Шах одноглазому королю

Глава 14. Попаданец.

Ленинградский Военный Пересыльный Пункт

г. Ленинград

Набережная Фонтанки, 90

12 августа 1941 года

9 часов 00 минут

Канцелярия оказалась далеко не каморкой, а вполне себе вместительным помещением, правда, с минимальной обстановкой. Прокуренная насквозь, несмотря на, распахнутые настежь, окна

Письменный стол школьного желтого цвета, несколько колченогих деревянных стульев с инвентарными номерами, коряво написанными красной краской и несгораемый шкаф у стены, выкрашенный в коричневый цвет, с обязательным кактусом в горшке наверху.

Слева от стола на лакированной тумбочке красовался какой-то, тоже лакированный, ящик с тремя тумблерами. В самом центре этого ящика находился огромный циферблат с двумя стрелками и кучей цифр. Вверху на этом циферблате было написано «килогерцы», а внизу «мегагерцы». Венчала этот странный агрегат, так хорошо знакомая по старым фильмам, черная тарелка громкоговорителя.

«Супергетеродин всеволновый с динамиком» ненавязчиво подсказал мне Мальцев. Радиоприемник, короче. А та круглая хрень на нем — это Абонентский громкоговоритель серии «Рекорд».

Зачем кто-то радио на радио поставил?

На стене висела видавшая виды туристическая карта города с несколькими воткнутыми в нее флажками из булавок. На массивном подоконнике, с раздвинутыми тяжелыми темно-красными шторами, стояли примус, помятый металлический чайник и алюминиевая кастрюля.

У, противоположной от дивана, стены стоял диван, накрытый потертым гобеленом с изображением толи оленей, толи косуль.

За столом сидел такой же лопоухий, как я, младший политрук, примерно одного возраста со мной, только огненно-рыжий весь, даже ресницы, и конопатый.

Точь-в-точь мультяшный Антошка из моего далекого детства. Разве-что не лохматый, а стриженый под бокс. Тонкая, как воробьиное колено, шея торчала из, чересчур широкого для нее, воротника гимнастерки с кубарями младшего политрука.

Мне показалось или я сравнил его с собой? В том смысле, что не с собой, как Светловым, а собой, как Мальцевым. Начинаю привыкать? А к чему я еще привыкну?

Суши Мальцев явно не любит, как и пиццу. В его памяти самыми радужными воспоминаниями были печеная картошка и сало. Еще белый хлеб. С такими вкусами, если они перейдут ко мне по наследству, жить мне станет, конечно, намного дешевле, но и намного грустнее. Я, как бы это вернее выразиться, патриот России, но желудок у меня, сука, конченый империалист. Думаю, самому Мальцеву с моими вкусами придется не слаще. В прямом смысле этого слова.

— Товарищ младший политрук! — я козырнул. — Курсант Мальцев по-вашему приказанию при...

Сука, по их уставу «явился». Это по-нашему является только черт во сне.

— явился!

— Присаживайся, Василь Васильич. — он указал мне рукой на свободный стул. — Куришь?

Вот не люблю я, когда меня по батюшке величают. Обычно это всегда херово заканчивается. Особенно, когда вот такие, как этот уважительное панибратство проявляют.

Я вообще замполитов на дух не переношу. Ну наши еще куда ни шло, просто балаболы бесполезные. Штативы для фотоаппаратов. Фотографии на КШУ сделать, да газетенки раздать. Больше ни на что непригодны. Как газвода. Ни пользы, ни вреда.

У этих же другая забота — насаждать и блюсти собачью преданность к великому вождю. Тут, не так на портрет отца народов посмотришь и будешь потом по доносу такого вот рыжего, четверть века пейзажи Крайнего Севера разглядывать, перечеркнутые колючей проволокой. Что ж ты от меня хочешь?

Сам небось тоже из досрочного выпуска. Ладно, посидим, послушаем, как ты рэкса (жарг. разведчик экстра класса), у которого одних календарей, отслуженных больше, чем у тебя всех твоих лет прожитых, разводить будешь.

Я присел:

— Курю.

Он достал пачку «Казбека» из ящика стола и алюминиевую кружку, использовавшуюся в качестве пепельницы.

— Давай на «ты»? — предложил он мне с опозданием. — Валерий.

— С чего вдруг такое внезапное нарушение субординации? — поинтересовался я.

— Да брось ты. — он пододвинул ко мне папиросы и кружку-пепельницу. — Мы с тобой одного года. Я Ново-Петергофское (Ново-Петергофское военно-политическое училище войск НКВД им. К. Е. Ворошилова) закончил... — он сделал паузу. — досрочно. Июльский выпуск.

