Глава I
Город с его изощренной иерархией, которой незримо подчиняются жители, всегда остается загадкой и вызывает удивление. Даже для тех, кто давно ее разгадал, кто знает невидимые рычаги, приводящие в движение потоки людей, вожделенные места водопоя, кормежки и встреч, трассы ночных бродячих хищников и ловушки их оседлых коллег. Пестрые ночные цветочки и соцветия манят возбужденных дневной сутолокой человеков, запахи и звуки, отнимая первенство у померкшего света, обещают укромные уголки, где отдых придет не только к усталому мозгу, но и к жаждущему ласки телу.
Элефант неторопливо брел вдоль витрин, рассматривая напоминающих бабочек и ночных мотыльков прохожих, и его всеохватная мысль легко вмещала в себя их, хотя ее главное русло было обращено в прошедший день. У Элефанта было одно завидное качество, выработанное долгим упорным тренингом, - едва его мозг чувствовал приближение усталости и головной боли, как он переключался на иной режим работы, плавно-неторопливый, без концентрированных очагов и траекторий мысли. Отчасти это приспособление выработалось в "петле", в которую Магистр санкт-петербургских трассеров попадал трижды.
Сегодня большая часть дня пришлась на суету, предписываемую ему его рангом. В полдень был очередной еженедельный коллоквиум, на котором, как обычно, присутствовали представители всех Т-групп города, всего восемьдесят девять человек, пришли еще два глобалиста из тех шести, что не порывали связей с основной массой. Два доклада, некоторые замечания по трассам для Т-групп первого и второго уровней, финансовые вопросы, раздача микрофиш с наиболее удачными планами трасс, заключительное его, Магистра, слово, в котором он на этот раз поднял проблему тщательности отделки "лица" - все как обычно, самое заурядное собрание, не потребовавшее ни концентрации мысли, ни мобилизации опыта.
После коллоквиума он еще успел зайти в библиотеку и в мастерскую микрофиширования и только после этого поехал к Маэстро, к его матери, потому что самого Маэстро уже два дня как перевезли в больницу. Там, на квартире Маэстро, он долго, методично, повторяясь и чередуя примеры с максимами Экс-Со-Ката и рассказами из своего личного опыта, убеждал в необоснованности и губительности поспешных выводов и действий. Когда он уходил оттуда, то положительный результат его миссии был налицо, но какое время магия его слов будет сильней естественного чувства страха, он не знал.
Воспользуюсь случаем, чтобы сказать несколько слов о самом Элефанте, ныне являющимся Магистром петербургских трассеров. Кстати и о должности. Магистр избирается тайным голосованием представителей групп из числа глобалистических, то есть самых опытных трассеров. Он не имеет никаких особых прав, а в обязанности его входит обмен информацией в среде трассеров и помощь, в том числе и финансовая, для тех, кто попал в "петлю".
Итак, о самом Элефанте. Его отец и мать познакомились на студенческой скамье. Вскоре после окончания института у них родился сын. Это событие, кроме всех прочих следствий, привело к тому, что молодой отец перешел из КБ завода на должность мастера, чтобы подкрепить материальное положение семьи. Как он думал, на год-два, но жизнь распорядилась иначе. Произошедшие в тот год перемены в высшем эшелоне власти тугой волной докатились и до завода, вызвав цепную реакцию перестановок, повышений, уходов на пенсию и увольнений. Все это привело к тому, что когда прошло два запланированных года, отец нашего магистра оказался уже столь высоко в заводской иерархии, что о возвращении к работе в КБ уже не было и речи. Рос будущий магистр, рос и пост его отца. Однажды, подслушивая ссору между родителями, он услышал фразу, ставшую поворотной в его жизни.
"Замолчи! - крикнул тогда отец. - У меня таких, как ты - тысяча! Не могу я сразу обо всех думать!"
"Тысяча, ого, это очень много", - хладнокровно рассуждал I-младший, и ему становилось понятно, почему год от года у отца находилось все меньше и меньше времени для него. А надо сказать, что будущий магистр учился тогда во втором классе, и вот, в свои девять лет, он, вдруг, стал взрослым, придя к мысли, что теперь ему придется рассчитывать только на свои силы.
