Рибуф хаби

Отроерочен и опятигубен

Дубовый идол, воткнутый в саду.

Его, ветрами выбеленный бубен.

Его стоянья преданность труду

Меж мягким рвом и твёрдою эстрадой,

где был оркестр, и декламатор был,

Где звуки шли из тоненькой трубы

И на сплошную опускались вату,

Как гроб второй на первые гробы.

Они, бок о бок, зрели и торчали,

Их было много. Больше чем в начале,

Потом пришёл Панкратьев. Он силач,

Он два ведра подбрасывал цемента.

И коромысло, мягкое как лента,

Резвилось в такт. Панкратьев слышал плач

Крота и мошки, листьев и личинок,

Его дрожала верхняя губа

Он говорил: «Мы колоса причина,

Мы вроде зерен. Вырастут хлеба.

Мы будем есть их. Выживем и сытость

Нам на челе восставит все лучи,

Мы обменяем часть её на ситец

И на любое множество парчи,

Построим дамбу, выловим изюбря

Зажарим птах и вкусно поедим

Нам наши девы гладить будут кудри

И молоко прибудет в их груди».

Панкратьев брал телёнка и ослицу,

Их убивал, и в жертву приносил.

Он жаловаться мог и веселиться.

Был на земле и был на небеси.

Он рос, как шар, и все его любили,

Слова гремели сладкие, как дыни,

У всех от слёз дрожали кадыки,

Неслись ему последние монеты,

И каждый дар был искренним таким,

Что где-то в небе ощущалось это.

Алтуфьев гордый, не стесняясь,

Вращал белесые глаза.

Он приводил блядей, и пьяниц,

И всех убогих на вокзал.

Он говорил «Панкратьев-дьявол»,

Он бил во груди кулаком,

Всех на колени даже ставил

И уверял, что молоко

Вовек не буде пребывати,

Что не родится урожай,

Что будут мёртвыми дитяти

Его кадык при том дрожал,

Струились слезы, тело ныло,

Калеки, бляди, пьяницы

Вздымали с криком страшным вилы,

Алтуфьев жертвы приносил,

Он верещал: «Изгоним беса»,

Скакал и корчился, вращал

Зрачком безумным и белесым,

Он был, как будто бы причал,

Объятый пеной повсеместно.

Панкратьев жёг при этом дом.

Он жёг, а все вокруг плясали.

Жена Алтуфьева, со ртом

Кричащим, и со волосами

Во всю горящими, несла

Детей из пламени. Ужасно

Всё громыхало. Смерть росла,

И люди красными глазами

Глядели зрелище, и сам

Панкратьев тоже рядом прыгал,

Звериным оглушая криком

И город, и вселенную,

Дубовый идол шёл из сада,

Он говорил: «Отсель мою

Досель, по самый мелкий атом,

Я территорию означу:

вот эту бедную жену

С её детьми не тронь! Иначе

Твою, Панкратьев, отниму

И жизнь, и голову». Панкратьев

Хватает меч и машет им.

Но идол древний аккуратен,

Он — прыг правее: «Не шути

Со мной, я страшное созданье!»

И вмиг Панкратьев весь раздавлен,

И, полюбуйтесь, входит вот,

Честной Алтуфьева народ,

Он торжествует и рыдает,

Он топчет мёртвого врага,

Он, и с разверзнутыми ртами

Для поцелуев, и рога

Его торчат неумолимо.

И вздохи вязкие, как глина.

Алтуфьев встал на пьедестал.

При нём горящие уста,

Он обещает всем спасенье,

Руками царственно трясёт,

И любит всех, и правит всеми

И сразу радуется всё.