Призрак миссис Рочестер

Глава двадцатая

Я снова залезла в душ, простенькую душевую кабинку в коттедже, вымывая песок, намертво прилипший между пальцами и запутавшийся в волосах. Неожиданно меня окатило холодной водой, и я будто снова оказалась в океане, в том ледяном течении, утаскивающим меня вглубь, и снова почувствовала тот панический ужас.

Беатрис Рочестер точно так же подхватило течение, и эта чудовищная сила утащила ее, цепляясь за голубое вечернее платье и длинные серебристые волосы. Ледяная вода с песком заливалась в нос, заменяла воздух в легких, не давала открыть глаза. Она, должно быть, чувствовала себя беспомощной и не могла сопротивляться.

Она уже не принимала таблетки, ее окружали видения, и она не могла избавиться от суицидальных мыслей.

Может, не суицидальных. Может, в своих галлюцинациях она вынашивала план доплыть до молящейся Марии Магдалины. Когда-то же она была чемпионкой по плаванию. Может, в своем безумии она решила попытаться.

Но выжить она не могла.

Эван сделал все, что было в его силах, чтобы спасти ее. Рисковал своей жизнью.

Все звучало логично. Он был невиновен.

И все же…

Беатрис покончила с собой как раз тогда, когда ему больше всего нужно было избавиться от нее.

Тут меня ошпарило кипятком, и я выпрыгнула из душевой кабинки. Снова завернувшись в халат, я вернулась к грызущему меня вопросу. Как картина, которую Отис в целости и сохранности отвез под охрану, оказалась в башне, разрезанная не иначе как рукой Беатрис, к тому времени утонувшей?

Только если она не утонула.

И какое значение имело сходство Лилианы Греко с портретом?

Но Эван никак не отреагировал на упоминание ее имени. Кейко утверждала, что с их стороны было бы безумием заводить интрижку, что это привело бы к громадному конфликту интересов и поставило под угрозу сделку, которая должна была принести обоим целое состояние.

Эван любил рисковать. Но чтобы настолько?

И рискнул бы он убить свою жену?

Я отбросила эту мысль. Начала расчесывать мокрые волосы, вновь вернувшись к размышлениям о Лилиане. Ее прекрасная длинная шея, изуродованная жутким шрамом, эти шарфы и высокие воротники, которые она теперь носила. Как раз с июня прошлого года.

Я постаралась вспомнить шрам таким, как его увидела: бордовым и слегка вспухшим, напоминающим по форме две столкнувшиеся подковы. Если б это был шрам от ожога, что могло его вызвать?

Клеймо? Как в каком-нибудь ритуале?

Демонические ритуалы, ха-ха. Похоже, я все еще продолжаю в мыслях писать продолжение «Темной Карлотты».

Но «Карлотта» навела меня на другую мысль: один из персонажей, чопорная жена банкира всегда носила высокие воротники, потому что ее покусал вампир, и она скрывала следы.

Так, ну это уже глупо – шрам на шее Лилианы вовсе не выглядел как след от вампирьих клыков.

Хотя на укус похоже, укус какого-то большого животного – вроде немецкой овчарки. Может, та старая собака, Делайла, мама Минни и Микки? Которая умерла, проглотив отраву для слизней?

Или нет. Может, ее усыпили после того, как она напала на кого-то. И я задумалась: а что, если Лилиана была в Торн Блаффсе?

Океан снаружи ревел, волны яростно набрасывались на утесы, с шумом разлетаясь брызгами. Наползал туман, и почти стемнело.

Сегодня вечером я останусь тут одна.

Может, стоило попросить Отиса остаться. Или, может, мне попробовать поискать отель неподалеку? Ага, в пятницу вечером в разгар туристического сезона. Маловероятно.

Я подумала об Элле: может, напроситься к ней, у нее наверняка есть диван. Позвонив, я обрисовала ситуацию:

– Мне не то чтобы прямо страшно, просто немного жутковато.

