Шах одноглазому королю

Глава 26. Ленин, Месмер, аспирин и хлористое железо.

О вознесенных владыках? Я о земных-то не сильно в курсах, не мой профиль, а уж о вознесенных и подавно. Надо сворачивать тему, а то заведет не туда куда-нибудь.

— Давайте о делах. — начал я и, как всегда, не закончил.

Ушлая старуха попалась, однако. Она открыла ящик стола и достала две книги. Одна была в серой твердой обложке и называлась «Рассказы о Ленине», второй оказался третий том полного собрания сочинений Ленина в темно-коричневом переплете с тисненым изображение автора и его подписи.

Могу даже не открывать и так понятно, что это то самое «Развитие капитализма в России». Догадливая. Кто же ты такая, Анна Федотовна?

— Утюжком прошлись? — спросил я с улыбкой.

— Конечно. — ответила она тоже улыбнувшись.

— У вас неплохой стоматолог. — сделал я ей сомнительный комплимент.

— Точнее никакого. — Томская пристально посмотрела на меня. — Перефразируя Булгакова, рекомендую вам никогда не обращаться к советским стоматологам.

— Не боитесь при мне цитировать Булгакова? — не выдержал я.

— А должна? — спросила она в ответ. — Чем мне может повредить цитата автора «Батума»? («Батум» — пьеса М. А. Булгакова о юности И. В. Сталина)

Странно. Я почему-то всегда думал, что Булгаков в СССР был под запретом. Надо за базаром следить получше и не забывать, что я все же не в своем уме слегка. Меньше текста, Светлов.

Я не стал отвечать, а взял со стола книгу Зощенко. Пролистал ее. Штампы стояли и на 17-ой и на 33-ей страницах и рассказ про чернильницы был тоже на 33-ей:

— Так вы мне эту книгу должны были дать?

— Нет, — Томская отрицательно покачала головой. — Я вам дала, именно, ту, которую просила передать Жанна.

— Разрешите задать вам банальный вопрос, Анна Федотовна? — тактично поинтересовался я.

— Как я могу вам запретить? — она опять улыбнулась.

— В какую игру вы пытаетесь со мной играть? — спросил я.

Она немного подумала и ответила, глядя мне прямо в глаза:

— Скажу вам откровенно, я до конца не понимаю кто такая Жанна, точнее, кто такой тот или та, что занимает ее тело, не знаю причин присутствия этого человека или существа в ее оболочке, не знаю, как он, она или оно туда вселилось, но одно я знаю абсолютно точно. — старуха сделала паузу. — Жанна мне пообещала в обмен на мои услуги, в которых она, кстати сказать, очень и очень нуждалась, возможность вернуть молодость в другом времени. Мне много лет, молодой человек, — она опустила взгляд, — извините, что я так к вам обращаюсь, но, именно, так вы выглядите в этом теле. Я прожила долгую и очень тяжелую жизнь, совсем не ту, на которую рассчитывала в юности, и я сделаю все, от меня зависящее, чтобы получить еще один шанс. Шанс на другую жизнь. Жизнь в гораздо лучшем мире, чем этот. Именно это мне и пообещала Жанна.

Странная эта Жанна, однако. Казалось бы, с целью какой-то прибыла и вдруг пошла деньги на тотализаторе зарабатывать, а потом еще и турбюро по перемещению старушек во времени открыла. Видимо, она бабочек давить вовсе не опасается.

— Жанна, как вы утверждаете что-то вам, пообещала, а потом уехала. — спросил я, не скрывая подозрения. — Она вам не сказала куда и зачем?

— Нет. — грустно ответила Томская. — Она передо мной не отчитывалась. — старуха вдруг резко подняла голову и опять посмотрела мне в глаза, только теперь в них определенно читалась грусть. — Вы разные. Ее мысли я могла прочесть, точнее не ее, а мысли Жанны, а вот мысли того красноармейца, чье тело занимаете вы, я не слышу.

— Вы хотите сказать, что действительно умеете читать мысли? — я еле сдержался, чтобы не рассмеяться.

— Не собираюсь вас ни в чем убеждать. — отрезала Томская.

