересно и страшно… Думать о войне… Мирного неба!

Очень хорошая выставка. Не нужно никаких войн, только искусство, только творчество.

Спасибо за выставку! Война была несправедлива с обеих сторон, однако оболваненными военной пропагандой стали и россияне, и немцы, и англичане, и французы. Нельзя снова стать жертвой геополитических иллюзий. Жизнь важнее.

Прошло сто лет, опять война, пусть все увидят, ужаснутся и руки протянут…

Удивительно актуальная выставка. Люди, опомнитесь и уразумейте, что несет война!

Спасибо за напоминание об ужасах войны! Спасибо художникам, передавшим состояние общества в тот период 1914–1918 гг. Спаси господи от повторения подобного!

Вы что, не понимаете, что это привело мир и Россию к катастрофе? Это была война, на которой погибла Европа. И сейчас она гибнет.

Все повторяется… Может быть, будем умнее?

В Музее артиллерии пацифистская ориентация некоторых посетителей проявлялась в отрицательном отношении к выставленному оружию: «Я к оружию отношусь однозначно отрицательно. Это орудие уничтожения. А я сама мама» (женщина, 35 лет, высшее образование, биолог). Такие посетители, соответственно, сообщали о своем предпочтении иных экспонатов — предметов быта, фотографий, которые воспринимались ими позитивно, как «наша история». Отметим, что оружие в России, как и в других странах, относится к категории «постоянно опротестовываемых вещей», к которым часть общества испытывает огромный интерес, а другая часть — отвращение. Негативные высказывания об оружии позволяют конкретизировать, «материализовать» пацифистский настрой посетителя⁵³⁷.

Некоторые посетители выставок в целом критически отнеслись к отмечанию столетия Первой мировой войны в героизаторском ключе, к акцентированию мощи и достижений армии, потому что, по их мнению, это способствует росту милитаризма в обществе. Поэтому они посещали мероприятия юбилея очень выборочно или не посещали их вообще:

На выставки о войне я хожу крайне редко и темой военной истории мало интересуюсь. Это мой личный, навеянный политической ситуацией выбор, это мягкая форма фронды. В то время, когда на официальном уровне все больше внимания вооруженным силам, я поддерживаю образ штатского человека, интересующегося невоенными темами (выставка в Российском государственном историческом архиве, мужчина, 29 лет, историк).

Гордость и досада за Россию, ностальгия по империи и долг памяти

На другом полюсе находятся патриотические чувства. На выставках люди испытывали гордость в целом за страну и ее историю, ее «силу», «мощь», «могущество». Для подкрепления своего чувства гордости они вспоминали самые разные достижения и победы России, упоминали важные даты из разных эпох и не забывали об «опасностях», грозящих сегодня России, стараясь не затрагивать не совсем очевидную для них роль страны в Первой мировой войне и малоизвестную им историю этой войны:

Большинство изучает историю, и должны изучать, чтобы не повторялось. Они должны побольше читать и интересоваться. Надо знать историю нашей России. Мы должны гордиться нашей Россией. Тем более сейчас такие катаклизмы происходят. Но мы выдержим все-таки. Нужно гордиться и нашим Путиным, и нашими людьми (женщина, 60 лет, маляр-штукатур, жительница Якутии).

Идея выставки… За родину. Единение. Что Россия — одна большая держава. Великая и могущественная. То есть любой враг… Хоть я, конечно, против любой войны… Но тем не менее, если не дай бог война, вся Россия встанет, начиная от Владивостока, и полностью вся Сибирь (мужчина, 40 лет, высшее образование, финансист).

Первоочередное — это патриотизм. Я просто смотрю — и душа радуется, что такие картины. В последнее время люди забывают про это. На американцев смотрят и забывают про Русь-матушку (мужчина, 16 лет, школьник, житель Самары).

Тем не менее многие гордящиеся историей страны посетители выражали печаль по поводу исхода войны: «Какой могучий народ, герои, богатыри, должны были победить! Очень жаль, что все коту под хвост» (книга отзывов Русского музея, женщина, жительница Санкт-Петербурга). Некоторые посетители также проявляли имперское сознание и высказывали недовольство тем, что амбиции империи не были достигнуты: «К сожалению, Русский народ не воспользовался плодами победы и на Святой Софии до сих пор не водружен Православный Крест!» (книга отзывов Русского музея, мужчина, профессор технического вуза, житель Омска). Наконец, часть посетителей отмечала, что Россия сыграла в Первой мировой войне значимую роль благодаря прежде всего «титульной нации» империи: «Отечественная война, слава русского оружия — это хотелось бы увидеть во вступительном тексте юбилейной выставки» (книга отзывов Русского музея).