Ну как я и предполагал. От меня-то ты что хочешь, ментяра? Хотя какой он ментяра? Погранец. Да и погранец такой себе. Замполит.

— А вот я не успел. — сказал я и добавил, чтобы сразу перейти к делу. — От меня-то, Валера, тебе что надо?

— Вот о том, что ты не успел, я и хочу с тобой поговорить. — сказал он, открыв пачку «Казбека» — Кури, сам товарищ Сталин такие курит.

— «Герцеговину Флор» курит товарищ Сталин. — поправил я его не особо пытаясь скрыть сарказм.

Из рыжего политрук вмиг стал белым. Что это с ним? Неужели ошибка в сорте папирос, которые курит вождь, тоже подсудное дело?

Я взял папиросу, дунул в гильзу смял ее зубами и сказал:

— Ложку дай.

Видимо и этой шутке лет сто, потому что он тут же достал коробок спичек и дал мне прикурить, после чего пододвинул его ко мне:

— Возьми. У меня еще есть.

Я взял коробок и сунул в карман.

— Ну так в чем дело? — напомнил я о себе.

— Смотри, какая ситуация. — он со звуком затянулся и выпустил струю дыма в потолок. — Хотели мы тебя направить обратно в Ленпех. Военком созвонился с вашими, а они нам ответили, что училище ваше сейчас готовится к эвакуации... — он опять сделал паузу.

Зачем? Ждешь вопроса в стиле: «Ах, вы что собираетесь Колыбель революции фрицам сдать?» с последующим заламыванием рук и твоей ответной лекцией на полчаса о героизме советского народа?

Не дождешься. Я в курсе, что никакой сдачи не будет. Будет Блокада.

900 дней непрерывного ужаса, но город выстоит.

А героизм его жители проявят такой, какого ни до, ни после них никто никогда не проявлял и, полагаю, не проявит.

Так что оставь свой спич для другого случая.

Промолчал я. В общем. Он вынужден был продолжать:

— Вот значит, начальник училища сказал, что старшие курсы выпустят перед отъездом лейтенантами без обязательных экзаменов. — он сбил пепел. — Ты тоже в списках, поэтому они предложили нам отправить тебя в часть и сообщить вашим, а училище потом направит туда в часть твою аттестацию.

Опять замолчал. Какого вопроса ты от меня ждешь?

— В общем, — опять заговорил политрук. — военком решил аттестовать тебя пока на должность помощника командира взвода постоянного состава нашего ВПП, а когда придут документы об аттестации, отправить тебя на фронт уже лейтенантом.

Ну все логично. Насколько я помню из книг и фильмов, бардак в 41-ом был такой, что при других раскладах, аттестация Мальцева может ходить по инстанциям до 45-го, если вообще не потеряется.

— Ты согласен?

Согласен ли я? Конечно, согласен. У меня дела в Питере, мне на фронт ни к чему. Как я оттуда буду Гальперн и Вебера искать?

Только вот соглашаться нельзя сразу. Нужно что-то такое завернуть про «пока пацаны фрицев на фронте бьют, я буду по тылам ошиваться?!», для правдоподобности. И немного праведного гнева стоит добавить с тушением папиросы и хождением по канцелярии из угла в угол.

Там глядишь и второго зайчика грохну. В увольнение к сестре Жанне отпрошусь под шумок. После долгих уговоров остаться.

Сукой его в конце представления обозвать или нет?

В общем, согласно этому плану я и поступил. Кроме суки. Решил, что это уже перебор.

Политрук выслушал мой монолог и вдруг довольно улыбнулся.

— Я знал, что ты откажешься! — он выскочил из-за стола, подбежал ко мне и принялся трясти мою руку.

Ты, о чем, политрук? Я себе, что сейчас прямой билет до фронта выиграл?

Зря сукой не обозвал. Не так обидно было бы.

Политрук вернулся за стол:

— Чаю хочешь?

В морду я тебе дать хочу за твою непредсказуемость комсомольскую, но можно и чаю.

Он пошел, разжег примус поболтал чайником в воздухе, видимо, проверяя наличие воды. Затем водрузил чайник на горящий примус, а сам открыл жалкое коричневое подобие сейфа с наклеенной на дверь бумажкой с надписью «выносить первым». Оттуда он извлек растерзанную бумажную пачку с надписью: «Чай грузинский 2 сорта».

— Извини, сахара нет.

Та хрен с ним, с сахаром. Пилюлька у тебя и так почти не горчит.

— Ничего.

Чайник пока не подавал никаких признаков жизни, но политрук все равно достал из сейфа пару относительно чистых стаканов, один из которых был с подстаканником. Его он взял себе и прямо из пачки отсыпал туда примерно не треть того самого «второго сорта» из растерзанной пачки. Особых иллюзий по поводу грузинской чайной индустрии конца 30-ых — начала 40-ых годов прошлого века я не питал, поэтому на вопрос сколько мне заварки ответил, что можно и побольше.