– Ха, ага, могу поверить, жутко – не то слово. Конечно, можешь остаться, без проблем. Только у меня сегодня ужин с подругой, недавно познакомились, она разводит ангорских коз, да и похожа чем-то на них – в хорошем смысле слова, – добавила Элла и тут же рассмеялась. – Но я оставлю ключ в почтовом ящике. Бери что хочешь, в холодильнике оставались яйца и пара банок пива. Простыни и одеяла в шкафу в коридоре. Должна тебя предупредить, у меня две кошки. Рыжая, Пушинка, попытается устроиться у тебя на лице, а мистер Красавчик, сфинкс, обожает мяукать. И если ужин пройдет хорошо, мы можем ночью вернуться, но постараемся вести себя тихо.

– Ой, нет, не хочу так вламываться, когда у тебя есть свои планы на вечер.

– Да брось, ерунда. Приезжай когда захочешь. Я уже выхожу.

От ее жизнерадостной болтовни мне стало лучше. И ее предложение остаться… Я побросала в сумку самое необходимое и написала Софии:

Суши и ужастик. Успокаивающе-нормально.

Закрыв дверь, я направилась к гаражу, но решила не ехать сразу к Элле, а побаловать себя ужином в каком-нибудь оживленном местечке, в толпе. Бургер с пивом вряд ли проделают дыру в бюджете. И я нажала на кнопку, открывая гараж.

Послышались шаги со стороны офиса, и сердце радостно подпрыгнуло. Он все-таки не уехал!

Но из тумана показался Гектор, направлявшийся прямиком ко мне, точно знал, что я буду стоять именно на этом месте именно в этот момент.

– Это вам. – Он передал мне сверток из оберточной бумаги.

– От Эвана?

– Вам, – повторил он, а потом снова исчез, как настоящий колдун.

Сверток был тщательно запечатан.

Я хотела выехать на главную дорогу до темноты, так что, запихнув конверт в сумку, забралась в «Лэнд-Крузер» и поехала в придорожный ресторанчик сразу за Биг-Суром, где мы с Отисом иногда обедали. В зале было очень людно, на сцене оглушительно громко выступала кавер-группа – пели хиты восьмидесятых. Мне удалось найти небольшой столик в конце зала. Я немного пофлиртовала с долговязым парнишкой-официантом лет двадцати, с кудрявыми волосами, собранными в подвернутый хвост; его звали Клинтон, и он терпеть не мог, когда его называли Клинт. Я заказала бизон-бургер, сладкий картофель фри и бокал домашнего калифорнийского вина.

Солистка группы громогласно затянула песню What’s Love Got to Do with It, и я тут же вспомнила маму. Как громыхала музыка в гостиной – Тина Тернер, Род Стюарт, Дэбби Харри. И мама танцевала под них с полным самозабвением, мотая головой и щелкая пальцами.

Всегда танцевала одна.

И меня ждет такая судьба? В конце концов я всегда буду танцевать одна?

«Бедная сиротка».

Мама ненавидела жалеть себя и никогда этому чувству не поддавалась. И я не поддамся – ни сейчас, ни потом.

Клинтон-который-не-Клинт принес мой заказ, и я попросила второй бокал вина. Группа тем временем перестала играть и ушла на перерыв. С жадностью проглотив половину еды и сделав еще глоток, я вспомнила о запечатанном конверте в сумке, выудила его и разорвала.

В бумажной папке с файлами лежали с десяток листов. Я взяла в руки первый: копия свидетельства о рождении. Озадаченно уставившись на него, я вдруг поняла.

Это мое свидетельство о рождении. Подтверждающее, что я родилась в 00 часов 01 минуту 26 февраля в детской клинической больнице Южного Оринджа, штат Нью-Джерси. Пол женский, вес три килограмма тридцать девять грамм.

Я глубоко вздохнула. Это досье, собранное службой безопасности Эвана. То, которое он сначала отказался мне давать.