Посетители были согласны с тем, что память о «забытой» войне должна быть восстановлена или создана заново. Тема долга памяти нередко всплывала в разговорах посетителей. «Мы должны знать историю», это «надо помнить о подвиге», «надо гордиться» — частое употребление этих фраз говорит о том, что в российском обществе, как и в других, бытует представление о связи памяти о прошлом и современной гражданственности, а также об обязанности общества помнить. В этом аспекте нет разницы между современной Россией и другими странами, которые отмечали столетие мирового конфликта.

Понятие «долга памяти» уходит корнями в самое начало политической жизни человеческих обществ и присутствует во всех странах. Однако существуют культурные различия в том, как разные политические сообщества понимают этот долг, какие события и типы доблестей или злодейств принято помнить, а также какие санкции за забвение или отрицание прошлого общество считает уместными⁵³⁸. По мнению посетителей музеев, этот «долг памяти» должен быть возвращен военным российской имперской армии, погибшим («Россия потеряла больше всех»), последнему императору Российской империи, «народу» и — в некоторых случаях — своим собственным предкам. За пределами музейных пространств тема долга памяти поднималась представителями негосударственных ассоциаций. Они стремились привлечь внимание к состоянию военных кладбищ и различных воинских захоронений. Помимо этого, по инициативе ассоциации «Возвращенные имена» в Левашовской пустоши был поставлен памятник ветеранам Первой мировой, погибшим в репрессиях 1930‐х годов.

Сопереживание трудностям людей в военный период

Война воспринимается как чрезвычайно тяжелый период в жизни людей, и некоторые посетители даже специально интересовались именно самыми страшными и тяжелыми аспектами войны, потому что в своей жизни таких тягот не испытывали. Один посетитель, пришедший на выставку репортажных постановочных фотографий, которые публиковались в журналах 1914–1917 годов, сопоставляет официальную, презентабельную сторону войны и те ужасные ее стороны, которые он знает по литературе, но которые редко бывают отражены в визуальных репрезентациях:

Ну, здесь, на мой взгляд, Первая мировая война отражена как… да, есть окопы, да, фотографии солдат, да, фотографии императора и чинов того времени. Но она показана как война «мундирная». Есть одна фотография, где атака и два человека лежит. Но не показаны газовые атаки. Не показан разгром первых месяцев войны. Не показано нежелание солдат воевать в 1917 году. Не показано, что шли потери офицерского состава крупные. Так что здесь это парадная война. В принципе, красиво. Для человека, который просто интересуется и хочет посмотреть, это интересно, да. Но если глубоко смотреть, то этого недостаточно (мужчина, 23 года, высшее образование, аспирант, историк).

Опрошенный на выставке шофер-дальнобойщик 60 лет был очень тронут фотографиями военных лет, показывающими скудный полевой быт военных и напомнившими его собственный опыт:

Я впервые это увидел, я ошарашен. Если простыми словами сказать. Меня удивил сам быт этих солдат, этих людей. Обычно историю, когда мы учили, как рассказывали: «То взяли, это взяли». А тут видишь эти фотографии… Это обыкновенные люди и в холоде, и в мерзлоте. Вся эта жестокость. Это надо пройти каждому, узнать эти трудности. <…> Дело в том, что я тоже служил в одних войсках. И я скажу, что без подготовки на войне очень тяжело простому человеку. Просто не выдержать. Поэтому я удивился этим фотографиям. Поразила сила разрушения. Где люди у той воронки сидят. И еще поразила, где просто солдаты сидят и кушают из обыкновенных алюминиевых кружек. И обыкновенный чайник. Прямо возле бревен, на улице, на снегу. Как на полевых учениях. <…> Им отступать некуда было. Назад дороги не было. Этому еще Суворов учил.

Выставленные на некоторых выставках открытки, письма, дневниковые записи позволили посетителям подумать о тяготах, пережитых мирным населением, особенно крестьянами. Так, посетитель выставки архивных документов «Ныне господь нам послал испытание» в Выставочном зале Федеральных государственных архивов в Санкт-Петербурге сопереживает тяготам женщины, оставшейся без кормильца:

На выставке понравилось потрясающее по силе и трагизму коротенькое открытое письмо крестьянки мужу в немецкий лагерь военнопленных, которое она отправляла через Красный Крест. Корову волки задрали, один из детей умер, хозяйство в полном расстройстве, пенсию по утере кормильца задерживают и недоплачивают… Лучше б не писала! Вот и военный цензор так подумал. Письмо теперь в архивных фондах (мужчина, 29 лет, историк).

Заключение

Более тридцати стран отмечали столетие начала Первой мировой войны в 2014 году. Тональность коммеморации различалась в разных странах. Где-то поминали «героев», считая, что военные победы конституируют национальное единство, а где-то пацифистская ориентация полностью заменила восхваление героев. Павшие на фронтах военные представлялись «жертвами» в той же мере, что и пострадавшее мирное население.