— Купчик уважаешь? — улыбнулся политрук.

— Обвинишь в поклонении эксплуататорским классам? — не выдержал я.

— Ну зачем ты так. — обиделся Валера. — Среди эксплуататорских классов тоже были разные. Вот возьми того же лейтенанта Шмидта...

Договорить я ему не дал:

— А ты почему не фронте?

Чайник закипел внезапно, просигналив об этом длинным утробным гулом и выпустив из носика длинную струю пара. Валера подошел к подоконнику, прикрутил примус, а потом вернулся с чайником к столу и залил кипяток в стаканы. Я свой накрыл сверху кружкой-пепельницей, чтобы хоть как-то заварился.

Валера опять закурил.

Я воздержался. По мне так этот «Казбек» был ненамного лучше моей махорки. Разве что слегка послабее и горелой бумагой не вонял.

— Меня, после окончания, в училище оставили служить. — смутился он. — Наших пока на фронт не отправляют, вот меня временно к ВПП и прикомандировали.

Я молча наблюдал за хороводом чаинок в стакане. Интересно почему их в народе нюфелями называют?

— Я тебя понимаю. — опять заговорил политрук. — И желание твое побыстрее вернуться на фронт вполне разделяю, но полагаю выбора у тебя нет.

Да ж такое? Почему всю мою долбаную жизнь, все начальники говорят мне всегда одно и тоже? Даже временные.

Если мне сейчас и этот предложит переместиться во времени куда-нибудь, я его грохну.

— Ты, о чем?

— Военком все равно тебя оставит здесь, пока документы из твоего Ленпеха не пришлют. — он развел руками. — Все на фронт рвутся. У нас жуткий некомплект кадров.

— Сука! — наконец я ему это сказал.

Он, правда, расценил это, как междометие, выразившее мое крайнее недовольство неудавшейся отправкой на фронт.

Не мог сразу сказать без этого пафосного выпендрежа. Ничего оботрется со временем, заматереет, умные слова говорить научится и рапорта на сослуживцев куда надо строчить тоже освоит. С системой особо не пободаешься, у нее рога побольше и лоб покрепче.

— Ты зачем спросил согласен ли я остаться, если заранее знал, что меня оставят? — спросил я, пристально посмотрев политруку в глаза.

Он отвел взгляд и замялся:

— Ну понимаешь... — он долго подбирал слова. — Есть разные люди и Родину они любят по-разному. — он опять помолчал несколько секунд. — Короче, Вася, не все стремятся на фронт.

Тоже мне новость, а то я не знаю.

— А я причем? — спросил я и снял свою импровизированную крышку со стакана.

— Извини, ты не причем. — он порылся в ящике стола и достал пару леденцов в замызганных фантиках. — Держи. — политрук протянул мне конфету. — Понимаешь, мне бы не хотелось, чтобы в тылу оставались те, кто и так не хочет на передовую. Эти люди для меня вроде дезертиров.

Вон оно как, родной. А сам-то ты был на этой передовой? Не был. Посмотрим, что ты запоешь, когда побываешь.

Возможно выйдет из тебя офицер и ты геройски погибнешь, а может не погибнешь, до Берлина дойдешь и на Рейхстаге распишешься.

Но может и по-другому сложиться твоя судьба. Ты после первого же выстрела судорожно начнешь искать себе место в дивизионной газетенке и прослужишь там до самой своей ветеранской пенсии, втирая потом детишкам в послевоенных школах про свои геройские подвиги.

Все люди разные, как ты верно заметил и до определенного момента никто из нас не знает, какие мы на самом деле.

Ладно, Светлов, пора завязывать с лирикой и переходить к делу.

— Скажи мне, а у тебя девчонка есть? — спросил я в лоб политрука Валеру.

Он густо покраснел. Как-то видел я на пляже в Крыму одного такого же рыжего. Уснул по пьянке и обгорел. Обгоревший рыжий то еще зрелище, доложу я вам. Так вот мой политрук выглядел сейчас точно также, как тот обгоревший алкаш на ЮБК.

— Ну это... — смутился он.

Я не стал добивать раненого гладиатора.

— А у одного моего друга есть. — соврал я в полном соответствии со вновь выработанным планом. — Невеста. Парень воюет, просил ей передать, чтоб не волновалась. — я попытался поймать его взгляд, но мне это не удалось. — Отпустишь до вечера?

— Я не могу. — ответил он, не поднимая глаз. — Запрещено приказом военкома переменного составу покидать территорию ВПП. Только в магазин и то в сопровождении командира из среднего комсостава.