— Знаете, что, — я изобразил раздумья на лице Мальцева, — вы, уважаемая Анна Федотовна, делаете все, чтобы убедить меня в том, что вы представляете для меня опасность. Зачем вам это? Любите танцевать на краю или проверяете мою выдержку?

— Отнюдь, — она пожала плечами. — что я теряю? Жанна была кем-то вроде моего личного Мефистофеля, только не она служила мне, а я ей, но Мефистофель ведь дьявол, а дьявол, как известно, отец лжи...

Не люблю длинные тирады. Приходится напрягаться, чтобы не забыть начало, пока говорящий доберется до конца. поэтому я перебил разоткровенничавшуюся графиню:

— К чему вы ведете?

Она вздохнула:

— Что если Жанна меня обманула?

Ну это к бабке не ходи, она себя-то отправить обратно не смогла, а тебя и подавно не может. Интересно, а про машину она тоже проболталась?

— Откуда мне знать? — теперь уже я пожал плечами. — У меня мало информации. Я не знаю ни что она вам, конкретно, обещала, не знаю зачем и почему, и даже не знаю обещала ли вообще.

Томская опять о чем-то задумалась.

Я пододвинул к себе том Ленина.

— Что вы вообще хотели у меня узнать во время своего сеанса гипноза? — спросил я, открывая книгу.

— Это же очевидно, — сказала Томская, — хотела выяснить, кто вы такой и зачем вы здесь.

— Вы решили, что я могу быть из будущего? — спросил я.

Она согласно кивнула. Я задал еще один вопрос:

— И вы решили, что вот так просто обхитрите человека из будущего? Полагаете, что в будущем люди будут деградировать, а не развиваться? Вместо того, чтобы становиться умнее вас, они станут глупее вас?

— Нет конечно, — она искренне рассмеялась, — просто я знала какие проблемы были у вашей коллеги — Томская впервые назвала Гуревич моим коллегой, а не Жанной, — предположила, что у вас могут быть такие же.

— Какие у нее были проблемы? — задал я вопрос.

— Вы слышали о работах Месмера? (Франц Антон Месмер (нем. Franz Anton Mesmer, 23 мая 1734, Ицнанг, Констанцское епископство — 5 марта 1815, Мерсбург, Великое герцогство Баден) — немецкий врач и целитель, создатель учения о «животном магнетизме» (месмеризма))

— Нет, не слышал, хотя не сомневаюсь в том, что это крайне занимательная вещь, но, если не возражаете, как-нибудь в другой раз. — возразил я с максимальной категоричностью.

Зря она это вспомнила. У меня сильнейшая аллергия на всякого рода эзотерику. Дело в том, что в перестроечные годы, когда я был зеленым курсантом вроде нынешнего Мальцева, в том же городе, где было училище, проживала моя дальняя родственница. Женщина она была в годах, во всяком случае так мне тогда казалось, для двадцатилетних ведь и сорокалетний кажется глубоким стариком. Так вот у нее с крыши к моменту нашего знакомства полностью посыпался шифер. На почве науки и религии. Журнал так назывался один «Наука и религия».

Благодаря новорожденной перестроечной свободе слова этот, когда-то предназначенный для воинствующих атеистов, журнальчик перековался из рупора научного атеизма в выразитель идей верующих, под которыми подразумевались всякого рода оккультисты, астрологи, маги, гуру и прочие шарлатаны самого разного пошиба. Вместе с журналом перековалась и моя, когда-то неверующая тетушка.

Определить в кого или что, конкретно, она верила не смог бы даже общий съезд Партии богов, а я и подавно. Всю эту чушь со своими глубокомысленными комментариями сумасшедшая тетка вываливала на мою бритую голову в те редкие дни, когда я ее посещал из вежливости.

К счастью мои визиты были редкими, но чтоб приобрести стойкую аллергию ко всей этой эзотерической срани, их хватило с головой.

Так вот, в общей толпе всех этих богов, недобогов, перебогов и различных махатм вроде Рерихов, Блаватских, Глобов, а также Джун, Месмер несомненно присутствовал. Это я хорошо помню. Как-бы даже не отец основатель всей этой херни.

В чем суть я, понятно, не вникал, но со второй сумасшедшей на эту тему общаться желания не было никакого.