Россия не осталась в стороне от всемирного события. Правительством были поставлены амбициозные цели: не только поговорить об этой войне и привлечь внимание к ее истории, но и сделать так, чтобы общество почувствовало неравнодушие к этому забытому событию, а также, пользуясь языком акторов юбилея, включить эту войну «в историческую память». Задача, соответственно, состояла в том, чтобы изобрести традицию, посодействовать искусственной актуализации коллективной памяти. Основным месседжем юбилея было то, что война при всех ее трагедиях и тяготах является событием, объединяющим нацию.

Столь разные акторы юбилея, как правительство, культурные учреждения, негосударственные организации, религиозные объединения и обычная публика, были единодушны в стремлении выделить этой войне больше места в истории и памяти, осмыслив ее роль в ХХ веке, и восстановить преемственность между историей Российской империи, советской и постсоветской историей. Юбилей сделал первый шаг в направлении такого осмысления и анализа. Основной результат юбилея — возникновение эмоций по поводу Первой мировой, способствующих интересу к теме. Поскольку юбилей был тесно переплетен в официальном дискурсе с современной геополитической повесткой, то раскол, существующий в обществе по поводу российской внешней политики, нашел свое отражение в конституировании памяти о событии.

Социолог Морис Хальбвакс показал, что коллективная память социальной группы формируется в процессе эмоциональной коммуникации⁵³⁹. Исследование столетия Первой мировой демонстрирует, что намеренное создание коллективной памяти о забытом событии тоже предполагает прежде всего формирование эмоционального отношения к нему.

Музеи были важными акторами юбилея как по количеству, так и по качеству выставок и других культурных событий, которые им удалось организовать в сжатые сроки. Не только профильные музеи, но и другие институции, не имевшие фондов, связанных с Первой мировой, попали в юбилейную волну. Анализ сценографии, смысловых доминант, повторяющихся тем, экспонатов и цитат позволяет выявить производство символического контента музеями, превращение некоторых тем и экспонатов в сакральные объединяющие символы, которые вызывают чувства и эмоции, хотя, возможно, не прибавляют нового знания. Самым заметным символом стал Николай II, превращенный в положительного героя, показанный как церемониальная фигура, само присутствие которой благотворно для армии и для нации. Еще одним важным элементом выставок, присутствовавшим, как правило, именно в виде символа, была православная вера и религия. Также многие предметы и цитаты символизировали силу и мощь имперской армии, перед подвигом которой предлагалось преклонить голову. И наконец, за агитационным плакатом и афишей благотворительного концерта проступал патриотический порыв творческой интеллигенции и состоятельной элиты.

Выставки использовали широкий спектр возможностей воздействия на аудиторию. Наряду с показом подлинных и уникальных предметов военного быта, документов, произведений искусства, некоторыми музеями использовались и религиозные символы — свечи и иконы для создания атмосферы поминальности и символического приближения события к посетителю. Музеи также осуществляли сотрудничество с реконструкторскими ассоциациями, благодаря которым они смогли украсить свою экспозицию и оживить историю войны, показав публике применение на практике предметов военного быта. Наконец, они использовали интерактивные методы, экраны, звуки, дизайнерские изыски, чтобы впечатлить посетителей.

Американский историк Первой мировой войны Джей Винтер утверждает, что репрезентации Первой мировой во всех странах находятся «между памятью и историей»⁵⁴⁰. Это верно и применительно к российскому контексту, но лишь с поправкой, что в России история играла в событиях юбилея совсем незначительную роль. Если понимать под историей критическое профессиональное знание, которое призвано создать и углубить понимание событий на основе новых источников и международного диалога между профессионалами, то исторического переосмысления Первой мировой войны пока что не произошло. Например, в музеях не было заметно идейной связи между концепциями выставок и новой историографией. Юбилей, безусловно, дал импульс историческим публикациям, историческим передачам на радио и документальным фильмам. Однако ознакомление с этой интеллектуальной продукцией показывает, что советский постулат об империалистической, антинародной, бессмысленной войне был отброшен, но была эксгумирована добольшевистская риторика, присущая правительству Российской империи до подписания Брестского мира, — о необходимости контроля над черноморскими проливами, помощи братским славянским народам и верности союзным договорам. Будь то в СМИ или в музеях, аналитический исторический подход был присущ не самым крупномасштабным, а скорее небольшим и маргинальным проектам. Группа историков и социологов, изучавших двухсотлетний юбилей Отечественной войны 1812 года, пришла к выводу «об инертности российской политики памяти, а также о ее „деинтеллектуализации“, симптомом чего является падение значимости научных публикаций для общественного восприятия исторических событий»⁵⁴¹. Эти выводы вполне применимы и к столетию Первой мировой войны, и ко многим выставкам.