Следующий документ: список адресов, где я жила начиная с колледжа. Тараканий рай в районе Уильямсберга, в котором мы жили с Холли Берген. Лофт Джереми Кэпшоу с грузовым лифтом в Бушвике, где я их застала с Холли, вернувшись от умирающей мамы. Квартира в Кэррол-Гарденс, за которую я потом ухватилась от безысходности.

Другой лист: мой договор о работе над «Темной Карлоттой». Во мне вспыхнул гнев. Как они вообще его достали?! Следом шла моя неутешительная кредитная история из «Experian» и «Equifax», удручающие балансы банковских карточек «Аmех» и «Visa».

Залпом допив второй бокал вина, я продолжила листать документы. Мамино свидетельство о смерти, подписанное ее онкологом, доктором Шерил Аминпур. Причина смерти: мелкоклеточный рак легких. Сердце остро кольнуло болью.

И еще одно свидетельство о смерти. Я вздрогнула. Свидетельство о смерти моего отца.

Я смотрела и смотрела на это одно слово: самоубийство.

К свидетельству была прикреплена копия вердикта, показания свидетелей. У отца недавно диагностировали депрессию. Неожиданно его машина, увеличив скорость, свернула под углом в девяносто градусов с правой полосы в левую опору автострады.

Самоубийство.

А мама мне ничего не рассказала. Позволяла считать его смерть несчастным случаем. Не мешала верить в ложь.

Остался последний документ: копия сообщения, полученного Эваном всего шесть дней назад:

Так получается, Эван до сих пор собирал обо мне сведения. Гнев снова залил щеки румянцем, но ненадолго. Нет. Ничего обидного здесь не было. Помощь в поиске тети Джоанны – скорее подарок. И внутри разлилось благодарное тепло за заботу.

Слишком рано я сдалась и прекратила поиски, пришло вдруг осознание. И скелеты в шкафах Торн Блаффса так увлекли меня, что я совсем забыла про свои собственные.

Схватив телефон, я быстро написала Элле:

От нее тут же пришел ответ:

Улыбнувшись, я набрала:

Запихнув папку обратно в конверт и заплатив по счету вместе с немаленькими чаевыми для Клинтона, я забралась в «Лэнд-Крузер» и пустилась к шоссе по петляющим улочкам. Периодически я словно ныряла в туман: второй бокал вина был явно лишним, ну что за идиотка! Пришлось снизить скорость до минимума, остальные автомобили мне сигналили от души, проносясь мимо. С нечеловеческой концентрацией я проехала между двумя белыми валунами, оказавшись на ведущей к Торн Блаффсу частной дороге. Она снова показалась мне пугающей, по машине плясали тени, папоротники и кустарники поблескивали от росы между черных стволов деревьев. Впереди уже показался свет с мыса, и я немного ускорилась.

Тут в свете фар мелькнуло какое-то животное, и я ударила по тормозам.

Джулиус, старый бульдог, замер прямо посередине, уставившись на меня.

Что он тут делает, снаружи?

Схватив сумку, я вышла из машины. Бульдог доковылял до меня, с трудом принюхиваясь и шмыгая носом.

– Ну привет, мальчик. Ты как сюда попал? – Я похлопала его по голове. – Что, все уехали, а тебя забыли?

Из кустов донесся странный звук других шагов: топ-щелк, топ-щелк.

Гермиона! А щелкал ее протез. В зубах она несла какого-то мелкого зверька.

Меня пробрала дрожь. Почему они оба тут бродят в темноте?

Гермиона подошла ко мне со своей добычей: это оказалось не животное, а какая-то тряпка. Но когда я попыталась ее отобрать, собака вцепилась в нее изо всех сил и зарычала, довольная игрой.

– Плохая Гермиона, плохая! – Я дернула посильнее, и она сдалась, тут же разлаявшись. Тонкая ткань, льняная, а может, и синтетическая, грязная и мокрая, некогда бывшая белой или бежевой, сейчас уже не угадать.

Это же… моя пропавшая ночная рубашка.