Честно говоря, я вообще не очень представлял, о чем сейчас с Томской говорить, поэтому просто открыл «Развитие...», пролистнул предисловие и постарался обдумать, сложившуюся ситуацию.

О «коллеге Жанне» я не размышлял вообще. Меня больше интересовала моя эзотерическая собеседница, а еще немного успокаивал тот факт, что «моя коллега» начудила здесь еще большею чем я.

Одно обещание отправить старуху в будущее в тело молодой телки. Чего стоит. Стоп. С чего, собственно я решил, что, именно, в будущее и какого хрена, я вообще ей верю?

Так, сначала, закончим с шифровкой:

— Анна Федотовна, вы хотите получить что-то от Гальперн. Верно? — поинтересовался я.

Она утвердительно кивнула.

— При этом, вы нам не доверяете? — опять задал вопрос я.

Снова утвердительный кивок. С каким-то снисхождением даже. Так обычно кивают обиженные, почти доведенные до слез, женщины за пару минут до примирения с последующим страстным и необузданным сексом.

Последнее старух не касается, а в остальном очень похоже:

— Я вам тоже не доверяю, и каково бы ни было мое задание здесь, вы либо сейчас убедите меня в своей необходимости, либо мы распрощаемся навсегда, поскольку никакой прикладной пользы от вас я не вижу и, кроме того, я вам ничего не обещал, а за чьи-либо обещания, если они и были ответственности не несу.

Томская хотела что-то возразить, но я, привстав со стула, наклонился над столом к ней почти вплотную лицом к лицу и прижал свой указательный палец к ее губам:

— Не спешите. — предложил я с улыбкой. — Подумайте хорошо.

Поле чего я устроился поудобнее и пробежался глазами по труду Ленина.

«План нашей работы таков. В I главе мы рассмотрим, возможно более кратко, основные теоретические положения абстрактной политической экономии по вопросу о внутреннем рынке для капитализма. Это послужит как бы введением для остальной, фактической части сочинения и избавит от необходимости многократных ссылок на теорию в дальнейшем изложении. В трех следующих главах мы постараемся охарактеризовать капиталистическую эволюцию земледелия в пореформенной России, именно во II главе будут разобраны земско-статистические данные о разложении крестьянства, в III — данные о переходном состоянии помещичьего хозяйства, о смене барщинной системы этого хозяйства капиталистическою, и в IV — данные о тех формах, в которых происходит образование торгового и капиталистического земледелия. Три дальнейшие главы будут посвящены формам и стадиям развития капитализма в нашей промышленности...»

Признаюсь, никогда ранее Ленина не читал, но меня поразило его постоянное «мы», «нашей».

Будущий вождь мирового пролетариата, или, как там он сам себя величал, я не в курсе, похоже спал и видел себя следующим на троне.

Или это он так лектора изображал, выступающего перед виртуальными учениками?

Томская внезапно сказала: «Позвольте», взяла у меня книгу и открыл ее в самом конце тома. Там были только чистые страницы с заголовками «Для заметок» на каждой.

— Вот то, что вам нужно. — сказала она серьезно.

Ждете пока я спрошу откуда вы знаете, что мне нужно, или объясните сами без ненужных вопросов? — разозлился я.

— Объясню. — вздохнула она. — Жанна предупредила, что вы придете, точнее, что кто-то придет, поймет метку у звонка и отреагирует на пароль о Кирилле. Этому человеку я должна была вручить книгу «Рассказы о Ленине», которую она мне оставила, а если в ближайшее, после этого, время данный человек не спросит про третий том Ленина из собрания сочинений 1935-го года, но найдет меня и станет задавать вопросы о ней, то я должна ему вручить наш библиотечный экземпляр Зощенко и ждать, когда он попросит вышеупомянутый третий том. Если он ничего не поймет, я должна была намекнуть, что послание написано симпатическими чернилами, о составе которых может догадаться только этот человек. Я немного сократила этот план, поскольку все пошло совсем не по плану. — она сложила руки на столе. — Итак, вы знаете состав чернил? Если нет, мы действительно с вами расстаемся. Меня предупредили, что в случае, если вы не справитесь с этой странной задачей, то процесс противостояния личности и субличности зашел настолько далеко, что ваш мозг безнадежно поврежден и вы бесполезны.