Вот это неприятный поворот. Надо обдумать ситуацию. Тайм аут.

— И что мне делать, Валерон? — спросил я, чтобы несколько потянуть время. — Забить на просьбу товарища?

— Что забить? — удивился он.

— Не «что», а на «что». — пояснил я. — На просьбу друга.

— Как можно забить на что-то? — опять не понял он. — Забить можно либо что-то, либо чем-то. Как-то странно ты разговариваешь. — он, наконец, поднял свои глаза и подозрительно уставился на меня.

Твою мать. Язык мой — враг мой. Жаргон-то за столько лет изменился и, наверное, не один раз. Вот я дебил!

— Это, земляк, язык мы такой в детстве придумали. — выкрутился я. — типа, индейский. Ну мы были могиканами и придумали свой язык, чтобы гуроны с бледнолицыми нас не понимали.

— У нас тоже была такая игра в детдоме. — обрадовался он. — Только мы делаварами были. У тебя какое было индейское прозвище?

Какое что?

— Акуна Матата — Железный енот — брякнул я первое, что пришло мне в голову.

— Ого. — расстроился он. — А я был просто Пятнистая пума.

— Тоже ничего. — успокоил я его.

Сука, вот как тут приспособиться к жизни? Попробуй сыграть двадцатилетнего восторженного комсомольца, который верит в светлое будущее до усрачки, когда тебе сорокет и ты ни во что вообще не веришь?

Когда-то в госпитале, за неимением ничего лучшего, я пролистал книжонку про хрена вроде меня. Автора не помню, но сюжет тот же. Только там майор был, а не полковник.

Вот он, этот майор, там в своем времени попал под машину по пьянке и умер, а потом вдруг очнулся, но уже при царе. В теле обычного пацана. Пацан тот был толи поручиком, толи подпоручиком. Майор очень быстро освоился, в генералы вышел.

Царю советы стал давать. Армию пулеметами вооружил и даже, вроде, пенициллин выдумал. Короче не дочитал я ее. Скучной показалась.

Забыл я про ту книжку давно, а вот сейчас вспомнил, когда жареный петух на жопу спикировал. Теперь бы еще вспомнить, как там тот майор действовал, что у него все так складно выходило.

Нихера ж не выходит. Вон китель чужой бывает на строевой смотр напялишь и так херово себя чувствуешь. Тут жмет, там тянет, рукава короткие впридачу. Так, то одежда обычная. А это шкура чужая, которая с твоими мозгами никак подружиться не хочет.

Ноги воняют, прыщами всю рожу обсыпало, яйца преют. Чешется постоянно что-то постоянно. Еще и хер чужой между ногами болтается. Куда пальцем в себя не ткни везде не то, да и гребаный палец не тоже не тот.

А со жратвой? Вот сегодня на завтраке. Я гречку, на дух, не переношу, а для Мальцева это пища богов. Сука! Вот только во время этого первого моего завтрака в здесь, я понял истинный смысл поговорки про ежиков, которые морщились, кололись, но продолжали жрать кактус!

И так во всем. Здесь, бля, все против меня. Втиснуть сорокалетнего полковника спецназа образца 2021 года в тело курсанта пехоты образца 1941 года равносильно тому, что засунуть борца Сумо весом в 2 тонны в памперс для детей от 6 до 12 килограммов.

Мало того, тот майор в книжке свой сраный эскадрон сразу в суперменов обратил. Сука, как? Да стоит мне тут только кому-то показать, как я ножи метаю или пару приемов рукопашки светануть, меня незамедлительно за ближайшей баней на ноль умножат по законам военного времени, как вражеского дивера.

Я даже, как выяснилось, на их русском языке говорить не умею.

Так это я еще только три часа, как Мальцев, а что дальше будет? Через пару суток, к примеру. Вообще я хотел сказать «через неделю», но вовремя вспомнил, что столько я точно не проживу.

А книжка та вроде "Попаданец" называлась. Вот это название мне подходит.

Точно, попал, так попал. Без вариантов.

Блядь, попадись мне тот автор пенициллиновый, я бы его быстро писать отучил всякую херню. Навсегда бы отучил.

— Вася! — сказал мне политрук и расцвел весь, как подсолнух в совхозе имени Сталина. — Мы же можем ей позвонить, и она сама сюда приедет!

Тоже вариант.

— Звони.

— Какой у нее телефон? — спросил он, доставая карандаш и блокнот из кармана гимнастерки.

— Да откуда мне знать? — внезапно вспылил я. — Зовут Гальперн Жанна Моисеевна. Работает в каком-то институте. "Гирикон" вроде или как-то так, лаборанткой. Скажи просто, что Кирюха Минаев кланяться велел, через Мальцева пару слов передать хочет.