I-младший, надо сказать, был грузным мальчиком и в ребячьей стае пребывал чуть ли не на последних ролях. Но уже скоро все переменилось. Теперь школа была его жизнью, и он стал изучать ее, записывая результаты наблюдений в особую тетрадочку. И первой строкой там было: "Елисеева часто смеется". Он твердо решил изучить людей вокруг себя, ведь кое-что отец уже успел
передать ему, и главной мыслью, оформившейся из многочисленных рассказов отца, была: "Во всем нужна строгая последовательность и научный подход. Пока ты просто смотришь - ты праздный зевака, если же ты записал и обдумал увиденное - ты ученый, исследователь".
В пятом классе будущего магистра уже не волновали проблемы первенства, он давно и прочно был лидером. Теперь перед ним встал новый вопрос - "зачем?" Зачем быть лидером? Нет, он понимал это "зачем" не в смысле того, что обязан делать лидер, а в смысле - зачем он стал им, ведь новое положение оказалось очень условным. В любом другом месте, кроме школы, он оставался никем и ничем и везде сызнова принужден был доказывать свое первенство. Однажды его отец, ставший к этому времени большим начальником, вдруг снова заинтересовался успехами сына и как-то раз даже сходил на родительское собрание. I-младший, узнав об этом, специально забрался на трансформаторную будку около школы, откуда, из темноты, был хорошо виден залитый светом ламп класс. I-младший думал, отец будет говорить, а остальные его слушать, ведь отец - начальник повыше даже директора школы, да и он, I-младший, тоже не последний ее ученик. Но больше всех выступала на собрании мать Верки, его соседки на химии, ткачиха. Это было неожиданно и требовало осмысления. Итак, через неделю родилась новая ключевая для будущего магистра мысль. Как ни странно это может показаться, но она была о свободе. "Высокий пост не развязывает руки, а скорее ограничивает. Истинная свобода достигается неучастием в каких-либо объединениях. Неписаные правила игры не распространяются на тебя только тогда, когда ты в нее не играешь".
И I-младший забросил всякую заботу о своем лидерстве, но, со временем обнаружив, что его авторитет не упал, а только возрос, легко объяснил себе это. Ведь теперь он уже был почти взрослым и по своему опыту.
"Люди боятся и уважают тех, кто вне игры. Ведь поступки их непредсказуемы. Это делает их чем-то иным, непостижимым, окутанным в ореол величия".
Будущему магистру только-только стукнуло тогда четырнадцать лет.
Элефант продолжал думать, и его мысли приняли теперь оттенок возвышенного аскетизма, и под этим углом зрения он сразу же отметил новые штрихи, вдруг сделавшие этот день ключевым и особенным, необходимым.
Надо сказать, что то, о чем легендарный Экс-Со-Кат только упоминал в девятой главе своего "Глобалистика", а именно - непрерывное мышление, то, что было для него самого далеким маяком, для Элефанта стало простым и само собой разумеющимся. Поэтому-то мне так трудно передать совершенство его мысли, разом включавшей в себя весь день и не делившей события на будущие и прошедшие, нет, время было непрерывно-длящееся, и разговор с матерью Маэстро хоть и был уже закончен, но так же принадлежал этому мгновению, как и тому, утром, когда, только пробудившись, Элефант осматривал свой будущий день, видневшийся ему еще не совсем ясно "сквозь дымку магического кристалла". Отдельные фразы, настроение, в котором они были произнесены, интерьер комнат, солнечный свет, звуки улицы - все это легко умещалось в тренированной памяти и все это было связано в одну нить, о возможности существования которой знали уже древние художники, пытавшиеся в своих рисунках развернуть пространство-время, охватить его разом и поведать о его красоте соплеменникам. То, что было доступно избранным, гениальнейшим, теперь стало обыденным для талантливых, а Элефант был несомненно талантлив и поэтому стремился как можно лучше выполнить свое предназначение и свою обязанность - добавить еще одну ступеньку к той лестнице, по которой он шел.