Вторую половину я не понял, видимо процесс противостояния не только хорошо зашел в мозг, но и неплохо там расположился.

Хер с ним с процессом. Чернила. Старуха сказала, что книжки прогладила. Значит все те жидкости, которые проявляются при нагреве, исключаем. Итак минус молоко, соки яблока, лука, брюквы, пирамидон тоже нахер. Пертусины или пектусины, все время их путаю, наверное, вообще пока не существуют, но все равно не подходят. Квасцы, моча и пищевая сода тоже в топку.

Что остается? Дохера чего. Тот же крахмал, например. Тут что-то другое. что-то, что я должен понять. Именно, я. Что это?

Думай, Светлов, думай...

Что знаем мы с Гуревич можем знать такого, о чем местные вряд ли догадаются?

Он нейробиолог. Это чем-то может помочь? Ничем.

Прибыла сюда создать машину для переноса сознания. Машина.

Проводники, полупроводники... Так вроде сейчас лампы, какие полупроводники?

Печатные платы. Тоже, наверное, еще не придумали, но без плат разве можно создать машину?

Стоп. Печатные платы вытравливаются перекисью водорода и лимонной кислотой. Лимонная кислота в качестве чернил? Как вариант.

Тогда проявитель метилоранж. Метилоранж можно достать в школе.

— Где здесь ближайшая школа? — спросил я Томскую, вставая.

— Недалеко. Вам нужно вернуться немного назад. Бывшая первая образцовая школа Центрального района. В прошлом году ее переименовали. Теперь 206-ая. — ответила она удивленно.

— Извините. — сказал я и вырвал из книги Ленина все листы для заметок, аккуратно сложил их и сунул в карман гимнастерки.

Затем, забросил на плечо винтовку и, меньше, чем через двадцать минут уже объяснял маленькой учительнице химии в круглых очках с толстыми стеклами, что мне нужно. Она не стала донимать меня вопросами, нашла пробирку. Налила воды и сделала водный раствор метилоранжа, после чего пробирку заткнула пробкой и вручила мне, не задавая вопросов.

Только, когда я уже практически вышел из кабинета, вдруг спросила:

— Скажите, пожалуйста, вы скоро победите немцев? — наивно добавив. — Начало учебного года на носу.

Что мне было ей ответить? Рассказать про пять лет войны и 900 дней блокады? Рассказать про 125 граммов хлеба в день и блины из клейстера? Про тот подвиг, который совершит она и многие подобные ей в замерзшем полумертвом городе?

Может и стоило бы, но я сказал всего лишь:

— Скоро. Все будет хорошо. Берегите себя.

Мне впервые в жизни захотелось помочь не кому-то определенному, такое уже случалось, а им всем — молодым, старым, злым, добрым, Зинаиде, графине.

Всем, без исключения, в этом городе.

Всем этим людям, которых ждет 900 дней непреодолимого ужаса.

Ужаса, который многие из них не переживут, а те, которые переживут, не утратят человеческий облик, как это обычно случается от постоянного страха, неукротимого голода, холода и других тяжелейших испытаний, а наоборот — станут еще более человечными.

Впервые в жизни я захотел убивать совершенно незнакомых мне людей не за то, что они уже совершили, а за то, что только собираются совершить, хотя даже пока не знают об этом.

Я никогда не убивал людей по национальному признаку, а сейчас готов был убить.

Любого человека, который виноват лишь в том, что родился немцем.

На листах ничего не проявилось. Ни слова. Только мне уже это было не интересно. Вебер, Гальперн, Дед, судьбы мира... Все отошло на задний план, заслоненное маленькой фигуркой щуплой учительницы в очках с толстыми стеклами.

Проявитель — хлористое железо. Теперь мне это известно наверняка.

Я вошел в кабинет Томской и спросил:

— Анна Федотовна, в Ленинграде продается аспирин?

— Нет, но странно, что вы спросили. — удивилась она.

— Почему?

— Жанна у меня спрашивала аспирин. Я ей дала, мне муж привозил из командировки в Германию в 38-ом. У вас жар?

— Мне не нужен аспирин. Скажите лучше, где ближайший магазин для художников?