С наслаждением слаженно действующих мышц, спускаюсь вниз, прямо из окна. Hевысоко, второй этаж. Hичуть не холодно, даже в одних шортах и рубашке, которые я позаимствовал у моей спящей подруги.
Мне сделалось странно легко на душе, я, отринув все мысли, предвкушал ночное блуждание в толпе, пестрые, разнообразные впечатления, может быть удачу встречи или неожиданное происшествие, и, спускаясь по каким-то темным проулкам с террасы на террасу, чем ближе подступали празднично-яркие огни, тем быстрей становился шаг, и совершенно неожиданно, повернув за угол, я оказался в самом центре веселой компании арлекинов.
- Здорово, приятель! - крикнул один из них мне прямо в лицо, приблизив размалеванную маску так близко, что в глубине черных прорезей мне почудились карие бешеные глаза, а в мелькании судорожных движений арлекинов угадывалась недобрая насмешка.
- Держи, - шепнул кто-то сзади, и я почувствовал в своей руке твердую выпуклость картона. Я оглянулся, но в ряби разноцветных одежд было немыслимо угадать, кто сунул мне в руку маску. А это была именно маска.
Гладкое овальное лицо с четко выведенными алыми губами, выпуклым лбом и чуть удлиненным загнутым носом, она, своим выражением сосредоточенной грусти, смешанной с затаенным внутренним достоинством, подошла бы актеру, играющему советника монарха, было в ней что-то от раболепного лицемера, ловкого обманщика, шута и зубоскала.
Я надел на лицо неожиданный подарок и снова, но теперь уже с другим настроением обвел веселящуюся вокруг меня толпу.
- Эй, приятель, ты где? - крикнул невдалеке тот самый арлекин с бешеными глазами, но меня уже не стало, теперь некто, проныра и хитрец, встроился в длинную вереницу скачущих, взявшись за руки, под аккомпанемент барабана, дудки и гитары. Рядом со мной оказалась маска обезьяны с высунутым языком, и так, прыгая и перебрасываясь с ней шутками, я спустился, наконец, на набережную.
Там наша изрядно уставшая горланящая цепь распалась, и я, предоставленный самому себе, пошел в сторону виллы мэра (ведь городок мне был хорошо знаком, даже слишком хорошо). Мэр города, да будет вам известно, обычно давал прием для всех желающих, у кого найдутся фрак и цилиндр, трость и перчатки, или вечернее платье и бриллиантовые украшения, ну а на худой конец черный смокинг, бабочка и платок в кармане или все то же вечернее платье и фальшивые бриллианты, но, как ни странно, хоть вход и ограничивался только этим условием, там раз за разом собиралась всегда одна и та же великосветская публика, чьи сдержанные манеры мне всегда импонировали. А что до традиций, то, думаю, для меня там нашелся бы и запасной фрак и все прочее.
Так я двигался в пестрой шумной толпе, и скоро мне всецело передалось настроение праздногуляющей публики, какое-то странное одурманивающее наваждение.
Толпа текла навстречу самой себе, минуя самою себя, так ловко, что иногда казалось, что люди проходят сквозь друг друга. Грохота, огней, музыки, взрывов петард, лент и конфетти было столько, что, казалось, сам воздух производит все это.
Мексиканцы в сомбреро с гитарами, диксиленды и одинокие скрипачи, хор мальчиков, длинноволосые приверженцы кантри-мьюзик и бритые последователи Кришны с заунывно-монотонным речитативом, похожим на молитву, соло, дуэты и трио, тихие и громкие, быстрые и медленные, воюще-орущие, пищаще-скрипящие, гудящие и рычащие, а в заливе, пересекая и разбивая рябью лунную дорожку, торжественно-величаво тащился древний колесный пароходик, походивший издалека на отколовшуюся от театра многоярусную ложу, и оттуда тоже доносились глухие и протяжные звуки джаза.
Я вспомнил, что где-то неподалеку, на ступенях узкой, поднимающейся вверх улочки, не на набережной, а чуть дальше от моря, в месте, где вьющийся по стенам домов плющ создает интимное окружение - идеальную сцену для музыканта, играющего классическую музыку, должен играть чудный камерный оркестр из клавесина, контрабаса, виолончели, двух скрипок и альта, и решил заглянуть туда на несколько минут.
Миновав гостеприимно распахнутые двери фешенебельного ресторана, где было все: пальмы, фонтан, декольтированные официантки в мини и даже дородный бородатый швейцар с красующейся на его груди золотой цепью, я очутился на круглой площади. В центре ее, у обелиска Веселому Пирату, обычно назначали
Поглощенный этим занятием, я не сразу заметил, что площадь Свиданий изменила свой обычный облик. Почти половину ее занимали теперь плетеные стулья и столики, а в дальнем конце, около выхода на улицу Пешо, стояла теперь сцена, поднятая над толпой. Там кто-то выступал, и почти все взгляды были обращены туда. Заинтригованный, я сделал крюк и очутился почти у самой сцены.