От пугающей мысли я выпустила ткань, и она затрепетала на ветру, точно маленькая белая летучая мышь. Гермиона снова энергично залаяла.

– Пойдемте, ребятки, – позвала я. – Вам нельзя здесь оставаться. Идемте со мной. – Я попыталась отвести их к коттеджу, но Гермиона упрямо повернула к особняку, и Джулиус, мгновение поколебавшись, вразвалочку потопал за ней.

Дверь в кухню была открыта нараспашку.

Сандовалы уезжали последними, что за небрежность!

Или вернулся кто-то еще?

Света в доме не было, только тускло горел светильник на крыльце. Я заглянула внутрь: на полу стояли миски с собачьим кормом и свежей водой, из кухни виднелся мягкий свет ночника.

– Здесь есть кто-нибудь? – позвала я.

Будь в доме посторонний, собаки точно бы залаяли как сумасшедшие. Загнав их внутрь и закрыв за ними дверь, я старательно проверила, что замок заперт. От жалобного лая Джулиуса у меня поползли мурашки.

Торопливо сбежав по лестнице к коттеджу и поспешно открыв дверь, я влетела внутрь и несколько раз повернула ключ, с облегчением увидев, что внутри все осталось так же по-домашнему уютно, как и до моего отъезда. По-прежнему горела лампа у кровати, на спинке стула висел мой пуховый жилет, а на столе стояла чашка с недопитым чаем «Энергия специй с ванилью».

Вот только одна из стеклянных дверей перекосилась больше, чем обычно.

Будто кто-то силой пытался прорваться внутрь.

Неожиданно меня охватил страх. Все еще можно поехать к Элле, напомнила я себе, потом подошла к двери и подергала за ручку. Немного странно ходит по рельсам, но все еще надежно заперта. Возможно, мне вообще показалось и я сама себя пугаю. После всех событий этого дня, документов, вырвавшихся на улицу собак… естественно, что мне не по себе.

Я зажгла свечу, отгоняющую духов, и сладкий запах поплыл по комнате. Налив себе еще бокал вина, южно-австралийского шираза, я сделала глоток и наконец перешла к тому, зачем вернулась.

Открыв компьютер, набрала в поиске: Джоанна Мейерс. Сколько же совпадений с именами! Не говоря уже о Джоанах, Джоан и Дж. Мейерс. Добавила ее второе имя, Патрисия, но результатов все равно выпало несколько сотен.

Она вообще могла поменять имя. Или умереть.

Пришлось внести еще подробности в поиск: Аризона, штат, где она получала водительские права, – десятки результатов. Пролистала их, но на тетю Джо никто не был похож. Другие сочетания тоже ни к чему не привели. Я уже потеряла счет времени, и меня начало клонить в сон. Поднявшись, я немного походила по комнате.

В мыслях всплыли слова из сообщения детектива: «также известна как „Фрогги“». Добавляю в поиск вместе с «Джоанной Мейерс» и «Нью-Джерси». Один результат совпадает со всем, кроме Мейерс. Статья восьмилетней давности из газеты Санта-Фе, о приюте для лошадей, подвергшихся жестокому обращению. Приют назывался «Счастливый путь», и в третьем абзаце приводили слова волонтера Джоанны: «Я сама из Нью-Джерси и до переезда сюда лошадей в глаза не видела. Мой голос их успокаивает, он похож на лягушачий, меня даже называют Фрогги. Мы помогаем друг другу».

Меня точно током ударило. Неужели я нашла тетю Джо?

Схватив телефон, я набрала номер, указанный в статье, – пусть поздно, но я хотя бы оставлю сообщение. Только механический голос сообщил, что номер не обслуживается. Тогда я набрала в поиске «Счастливый путь», но все даты тоже были восьмилетней давности. Видимо, приют закрылся. Очередной тупик.

В статье был указан адрес электронной почты, так что я на всякий случай отправила коротенькое сообщение. Обратно оно не вернулось, так что толика надежды у меня все же осталась.