Несмотря на то что российские музеи не предложили новых обобщающих концепций войны, они внесли большой вклад в то, чтобы повысить интерес широкой публики к этой теме. Главным проводником информации стали сами музейные предметы. «Уникальные», «подлинные», «показанные впервые», «подробно прокомментированные», «помещенные в ряд с другими», они стали главным источником для осмысления и интерпретации. Мы знаем из советской истории, что изучение закрытых и запрещенных тем всегда начиналось со свидетельств очевидцев событий. В данном случае многочисленные предметы периода 1914–1918 годов, одновременно вытащенные из запасников, выступили в роли таких «очевидцев», и этот коллектив вещей заложил основу для формирования современного дискурса о войне, который ближе к памяти, чем к истории. Разговоры с посетителями и прочтение оставленных ими записей в книгах отзывов показали, что выставленные экспонаты, особенно подлинные, обладают значительной силой воздействия.

Прежде всего это воздействие объясняется игрой близости и дистанции по отношению к историческому событию. Общее послание юбилея заключалось в том, что необходимо включить эту войну в актуальную историческую память, гордиться Российской армией и ее достижениями, воздать почести воинам. Это символически приблизило Первую мировую к людям. Война подавалась и в СМИ, и на выставках как событие не столь отдаленное во времени, учитывая, что звучали такие формулы, как «память о дедах и прадедах». На какой-то период эта война стала восприниматься аудиторией почти столь же значимой, что и Вторая мировая. При этом на выставках люди столкнулись с материальной средой, которая отличалась от того, что они себе представляли. Большая часть спонтанно выражаемых эмоций определялась именно экзотичностью выставленных предметов с точки зрения сегодняшнего дня. Таким образом, послание, исходившее от материальных объектов, оказалось иным, чем идеологическое послание юбилея. Вещи сообщили посетителям о том, что экспонируемая эпоха от нас очень далека, как далека она и от Второй мировой, знакомой публике по фильмам.

Выставленные экспонаты оказали воздействие на посетителей и из‐за разделяемых ими представлений об универсальной «человечности», присущих всем опрошенным, вне зависимости от их идеологических воззрений. Увидев фотографию, прочитав открытку, подивившись на окопное искусство, посетитель начинает сопереживать тому, что испытывал человек сто лет назад. Благодаря использованию музейных технологий разговор о забытой войне стал более живым, обрел плоть и кровь, слезы и сарказм. Можно критиковать тот факт, что общественно-политический контекст эпохи был представлен музеями в консенсуально-патриотическом ключе, учитывая, что из научных публикаций известно, что общество было пронизано конфликтами и до, и после 1914 года. Но очевидно, что это не препятствовало тому, чтобы посетители могли понять современника войны, «посмотреть войне в лицо», представить себе жизнь на фронте и в тылу.

Посещение выставок способствует пробуждению политических эмоций, то есть чувства принадлежности к сообществу, разделяющему определенные политические взгляды. Выставки определенно способствуют выражению политического мнения у посетителей. Например, книги отзывов были использованы для антивоенных высказываний, подразумеваемым адресатом которых были участники международного конфликта 2014 года. Помимо этих проявлений пацифизма, высказывались мнения за и против Ленина, большевиков и СССР. Причем наибольшее значение для формулирования политического мнения имеет не содержание выставки, а сам факт ее посещения. Нахождение в музейном пространстве способствует проговариванию увиденного и, соответственно, помещению этого впечатления в контекст другой информации, которой владеет посетитель. С точки зрения социологии культурного потребления музей можно рассматривать как «производителя» знаний и эмоций, которые посетитель «потребляет». Однако наше исследование, как и другие работы, показывает, что это потребление опосредовано культурным горизонтом и каждый посетитель усваивает эту информацию по-своему. При разговоре о выставке посетитель неизбежно помещает увиденное в контекст уже имеющихся знаний: упоминает художественную литературу, художественные и документальные фильмы, семейную историю, службу в армии, политические взгляды, историю других войн, представления о мужском и женском или о национальном характере россиян. Мы, например, наблюдали ситуации, когда посетитель, пришедший на выставку с мыслью о том, что «война — это страдание», и не найдя там искомого страдания, тем не менее уходит с той же мыслью, с которой пришел, и при этом формулирует критическое отношение к выставке. Другой посетитель, который повсюду ищет «героизм», приписывает его всему, что видит.

В период юбилея музеи осуществили роль посредника между государством и обществом. Они смягчили официальный юбилейный дискурс, придав ему эстетику и «человеческое лицо». Адресатами их деятельности были государство, пресса, интеллигенция, гражданское общество и самые разные посетители. Наряду с другими культурными институциями и проектами, им удалось создать консенсуальный дискурс о забытом событии, без которого оно не могло бы достичь широкой аудитории.