Под мерный бой барабана и завывание дудки, выводящей печальный восточный мотив, в ослепительно-белом круге света, медленно делая пассы руками, двигалась женщина, но одновременно и необъяснимо это была змея в своей узорчато-сетчатой, сверкающей всеми красками чешуе. Она заворожила меня. Потеряв чувство времени и пространства, впившись глазами, я стоял и взирал на нее, скрестив руки на груди. Страсть была в ее движениях, страсть и мольба, здоровое сильное тело обращалось к кому-то всемогущему и просило его помочь разрешиться от бремени и проклятия скопившихся сил. Hо ответа не было, извращенные силы терзали тело, и мольба об иной, совершенной жизни становилась все глуше, наконец, изнемогая от борьбы разума с уходящим из повиновения естеством, тело, слепо ища выход своим силам, забилось в конвульсиях, и в последнее мгновение что-то, сверху, пришло, прижало женщину-змею к земле, прокатилось по ней, заставив собраться кольцами и распрямиться, вытянувшись струной.
Я, наверное, и раньше мельком видел отрывки этого номера, но мне никогда не приходило в голову, что плавными, пластичными переливами гибкого тела передается какая-то идея, да и сама гимнастка, бритая наголо, затянутая в сетчатое трико, в котором были оставлены только два круглых отверстия для глаз, делала этот номер, как мне, наверное, тогда показалось, только ради демонстрации своей гибкости и профессионального равнодушия бесстыдства. Hо я обманулся, коснувшись лишь самого поверхностного слоя смысла. Несомненно, она была превосходной актрисой, с сильным характером, совершенным телом и неудовлетворенной душой. Подобные чувства я испытываю иногда при виде носящихся с жалобными криками чаек, вдруг представляется мне, что это не птицы, а души умерших девушек, и тогда, глядя на них, у меня сердце разрывается от жалости, хоть в глубине души я и знаю, что это только чайки...
Выступление женщины-змеи закончилось, она грациозно поклонилась и под бурю оваций и криков "бис" упорхнула со сцены.
Когда шум стих, на сцену вышли шесть девиц в одеяниях из воздуха и страусиных перьев, по поводу которых кто-то заметил:
- Мне наш кордебалет почему-то всегда напоминает курятник...
Я, усмехнувшись и в душе согласившись с его словами, отвернулся от сцены: слишком разителен был контраст между подлинным искусством возвышенной грацией нагого тела и этим похотливым балаганом.
Оказалось, что на меня смотрит крупная женщина в костюме пантеры с раскрашенным пятнами лицом и поднятыми наподобие гребня огненно-рыжими, вероятно крашеными, волосами.
- Я давно уже наблюдаю за вами, - сказала она низким голосом.
- Вот как.
- Да. У вас интересное лицо. Странное. Вы похожи на ребенка, которого только что разбудили, вы еще спите, но уже удивлены.
- Правда? Hеужели у меня такое глупое выражение лица?
- Да.
Если я и был, по ее словам, похож на разбуженного ребенка, то она смахивала на корову-рекордистку, - более изысканного определения я не успел подобрать, рассматривая ее, - подошел бармен и предложил свои услуги.
- Виноградный коктейль, два шашлыка и мороженое, - сказал я.
- А мне морковного сока, - прогудела соседка, - обожаю морковный сок, - добавила она, обращаясь уже ко мне. - Эй, еще сто шампанского. - Она слезла с табурета, пододвинула его почти вплотную к моему и снова взобралась на него, закинув ногу на ногу так, что шнуровка, которой была схвачена на боку ее пятнистая шкура и под которой виднелось голое бронзовое от загара тело, съехала почти что на живот. Женщина-пантера потратила не меньше минуты, приводя свой наряд в порядок, и так увлеклась этим занятием, что я смог без помех рассмотреть ее с ног до головы, на что, конечно же, ни за что б не осмелился под ее томным взором.
Она оказалась не такой крупной, как мне показалось с первого взгляда, и совсем не толстой, разве что чуть-чуть, самую малость. "Бывшая спортсменка, - подумалось мне, - скорее всего пловчиха". У нее был высокий прямой лоб с правильным изгибом надбровных дуг, прямой узкий нос с широкими ноздрями, чуть выдающиеся скулы, совершенной формы подбородок. Когда она, наконец, подняла голову, то глаза у нее блеснули, как у настоящей пантеры.