От вина, запаха ладана и всех этих невероятных событий у меня слегка закружилась голова. Перед глазами все плыло – слишком внимательно я вглядывалась в экран компьютера.

Поднявшись со стула, я потянулась, разминая шею и плечи, и допила бокал шираза.

Вдруг между лопатками закололо, как и всегда, когда за мной наблюдали. Обернувшись к стеклянным дверям, я прищурилась, пытаясь за отражением комнаты рассмотреть террасу снаружи.

И встретилась взглядом с Беатрис Мак-Адамс Рочестер.

В тот день в апреле ведьма с колдуном забрали меня со старой дороги и отвезли обратно в Морскую комнату, где усадили в шезлонг. Улыбчивый тощий мужчина, Рэймонд, принес мне чай и подмигнул:

– Травяной чай Аннунациаты, миссис Р, сразу же вас успокоит. Вы принимали сегодня таблетки?

– Да, Рэймонд, во время обеда.

В принесенный чай уже добавили яд, чтобы я как можно скорее уснула. Но я хотела уснуть, так что выпила всю чашку.

Помню, как позже, когда я проснулась, никаких шагов больше не было: все разъехались. Тени сгустились так сильно… Далеко внизу слышалось дыхание океана, такое нежное, медленное, вдох и выдох. Океан еще спал.

Но я уже проснулась. И еще помнила, как танцевали языки пламени от свечей в старом коттедже.

А потом все же раздались шаги – едва слышные, почти невесомые. Может, опять та старая собака? Но это были не шаги собаки. Так спускался человек, легко и торопливо. И спускался ко мне.

Я села ровнее. Мне было страшно, я нервничала. Шаги пришли за мной.

Снаружи раздался голос – голос, звучащий как паутина.

А потом она зашла в Морскую комнату. Девица. Та, что сошла с портрета Амедео Модильяни. Лицо в форме яйца, короткая, как у мальчика, стрижка. И эти глаза в форме бриллиантов, поблескивающие как бриллианты – те же самые, что смотрели на меня со стены напротив кровати.

Она издала возглас удивления.

– О! – вскрикнул покрытый паутиной голос. Жизнь в картине сохранила молодость и свежесть ее лица. Но не голоса.

Я замерла, неподвижная, точно статуя, как тогда, при встрече со старой собакой, Делайлой.

– Ты, должно быть, Беатрис, – сказал мне паутинный голос.

Я ничего не ответила. Просто наблюдала за ней.

Она сложила губки бантиком и подошла ко мне поближе.

– Рада познакомиться, Беатрис. Я столько о тебе слышала. Меня зовут Лили. Я друг Эвана.

Она смотрела на меня со своей картины, наблюдала, как я сплю. Подглядывала все мои сны и доносила о них моему тюремщику, и вместе они сговорились вытащить ее с холста, чтобы она заняла мое место.

Я молчала, но она будто читала мои мысли.

– Я не хотела тебя беспокоить. Просто было любопытно заглянуть сюда.

– Как ты выбралась из своей картины? – сумела произнести я.

Ее голова качнулась на длинной шее, приняв позу в точности как на портрете.

– Прости, что?

– Картина Амедео Модильяни. Как ты выбралась из нее?

Бриллиантовые глаза поблескивали.

– Беатрис, ты, похоже, совсем спятила, да?

– Ты вернешься обратно в картину? – прошептала я.

Она рассмеялась. И этот смех вытек из нее, точно желток из разбитого яйца.

– Да, Беатрис. Прыгну прямо обратно в картину Модильяни. Но ненадолго. Скоро я спущусь снова. – Этот голос затягивал меня в свою паутину, чтобы я не смогла выбраться. – Не волнуйся, Эван о тебе позаботится. Поместит в какое-нибудь приятное место – он может себе позволить.

Теперь в голове шепчут все голоса разом, смеются, потому что тоже помнят – именно тогда все и случилось.

Это в тот день я сделала кое-что очень хорошее.