У Элефанта зародилось подозрение, что здесь не все чисто, что, может быть, в этот раз столь долгая петля объясняется лишь тем, что Маэстро оказался недостаточно светел. "Маэстро черен? Бред, бред", - твердил Магистр, успевший за это время прочитать его трассу несколько раз. Его уверенность сегодня поколебало то, что, оказывается, Маэстро изучал трассу Черного Рыцаря. "Неужели Экс-Со-Кат не прав, и дело вовсе не в том, много или мало в человеке зла? Может быть, и гибель группы Факира в полном составе произошла совсем не потому, что там собрались "темные", что называется, "один к одному"? Может быть, там был один-единственный, ставший центром гибели? И тогда не исключена возможность гибели всех трассеров? И значит, есть некое запретное знание, само по себе несущее гибель? И ему, единственному рубежу для вновь прибывающих, надо жестче производить отбор? И, может, сама организация трассеров, пусть даже такая иллюзорная, приносит только вред, и в этом Экс-Со-Кат тоже ошибался? Или же, как всегда, весы - доброе и злое, больше шансов для выхода из петли одиночки обеспечивается возможностью проникнете них "черных" идей, несущих гибель и тем, кто сам их не несет? Да и где грань? Даже он, хорошо изучивший трассы погибших, не в состоянии указать отличие их трассы от нормальной, безопасной. Конечно же, он знает, что трасса - полдела, важно и то, кто по ней идет, вторая половина - личность..."
Все эти вопросы раскручивающейся спиралью неслись, расширяя область, но Элефант знал, что скоро она, эта область, начнет сужаться, и в конце концов вся эта цепочка неизбежно приведет его к центральному вопросу: "В чем суть Т-дао? Какое место занимает оно в жизни человека? Общества?" А значит, надо снова отвечать, зачем существует человек, какой смысл в существовании общества.
Экс-Со-Кат, казалось, в своем фундаментальном "Глобалистике" дал ответ на все эти вопросы, версию существования общества, как суммы разумных индивидов, как аренду конкуренткой борьбы разных видов людей, течений с различными организующими идеями, выделил подуровни, провел аналогии с экосистемами, одного лишь он не сделал и, видно, это выше сил отдельного человека, каким бы он ни был, он не дал версий будущего развития общества, путей развития в нем Т-дао, оставив лишь максимы, указывающие, как приспосабливать Т-дао к меняющейся жизни, главные из которых гласят, чего делать нельзя, оставляя открытым вопрос о том, что делать можно и что делать нужно. "Ну и бездарные и нерадивые же ученики унаследовали твои идеи, учитель", - усмехнулся Элефант, но даже самоирония сегодня получилась у него невеселой.
Прежние вопросы "почему трассер на первых шагах впадает в подобие забытья?" казались ему теперь добрыми старыми товарищами, разбавлявшими обыденную суету неким безопасным подобием исследования, такими же обыденными и ничтожными в своей повседневности.
"А что, если это только Страх? Что, если это только испуг мнительного человека и никакой связи между столь долгой петлей Маэстро и его изучением трассы Черного Рыцаря нет? Не напоминает ли тогда он, Магистр, того мольеровского персонажа, который лечился от несуществующей болезни? Нет, это слишком хорошо, чтобы быть правдой. Ничего, Время покажет, - в заключение подумал Элефант, - Время у меня еще есть".
Элефант подумал и о том, как мало он знает о Маэстро, о его способе и смысле жизни, о целях и идеалах. Еще он подумал о том, что близость ему мыслей Маэстро может быть самообманом. Об этом предстояло еще думать и думать.
Элефант вспомнил о тех страницах записей, которые успел сегодня просмотреть, и мысленно воспроизвел одну из них, поразившую его родством мысли.
"К одиночеству нельзя привыкнуть. Это тяжелая ноша, хождение по лезвию бритвы, по краю пропасти. Это - постоянный самоконтроль, мелочный, придирчивый, скрупулезный. Это - полет на точность, длящийся годами, где минимальная ошибка равна катастрофе, и поэтому необходимо вести частую коррекцию своего курса.
Тот, кто не прошел через это, не знает себя. Тот, кто ушел в одиночество, - потерял себя. Его нет - он бесплотная тень между минувшим и грядущим, он - колебание былинки под ветром времени, он - упавшее в землю зерно. Будут ли всходы, или злой рок погубит, посушит почву вокруг него, и уйдут в безвестность, канут в небытие сокрытые в нем творческие силы?
Одиночество напоминает мне путешествие через джунгли с мачете в руках, где каждый шаг - работа, где пространство сплетено в неразрывное единство живого, в упругую чужеродную сеть, стоящую на пути. Тут нельзя остановиться, нельзя отчаяться, нельзя вернуться. Путь назад и путь вперед - равнозначны, равносильны, равнотрудны.
Однажды я вышел в степь, но оказалось, что ее просторы уже заняты хищными, неумолимыми, безжалостными существами, и я вернулся в лес... С тех пор я не проклинаю свой трудный путь, я стиснул зубы, я молчу, я иду молча".