- Как вам мой наряд? Могу поспорить, что второго такого здесь не найдете. А вы приезжий? Правда, теперь вы уже не выглядите таким жалким и одиноким, а значит вы хорошо умеете притворяться.
- Увы, почти готов с вами согласиться...
- Hу, ну, не надо. Признайтесь лучше, что впервые видите нашу Барбареллу. Она - чудо! Даже мне она нравится. Поверите ли, что лет пять назад я еще могла бы повторить все ее трюки. Только не говорите, что я сегодня хороша, я это знаю.
- Вы очаровательны.
Женщина-пантера поблагодарила за комплимент, закрыв на секунду глаза.
Подали наши бокалы. Мы медленно пили и смотрели друг на друга, и я увидел еще, что глаза у нее изумрудно-зеленые, что маленькие упругие локоны мягко ложатся на ее розовые ушки, что чувственные губы мягки и эластичны ... Hе знаю, что она увидела и что прочла на моем лице, что изменило выражение ее лица, только оно вдруг (или мне показалось, что вдруг) стало чуть детским, давно знакомым, простым и теперь уже доступным, таким, что, не будь эфемерного барьера из двух ажурных бокалов, я бы не удержался и тут же поцеловал ее.
Словно бы прочитав мои желания, она улыбнулась краешком губ и глазами и откинулась на стройку, опершись на нее локтем и изогнув свою длинную сильную шею.
- Может быть ... пройдемся? - внезапно, почти шепотом, предложила она.
Hо тут появились шашлыки и мороженое, так что я смог под благовидным предлогом не ответить ни да, ни нет.
- Жуйте, жуйте, не спешите. Голодный мужчина - мужчина наполовину.
Я и впрямь вдруг почувствовал волчий аппетит, во мне проснулся охотник, но, правда, вторая его половина, та, у которой при виде добычи текут слюнки. В тот же миг у меня прорезалось чутье, и какофония запахов соусов и мяса, духов, дыма, вина, резины, орехов и еще черт знает чего закружила меня. Я с жадностью схватил аккуратно насажанное на теплые палочки мясо и с вожделением впился в него зубами.
Пантера с полуулыбкой одобрения смотрела как я ем, перейдя от шампанского к "своему любимому соку".
- Барбарелла, - сказала она, и снова по-звериному блеснули ее глаза.
Я, не выпуская шашлык из рук, повернулся к сцене. Hа дощатый настил снова вышла женщина-змея и, с похвальным постоянством часового механизма, стала исполнять свой номер на "бис".
Я смотрел на женщину-змею, и мне, вдруг, со всей отчетливостью бреда, представилось, как я подставляю руку, помогая сойти с табурета моей соседке-пантере, как мы идем сквозь шумные толпы, не замечая ничего вокруг, разве что огненная река фейерверка заставит нас тесней прижаться друг к другу, как мы медленно растворяемся друг в друге, и как она шарит в сумочке в поисках ключа, и это последнее движение, которое она делает еще одна, сама по себе, и как темнота поглощает наши тела, и мы исчезаем, чтобы, очнувшись на несколько минут, тихо, подобно заговорщикам, проникнуть на кухню, где можно поддержать тающие силы едой, и снова раствориться друг в друге, а потом наконец вынырнуть, и тогда уже почувствовать под ладонью ее упругие ягодицы, мощные мышцы спины, впадины под коленями, округлые щиколотки и твердые тупые кости таза, вдыхать тягучий тяжелый сладковатый аромат ее тела и, соприкасаясь то носами, то щеками, повторять, повторять и повторять: "как мне божественно хорошо, как мне хорошо с тобой..."
Все это пронеслось в моем мозгу в одно мгновение, в один краткий миг я стал полон до краев этой женщиной, и, украдкой взглянув на нее и убедившись, что она заворожено смотрит на сцену, я сбежал. Просто нырнул с табурета вниз, в толпу, скрючившись, как школьник, утащивший из столовой пирожок.
Только через сотню-другую шагов я смог заставить себя распрямиться и осмотреться. Душа ликовала, как от несказанной удачи, а обнаружив в своей руке судорожно сжатую розочку с мороженым, я громко расхохотался.
Я хорошо понимал, что меня не найти в такой толпе., и шел, вернее будет сказать плыл в ней, чувствуя себя уютно и надежно, как у себя дома.
Розочка быстро опустела, и я оставил ее на первом же подвернувшемся столике. Сначала я сам не знал, куда иду, потом стал смутно догадываться, куда несут меня ноги, но не стал противиться этому.
Я шел туда, к скалам. Там, мерцающее бледными огоньками, виднелось здание Яхт-клуба, от него шла пологая лестница, упиравшаяся в искусственный отгороженный от моря залив.